Текст книги "Левый фашизм (СИ)"
Автор книги: Марат Нигматулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
Если кратко говорить о причинах столь плачевного состояния, то нужно заметить, что человека в значительной степени формирует среда, а потому в маленьких городах, где окружающая среда не располагает к интеллектуальным занятиям (позднее вы поймете точнее смысл сего высказывания), интеллигенты вырастают весьма редко, а если и вырастают, то стремятся переправиться в более крупные города, оседая в Москве и Петербурге. Впрочем, касается это не только интеллигентов, но и вообще тех людей, кто не обделен способностями.
Некоторое время я общался с самыми различными представителями нашей интеллигенции, придерживающимися различных политических и житейских взглядов, но всегда едиными в своем непонимании сущности провинции. Подчас мне приходилось часами разъяснять им самые простые вещи, но нередко я так и не мог быть уверенным в том, что они поняли меня.
И сейчас еще в Интернете можно найти текст, озаглавленный как «Мама, мы в аду!». Я привожу его ниже полностью:
Знакомая ехала на поезде «Хельсинки–Москва» и попала в железнодорожную пробку, которая в связи с аварией в Новгородской области.
Поезд пустили через Псковскую область. Ехали сутки. В соседнем купе девочка лет 20, богато одетая и увешанная, которая, видимо, за пределами Москвы бывала только на самолете, впала в панику. Она тяжело дышала, с ужасом смотрела в окно и постоянно звонила маме.
– Да какое такси! Куда такси?! Я не знаю, где мы, мама! Тут какие-то заборы! Коровники! Мама, мы в аду! Мы в аду, мама!».
Датирован этот документ эпохи 2007 годам, то есть ему более десяти лет на данный момент.
Конечно, некоторые подумают, что тут случай особый, а в массе своей все намного лучше. В действительности, однако, все наоборот. Именно это и является обыденным и наиболее распространенным среди нашей интеллигенции представлением о провинции. Наши интеллигенты, среди которых есть даже профессора, – ведут себя так, как описанная выше двадцатилетняя девушка. Более того, я должен сказать, что по моим наблюдениям положение дел все более усугубляется, а образованные и продвинутые столичные жители все менее и менее понимают своих соотечественников из малых городов.
Именно поэтому я и решил написать эту статью, целью которой является просвещение просветителей касательно их собственного народа.
Теперь же, когда я закончил вводную часть своей статьи, то можно и перейти к непосредственному делу.
В первую очередь я хотел бы описать положение дел в не слишком отдаленных районах Московской области. У некоторых наших интеллектуалов в голове плотно засел миф, что уж в Московской области все застроено новомодными коттеджными поселками, что кругом лежит асфальт и вообще почти все как в Европе.
Необходимо развеять этот миф, описав некоторые деревни в Шатурском районе Московской области. Район этот находится на границе Московской и Владимирской областей, а потому довольно глух. Там расположено знаменитое урочище Шушмор, которое отличается весьма необычными природными явлениями, творящимися там. Этим оно, разумеется, приманивает к себе разнообразных любителей всего сверхъестественного. Словом, урочище весьма необычно и пугающе своей природой даже и без всяческих оккультных сказок, посвящать которым много места я не буду, поскольку Александр Панчин, – которому и предназначается статья, – не верит в подобные глупости. В отличие от местного населения...
Кратко опишу одну из своих поездок в Шатурский район. Дело было в начале ноября месяца, когда стояла дождливая и холодная погода.
Итак, проехав уже достаточное расстояние от Москвы, я оказываюсь в городке Шатура. Хотя это и есть районный центр, сказать про него мне нечего, – это просто невероятно грязный город, застроенный старыми домами эпохи Хрущева. На тротуарах валяется много мусора: в первую очередь пакеты и пустая тара от алкогольных напитков. Мусора реально очень много. Он лежит на тротуарах, попадает на проезжую часть, накапливается на дворах и на открытых пространствах. Хотя эти открытые пространства и называют «газонами», они все же имеют мало с ними общего, чаще представляя собой заросшие и замусоренные пустыри. Сейчас, когда огромные заросли дикой травы увяли, то обнажаются гигантские кучи мусора, скопившиеся здесь. Иногда тут валяются даже унитазы, а один раз я заметил целую старую ванну. Словом, не будем отвлекаться. Воздух тут грязный: в городе воняет невероятно сильно. Это связано с наличием здесь угольной электростанции.
