Текст книги "В Эрмитаж!"

Автор книги: Малькольм Стэнли Брэдбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

– Я пришел, чтобы покаяться у ваших ног, признаться в том, в чем не признавался никому и никогда, – говорит в ответ наш герой.

– Говори, сын мой.

– Я грешен. – И Философ действительно опускается на пол у кресла Вольтера. – Я слишком много говорил. Я был рожден, чтобы болтать глупости и проповедовать истину. Всем – друзьям, врагам, незнакомцам. Больше я ничего не умею и не люблю.

– Встаньте же, мсье.

– Мудрым я не был никогда. Меня приводил в восторг мир идей, радовала игра воображения, возбуждали фантазии. Я любил драмы и драматические диалоги. Мне нравилось делать правым то одного, то другого персонажа. Среди выдумок и мистификаций я был как рыба в воде. Вы знаете, что я создал «Энциклопедию».

– Вы знаете, что я знаю, – возразил Бессмертный. – По вашей просьбе я писал для нее статьи. Все стоящие люди писали для вашего издания.

– Да, все умные и порядочные люди участвовали в «Энциклопедии». Но не она предмет моей гордости. Куда больше я горжусь работой, которая до сих пор не завершена – и останется незавершенной.

– Но что вы хотели сказать мне?

– Я разменял седьмой десяток…

– Седьмой? Ха! А я – девятый.

– Я измучен борьбой и тревогами. Мир глупеет, мне нет в нем места. Я жажду лишь уединения и спокойной смерти.

– Уверяю вас, смерть – дело хлопотливое.

– Подумайте, мсье, когда придет наш срок – каким бессмысленным все покажется. Зачем все? Зачем мы? Вольтер? Дидро? Кто это и зачем они? Хотя ваши два слога, конечно, переживут мои.

– Глупости. Оба мы останемся в веках. И вообще наше поколение сыграло огромную роль – и не только в истории Франции. Во всем мире, мсье, мы нужны миру.

– В Петербурге я видел ваш бюст работы Гудона.

– Он их изготовил несколько штук. Еще один в Париже. На мне Гудон сделал себе имя. Сейчас ему заказали гипсового Джорджа Вашингтона.

– А сейчас над вами трудится Пигаль? Кстати, меня он уже сделал.

– Да, Фридрих раскошелился. А Руссо сходит с ума от зависти.

– Так ему и надо.

– Я написал об этом стихотворение. «Бедный Жан-Жак надулся: / Не надо статуй Вольтеру! / Пусть только мне резец твой служит, / Только я достоин этой чести, / А Вольтеру статуй больше не надо! / Несправедливо ставить памятники Вольтеру».

– Забавно, – усмехается наш герой. – А ведь Жан-Жак нас презирает.

– Он из самого себя сотворил кумира, сам себе служит и поклоняется.

– А мы нет?

– Потомки будут вспоминать нас всех, мсье. Но всех по-разному. Руссо запомнится им нытиком. Вы – трепачом. Я – мудрецом. Но все мы подвержены метаморфозам.

Бессмертный кашляет.

– По-моему, он устал, – встревает мадам Дени. – Вчерашний театральный триумф отнял у него последние силы.

– Вы правы, – соглашается наш герой, поднимаясь.

– Нет-нет, мы забыли главное, друг мой. Какова она во плоти? Северная Семирамида?

– Императрица?

– Катрин.

– Катрин?

– Так я ее называю. Знайте, что я люблю ее, мсье.

– Но вы же никогда ее не видели.

– Между нами космическая связь. Судьбоносное притяжение. Электричество. Магнетизм.

– По-видимому, это имеет отношение к власти…

– А я никогда не презирал власть. Я помог ей эту власть обрести. Я хотел сделать ее великой.

– Она стала великой.

– Но каково это – видеть ее въяве, стоять перед ней?

– И снова я должен исповедаться перед вами. Это было ни с чем не сравнимое ощущение. Я приехал в дикую Россию из свободной Франции, приехал рабом. Но покидая ее страну рабов, я чувствовал себя свободным человеком. Я тоже любил ее…

– Вы? И вы были допущены к самому алтарю?

