Текст книги "В Эрмитаж!"

Автор книги: Малькольм Стэнли Брэдбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

ОНА: Иногда мне хочется немедленно отослать вас. И подальше.

ОН: Что ж, это был бы обычный монарший каприз.

ОНА: Оставайтесь. Идите за мной. Посетителей сегодня нет.

ОН смотрит на нее.

ОН: Ваше Высочайшее Императорское Величество…

Конец сорокового дня

27 (наши дни)

Новое прохладное утро. Я просыпаюсь в уже знакомой каюте, завернутый в пуховое одеяло, но все равно замерзший, и сразу понимаю по общей тишине, что корабль, на борту которого я нахожусь, уже никуда не плывет. Но тишина – это не только неработающие двигатели и механизмы. Весь корабль непривычно пуст. Большинство пассажиров сошли на берег, чтобы продолжить свой путь, и наш корабль – как и другие лайнеры, стоящие на якоре, – превратился в летаргическую гостиницу. Что-то похожее можно наблюдать в гранд-отелях венецианского Лидо, когда сезон закончился, но по какой-то непонятной причине перед вами по-прежнему распахивают двери и даже поддерживают иллюзию некоего остаточного сервиса. На борту «Владимира Ильича» царит атмосфера усталости. Большая часть команды сошла на берег – в кратковременный отпуск. Характеры тех, кто остался обслуживать немногочисленных клиентов, несколько изменились. Расторопные стюарды превратились в мрачных и обидчивых гостиничных официантов, веселые стюардессы – в незаметных горничных: как будто сам факт пребывания в России напоминает им о том, что нормальный человек должен быть мрачным и недружелюбным. Бары, некогда вибрировавшие от музыки и криков, теперь затихли и стали пристанищем редких печальных пьяниц. Дьюти-фри закрыт на замок, «Икряная хижина» тоже заперта. В магазине косметики остался только один, самый преданный продавец – торчит там весь день и ничего не делает. Гостиные и столовые заброшены: их покинули все, кроме нескольких японских туристов, нескольких упрямых немецких бизнесменов и нас, пилигримов.

Но, спустившись к завтраку в пещерообразную столовую, я понимаю, что общий развал затронул и нашу группу. Компания за столиком странно уменьшилась – и не только потому, что к завтраку я опоздал. Такое впечатление, что наша серьезная группа посвященных, которая столь решительно отправилась из Стокгольма по великому Пути Просвещения, на самом деле не была ни серьезной, ни посвященной. Она разбилась по интересам, распалась на части, а быть может, и полностью растворилась, разбежавшись в разные стороны с разными целями. Наши «дидровцы» не проявляют ни малейшего интереса к Дидро. Я даже начинаю задумываться: может, наше удивительное путешествие совсем не то, что я думаю? Может, оно лишь прикрытие для некоего таинственного масонского предприятия, в котором участвуют все, кроме меня?

Например, о личных своих планах не раз за последние три дня рассказывал мне наш чокнутый профессор Жак-Поль Версо (во время распития разнообразных «Джим-Бимов» в корабельном баре). Он заинтересовался перспективами марксистско-ленинской философии в России, которой сейчас приходится забывать свою историю и выстраивать новые генеалогии и причинно-следственные цепочки. Он, мол, даже хочет написать об этом книгу или статью. Но сегодня я узнаю от сотрапезников, что Версо еще до завтрака куда-то сбежал на такси, в своей деконструкционной кепке, с несколькими бутылками водки и двумя-тремя краснощекими Татьянами. Согласно неподтвержденным слухам, они отправились на длительную экскурсию в город Пушкин (который раньше был Царским Селом), и никто не знает, когда вернутся.

И вот, когда мы допиваем утренний кофе (ужасный!) и дожевываем булочки (черствые), в линзах иллюминаторов появляется большой черный «ЗИЛ», с трудом въезжающий на портовую набережную. Оттуда выходит элегантный широкогрудый господин в черной шляпе. Он старше средних лет, но весьма осанист. Он смотрит на наш корабль и энергично машет букетом цветов. Вскоре мы видим, как по трапу сходит наш шведский соловей, закутанный в меха и слегка смахивающий на оперную Брунгильду. Она соответствующим образом принимает вручаемый букет, экстравагантно обнимая и целуя носителя шляпы, который тут же становится в характерную позу солирующего тенора. А за нею, словно играя роль суетливого комического слуги, появляется Ларс Пирсон с полным комплектом ее одеяний и несколькими роскошными чемоданами. Багаж грузится в черный лимузин с блестящей хромированной решеткой, туда же садится вся троица и отбывает куда-то в сторону города. За столом говорят, что Биргитта отправилась в отель «Астория» на пресс-конференцию по случаю приема, устроенного в ее честь в Мариинском театре – куда, как известно, иногда заезжают все великие дивы.