Людей на улицах немного. Можно даже сказать, что город этот более мертв, чем жив. Люди здесь появляются на улицах утром, – когда они спешат на работу, и вечером, – когда они спешат домой. Именно спешат, бегут, но никогда не идут. Вот, к примеру, молодая девушка вышла из конторы, расположенной в первом этаже хрущевки, и быстрым шагом направилась вдоль дома, периодически озираясь. Она явно беспокойна. Причина этого беспокойства очевидна. В городе высок уровень преступности. Именно поэтому днем здесь почти никого нет на улицах. Во всяком случае из приличных людей.
Матери не гуляют с детьми. Словом, я не совсем прав. Вот идет какая-то мама с маленьким мальчиком; ему лет пять, наверное. Дородная и очень уставшая от тяжелой работы мама тянет за руку сына. Останавливаюсь неподалеку. Слышу разговор. «Мама, давай погуляем!» – кричит ребенок. «Нет!» – отвечает мать. «Почему?» – спрашивает мальчик. «А ты не видишь? Я устала, едва плетусь. Дома отец ждет голодный. Не успею ему борщ сварить – опять драться будет. Да и вообще, у нас тут одна шпана и бандиты малолетние гуляют!» – сердито отвечает мать. Обвинять ее нельзя: монотонная отупляющая работа, постоянный страх, нервная напряженность и нищета действительно способны довести человека до ужасного состояния.
Словом, мы едем дальше. Я останавливаюсь около школы, которая представляет собой старое и обшарпанное советское здание, построенное в ту эпоху, когда советская архитектура уже растеряла и свою монументальность, и свою практичность, но когда до новомодных градостроительных веяний в данном направлении было еще неимоверно далеко. Словом, здесь до них далеко и сейчас. Это в крупных городах школы теперь стараются строить как в Европе, в то время как здесь все довольствуются зданиями старого заложения. На моих часах 15:49, а это значит, что все уроки уже должны были закончиться. В этом отношении я не делаю ошибки, поскольку мне удается заметить в углу школьного двора довольно большую компанию подростков, столпившихся у приведенного в совершенную негодность старого стола для пинг-понга. Весь школьный двор представляет собой все тот же замусоренный и заросший невысокими уродливыми деревцами и кустарниками пустырь, который отличается от других пустырей только тем, что местами на нем можно заметить руины беседки и различных спортивных приспособлений, а также заросшую площадку для игры в мяч. Словом, отличает его еще и большое количество пустых бутылок от пива и алкогольных коктейлей, а также валяющиеся тут и там использованные медицинские шприцы и золотистые пакетики с надписью «Spice». Словом, теперь последние встречаются реже: их стали заменять упаковки с другими надписями. Верно говорят, что «дизайнерские наркотики» – это будущее мировой наркоторговли. Наступая на пустые пачки «соли для ванн», я осторожно выхожу из автомобиля и подбираюсь ближе к забору. Поставив ногу на шприц, все еще содержащий в себе часть вещества, которым он был заполнен недавно, я наблюдаю за поведением подростков, собравшихся вокруг поломанного стола. Стол, созданный изначально для пинг-понга, сделался теперь столом обеденным, если можно так сказать. Собравшиеся за ним молодые люди выпивают дешевое пиво из бутылок и банок, бросая их подле себя. Один белокурый юноша прямо при мне поднимает бутылку донцем вверх, допивая ее содержимое залпом из горла, а потом бросает ее в кусок бордюрного камня, лежащий рядом. Бутылка со звоном разлетается на куски. Все остальные присутствующие подростки аплодируют.