– Был.

– Вы целовали ее?

– Да, мсье.

– Вы прикасались к ней?

– Oui,мсье.

– И чего же вы касались, чего? Ее рук? Или, может быть, бедер?

– Oui.

– Вы бывали в ее опочивальне?

– Бывал, мсье. Я проходил через залы Эрмитажа – и засовывал письма ей под подушку.

– Что-о?! Вы касались ее… подушки?

– Дядя, пожалуйста, – чуть не плачет мадам Дени, – вам нельзя волноваться.

Философ смотрит на фернейского мудреца, а тот с горечью глядит на него из глубин своего кресла.

– Вы были ее фаворитом?

– Одним из многих. Но при расставании она одарила меня столь щедро, что я даже смутился.

– Одарила? Чем одарила?

– Много чем. Отдала мне свою чашку с блюдцем. Не сомневаюсь, что при желании я мог бы опустошить российскую казну.

– Разве это называется «одарила»? Быть может, вы не знаете, но много лет из Петербурга в Ферней шли целые караваны, – похваляется Бессмертный. – Она слала мне золото, драгоценные камни, серебро. Даже перстень, на котором собственной ее рукой был выгравирован…

– Перстень? Как вот этот, у меня на пальце?

– Похож немного. Это было как в сказке из «Тысячи и одной ночи». Не успевал прибыть один караван верблюдов, как за ним уже спешил следующий.

– Кстати, вы действительно советовали ей воевать с Мустафой? И с Польшей, кажется, тоже?

– Боюсь, насчет Польши она ввела меня в заблуждение.

– А Турция как же?

– Наверное, не стоило мне писать таких вещей. Но она свела меня с ума.

– Она прославляла вас, вы ее. Любовное заигрывание на почтительном расстоянии.

– Вы знаете об этом больше моего. Вы там были. Вы наслаждались ее обществом и расположением. Я завидую вам, Дидро. Мне надо было ехать, а не вам. Это не просто наслаждение, друг мой, это религиозное действо, ритуал. Как я мечтал об этом: подойти к алтарю, протянуть руку к жертвеннику…

– По-моему, она этого не хотела.

– Она неоднократно звала меня.

– Да, но Мельхиору Гримму она велела не допускать вас. Она боялась, что ваши фантазии не выдержат встречи с реальностью. Помните, в одном из ее посланий? «Вашу Катрин лучше наблюдать издали». Я думаю, она права.

– В конечном счете она получит нас обоих, – пожимает плечами фернейский мудрец. – Запомните мои слова: скоро я тоже поеду в Россию – и возлягу рядом с императрицей. Очень скоро: сразу же как умру.

– Ах, дядя! Перестаньте, пожалуйста, не смейте даже думать об этом, – кудахчет племянница. – Мсье, вы встревожили его. Не понимаю, о чем вы только думаете. Почему вы с ним так разговариваете? Не пора ли вам покинуть нас?

– О да, мне пора, мои превосходные швейцарские часы, подарок Ее Величества, никогда не лгут, – отзывается наш герой, вынимая фернейские часы.

Через месяц прославленного на весь мир мыслителя действительно не стало. В Россию его тело не повезли, а под покровом ночи посадили в повозку, запряженную шестеркой лошадей, и вывезли из Парижа: священники отомстили ему за безбожную жизнь, и Аруэ Вольтер до сих пор не дождался настоящих похорон и скитается по свету…

Игра близится к безрадостному концу. Через месяц – новая смерть: нежданно-негаданно сошел в могилу Руссо (тоже создание нашего героя). На этот раз могила на Тополином острове посредине озера в Эрменонвилле. И сколько слез, сколько причитаний – еще бы, ведь это Жан-Жак, он жил сердцем, а не головой: «Матери, старики, дети, искренние сердца и чуткие души! Ваш друг спит вечным сном под этим могильным камнем». Вот и Мария-Антуанетта здесь – платочек к носу; так оплакивает нация всеми любимых сказочных принцесс. На могилу кладут его «Исповедь» – книгу, возвысившую его и его друзей. За могилой Руссо лежат его исповеди, книга, где он делает его собственные возвышения и распоряжения для всех своих друзей.