Почти одновременно с этим на корабль возвращаются Свен Сонненберг и Агнес Фалькман. Они ходили в университетскую канцелярию, и явно небезрезультатно. Похоже, что кончилась та эпоха, когда Россия была негостеприимным красным пятном на карте, а за отклонение от предписанного маршрута могли посадить в тюрьму. Теперь такие поездки даже поощряются, так что Свен и Агнес могут взять напрокат велосипеды и выехать за город, дабы обрести там нетронутую природу, русский дух и степные просторы. Свен пребывает в типично шведском восторге, предвкушая встречу с коллегами-столярами и осмотр множества столов; Агнес мечтает обозреть достижения русских колхозов.

Они удаляются по причалу с рюкзаками за плечами, и вскоре после этого встает из-за стола Андерс Мандерс, вытирает губы салфеткой и вежливо откланивается. Говорит, что охотно бы провел этот день вместе с нами и осмотрел бы хранилища Публичной библиотеки, куда нас пригласила Галина. Но посольство уже направило ему дипломатическое приглашение на банкет, который устраивает мэр Санкт-Петербурга. Там, за шампанским и белужьей икрой, будут обсуждаться вопросы российско-шведского сотрудничества. Жаль, конечно, но действующие дипломаты от таких приглашений не отказываются…

Осмотревшись вокруг, я обнаруживаю, что наша компания сократилась до самого минимума. В сущности, сегодня по Пути Просвещения пойдут только трое приверженцев разума – Бу, Альма и я.

– Вот уж не ожидал, что у всех сегодня найдутся свои дела, – замечаю я. – Похоже, наша экскурсия в библиотеку не слишком многочисленна.

Бу и Альма переглядываются.

– Jo, jo, – соглашается она.

– Нам очень жаль, – добавляет Бу, – но мы не сможем провести этот день вместе с вами.

– Бу пригласили в Петербургский университет прочесть очень важную лекцию.

– В рамках «Дидро»?

– Nej, nej,не совсем, – возражает Бу, вынимая свой бумажный платок и смахивая крошки с губ, – Это будет лекция о великом русском критике Михаиле Бахтине и его роли в развитии лингвистики. Хотелось бы пригласить вас туда, но лекция очень специфична. Боюсь, что область ваших интересов…

– Это тоже неожиданное приглашение?

– Nej, nej,меня пригласили уже несколько месяцев назад. Но, знаете ли, есть у меня такой обычай – одним выстрелом убивать двух зайцев.

– Это экономит время, – поясняет Альма. – И кроме того, можно на один фант сделать два дела сразу.

– Или выбить два фанта под одно и то же дело…

– Несколько знаменитых профессоров приехали сюда, чтобы встретиться с нами. Бу известен, наверное, во всех странах мира.

– Как Карлос-Шакал, – поддакиваю я.

– Пардон? – переспрашивает Альма с весьма недружелюбным выражением лица.

О боже! Снова я умудрился сморозить что-то не то…

Но в любом случае вот вам объяснение, почему в девять утра, когда в порту появляется автобус Галины Соланж-Ставароновой, который должен отвезти нас в библиотеку, его встречаю только я один.

– Salut, mon cher, [49]49
  Привет, мой дорогой (фр.).


[Закрыть]– восклицает Галина и машет мне рукой.

На ней новое роскошное платье из двадцатых годов – шелковое ярко-красное и берет с помпоном, надетый набекрень. У нее за спиной я замечаю Бу и Альму в обществе седовласых мужей в скучных костюмах: они уже садятся в старенькую «Ладу». Очевидно, за ними приехали профессора из университета.

– Mais tu es seul? [50]50
  Но ты один? (фр.)


[Закрыть]– поражается Галина, и ее красное платье развевается, излучая один из тончайших ароматов «Шанели».

