Текст книги "Стеклянный мост"

Автор книги: Марга Минко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Разлука

Мы договорились, что будем ждать друг друга в купе второго класса в поезде, отходившем в Утрехт. До вокзала мы дойдем вместе, а билеты возьмем каждый для себя в разных кассах, и на перрон мы тоже решили пройти поодиночке.

Но сначала мы прогулялись по Дамраку, и Лотта предложила сходить в кино. Ведь в последний раз это было так давно… В темном зале мы опять почувствовали себя спокойно. Здесь документы не проверяли. Здесь никого толком не разглядишь. Впереди меня сидел крупный мужчина, его спина загораживала весь экран, но мне было все равно. Заметно было, что и другие не очень интересовались самой кинокартиной. Фильм был, конечно, немецкий, но мы трое ничего не запомнили.

Из кино мы вышли, когда пора было уже идти к поезду. У вокзала Дав сказал:

– Теперь, мне кажется, нам нужно разойтись. Встретимся в вагоне второго класса.

– А не слишком ли это хлопотно? – спросила я. – Гораздо удобней взять все билеты в одной кассе.

– Нет, – возразил Дав, – так спокойнее.

– Но все-таки, – настаивала я, – не лучше ли нам войти в зал втроем? Если что и случится, мы по крайней мере будем вместе.

– Ничего не случится, – сказал брат.

Он отошел от нас и исчез в здании вокзала. Мы сделали все, как он велел. Я выбрала кассу, где было поменьше народу, прошла станционный контроль и отыскала утрехтский поезд.

До отправления оставалось еще семь минут. У окон со стороны перрона свободных мест уже не было. Поэтому я не могла увидеть своих спутников и думала, что они сядут следом за мной. Специального контроля документов на перроне я не заметила. Но они – Дав и Лотта – все не появлялись.

– Это поезд на Утрехт, да? – спросила я женщину напротив меня. Вдруг я плохо посмотрела и села не в тот поезд? Но соседка подтвердила, что поезд действительно утрехтский.

– Утрехт прекрасный город, – добавила она. – Вы не находите?

Я согласно кивнула головой.

– Конечно, он не выдерживает сравнения с Амстердамом, – продолжала она, – но все-таки я люблю бывать там. В нем есть некий уют, которого мне так недостает в Амстердаме.

– Да, – ответила я, – разумеется, вы правы.

Вошли еще несколько пассажиров. Брата и его жены с ними не было.

– К тому же, – сказала женщина, – там живут все мои родственники, а это кое-что значит. Ваша семья тоже живет в Утрехте?

– Нет, – сказала я.

– О, тогда у вас там, вероятно, есть знакомые, – продолжала она. – У меня тоже есть очень хорошие знакомые, раньше они жили в Амстердаме.

За минуту до отправления поезда в купе вошел мой брат. Он не присел и не посмотрел на меня, а поставил рядом со мной свою сумку и, прежде чем я успела открыть рот, опять вышел. А в этот момент поезд тронулся, точно Дав дал сигнал к отправлению.

– Это ваша сумка? – спросила женщина.

– Да, – сказала я, – я ее забыла на перроне.

– Как любезно со стороны этого господина найти вас и передать ваши вещи, – добавила она.

Мы уже миновали жилые массивы Восточного Амстердама, и поезд на полной скорости выехал из города.

– Ну вот, – сказала соседка, – здесь совсем недалеко. Вы и не заметите, как приедем.

Но мне показалось, что дорога очень долгая. Я взяла сумку на колени и стала смотреть в окно. Когда мы подъезжали к Утрехту, я первая встала и вышла в коридор.

– Приятно погостить в Утрехте! – крикнула мне вслед соседка.

Эти слова звучали в моих ушах, когда я шла через вокзальную площадь. Я все еще слышала их, когда свернула за угол и по широкой улице с магазинами шагала мимо кафетерия, откуда вырывался сальный запах жареного. Перед витриной обувного магазина я остановилась: мне было так дурно, что я испугалась, как бы меня не вырвало. "Глубоко вздохните, и тошнота пройдет", – часто повторяла медсестра в больнице, когда мне там становилось дурно. Я несколько раз глубоко вздохнула, и это действительно помогло.