Вольтер, Руссо: это конец, уходит эпоха, пора закрывать лавочку. Личность, неповторимая человеческая личность, единственная причина всего, включая существование самого космоса, вскоре тронется в дальний путь – и приведет он, возможно, в пустоту, в ничто.

Проходит время. Все сильнее горбится его спина. По ту сторону океана американцы завершают свою революцию. Россия все сильней теснит Турцию; из Петербурга приходят порой – один-два раза – маленькие подарки, и ничего боле. Слабеет зрение, мучает одышка. Ноги становятся все худей, трясутся и не слушаются, а сердце, уставшее от своей благородной работы, бестолково трепыхается в груди. Оставшиеся после Вольтера и Руссо книги и бумаги куплены и увезены на север. Вскоре его рукописи тоже будут вытащены из ящиков, книги сняты с полок и упакованы – труды всей его жизни отправятся далеко-далеко. Они станут его некрологом, надписью на могиле – а потом Потомство вынесет свой вердикт. Пора привести все в порядок, убедиться, что написано все, чему надлежит быть написанным. Заходя в кафе и наблюдая за шахматистами, он приглядел четырех юных переписчиков, привел их к себе и засадил за работу. Теперь они сидят – каждый за отдельным столом, – и перед каждым тысячи разрозненных страниц: заметки, наброски, чертежи, письма. Закончив со своей стопкой бумаг, переписчик передает ее соседу, а тот в обмен отдает свою. Копии делаются с копий, переписывается то один, то другой вариант произведения, и никто уже не понимает, где оригинал, а где копия, и не в силах разобрать, что есть что и что к чему.

И вот наступает время неожиданных визитов и многозначительных вестей с севера, из Петербурга. Всего за несколько месяцев три неожиданных гостя посетили его обиталище. Первым является мужчина, белокурый, огромный, как медведь; он похудел, глаза смотрят виновато и напряженно. Сперва Философ не узнает его, но, вглядевшись в знакомые черты, догадывается: перед ним Григорий Орлов, некогда – пока гордость не завела его слишком далеко – самый могущественнейший человек в России, лучший любовник Ее Величества. Наш герой отлично помнит: десять лет назад Григорий ненавидел его и пытался выжить из Петербурга. А теперь он желает поговорить. Они проводят вместе несколько замечательно приятных вечеров, и все они напоены ароматом одной и той же женщины. Орлов измучен, призраки одолевают его – призрак недавно умершей жены и указующий на него обвиняющим перстом дух царя Петра Третьего. На том свете всем известно, что он совершил, – известно, впрочем, и на этом. Орлов пересказывает Философу странные и дикие слухи. Будто бы со смертью Григория Потемкина вкусы императрицы изменились. Теперь в Ночные Императоры она берет только неоперившихся юнцов: вот почему дальновидная княгиня Дашкова, давно впавшая в немилость и высланная из страны, скитается по Британии и Ирландии и пичкает своего сынка отборными европейскими знаниями в надежде потом пристроить его в царскую опочивальню.

Вылепив на прощание этот отравленный злобой пирожок, желчный Орлов продолжает свой путь (который приведет его прямиком в желтый дом). Не успевает он уйти, появляется сама княгиня Дашкова. Она остановилась в «Китайском отеле» и заказала свой бюст – разумеется, все тому же Гудону. С ней ее сын, англичанин с головы до пят, коротко стриженный, подтянутый, совсем еще ребенок. Философ рад встрече, с удовольствием беседует с княгиней, приглашает ее к обеду. Справляется о статуе Фальконе: закончена ли наконец работа, снята ли парусина.

– Я видел ужасный сон, – признается он. – Мне снилось, что подломились тонкие копыта и Всадник рухнул на землю, раздавив всех стоящих под ним.

– Нет, дорогой Дидро, Всадник не рухнул, он прекрасен. Монумент установили прямо на Сенатской площади. Собрался весь Петербург. Не было только самого Фальконе. Может быть, вы видели его?

– Отнюдь, – качает головой Философ. – Говорят, он в Севре, занялся фарфором, а скульптуру забросил.