Я извиняюсь и пытаюсь в общих чертах обрисовать ситуацию. Галина лишь пожимает плечами; она как будто бы и не удивлена. Что тут такого? Очевидно, такая святая покладистость воспитана жизнью в жестких рамках российской истории. А может быть, она просто знает привычки академиков, этого беззаботного и ненадежного племени чудесных людей, способных выкидывать подобные номера в любой точке земного шара. Или, возможно, эта поездка так и была задумана, и теперь она продолжает игру только из вежливости.

По крайней мере, так можно понять по ее виду.

– N'importe, mon cher, с'est plus intime, oui? [51]51
  Не важно, мой милый, так будет очень интимно, правда? (фр.)


[Закрыть]– вопрошает она и берет меня за руку, – Мы чудесно проведем время вдвоем. Этот прекрасный день принадлежит только нам! Ведь мы находимся в цивилизованном городе и можем делать все, что захотим. Чего вы хотите? Зайти в Русский музей? Вернуться в Эрмитаж? Или просто попить кофе с кексом на Невском проспекте?

– Вообще-то я хотел бы увидеть библиотеку.

– Вы имеете в виду книги Дидро? – удивляется Галина, как будто мое предложение странно или даже абсурдно.

– Да. И его рукописи.

– Вы действительно этого хотите? Вы действительно любите мсье Дидро?

– Конечно люблю. Я перечитывал его во время плавания и, похоже, полюбил еще сильнее.

Галина глядит на меня.

– А может быть, мы лучше совершим экскурсию по литературному Петербургу? Квартира-музей Пушкина, квартира-музей Достоевского…

– Да, это было бы интересно.

– Квартира-музей Лермонтова, квартира-музей Гончарова…

– Да, конечно. – Я люблю бывать в домах писателей. И охотно принимаю это предложение.

– А потом мы поедем в Александро-Невскую лавру и возложим цветы на могилу Достоевского, – добавляет Галина, восхищенная собственным проектом.

– Да, конечно.

– Ну и хорошо. Вы решили как настоящий русский, – удовлетворенно одобряет Галина. – Но на этот раз мы все сделаем правильно. Мы начнем оттуда, откуда в нашем городе начинается все.

– Откуда же?

– Конечно, от Медного всадника! Я скажу водителю, чтобы он отвез нас туда. Потом я отпущу его, поскольку автобус нам больше не понадобится.

– Очень хорошо.

Уже в автобусе, где все тот же мрачный шофер опять везет нас по рытвинам и ухабам Большого проспекта, я спрашиваю Галину о сегодняшних новостях. Я все еще обеспокоен той драмой, которая разыгрывается сейчас в России. Галина молча возводит очи к небесам и отвечает:

– Все то же. Пытаются один другого обмануть. Россия – это сплошные государственные перевороты.

– Но Ельцин удержался?

– Да, у него все в порядке. У него всегда все в порядке. И будет в порядке, даже если от России ничего не останется.

– Звучит не слишком оптимистично…

– Какой тут оптимизм? Я русская. Я живу в стране безумных надежд, длинных очередей, лжи и галлюцинаций. Говорят, что Россия никогда не имела счастливого настоящего – только мрачное прошлое и светлое будущее. И вот мы поверили очередному безумному лидеру, очередному лжецарю. Мы привыкли к репрессиям. Мы народ, который ввел равенство в нищете. Мы одного хотим – чтобы какой-нибудь сильный человек сказал нам, что делать. Ельцин – да, он удержится, потому что все остальные еще хуже. Но может быть, теперь вы поймете, почему я предпочитаю проводить свои дни в обществе Вольтера и Дидро.

Мы снова едем по набережной вдоль университета и переезжаем Неву по Дворцовому мосту. Однако сегодня мы направляемся не к Эрмитажу, а останавливаемся на площади рядом со шпилем Адмиралтейства. Беспорядочные толпы туристов высыпают из автобусов. С другой стороны площади доносятся карканье мегафонов и шум толпы. Здесь собралась новая демонстрация, еще больше вчерашней. Над ней реют красные знамена, а вокруг стоят милиционеры и солдаты. А затем откуда-то из-за Эрмитажа появляется еще одна процессия со старыми русскими трехцветными флагами; в воздухе разносятся возгласы, пение и вой милицейских сирен.

– Что-то случилось? – спрашиваю я у Галины.