Немного погодя я стояла у подъезда нужного мне дома. Еще утром Дав сказал, что квартира находится над бакалейной лавкой. Как только я позвонила, дверь открыли. Я поднялась наверх. Лестница была крутая, застланная темно-красной дорожкой. На первой площадке горела тусклая лампочка. На следующем марше в нескольких местах не хватало стоек перил. Этот лестничный марш был еще круче и длиннее первого. Наверху стояли мужчина и женщина. Они молча смотрели на меня.

– Мое имя… – начала я.

– Мы знаем, – сказал мужчина. – Ваш брат звонил из Амстердама и сказал, что вы приедете одна.

– Он еще что-нибудь сказал? – спросила я.

– При проверке документов задержали его жену. Он хотел присоединиться к ней сразу после разговора с нами.

Я прошла за ними в квартиру. Там меня усадили в глубокое кресло.

– Мне очень жаль, – сказал мужчина, – у нас здесь нет свободного места. Но я знаю для вас хороший адрес.

Его жена поставила передо мной чашку чая. Сумка все еще была у меня в руках. Я положила ее на колени и стала пить чай.

Перекресток

В тот же вечер я уехала обратно в Амстердам.

"На ночь вы можете, конечно, остаться здесь", – сказали мне те люди в Утрехте, но оставаться я не хотела. Я хотела немедленно вернуться. Они настаивали, чтобы я по крайней мере поела и немного отдохнула. Я не чувствовала ни усталости, ни голода. Я позвонила в Амстердам знакомому.

– Приезжай сюда, – ответил Ваут.

Несколько недель тому назад мы познакомились в одной еврейской семье. Моих родителей к тому времени уже увезли. "Если у вас будут трудности, позвоните мне", – сказал он тогда. До сегодняшнего дня я даже не вспоминала о нем.

Через несколько часов с сумкой брата в руках я села в поезд. Теперь я не обращала внимания на проверку документов, не смотрела на полицию, на солдат, не искала в вагоне укромного уголка. Страх отпустил. Если даже я сейчас попаду им в лапы, у меня по крайней мере не будет ощущения, что я осталась в этом мире одна.

Ваут уже ждал меня на вокзале Амстел.

– Я переговорил с дядей Ханнесом, – сказал он. – Завтра утром он зайдет за тобой.

Я не спросила, кто это – дядя Ханнес. Он словно бы считал его моим родным дядей – что ж, пусть будет так.

– Кроме этой сумки, у тебя ничего нет? – спросил Ваут.

– Есть еще чемодан с одеждой, – ответила я, – но он остался на Ветерингсханс.

Ваут обещал сходить за ним.

На следующее утро на остановке автобуса, на Суринамеплейн, я встретила дядю Ханнеса. Это был старик с красным, обветренным лицом в мелких морщинах. Чемодан с одеждой был у меня с собой. Сумку я оставила у Ваута. Я не знала, куда мы идем, да и не спрашивала ни о чем. Видела только, что мы выехали за город и наконец попали на проселочную дорогу, по обеим сторонам которой тянулись выгоны.

На одном из перекрестков дядя Ханнес сделал мне знак, и мы вышли. Автобус быстро покатил дальше. Дядя Ханнес вытащил из-за дерева велосипед. Привязал на багажник мой чемодан.

– Иди по этой дороге, – сказал он, – до пятого хутора. – Он кивнул мне и сел на велосипед. Я стояла на перекрестке и смотрела ему вслед; на багажнике ерзал мой чемодан. Вдали в облаке пыли исчез автобус. Видимо, было часов двенадцать, потому что солнце стояло в небе очень высоко. Над лугами струился горячий воздух. Я пошла по следам велосипеда дяди Ханнеса, солнце пригревало мне голову и спину. Хорошо, что старик захватил мой чемодан – дорога до пятого хутора оказалась очень длинной.

На пороге дома стояла старая крестьянка.

– Входи, – сказала она.

В низком, темном помещении за длинным столом сидело множество людей. Во главе стола сидел дядя Ханнес. Кто-то придвинул мне стул и поставил кружку молока. Молоко было холодное. Посредине стола стояло большое блюдо с бутербродами. С блюда каждый брал себе сам. Женщина, сидевшая рядом со мной, положила несколько бутербродов на мою тарелку.

– Тебе надо поесть, девочка, – улыбаясь сказала она.