Философ разглядывает сына Дашковой, столь юного, что он мог быть ее внуком. Осторожно намекает на распространяемые Орловым сплетни.

– Орлов был здесь? Вы знаете, он меня ненавидит. Колесит по всей Европе и повсюду рассказывает гадости обо мне. Он положительно сумасшедший.

– Что ж, это многое объясняет.

– И кроме тою, что дурного в том, что мой мальчик действительно хочет подружиться с императрицей?

На следующий день является третий гость из северной державы. Этот прибыл инкогнито под именем графа Северного. Его визитную карточку заносит слуга; сам он показаться не пожелал. Но как-то утром он идет к мессе (случается это, прямо сказать, нечасто, но сегодня он сопровождает свою дочь-плясунью) и видит, как отделяется от толпы и подходит к нему человек со странно знакомым лицом.

– Где только не встретишь нашего именитого атеиста… – говорит принц Павел, тот самый российский наследник, свадьбой которого Философ любовался с балкона десять лет назад.

Да, он в Париже – и он покупает севрский фарфор, мебель, драгоценные камни и серебро; он истинный сын своей матери – по крайней мере в некоторых отношениях.

– Философам тоже случается преклонять колени перед алтарем, – отвечает наш герой.

– Или валяться в ногах у шлюхи? У дражайшей маменьки, например, а, что скажете? – почти выкрикивает этот курносый тип, которому вскоре предстоит взойти на русский престол.

– Я любил вашу мать, – говорит наш герой.

– Кто ж ее не любил, – ухмыляется маленький террорист. – Все равно в конце концов она воссоединится с моим отцом. От этого ей не уйти.

– Память о ней сохранится в веках.

– Нет. Об этом я позабочусь.

Наш герой смотрит на Павла, и ему на мгновение приоткрывается кровавое будущее страны, отданной во власть тирану. Но звон церковных колоколов прерывает эти видения, зовет его из пучин будущего на сухую прозаическую землю настоящего.

Под аккомпанемент этих российских призраков Философ вновь принимается за работу, вновь садится писать. На этот раз пьесу. «Он хороший? Он плохой?» – назвал ее наш герой. Пьеса про него, про автора – а о чем же еще говорят практически все писатели? А также про то, что казалось абсурдным покойному Вольтеру и что проглядел покойный Руссо: по природе своей человек не добр и не зол, в нем в равной степени заложено и то и другое. Личность двулична. Об этом они как-то давным-давно говорили с «Ним», с Luiв кофейне «Регентство»; шел дождь, рядом играли в шахматы, а «Он» разглагольствовал:

– Что я поделываю? То, что обычно делают люди, и вы, и я, и все прочие, – хорошее, плохое и вовсе ничего. А тем временем у меня росла борода, а когда она вырастала, я ее брил.

– Это вы напрасно делали, – отвечало ему Moi,«Я» Философа. – Борода – единственное, чего вам недостает, чтобы принять облик настоящего мудреца.

– О да, в мраморе или бронзе это имело бы превосходный вид. Именно об этом мечтают все твои гении, а?

– Почему нет, если мы заслуживаем того?

– Когда я еще был так глуп, что имел свой дом, у нас часто собирались философы, преимущественно неудачники. Никогда больше я не видел такого скопления несчастных, злобных, посредственных, невежественных созданий водном месте. Все как на подбор безмозглые тупицы – как и ты. Если хочешь знать мое мнение, все неприятности в этом мире происходят от людей, возомнивших себя гениями. Большинство гениев я придушил бы своими руками. Нет, я вовсе не хочу стать одним из них. Я предпочитаю оставаться обычным человеком. Впрочем, больше ни на что я не способен.

– Ты действуешь мне на нервы, Рамо.

– Знаю. Именно за это ты меня и ценишь.

– Бездельник.

– Я знаю. По крайней мере я не меняюсь.

– К сожалению. Глупец.

– Конечно, я глуп. Только глупцы вроде меня дорогого стоят. Я неистощим на выдумки и поэтому нужен людям. Вспомни, короли всегда держали при себе шутов, а не мудрецов. Это потом уж они настолько поглупели, что превратили шутов в философов. А ты, что хорошего принесла твоя философия тебе?