Деревни Московской области.
Словом, оставим городок Шатуру. Я снова сажусь в автомобиль и еду прочь из него. Я еду по очень плохой асфальтированной дороге. Вдоль дороги виден весьма поредевший лес. Тут весьма развита незаконная лесозаготовка. Рубить лес тут нельзя, но многие этим занимаются. Поэтому кругом видны гигантские просеки, вырубленные «черными дровосеками». Вдоль дороги на обочине лежат гигантские кучи мусора. Но это уже работа «мусорной мафии». Так называют те управляющие компании, которые вывозят мусор из Москвы и ближайших городов. Мусор они должны вести на свалки. Там они должны заплатить за сброс мусора на свалку. Но им хочется сэкономить, а потому весь мусор они бросают либо в лесу, либо прямо у дороги. Словом, зря я ругаюсь. В этом районе экологическая обстановка лучше, чем в ближайшем Подмосковье. Да и леса тут все еще довольно велики. Местами они даже увеличиваются в размере. Но об этом – позже.
Я проезжаю мимо нескольких деревень. Все они отличаются только своей убогостью. Хотя нет, именно ей-то они и не отличаются. Большая часть домов в деревнях – старые-престарые советские домики, выкрашенные в голубой, желтый или синий цвета. Такие дома строились в середине XX века. Сейчас все они износились, стали заваливаться, сделались кривыми. Дворы таких домиков маленькие – четыре-шесть соток. Частично они заняты сараем, частично – убогим огородом, а все остальное место занимают заросли дикой травы. Некоторые дворы заросли травой полностью. Сейчас это не так заметно, как это бывает летом, но все же видно, – какие дворы ухоженные, а какие – нет. В ухоженных дворах и сарай более прямой, а иногда даже покрашенный, и видна прогалина, где летом находится огород, и забор стоит, и дом держится. Хозяйства убогие видно сразу: весь двор их зарос диким кустарником, сарай давно превратился в груду гнилых досок, а весь дом того и гляди развалится, – настолько он бывает плох. В таких домах живут либо пьянчуги, либо старики, которые уже не в силах поддерживать хозяйство.
Сейчас осень, а потому деревенские улицы превратились в сплошные потоки грязи. Вдоль этих потоков торчат тут и там телеграфные столбы. Столбы эти деревянные и очень старые. Они, как и стоящие рядом с ними дома, наклонились почти все в разные стороны. Провода обвисли так, что местами до них можно достать рукой. Окна домиков задернуты тонкими белыми занавесками, такими же, какими задергивали окна еще до Войны. Вообще в здешних деревнях можно снимать фильмы про Войну без декораций. Немногое тут изменилось с того времени. Конечно, иногда можно заметить на редких крышах спутниковые тарелки «Триколор-ТВ», есть еще кое-где металлические заборы, да и автомобили тут большей частью современные – «Жигули» и тому подобные. Иногда можно заметить старые иномарки: Мерседес S 124 и тому подобное. Все автомобили тут, конечно, очень старые, ржавые и вообще «убитые». Все эти детали, однако, не нарушают общей картины безвременья. Время тут будто бы встало. Что-то проникает, конечно, с «большой земли», но все это частности. Спутниковая тарелка выглядит здесь как анахронизм. Как нечто экзотическое и необычное.
На деревенских улицах почти никого нет. Это и не удивительно: в такую погоду люди предпочитают сидеть дома. Вот идет одинокий старик в резиновых сапогах и камуфляжной одежде. В руках у него удочки и еще кое-какой инвентарь, который я не могу разглядеть со своего расстояния. Это единственный человек, которого я видел здесь.