У нее были темные волосы, собранные в тяжелый узел на затылке. Меня поразили ее руки – изящные, с длинными тонкими пальцами и ухоженными ногтями. Это были руки женщины, которая в пятницу вечером расстилает на столе белую камчатную скатерть, расставляет серебряные молитвенные бокалы и бутылку вина, накрывает праздничный хлеб вышитой салфеткой. Я вспомнила маму, как в пятницу вечером она накрывала праздничный стол и как мы в нашей светлой, такой уютной комнате ждали, когда отец вернется из синагоги. Тогда глотком вина и кусочком хлеба мы открывали празднование субботы.

– Съешь все-таки что-нибудь, – настаивала соседка.

Я взяла бутерброд и осмотрелась вокруг. На том конце стола сидели женщины в пестрых фартуках. Мужчины были в комбинезонах. Бросалось в глаза, что все это люди смуглые, с темными волосами. Маленький мальчик напротив меня за обе щеки уплетал бутерброд и с любопытством смотрел на меня темно-карими глазами. Соседка еще раз наполнила мою чашку.

– У меня дочка твоих лет, – сказала она. И улыбнулась.

– Да? – сказала я. – Идти было очень жарко.

– Но здесь-то прохладно. Я не знаю, где она сейчас.

– Кто? – спросила я.

– Моя дочь, – ответила она.

– О да, – сказала я. И добавила: – Мне пришлось очень долго идти пешком.

– Это очень глухие места, – согласилась женщина. – Она тоже должна была приехать сюда; так было бы лучше всего.

– Конечно, – сказала я, – этот дом ужасно далеко от перекрестка.

– Ты останешься здесь? – спросила она.

– Не знаю, – ответила я.

Когда все поели, дядя Ханнес стал читать молитву. Остальные склонили головы. После молитвы все встали и вышли из комнаты. За столом осталась одна я.

– Вот видишь, сколько у меня скрывается народу, – сказал мне дядя Ханнес.

Я кивнула.

– Вижу.

– Больше я никого не могу спрятать, – сказал он. – Ты должна уйти дальше.

– Хорошо, – ответила я.

– Парень тебя проводит, – продолжал дядя Ханнес.

Он стал у окна. Вошла краснощекая девушка и убрала со стола.

– Видишь вон то дерево? – спросил дядя Ханнес, указывая куда-то вдаль. Я встала и подошла к нему. – Когда подойдешь к дереву, увидишь железнодорожный переезд. Там и подожди.

Та же краснощекая девушка начала подметать. На полу было много сора и хлебных крошек. Под стулом, где сидел мальчик с темно-карими глазами, – несколько хлебных корок. Я нерешительно побрела к двери, не зная, когда уходить, – прямо сейчас или немного попозже. Дядя Ханнес по-прежнему смотрел в окно. Девушка замела крошки на ржавый лист жести.

– Всего тебе наилучшего, – сказал дядя Ханнес, обернулся и кивнул мне.

Я вышла из комнаты. В коридоре стоял мой чемодан. На улице светило жаркое солнце и стоял тяжелый запах навоза. Я пересекла двор и, не оглядываясь, зашагала по дороге.

Кровать

Парень подъехал с двумя велосипедами. Я стояла у неохраняемого переезда и издалека увидела его белокурый чуб и докрасна обожженное солнцем лицо. Он прислонил велосипеды к столбу, взял у меня чемодан и привязал его к багажнику своего велосипеда.

– Нам в эту сторону. – Он указал на тропинку, бежавшую через луг. Я молча кивнула и села на велосипед. Провожатый поехал впереди меня по песчаной дорожке.

Зной усилился. Около изгороди стояла лошадь, отгоняя хвостом мух. Там и сям паслись коровы, они лениво поворачивали головы и меланхолично смотрели на нас. Мой спутник ехал не оглядываясь. Песок под колесами был сухой, сыпучий, и передвигаться становилось все труднее. Чтобы не отстать, я изо всех сил нажимала на педали. Только когда мы свернули на другую тропинку, стало немного полегче. Так мы добрались до канала, по обоим берегам которого стояли небольшие дома. Парень подъехал ко мне и сказал:

– Мы почти у цели. – Видно, и ему было очень жарко, потому что шею и затылок он прикрыл носовым платком.

По всей деревне хозяйки мыли швабрами тротуары перед домами и протирали окна. В высокой траве на берегу играли дети. Одинокий рыболов неподвижно уставился на свой поплавок. У одного из домов мы остановились. Мне казалось, будто одежда у меня накрепко прилипла к телу.