И впрямь – что? Каким же он был? Плохим или хорошим? Мудрецом или глупцом? Кто ответит? И что есть жизнь? Поучительная прогулка по вселенной путями, предначертанными в небесной Книге Судеб? Или хаос, кутерьма, мазня, бессмысленное блуждание, пустая трата времени? Что есть добродетель? И что значит это слово для курносого наследника российского трона, не способного увидеть разницу между возвышенным и низким? Что есть книга? Что есть двадцать восемь томов с гравюрами и приложениями: сокровищница человеческой мудрости или запас случайных, устаревших уже знаний? Что есть история? Открытие истины или ложь? И что толку во всех этих историйках, в незавершенных небылицах? Кому нужна повесть о человеке, который превращается в двух, спорит со своим двойником и ни на один вопрос не находит ответа; кому интересна повесть о слуге, который считает, что достоин занять место Хозяина, и о Хозяине, который не может шагу ступить без своего слуги?

Что есть автор? Увенчанный лавром триумфатор на залитой светом сцене или простое перо, безвольно мечущееся по белым страницам, ничего не утверждая, ни на чем не настаивая, лишь умоляя читателя о поддержке и понимании? Что есть смерть? Вечная тишина, погружение в пустоту – или начало существования в памяти Потомства, начало путешествия от склепа к пантеону? Быть может, переход в мир иной – лишь смена точки зрения, взгляд с другой стороны?

Он чувствует себя одиноким, обделенным, ограбленным. Ушел Стерн, нет больше Вольтера и Руссо. Мадемуазель Леспинасс умерла, ненадолго пережив Д'Аламбера, которого она обманывала и сердце которого разбила. Умер Кондильяк, умер шумный бездельник – племянник Рамо. А затем Софи, его возлюбленная Софи Волан! Некогда он уверял ее, что тот, кто жил, не может умереть совсем, уйти без следа: ведь в могилу он унесет любовь прежней, земной жизни. Но как одинок он теперь. «Одиноко на этой земле, – пишет он, – нет у меня больше ни отца, ни брата, ни друга, ни соседа; единственный мой собеседник – я сам».

Нет-нет, он не один. Плещется в лохани и покрикивает на прислугу Дорогая Зануда. В углу корпят над перемешанными в беспорядке бумагами переписчики. Самому ему больше не удержать исписанную страницу: дрожит рука, расплываются, двоятся буквы. А сверху смотрят на него чьи-то лица.

– О чем вы думаете, доктор?

– Думаю, что такое человеческое величие и из чего оно складывается. Велик тот, кто овладел своим разумом, стал тираном для своих чувств, тот, кто подчинил себе собственную свою личность… Но где моя шляпа? Где моя трость? Мне пора. Меня ждет пациент в Марэ.

Но что это, что происходит? Почему он не может пошевелиться, не может двинуть ни рукой, ни ногой? Это апоплексия; с ним случился удар…

Виргинец скачет в Париж. Суровый и амбициозный человек, недавно овдовевший, он путешествует по Франции в собственном фаэтоне, построенном в его собственном имении, Монтичелло, собственными его рабами в количестве двухсот человек. Грандиозная повозка пересекла вместе с ним Атлантический океан; ее выгрузили в Плимуте, затем вновь погрузили на корабль – и в путь по неприятному, скалистому Английскому каналу, пока не покажутся берега Франции. Рядом с ним сидит его дочка, застенчивая, диковатая одиннадцатилетняя Пэтси. На чемодане примостился слуга-мулат, домашний раб Джеймс Хемингс, чья сестра, рабыня Сара, присоединится к ним в назначенное время в городе. И вот сейчас они по новому мосту Нейи переправляются через Сену. Он с удовольствием признает, что мостов красивей этого ему видеть не случалось.