– Ничего не случилось. И не случается, и не случится. Лучше всех о России сказал Дидро. Он сказал, что в России все живут так, как будто они уже пострадали от землетрясения и теперь не доверяют почве под ногами.

– А что это за демонстрации?

– Ничего особенного, говорю вам. То одно, то другое. Прошлое, будущее. Социализм, шопинг. Тут всегда какие-то демонстрации. Это же площадь Декабристов.

– То есть здесь происходила Декабрьская революция?

– О, это наша старая песня. «Не ходить на площадь или выйти на площадь?» Но подобно всему в этой стране, Декабрьская революция вовсе не была революцией. Это еще одно идеалистическое заблуждение. Дворяне объединились, чтобы не допустить до власти Николая Первого, потому что предпочитали его более симпатичного брата. Но они опоздали. Николай уже стал царем. И он послал на площадь войска.

– И снова началась резня?

– Не сразу. Демонстрантов оттеснили на лед Невы. В них даже не понадобилось стрелять. Лед треснул, и они начали тонуть. Но сегодня эту площадь уже нельзя использовать для революций.

– Почему?

– Разве вы не видите, какая она красивая, какие на ней газоны и деревья? Как вы думаете, зачем это сделано?

– Ах да! Революционеры ведь никогда не ходят по газонам и клумбам?

– В России – никогда, – твердо заявляет Галина. – А теперь смотрите: вот и он.

Я поднимаю голову. Передо мною действительно он.

Петр Великий верхом на своем коне – застыл на каменном постаменте, надменно возвышаясь над нами. Он весь движение; и он очень велик – такого размера, на какой только хватило бронзы и гения Фальконе. Он свысока глядит на интуристовские автобусы, припаркованные вокруг, и совсем не замечает разодетых русских женихов и невест, столпившихся у пьедестала и фотографирующихся, дабы оставить хоть что-то на память Потомству.

– Помните эти стихи Пушкина, у нас их учат в школе: «На берегу пустынных волн / Стоял он, дум великих полн, / И вдаль глядел»?

Петр совсем не таков, как я ожидал. На своем волнообразном каменном пьедестале он смотрится очень мило; глядит себе на Балтийское море, как будто ожидает очередной корабль, груженный произведениями искусства. Он гораздо цивилизованнее, гораздо галантнее, чем я представлял, гораздо – как бы это выразиться – ну почти француз. Весь ансамбль так легок и подвижен, что Пушкину, должно быть, нетрудно было вообразить, как этот конь слетает с пьедестала и с Петром на спине скачет по улицам и площадям города, преследуя несчастных жертв рока.

Тем временем демонстранты движутся к Неве, но уже не на лед, а к мосту, что гораздо более разумно. Мне любопытно, я уже сделал шаг в их сторону, но Галина хватает меня за руку:

– Не обращайте внимания, это же безвкусица. Еще две кучки людей, которые вечно всем недовольны. Это наша очередная гражданская война. Посмотрите лучше вон на то огромное здание с золотым куполом: не кажется ли вам, что мы обязательно должны в нем побывать?

– Где?

– В Исаакиевском соборе. Его колокольня – самая высокая точка города. Оттуда вы увидите весь Петербург. Давайте посмотрим? Или вас это не привлекает?

– По правде говоря, мне больше нравятся церкви с куполами-луковками.

– А, православный стиль. Но этот храм тоже строил француз. И кроме всего прочего, рядом с ним, в нарышкинском дворце, жил Дидро.

Я все еще гляжу на другую сторону площади, но Галина уже тащит меня к храму.

– Какой француз? Он был знаком с Дидро?

– Никоим образом: он жил немного позже. Его звали Огюст Монферран. Он перестроил этот собор по царскому заказу. Он хотел, чтобы его здесь похоронили, но царь Александр отказал ему. Монферран умер вскоре после окончания строительства, и его тело отправили в Париж.

– А почему царь ему отказал?

– Потому что собор пришлось достраивать еще сорок лет. Все планы оказались неверными, ничего не было доведено до конца. Монферран не был настоящим архитектором, но он построил величайшие соборы на севере Европы. А вот и он сам – его портрет выгравирован на фасаде.

На огромных мраморных ступенях, ведущих в собор, выстроилась шеренга ободранных нищих с протянутыми руками – старики на самодельных костылях, старушки в черных платьях и платках. Галина останавливается и раскрывает сумочку.