– Здесь, – сказал мой проводник. По гравийной дорожке мы обошли дом, где была открыта дверь на кухню.

За столом женщина чистила картошку. У нее было худое лицо с острым носиком, светлые волосы висели неряшливыми прядями.

– Вот она, приехала, – сказал парень.

– Кто? – спросила женщина, подняв на него глаза.

– Та девушка, – ответил он.

– Ну и что? – Она продолжала сидеть с недочищенной картофелиной в руке; другой рукой она отбросила волосы назад.

– Вы же слышали о ней? – спросил мой спутник. – Разве вам не сообщали?

– Да, конечно, – сказала женщина. Она говорила медленно, вялым голосом. – Но я не знала, что она приедет именно сегодня.

– Уже приехала, – сказал парень.

Я все это время стояла в дверях, одной ногой на тропинке, другой на пороге. Хозяйка мельком взглянула на меня и опять принялась чистить картофель.

– У нас нет кровати, – сказала она.

– Привезут, – ответил парень.

– Когда?

– Может, еще сегодня или завтра, я так думаю.

– Хорошо, если так.

– Мне пора, – сказал парень. Он вышел из кухни и взмахнул рукой. – Счастливо! – крикнул он мне.

Уезжал он, ведя второй велосипед одной рукой, так же, как приехал на железнодорожный переезд.

– Садитесь же, – сказала женщина.

Я села к столу напротив нее. Очищенные картофелины с громким всплеском падали в кастрюлю. Холодная вода брызгала мне на ногу, и я каждый раз вздрагивала. Но все-таки ногу не убирала. Как изнемогающий от зноя путник жадно ловит губами редкие капли дождя, так и я при падении очередной очищенной картофелины с нетерпением ждала освежающего прикосновения холодных брызг.

– Мы едим много картошки, – сказала хозяйка, когда кастрюля наполнилась.

– У вас, наверно, большая семья? – спросила я.

– Нас шестеро, – ответила она, – и скоро добавится еще один.

– В нашей семье было пять человек, – сказала я. – Не помню, чтобы у нас дома чистили столько картошки.

– Остальных забрали? – спросила она.

– Да, – ответила я.

– Говорят, оттуда никто не возвращается.

Она подняла голову. На улице заскрипел гравий. Несколько мальчишек с шумом ворвались в комнату, за ними вошел мужчина. Высокий, крепкий, с огромными руками. Он молча посмотрел на меня. Дети тоже притихли.

– Нам нужна еще одна кровать, – сказала женщина.

– Конечно, – подтвердил мужчина, – а они разве не прислали?

– Парень сказал, что привезут – сегодня или завтра.

– Ладно, – сказал он, – пока она переночует в одной постели с тобой, а я как-нибудь устроюсь с ребятами.

Он опустился в старое кресло, а ноги положил на край стола. На ногах были толстые черные носки. Кломпы он оставил у порога.

– Мы скажем, что ты наша племянница из Роттердама, – сказал он мне.

– У нас нет родственников в Роттердаме, – возразила жена.

– У нас много родственников в Роттердаме, – повторил он. – У меня, во всяком случае, есть племянник, который там жил.

– А если кровать так и не привезут? – опять начала жена.

– Тогда я сам за ней съезжу, – ответил муж. Он свернул сигарету. Женщина подбросила в печку дров и поставила кастрюлю с картошкой на плиту. Дрова затрещали, кухня наполнилась запахом смолы и дыма. Дети убежали на улицу, но то и дело заглядывали в окно. В кухне стало душно и жарко. Женщина поставила на стол тарелки.

Я насчитала семь тарелок.

Юла

Наш сосед Ринус удил с берега рыбу. Я села рядом и стала следить за поплавком.

– Хочешь покататься на лодке? – предложил он, не выпуская из рук удочку. Деревянную ногу он выставил перед собой, и она лежала, точно весло, забытое кем-то в траве.

– Да, – ответила я, – хорошо бы сегодня немного погрести.

– Ну и ладно, – сказал он, – бери лодку, мне она не нужна.

Он часто разрешал мне брать лодку, потому что сам пользовался ею редко. Большей частью удил рыбу с берега. С тех пор как потерял ногу – по его словам, это случилось из-за трактора, – он почти ничего не делал. Я еще немного посидела возле него. Солнце уютно пригревало спину; меня охватила такая лень, что я с удовольствием провалялась бы весь день здесь, на берегу. Но надо было возвращаться в деревню.