Он едет по широкому, усаженному деревьями проспекту – по Енисейским Полям – к центру самого элегантного и, разумеется, самого большого из виденных им городов. Американец с волосами песочного цвета, американский гражданин – вот кто он такой, и все благодаря новому Парижскому соглашению, подписанному в этом городе в прошлом году англичанами и американцами и утвердившему существование Первой Новой Нации, – проезжает мимо нарядных зданий и останавливается у отеля, что за Пале-Роялем. Позднее он построит собственную резиденцию – Отель Тэбу, приличествующую полномочному представителю Новой Нации. «Наконец-то я здесь, я вышел на подмостки хвастливой старухи Европы. Смотрите на меня!» – напишет он домой. Затем, побоявшись, что это звучит чересчур по-детски экспансивно для человека, приехавшего налаживать международные связи, он продолжит в ином тоне: «Тебе, наверное, любопытно, какое впечатление эти подмостки произвели на первобытного дикаря с американских гор. Так вот – довольно-таки неблагоприятное».

Но Европа все же впечатляет. Хотя Париж не Америка, хотя люди здесь живут по звериным законам, вполне сравнимым с законами виргинских лесов, хотя и здесь нищие – те же рабы и зависят от богатых не меньше, чем рабы от плантаторов, хотя вода грязная, а женщины бесстыдны в своих страстях, он должен признать, что есть здесь свои преимущества. Он любит еду и вино, а Париж – столица чревоугодия. Он обожает архитектуру. Здесь можно побродить по книжным лавкам, в подробностях рассмотреть классические архитектурные ансамбли, увидеть самые красивые и древние развалины. Можно пообедать с философами, послушать оперу, посмотреть модную пьесу. Порой кажется, что можно провести здесь всю жизнь и не услышать ни одного оскорбительного, грубого слова. «Что касается застолий, тут нам до них далеко: здесь хорошему аппетиту обязательно сопутствуют воздержание и благородная умеренность. Во Франции я ни разу не встретил пьяного. А здешние архитектура, скульптура, живопись и музыка приводят меня в такой восторг, что передать его не хватает слов». Сейчас, когда весь мир перевернулся вверх тормашками, здесь происходит столько достойных внимания событий, столько ведется переговоров, интересных сметливому юристу: создаются объединения, защищаются права, заключаются соглашения. Ссуды в нидерландском банке, транспортные и торговые сделки, импорт американского табака, борьба с пиратами. Вскоре выйдет срок старика Франклина, и он станет следующим американским послом. И будет им до конца 1780 года, когда второй раз на его памяти мир перевернется с ног на голову.

– Ей-богу, дружище, тебе стоит с ним встретиться, – убеждает Мельхиор Гримм. – Его зовут Томас Джефферсон.

– Зачем он мне, – слабым голосом, лежа в кровати, отвечает наш герой. – Сам видишь, в каком я состоянии.

– Он хочет с тобой познакомиться.

– Что ему нужно? Ты-то его откуда знаешь?

Они беседуют в комфортабельной, хорошо обставленной квартире на Правом берегу. Этими удобствами он обязан петербургской императрице: когда с Философом случился удар, она настояла, чтобы Гримм перевез его с женой, рукописями и библиотекой с неудобной улицы Тиранн на престижную улицу Ришелье. Философу царица послала наилучшие пожелания, а Гримму – распоряжения («Смотри, чтобы ничего не пропало, ни клочка бумаги»), Екатерина и впрямь сделала щедрый жест, и апартаменты в Отель де Брезон как раз подходят для человека, который с трудом поднимается с постели, – а жаль, было бы еще лучше, если бы он был в силах выйти на улицу и прогуляться до Пале-Рояля.

– Мы вместе работали над американскими соглашениями. Кстати, я не говорил тебе, что правительство просило меня заняться американскими делами?

– Нет, не говорил. Значит, теперь ты будешь щеголять американскими титулами и наградами.

– Американцы – простые ребята. И нет у них никаких титулов.

– Помяни мое слово, обзаведутся. В торжественные моменты особо отличившимся полагается раздавать награды. Каждому нужны его пятнадцать минут под солнцем.

– Джефферсон сказал, что я самый приятный и располагающий к общению человек из всего французского дипломатического корпуса.

– Неудивительно. Надеюсь, ты не утаил своего немецкого происхождения? Просто чтобы не было недоразумений.

– Я – гражданин мира, и он это прекрасно понимает. Мы с ним подружились.

– Ты покупаешь ему духи и румяна?