– Я всегда даю им пятачок, это приносит удачу, – объясняет она.

Мы заходим, передаем кому-то входную плату и оказываемся внутри огромного собора, который кажется слишком большим даже для себя самого. Темный монстр рационального барокко, собрание гигантских скульптур и мозаик, он напоминает богатый музей, и не верится, что сюда приходят молиться. А в центре, над крестовиной, – купол, творение Монферрана, третий по величине после соборов Святого Петра и Святого Павла.

– Очень жаль, но вот уже два года здесь нет маятника Фуко. А раньше он качался и указывал на земную ось.

– Здесь? А я думал, что это в Париже. По-моему, его впервые повесили в Пантеоне Суффло.

– Конечно, в Париже есть один такой маятник. А еще один был здесь. Разве вы не знаете, что Петербург расположен на истинном меридиане, центральной линии мира?

– А разве он не в Гринвиче?

– Ох эти англичане, что они болтают! Истинный меридиан, который проходит через центр мира, находится здесь.

– А что случилось с маятником? Он упал?

– Наверное, мы сами виноваты. Мы больше не верим, что Россия – пуп Земли. Но мы еще можем подняться на крышу и посмотреть на мир с вершины Петербурга.

И вот мы поднимаемся наверх, по железной спиральной лестнице, сквозь слои холодного рационального собора. Я гляжу на бесконечные ряды медных и цинковых крыш, на ломаные линии печных труб, на купол Смольного, на торчащие растопыренными пальцами многоэтажки; а за ними, до горизонта, – лес фабричных труб, угрюмые спальные районы, жирно и грязно дымящие электростанции, позолота далеких дворцов и крепостей и, наконец, серая гладь Балтийского моря.

Вот что я вижу. Но не совсем то видит Галина. Она видит огромный город, царство геометрически выверенных форм и симметрии. И она старается показать мне, что каждая часть этой хитроумной головоломки в точности уравновешивает какую-то другую. Таковы два золоченых шпиля, глядящих друг на друга с разных берегов Невы: один принадлежит Адмиралтейству, другой – Петропавловской крепости. Таковы две конные статуи царей – по ту и по эту сторону собора. Один из них – Петр Великий, подобный ракете, нацеленной в сторону моря с высокого пьедестала; другой – Николай I, истреблявший декабристов рядом с этим зданием, жесткий и прямолинейный самодержец, прямо сидящий на своем длинноногом коне. Перед академией Николай Гоголь, вытянувшись во весь рост, глядит на свою каменную противоположность – Михаила Лермонтова. А перед Смольным институтом, где царица Екатерина заботилась о благородных девицах, статуя Карла Маркса обменивается взглядами со своим старым соратником Фридрихом Энгельсом. И наконец, в невских водах мы видим второе Адмиралтейство, второй Эрмитаж. А по мосту через Неву проходит процессия с флагами – и за ней тут же движется еще одна процессия.

– Как видите, это город двойников, – резюмирует Галина. – И наши самые знаменитые книги – это книги о двойниках. Впрочем, как и книги Дидро.

Это правда. Подумав хорошенько, я понимаю, что Галина права.

Выйдя из собора, мы спускаемся на площадь к другой статуе – Николаю I, Кровавому царю. И тут с нами происходит неприятность. Откуда-то появляется шайка пестро одетых цыганок. Они окружают нас и тянут к нам руки. Две взрослые женщины и шесть-семь девочек в возрасте от четырех до семнадцати. Мои руки тянутся к кошельку: я вспомнил Галинино суеверие насчет удачи и хочу им что-нибудь дать. И вдруг они налетают на меня с криками и воплями, женщины валят меня на землю, детские пальчики роются в моих карманах и лезут в кошелек. Девочки толкают и щиплют меня, молотят кулачками; стоит стряхнуть одну, наскакивает другая. Прохожие останавливаются, туристы оборачиваются, но никто не вмешивается.

Кроме Галины. Она в гуще свалки; она бьет, колет, отбивается сумочкой и путеводителем, хватает за что ни попадя. Ее красное платье развевается, ее берет съехал набок. Вокруг начинают собираться люди, и цыганки отступают. Они убегают через площадь и скрываются в парке, мелькая цветастыми юбками и вереща. Галина помогает мне подняться на ноги.