Останавливаю автомобиль рядом с сельским магазином. Магазин расположен в унылом каменном здании, страшном и обшарпанном до невозможности. Захожу внутрь. Ничего необычного нет, – все как всегда. Кругом полупустые прилавки. Именно такие, какие наши блогеры видели только на старых фотографиях. Один сорт колбасы, да и тот на колбасу не похож. Лежит этот единственный сорт колбасы в холодильнике, который не работает. Магазин получает электричество от своего собственного генератора. Сейчас топливо в генераторе закончилось, а потому холодильник не работает. Хорошо, что еще не совсем стемнело. Еще есть два-три вида конфет в грязных помятых обертках, весьма подозрительного вида печенье, дешевая водка, сигареты и еще кое-что. Это в Москве теперь сигареты убирают в специальный шкаф, а на всех прилавках надписи «Мы не продаем табачную и алкогольную продукцию лицам моложе 18 лет. Это закон!». Тут, конечно, ничего этого нет. Это московские школьники просят купить какого-нибудь взрослого дядю им пива. Местным подросткам неведомо такое извращение: они просто покупают себе водку, – и все.
Раз заговорили мы о школьниках, то поговорим и о школах. Должен сказать: за последнее время стало хуже. Особенно с момента начала «укрупнения» сельских школ. Сельские школы закрываются, а детям теперь приходится ездить в райцентр за получением знаний. Конечно, в райцентре учиться лучше, чем в деревне, но этот плюс связан со множеством минусов. Занятия начинаются рано, а ехать до райцентра далеко. Дети встают в пять утра, а то и раньше. Назад тоже ехать долго, поэтому попадают дети домой только вечером. Все это, конечно, очень накладно, а потому многие подростки начинают систематически прогуливать. Некоторые бросают школу в седьмом классе. Это, однако, больше касается отдаленных деревень. Здесь же по большей части подростки ездят в школу. Не все, конечно, но большинство ездит.
Горячей воды здесь нет. Холодной тоже. Водопровода нет вообще. Люди вынуждены как в старые времена доносить воду из колодца. Газ сюда не подведен. Самые продвинутые из местных пользуются большими газовыми баллонами для приготовления пищи и прочих необходимых дел. Это, однако, удовольствие дорогое: сам газ стоит недешево, да и ездить за ним надо. Более бедные (а их тут – большинство) отапливают свои дома дровами из ближайшего леса. Некоторые покупают дрова у названных выше «черных дровосеков», некоторые ходят в лес за топливом самостоятельно. Именно поэтому леса здесь и редеют.
Некоторое время назад, как вы знаете, у нас в стране разрешили собирать валежник в лесу. Многие блогеры просто надрывались от смеха над этим разрешением: мол, кто в нашей стране-то валежник собирает? Вот местные бабушки и собирают! А ведь это не какая-нибудь совсем глухая провинция: это Московская область, – 170 километров от центра Москвы.
Словом, мы проезжали мимо хороших деревень. Они расположены в Московской области, близко к дороге. Положение в таких деревнях всегда лучше, чем во «внутренних». «Внутренними» я называю те деревни, которые расположены далеко от крупных дорог, в окружении лесов и болот. Только грунтовые проселочные дороги связывают их с «большой землей». Связывают только летом и зимой: в межсезонье туда не проехать. Положение в этих деревнях я опишу в своей следующей заметке.
Некоторые скажут: «Ой, да ладно, – цивилизация когда-нибудь придет и туда.».
Но это пустые иллюзии. Нет, не придет. В ближайшее время – точно. Деревни эти не развиваются, а наоборот – умирают. Население тут сокращается, а инфраструктура – разрушается. Конечно, кто-то не видит в этом проблемы: ведь все могут перебраться в Москву. Увы, но переезд всех деревенских жителей в Москву – не выход. Что их ждет в столице? Известно, – что. Люди без денег, без образования, без опыта жизни в большом городе часто становятся жертвами мошенников, недобросовестных работодателей, а иногда и настоящих работорговцев. В Москве они в лучшем случае оказываются вынуждены влачить жалкое, нищенское существование. В худшем – становятся бездомными или попадают в рабство.