– Он ими не пользуется. Говорит, что родился в глубинке.

– Значит, ты собрался в Америку? Скоро я увижу тебя с голой грудью и пером в волосах.

– Нет, правда, дружище, тебе надо встретиться с ним. Он настаивает, и я пообещал устроить вашу встречу. Он говорит, что его заветное желание – поскорее познакомиться с Дени Дидро. Ведь ты же можешь…

– Умереть. Отлично. Раз обещал, приводи своего благородного дикаря, Мельхиор.

И вот полномочный министр сидит на стуле в углу, важный в своем министерском костюме за двадцать гиней; и нет у него на голове бобровой шапки. Он прибыл в сопровождении черного слуги, который тащил две корзины – со сладким картофелем и американскими абрикосами. Сейчас Дорогая Зануда разглядывает их с нескрываемым отвращением.

– Делая визиты, я стараюсь приносить с собой весточки из Нового Света, – поясняет песочноволосый министр. – Кондорсе я принес кленового сиропа, орехов пекан мсье Малербу и мсье Бюффону целого американского лося.

– Ну мне еще повезло, – ворчит наш герой, лежа на прекрасной кровати, подаренной скифской императрицей.

– Передать не могу, как много значит для меня наша встреча, – разоряется тем временем гость. – Я владею крупнейшей в колониях… гм… крупнейшей в Северной Америке библиотекой. Я завещаю ее американскому народу.

– Я вас понимаю.

– Я хочу сказать, мсье, что там, в Виргинии, откуда я приехал, я много месяцев собирал полный комплект вашей «Энциклопедии». Я жаден до знаний, я читаю запоем…

– Неужели наша «Энциклопедия» добралась до Америки?

– Конечно, мсье!

– И сколько вы за нее заплатили?

– Сколько? – улыбается министр. – Целое состояние. Пятнадцать бочек дурман-травы: табака. Бедный юрист не может позволить себе такие траты. К счастью, мне удалось повернуть дело так, что расходы оплатил штат Виргиния.

– Табак? Вы, может быть, не в курсе, но во Франции больше в ходу деньги.

– У нас тоже, мсье. Но все это произошло во время наступления англичан. Чтобы книги не пострадали, их надо было переправить в другой конец штата.

– Надеюсь, что хлопоты того стоили, мсье Джефферсон.

– О да, мсье Дидро. Одно тянет за собой другое. Книги рождают книги. Ваша великая книга подвигла меня накропать собственную книжонку. Так, небольшой справочник по Америке. Я полагаю, в вашей стране он будет пользоваться спросом. Я захватил рукопись с собой в Париж и хочу опубликовать. Мне помогает мсье Малерб. Возможно, вы его знаете.

– Мне ли его не знать. Он был цензором «Энциклопедии». А как называется ваша книга?

– «Заметки о штате Виргиния».

– Правда? Я буду ждать ее с нетерпением.

– Это каталог диковинок американской природы, новейших диковинок мира. Я хотел продемонстрировать Старому Свету чудеса Нового.

– Неужели разница между ними так велика?

– Вы будете поражены, мсье. Колоссальный Ниагарский водопад. Мой любимый, божественной красоты Природный мост в Виргинии, невероятная выдумка природы. Я его купил, это будет мой Эрмитаж. Река Миссисипи, сэр, самая длинная в мире. Но многое нам еще предстоит открыть.

– Удивительные земли Луизианы.

– Да, да, мсье. Но сперва мы должны стать нацией. Объединить в единое целое тринадцать штатов. Написать настоящую конституцию. Разработать правовую систему. Создать полицейские формирования.

– Обзавестись собственной валютой?

– Да, сэр. Этот вопрос я уже продумал. Медный цент, серебряный десятицентовик, золотой доллар.

– Верховным судом?

– Обязательно.

– А как с промышленностью, с мануфактурами?

– Все будет, мсье. Со временем все будет. Сначала экономика будет базироваться на сельском хозяйстве, мы воспитаем в наших фермерах республиканский дух независимости.

– Но крепостные, вы освободите крепостных?

– Рабов, мсье? Не сразу, но со временем – обязательно.