– Вообще-то у нас очень гостеприимный город, – оправдывается она. – Но сейчас такая преступность! Будьте осторожнее, mon cher.И старайтесь избегать таких людей: милиция даже не пытается остановить их. Наверное, они хорошо платят милиционерам. У вас что-нибудь украли? Бумажник, паспорт? Проверьте, пожалуйста.

Я удивленно гляжу на пожилую даму, затем проверяю свои карманы. Бумажник, к счастью, остался при мне, и паспорт тоже.

– Нет, они ничего не взяли. Благодаря вам.

– Ну вот, видите! Я же вам говорила, что тот пятак, который мы дали нищим, принесет нам удачу.

Мне не хочется оспаривать этот вывод.

– Галина, вы неподражаемы. Не пойму, как вы это сделали.

– Вы думали, я слишком стара, чтобы драться? Как видите, нет.

– По-моему, вы совершили подвиг. Я очень вам благодарен.

– Пойдемте, – приглашает она, взяв меня за руку. – По-моему, вам нужно выпить коньяку. Я отведу вас в одно милое местечко на Невском проспекте. Надеюсь, вы слыхали про Невский проспект?

Да, конечно же, я слышал про Невский проспект. Писатель за писателем год за годом готовили меня к встрече с ним. Пушкин поведал о его имперском стиле и о торжественном параде проходящих по нему человеческих жизней. Гоголь познакомил с его ходячими абсурдами: с щеголеватыми чиновниками в хорошо вычищенных вицмундирах, канцеляристами с чудными портфелями, важными персонами, элегантными женщинами с ногами, похожими на окорока, офицерами кавалерии, стражниками и гордыми иностранными гувернерами, прогуливающими перед обедом своих благородных подопечных. А печальный Достоевский показал мне других его обитателей: пьяниц и игроков, шумных развратников и унылых проституток – лишних, подпольных, униженных и оскорбленных.

Мы проходим через площадь, по берегу канала, мимо шумного здания «Аэрофлота». Шум машин и людские голоса обещают многое – но проспект, на который меня приводит Галина, не имеет ничего общего с тем, что я себе воображал. Да, он широкий, он большой – но это не Невский проспект! Он прям как стрела и открывает почти бесконечную перспективу от Невы до самого Московского вокзала. Высокие фасады чередуются с церквями, мостами, театрами; они теснятся вплотную друг к другу и занавешены тонкой пеленой снегопада. По проспекту движется бесконечный поток транспорта; под сетями искрящихся проводов проносятся, шелестя, троллейбусы. Но нет здесь ни элегантности, ни стильности, ни социального парада: мимо проходят лишь редкие пешеходы. Они идут, сутулясь, переговариваясь вполголоса; их лица искажены, бледны, непривлекательны, скованны и испуганны. И пахнет от них сыростью. Магазины и пассажи, которые я себе воображал, куда-то подевались. Вместо них жалкие полупустые витрины, а перед ними очереди дурно одетых людей. В подворотнях стоят безропотные женщины, предлагающие на продажу свое скромное имущество: алюминиевые кастрюли, платья, белых котят. Возле длинного Казанского собора опять множество нищих. У Гостиного Двора сквозь щели в асфальте пробивается трава – а ведь это крупнейший городской универмаг, здесь когда-то собирались и заключали сделки купцы со всего мира!

А если и попадаются кое-где более яркие и более аккуратные фасады, это почти всегда западные магазины: «Benetton», «Gucci» или «Prada». Но они не для простых горожан: снаружи, сжимая автоматы Калашникова, стоят охранники из подразделений некой частной армии. Почти как в былые дни (комментирует Галина): тогда здесь были валютные магазины для номенклатуры, теперь – западные магазины для новых русских; но по большей части это одни и те же люди. Мы стоим и наблюдаем, как работники магазина открывают двери заметным с первого взгляда нуворишам (на богатство прозрачно намекают часы «Rolex», золотая цепь на шее, тренировочный костюм фирмы «Nike»), Подобно аристократам былых времен, они быстро переходят через тротуар и исчезают в своих «мерседесах», медленно ползущих вдоль бордюра. А рядом с магазинами – русские банки: их двери заперты и охраняются еще более твердолобыми стражами в еще более толстых пуленепробиваемых жилетах.