В среде российских (то есть московских и петербургских) интеллектуалов в последнее время стал моден техноутопизм всех политических оттенков. Все наши интеллектуалы, – от коммунистов до либертарианцев, – теперь только и рассуждают о прекрасном будущем. Столько у нас в последнее время появилось новых соответствующих концепций: «сингулярность», «безусловный базовый доход» и т.д. Точнее, не у нас появились эти концепции, – они были привнесены к нам из Америки. Там они многие годы развивались в тепличной среде американских университетов. Под жарким калифорнийским солнцем. Под влиянием Кремниевой долины. Именно это и обуславливает их невероятную ограниченность. Легко рассуждать о «технологической сингулярности» в Кремниевой долине или в Университете Беркли. Попробуй порассуждать об этом в российской деревне.
Наша интеллигенция сейчас так озабочена проблемами роботизации и компьютеризации, что создается ощущение, будто роботы заменят собой всех людей уже завтра. В то же время куда насущные проблемы нашего общества замалчиваются.
Современные разбойники в России.
Я съезжаю на дорогу Егорьевское шоссе и вскоре оказываюсь в Рязанской области. Заметить это возможно по целому ряду примет: и дорога стала хуже, и ямы с кочками чувствуются сильнее, и деревни вокруг стали еще беднее. Словом, долго любоваться на почерневшие от старости доски изб мне не приходится. Очень скоро я оказываюсь в городке Спас-Клепики.
Некоторые из читающих мои статьи уже, наверное, успели ужаснуться городом Шатура. Так вот, Шатура – это не так уж плохо. Там есть и электростанция, и работа, и многое другое. Тут ничего этого нет. Даже асфальта на многих улицах нет. Это вообще трудно назвать городом, а если сделать это и можно, то только в том смысле, в каком мы говорим про городки на Диком Западе. Тут практически ничего не изменилось с советской эпохи: все те же названия улиц, те же самые дома, те же самые люди. Встретить тут человека в джинсах – непросто. Молодежь ходит в спортивных штанах, а старшее поколение в брюках. Словом, это я говорю по опыту прошлогоднего сюда путешествия, т.к. на улицах сегодня не встретил никого. Город вообще выглядит так, будто люди оставили его много лет назад: пустые улицы, по которым бегают стаи диких собак, и поросшие диким кустарником пустыри. Единственная примета, позволяющая понять, что мы не в Советском Союзе, – это рекламные транспаранты с надписями в духе «Жри больше – плати меньше». Словом, транспаранты эти больше походят на те, какие были в Москве в начале 1990-х.
Дома здесь интересные. Некоторые блоггеры ужасаются, что в Москве люди все еще вынуждены жить в хрущевках. Тут хрущевок нет. Люди по большей части обитают в двухэтажных деревянных бараках, почерневших уже от старости. Построены они были еще до Великой Отечественной, а потому ныне выглядят очень архаично. Тут тебе начинает казаться, что ты попал во времена Гражданской войны. Только вывеска «Россельхозбанка» возвращает меня в XXI век.
На часах уже 19:00. За окном стало совсем темно. Фонари тут горят только на главной улице, да и то не все, а только половина от их общего числа. Дворы погружены в непроглядный мрак. В некоторых окошках, установленных в гнилые деревянные рамы, горит тусклый желтый свет. Занавесок на окнах обычно не бывает, а потому с улицы можно видеть все, что происходит в комнате. Я останавливаю машину под окнами одного из тех самых двухэтажных бараков. Вспоминается фильм «Дурак». Я приоткрываю окошко автомобиля и начинаю всматриваться чужое окно и слушать чужие разговоры. Сейчас семья садится ужинать. Форточка у них открыта, а потому я могу слышать весь их разговор. Комната очень маленькая, как и обеденный стол. Люстра старая, еще советская. В дальнем углу работает старый-старый малюсенький телевизор. Работает плохо: изображение на нем постоянно расплывается. Люди с большим трудом рассаживаются, стараясь не потеснить друг друга. Я вижу лысого пожилого мужчину лет шестидесяти, одетого в спортивные штаны и майку-безрукавку. Рядом с ним бегают двое детей: одному из них, наверное, года четыре, а другому – два или три. Словом, определить это трудно. Видна очень дородная женщина в халате. На лице у нее выражение какой-то странной усталости и безразличия. В толстых пальцах ее зажата сигарета. Рядом с женщиной стоит мужчина лет сорока. Он обнимает ее одной рукой. Он тоже одет в треники и майку, а в руках у него бутылка пива. Люди ругаются, покрикивают друг на друга, жалуются на тяжелую жизнь.