– Посмотри-ка, – сказал Ринус. – Еще один появился.

Сначала я подумала, что он что-нибудь поймал, но он смотрел высоко в голубое небо, где с жужжанием двигалась серебристая точка.

– Теперь уж недолго осталось, – заметил он, – вот увидишь.

Я вспомнила отца, который говорил то же самое. Ринус опять уставился на свой поплавок. Даже когда вслед за первым пролетели еще несколько самолетов, он упорно смотрел только на воду. Я встала, подошла к лодке, оттолкнула ее от берега и, медленно работая веслами, направилась на середину озера. Ринус становился все меньше и меньше. Единственным звуком в мире был теперь плеск воды о борта лодки. Незаметно для себя я заплыла в заросли камыша. Сложила весла в лодку и уселась поудобней. Все казалось таким мирным и спокойным. Был солнечный летний день, а я просто каталась на лодке. Вдалеке прогудел поезд. Он вез людей отдыхать. Далеко за камышовыми зарослями виднелись стеклянные крыши алсмерских оранжерей. Сколько там цветов. Цветов, чтобы ставить в вазы. Чтобы дарить их в день рождения. "От всего сердца поздравляем и преподносим цветы". А я каталась на лодке. Как хорошо на воде.

С громким плеском в камышах скакнула лягушка. Пора было возвращаться. Раздвигая стебли камыша, я вывела лодку на свободную воду и направилась в сторону деревни.

Мы с Ваутом договорились встретиться в кафе на станции. Я вошла и села к окну ждать его. Посетителей было немного. Патефон играл немецкие песенки. На улице дети играли с юлой. Но вот показался Ваут, неся в руке сумку моего брата.

– Ну как, тебе нравится здесь? – спросил он, усевшись напротив меня и доставая из сумки книги.

Я кивнула.

– И все-таки лучше бы мне быть в Амстердаме.

– Почему? – спросил Ваут. – Здесь относительно спокойно. В Амстердаме для тебя далеко не так безопасно, как здесь.

– Я все время точно в отпуске, – ответила я. – Я много занимаюсь греблей, загораю, помогаю по хозяйству, и все, больше ничего не делаю.

– В Амстердаме тебе тоже нечего делать, – сказал он.

– Есть новости для меня? – спросила я.

– Да, – ответил он, глядя в окно. – Их увезли.

Я проследила за его взглядом.

– Все с юлой играют, – сказала я.

Маленькая девочка запустила свою юлу на крыльце. Юла была красная. Девочка подстегнула юлу кнутиком, отчего та спрыгнула на мостовую и, как балетная танцовщица, закружилась перед грузовиком, стоявшим у крыльца.

Ваут стал играть с картонной подставкой под пивную кружку. Ставил ее на ребро, катал по столу, ловил. За окном прошли несколько немецких солдат. Их тяжелые шаги еще долго отдавались вдали. На мостовой валялась растоптанная юла.

– Как ты думаешь, они вернутся? – спросила я.

– Да, – сказал Ваут, – но все это, наверно, скоро кончится.

– Пойдем отсюда, – сказала я.

Мы встали. Когда я выходила через дверь-вертушку, с улицы входил немецкий солдат. Мы с ним одновременно вращали одну и ту же дверь.

На улице маленькая девочка плакала над своей игрушкой.

Другое "Я"

Дядя Ханнес так и не прислал обещанную кровать, и хозяин за ней тоже не сходил. Вечером он обычно приходил домой смертельно усталый, а утром опять вставал чуть свет. Он работал поденщиком у зажиточного крестьянина, и работа у него, в особенности летом, была очень тяжелая. По воскресеньям он брал выходной и большую часть дня спал. Иногда он пытался заигрывать с женой, но она только злилась.

Я вынуждена была спать в одной постели с хозяйкой, а хозяин с мальчиками спал в другой. В низенькой мансарде было очень душно – там никогда не проветривали. Спала я плохо, потому что не смела пошевелиться, чтобы ненароком не прикоснуться к хозяйке. Она как-то сказала мне, что никогда не моется. "Я не бываю грязной, – объяснила она. – Ведь каждую неделю я надеваю чистое белье".