– Что насчет образования?

– Знания – это все, мсье. У меня есть проект университета…

– У вас?

– У меня. Я хочу основать новый университет в Шарлоттвилле.

– Надеюсь, среди профессуры не будет священников?

– Конечно нет. Это будет совершенно новое, демократическое, с практической направленностью университетское образование.

– В Америке растет тутовое дерево? И конопля?

– У нас, мсье? Чего только в Америке не растет! Могу составить для вас список.

– А железо у вас есть? А бокситы?

– Пока, может, и нет, но со временем, когда мы исследуем наши почвы, наверняка найдется.

– Население Виргинии?

– Я принесу вам экземпляр своей книги. Она как раз из таких сведений и составлена. Но помните, это только один штат, самый прекрасный, но один из тринадцати. Америка – огромна, ее земли простираются до самого Тихого океана.

– Луизиана…

– Да, Луизиана. Может, мы назовем ее иначе. Но главное – создание нации. Конституция. Разработка соотношений между частями и целым. Столица. Живая, развивающаяся нация.

– Вы строите новую столицу?

– Да, мсье. Мы будем строить ее в новом месте, где не строил до сих пор никто. Каждый день я обследую, замеряю, изучаю новые парижские постройки – собор Суффло и другие. Быть может, это пригодится нам при строительстве Капитолия.

– Но убедитесь сперва, что ваша новая столица не напоминает живот, приделанный на кончик пальца.

– Простите? Эта метафора сложновата для меня.

Наш герой сам, без посторонней помощи, приподнялся на подушках и указал на комод в углу комнаты.

– Поищите в том ящике, мсье.

– А что искать? – спросил министр и повелительно махнул своему чернокожему Джеймсу.

– Там шестьдесят шесть записных книжек. План создания идеальной и совершенной республики. Нового, свободного от власти тирана государства. Республики света и счастья для всех. План новой столицы. Нового университета. Организация полицейских сил.

– Чего-то не вижу, хозяин. – Джеймс Хемингс шарит по полкам и ящикам комода.

– Эй, малый, протри глаза и посмотри получше…

– Ух ты. – И Хемингс выкладывает на стол пачку бумаг.

– «Дневной сон Дени-Философа»? – Джефферсон раскрывает один из блокнотов, – «Как извлекать пользу из религии и применять ее в благих целях»?

– Да, это они, мои записи.

– Но на титульном листе надпись: «Ее Величеству Екатерине, Самодержице Российской».

– А вы зачеркните и напишите: «Мсье Джефферсону, штат Луизиана».

– Вы действительно хотите передать мне эти рукописи?

– Только обещайте внимательно прочитать и правильно использовать их.

– Да, мсье, конечно, я так и сделаю, я постараюсь, мсье. Но сейчас, надеюсь, вы простите меня, мсье Философ. Как раз сегодня у меня назначена встреча с мадам Косуэй, она хочет заказать мой бюст одному знаменитому скульптору – мсье Гудону. Я уже приобрел шесть его работ. В том числе Вольтера – вот уж кто был нехорош собой…

Этим вечером наш герой вдруг почувствовал себя лучше. Так хорошо не было ему с того дня, когда он, ног под собой не чуя от страха, вошел в тронный зал нависшего над Невой Зимнего дворца и увидел там великую императрицу. Он в превосходном настроении, душа его ликует. Он сделал это: он создал новую страну. Джефферсон вернется на родину – и расцветут луизианские земли. За прибрежными районами, где засели в своих укрепленных городишках жители британских колоний, где возделывают землю, изобретают электричество, торгуют с бывшей своей родиной, – там, дальше, внутренние районы страны: бескрайние равнины; непроходимые дороги индейцев; излюбленные миссионерами-иезуитами и испанскими путешественниками земли; угодья французских охотников. Там грандиозные реки, высокие горы, необъятные прерии, безводные пустыни; неизвестные виды животных и птиц, деревьев и овощей. Он видит их, ему принадлежат эти чудеса, эти никем не виданные просторы, эти безымянные богатства, мутные воды Миссисипи, берущие начало в озере Итака, текущие в земли будущего, которым только предстоит быть открытыми…