Некоторые, возможно, обвинят меня в том, что я презираю наш народ. Эти обвинения, конечно, будут тогда ложны. Я люблю наш народ, и этих людей я тоже люблю. И они совершенно не виноваты в том, что вынуждены жить так.
Я выезжаю из городка и ныряю в полную темноту. Это вообще очень странное чувство: ехать в полнейшей темноте. Чувствуешь себя капитаном батискафа, рассекающего морскую глубину. Такая темень здесь стоит потому, что в ближайших деревнях нет электричества. Так я и продвигаюсь через эту вязкую темную субстанцию осенней ночи. Дорога абсолютно пустая. За четыре часа езды я не встретил ни одного автомобиля.
На часах уже 1:07 ночи. Пора ложиться спать. Я останавливаю автомобиль, глушу мотор и откидываюсь на свое водительское кресло. Все мое тело расслабляется, начинает наваливаться сон, и я уже готов уйти в царство Морфея... Тут я слышу вдалеке шум автомобиля. Невероятное тарахтение (владелец, видимо, снял глушитель) все приближается. Я немедленно просыпаюсь и начинаю искать в бардачке нож. Нож находится, и я снова откидываюсь назад, делая вид, что сплю. На самом деле я сосредоточенно слушаю, сжимая в руке свое оружие. Через пару минут напряженного ожидания мимо меня проносится «Нива». Я провожаю ее взглядом. Следующие минут сорок я не могу уснуть, – продолжаю вслушиваться в ночные звуки. Лишь к двум часам ночи усталость становится сильнее страха. Я засыпаю, но нож в бардачок не убираю.
Тут нужно сделать небольшое отвлечение. Москвичи, выезжающие летом на свои дачи в ближайшее Подмосковье, видят вдоль шоссе бесконечные ряды всяких заведений. Магазины, кафе, мотели, заправки и т.д. Так вот, в провинции ничего подобного нет. Даже вдоль больших дорог очень редко встречаются какие-либо заведения. Можно ехать много часов, не повстречав на пути никаких признаков цивилизации (кроме самой дороги, конечно).
Да, кафешек здесь нет, но есть разбойники.
«Как?!» – вскрикнет московский читатель, пролив кофе из «Старбакса» на джинсы «Левайс» – «Какие разбойники в век альтернативной энергетики и цифровой экономики, в век „Телеграма“ и „Фейсбука“, в век Илона Маска и Стива Джобса?!».
Я отвечу: самые обычные.
Как вы понимаете, дороги в провинции пустые. Особенно ночью. Поэтому всякие «лихие люди» ездят по ним в поисках жертв. Камер видеонаблюдения здесь нет, полиции нет, свидетелей нет. Некоторые думают, что такие разбойники грабят только фуры. Конечно, грабить фуры – это самое выгодное, но если грузовика не попалось сегодня, то они поживятся и легковушкой. Техника грабежа может быть разной. Могут прижать автомобиль к обочине, а потом ограбить и убить водителя. Могут прикинуться терпящими бедствие. Туристами прикидываются, грибниками. Слышал, что иногда даже проститутками. Если разбойники – женщины, конечно. Говорят, что у них какая-то беда стряслась. Друг ногу в лесу поломал, ребенок маленький в том же лесу потерялся. И все они просят тебя в лес зайти. А как зайдешь, – там тебя топором по голове. Я сам два раза так останавливался. В оба раза мне хватило ума в лес не пойти.