– У вас, наверно, был большой дом? – как-то спросил меня хозяин.

– Да, – ответила я.

– И у каждого своя кровать? – спросила хозяйка.

– Много кроватей, – сказала я, – у нас часто гостили родственники и друзья.

– Сколько же было кроватей? – допытывалась она.

Я стала вспоминать. И никак не могла вспомнить дом. Вновь видела перед собой улицу в Бреде, поля по одной стороне и палисадники по другой; на мостовой выбоина, по которой я всегда нарочно проезжала на велосипеде; обвалившийся край тротуара, где так удобно было въехать на велосипеде наверх, окошечко в двери, которое никогда не закрывалось, чтобы можно было просунуть руку и отодвинуть задвижку. Я видела перед собой двойную дверь, которая со скрипом захлопывалась, коридор и двери комнат. И лестницу наверх.

– Не могу припомнить, – наконец ответила я.

– Ладно, – сказала женщина, – главное, их хватало на всех.

– Думаю, хватало, – кивнула я.

– Жаль такой дом, – добавила она.

– Чего тебе жаль? – спросил муж.

– Ну как же, – объяснила она, – пропадает целый дом и все, что в нем есть.

– Когда война кончится, – сказала я, – мы опять будем там жить.

– Да, да, – сказал хозяин. Он свернул сигарету и взглянул на меня. – Да, да, – повторил он, смачивая бумагу языком.

Это был мой последний вечер у них. На другой день я должна была уехать. Денег, которые Дав оставил для меня в сумке, хватило как раз до этого дня. Теперь, когда больше платить нечем, я не хочу быть обузой для этой бедной семьи. Ваут отыскал для меня другой адрес в Хемстеде. Я сидела у стола в кухне и красила волосы, потому что кое-где уже проглядывала чернота. Я так часто применяла это средство, что сделалась совсем светлой блондинкой, а прежней боли от него уже не чувствовала.

– Ты и так натуральная блондинка, зачем красишься-то? – сказала хозяйка.

– В том-то и дело, что нет, – возразил хозяин. – Будь она настоящей блондинкой, так не сидела бы здесь.

– А у евреев всегда черные волосы, да? – спросила хозяйка.

– Нет, не всегда, – ответила я.

– Но вы всегда узнаете своих, – заметила она и задумчиво погладила свой выпяченный живот. – Я знала одного еврея, – добавила она, – очень порядочный человек был. Он часто приходил к хозяйке, у которой я служила.

На следующий день на остановке автобуса я встретилась с Ваутом. Я заметила, что он посмотрел на мои волосы.

– Что-нибудь не так? – спросила я.

– Ты совсем посветлела, – сказал он.

– Не заметно, что я покрасилась? – спросила я.

– Нет, – ответил он, – ничего подозрительного я не замечаю.

Но я не была в этом уверена. Хотя я и свыклась с мыслью, что в один прекрасный день меня заберут, на этот раз я всю дорогу чувствовала себя не очень-то свободно.

– Держись непринужденно, – посоветовал Ваут.

Мне вспомнилось время, когда я действительно вела себя просто и непринужденно. Как же это было? Оказалось, я не помнила ни как вела себя на улице, ни что чувствовала, садясь в поезд, ни что говорила, входя в магазин. Ваут привез новое удостоверение и отдал его мне, перед тем как войти в автобус. Прежнее удостоверение я выбросила. Оно обошлось мне очень дорого, но сделано было очень плохо. Новое удостоверение досталось мне бесплатно.

– Какое имя вы мне дали? – спросила я.

– Очень красивое, – ответил он.

Это напомнило мне об одной моей тете, которая как-то раз очень серьезно заболела. В синагоге за нее произнесли особую молитву и дали новое имя, очень красивое библейское имя, и она выздоровела.

В автобусе я рассмотрела свой новый документ. Вот моя фотография со светлыми волосами и отпечатки пальцев. Я прочла свое имя. Такое впечатление, будто меня познакомили со мной же. Я несколько раз тихонько повторила про себя это имя.

Когда мы в Хемстеде сошли с автобуса и зашагали по узкой набережной, Ваут еще издали показал на низкий старый дом.

– Вот он, здесь ты будешь в полной безопасности.

Мы перешли через канал по мостику с железными перилами. Дверь нам открыла высокая белокурая девушка в комбинезоне.

Я назвала свое имя, свое новое имя.