Первый раз это было так. Тоже поздней-поздней осенью это было. Еду я по дороге. У обочины вижу четырех мужиков. Они мне машут. Останавливаюсь. Говорят, что, мол, мы – грибники; друг ногу поломал вон в том лесу. Подвезете нас? Я ответил, что подвезу. Они тогда говорят, что надо мне с ними в лес пойти – за другом. Вот тогда я и додумался: кто ж в это время года грибы собирает? Да и вид у мужиков был явно не как у грибников: брюки, кожаные куртки, низкие ботинки. А в лесу такая грязища, что только в резиновых сапогах и брезентовых штанах пройти можно. Да и неужели четыре здоровых мужика не смогут дотащить одного человека до дороги? Я им и говорю: вы идите, а я тут подожду. Они меня сначала начали наперебой уговаривать пойти с ними. Я не шел. Тогда они начали ругаться и угрожать мне. Один из них схватил меня за куртку и крикнул: «А ну пошел в лес!». Но я успел вырваться и уехать.
Второй раз описывать не буду, а то растяну и без того большую статью.
Еще они любят на тех нападать, кому не посчастливилось заночевать на обочине. Подходят к машине, открывают дверь, водителю перерезают горло. Потом грабят.
Вот именно поэтому я и достал нож тогда. А то мало ли что.
В федеральной прессе о деятельности разбойников обычно не пишут. Только если уж кого-то поймали или если они совсем разбушевались. А вот в прессе провинциальной сообщения о них постоянны: там кого-то убили, здесь кого-то убили, вон там целую семью, а вот тут пенсионера. Словом, о провинциальной прессе я расскажу позже.
Рабство в российской глубинке.
Но ночь миновала, а я остался цел. Просыпаюсь я то ли яркого света, который бьет мне в глаза через лобовое стекло, то ли от невыносимой духоты. Открываю глаза и чувствую, что в машине реально нечем дышать. Мигом завожу мотор, открываю дверь. На моих часах 10:19. В целях безопасности спал я в куртке и ботинках, а потому совершенно не отдохнул. Все тело болит. Выхожу из машины и начинаю делать гимнастические упражнения прямо на обочине. И не важно, что там дальнобойщики подумают. Свое здоровье важнее. Примерно через сорок минут я заканчиваю. Теперь тело хорошо размято, я полон энергии и готов ехать дальше. Ах да, забыл зубы почистить! Достаю из багажника баллон воды и кое-как делаю это над канавкой. Все, теперь все необходимое сделал точно. Правда, теперь хочется неимоверно есть, а до ближайшей харчевни 50 км. Ну, ничего.
Следующие несколько часов езды ничего особенно интересного не представляют. Вдоль дороги раскинулись бескрайние леса. Иногда в поле зрения попадают болота. Еще реже встречаются бедные-бедные деревни. Вот тут должен сказать, что деревни в районе Шатуры, которые я описал ранее, – это очень даже хорошие деревни. Они хотя бы были похожи на человеческие поселения. В этих местах же деревня – это несколько полуразвалившихся и почерневших от старости домиков. Большая часть деревень здесь брошена, хотя есть и такие, где продолжают жить люди. Я останавливаюсь у случайной деревни. Она оказывается брошенной. Дворы давно заросли дикой травой, а дома стоят пустые. Я подбираюсь к двери одного из домов и пытаюсь ее открыть, – она поддается. Захожу внутрь.
Ничего особенного здесь нет. Только старые-старые вещи, покрытые толстенным слоем пыли. Вот стоит огромный комод. Крепкий комод, хороший. Очень большой и тяжелый. Видимо, его унести не смогли. А возможно, что и не пытались. Я иду по старым коврикам, которым, наверное, лет семьдесят. Возможно, что и больше. Тут стоит старый стол, сколоченный из неотесанных досок. Сколотил его, видимо, сам владелец дома. На этом столе стоят две керосиновые лампы и бутылка от водки. Недопитая. Вдоль стен стоят лавки, накрытые какими-то покрывалами. На стенах висят фотографии. Веселый молодой человек в военной форме. Наверное, он вернулся с Великой Отечественной. Этот же молодой человек с хорошенькой девушкой. Они играют свадьбу. На фотографии заметно много людей. Видимо, раньше деревня была намного больше. Дальше по фотографиям можно проследить, как стареют обитатели дома. На последней фотографии я вижу старика и старуху, которые сидят на некоем подобии скамей возле своего дома. На заднем фоне видно несколько покосившихся домиков. Эта фотография – единственная, под которой есть надпись. Она гласит: «Мы с Ниночкой. 1989 год». Прохожу в соседнюю комнату. Это спальня. Тут стоит довольно большая старая кровать. Наверное, годов пятидесятых или даже тридцатых. На стене висит зеркало. Очень пыльное зеркало. Мое отражение видно в нем плохо. Рядом с зеркалом висит черно-белая фотография молодой девушки в рамочке. Девушка улыбается. Я смотрю сначала на девушку, потом в зеркало, потом опять на девушку. Тут мне становится не по себя. Все это мне напомнило момент из какого-то фильма ужасов. Словом, тут фильмы ужасов можно снимать без декораций. Напротив зеркала стоит старый деревянный шкаф. Тоже очень массивный и грубый, как и вся мебель в этом доме. Именно он и напугал меня, видимо, своей мрачностью и приоткрытой дверцей. Я стараюсь быстрее покинуть дом. По страшно скрипящим половым доскам я выхожу снова на улицу. Там к тому моменту начался мелкий дождь. Я сажусь в машину и еду дальше. Я продолжаю думать о владельцах того дома, где я побывал только что. Кто они? И что с ними стало? Догадываюсь, что ничего хорошего...
В округе таких деревень с такими домами полно. Во время Перестройки правительство бросило их жителей на произвол судьбы. В результате многие деревни здесь просто вымерли. Перестройку здесь не любят.
Через некоторое время я попадаю в город Мантурово. Именно здесь мне впервые за все путешествие удается поесть. Я не буду описывать ту харчевню, где мне пришлось это делать. Слишком уж мерзкое было это заведение.
Город Мантурово примечателен в первую очередь тем, что здесь весьма распространено рабство, притом не долговое, а самое обычное. Словом, распространено оно не только здесь, но и в ближайших деревнях, располагающихся недалеко от города. Хотя что я говорю... В российской провинции рабство вообще распространено. Тут работает такой принцип: чем дальше от Москвы и крупных городов, – тем больше вероятность встретить там рабов. Даже стихами уже заговорил!
Мантурово находится в 650 километрах от Москвы, а потому тут рабство распространено довольно сильно. Большая часть горожан проживает в частном секторе, который мало чем отличается от деревни: водопровода и канализации там нет, а многие люди ездят на самых настоящих телегах, запряженных лошадьми. Хотя тут есть и своеобразные деревянные бараки, выстроенные в 1920-е годы, и даже несколько хрущевок, в которых обитает местная элита. Должен сказать, что сейчас я нисколько не шучу. Здесь, в Мантурово, хрущевки считаются элитным жильем, поскольку там есть электричество, водопровод, канализация и центральное отопление. В домах частного сектора из всего этого есть только электричество, но и с ним бывают частые перебои. Худшим жильем здесь считаются деревянные бараки, которые сочетают в себе недостатки частного сектора и хрущевки: квартиры площадью в 30 метров квадратных, невероятный холод зимой, гнилые деревянные перекрытия и все прочее. Так что распределение населения по месту проживания выглядит так: элита живет в хрущевках; средний класс – в домах частного сектора; представители люмпен-пролетариата – ютятся в деревянных бараках.
«А где же, собственно, рабы?» – спросит меня московский читатель. Успокойтесь, сейчас я все объясню. Для начала я хочу объяснить, как люди становятся в России рабами.