Недалеко от станции метро проходит еще одна демонстрация коммунистического протеста, гневная, но организованная. Орет несколько мегафонов, развевается множество красных флагов, всем прохожим щедро раздаются листовки. Мы спускаемся в подземный переход. Здесь, укрывшись от ветра, толкается и шумит толпа; продается благоухающая жареным луком снедь. Кое-где на бетоне видны пятна крови; мы спотыкаемся о ноги пьяниц и о странно безучастных детей, просящих милостыню. Мы снова выходим на тротуар, а потом снова вниз – и попадаем в совершенно иной подземный мир. Галина открывает какую-то дверку и ведет меня вниз по бесконечным ступеням. Там, внизу, спрятан Париж belle époque [52]52
  Начало XX в. (фр.).


[Закрыть]– если, конечно, не Вена рубежа столетий или не старый Санкт-Петербург. Здесь мы видим длинную металлическую стойку с постерами «Перно», «Бирра» и водки «Владивар». На стенах турецкие ковры, светильники в стиле ар-нуво, огромное количество китайских безделушек и картины в манере модернистов или футуристов: Бакста, Климта, Шиле. Здешние официанты носят белые фартуки; здесь тепло, шумно и денежно. Здесь пахнет хорошим вкусом. За столиками сидят улыбчивые молодые люди, излучающие буржуазную самоуверенность. Они одеты на западный манер и совсем не похожи на тех оборванцев, которых мы только что видели на Невском проспекте.

– Garçon, ici! [53]53
  Гарсон! (фр.)


[Закрыть]– повелительно, как маленькая седовласая императрица, подзывает Галина, когда мы усаживаемся за столик в уголке.

Официант подходит сразу и быстро возвращается с двумя порциями коньяка. Это столик Галины. Здесь ее знают и официант, и многие из посетителей. Теперь мне понятно, где она одевается и где бывает. А она объясняет мне, что в этом кафе, расположенном в самой фешенебельной части проспекта, во время большевистской революции собирались лучшие люди Петрограда (нетрудно понять, кого она имеет в виду), чтобы выпить последний бокал настоящего шампанского. Начинались мрачные времена: все ждали преследований, казней, высылок. Но здесь еще можно было купить дорогие напитки за стремительно обесценивавшиеся деньги и даже познакомиться с девушкой. Сейчас, чтобы посидеть здесь, нужно иметь доллары. При этих словах я расстегиваю бумажник, сохраненный благодаря Галине.

– Нет-нет, уберите это, – хмурится она. – Вам это обойдется в десять раз дороже: я-то могу заплатить рублями. Вы же видите, mon ami– меня здесь знают. И здесь, и где угодно. Ну-ка пейте быстрей! Полегчало, mon ami?Это eau-de-vie. [54]54
  Водка (фр.).Дословно – «вода жизни».


[Закрыть]

Я выпиваю, перевожу дух.

– Все в порядке, теперь я себя хорошо чувствую, – отвечаю я.

– Здесь мой оазис, – объясняет Галина, а потом извиняется, достает цветную сигаретку и закуривает. – Я прихожу сюда, читаю книги, говорю по-французски. Для меня это настоящий Санкт-Петербург, цивилизованный город (пусть и есть у него мрачные стороны), город умный, оригинальный, прекрасный. Вы со мной согласны?

В этот момент официант ставит перед нами еще две рюмки коньяка. И одновременно с другой стороны подходит круглолицый молодой человек.

– От нашего стола – вашему столу, – говорит он, улыбаясь, и присаживается рядом.

Я вопросительно гляжу на Галину, которая лишь качает головой.

– Добро пожаловать в Россию! – говорит юноша. – Я вижу, вы англичанин.

На нем твидовый пиджак английского кроя и клубный галстук, подобранный под цвет его слегка оксфордской рубашки. На его угреватом лице застыла настороженная улыбка, его волосы набриолинены и зачесаны назад. Он кладет на колени потертый кожаный портфель и торжественно, будто священнодействуя, отщелкивает его замки.

Галина глядит на него холодно.

– Qui êtes vous? [55]55
  Кто вы? (фр.)


[Закрыть]

– Я – Руслан Чичиков, – отвечает незнакомец, игнорируя Галину и протягивая руку мне.

– Чичиков! Извините, но вы, должно быть, шутите! – вмешивается Галина.

– Едва ли. Извините, сэр, вы, должно быть, инвестор?

– Нет.

– Значит, мелкий бизнесмен?

– Нет.

– А я вот бизнесмен. Предприниматель. Владелец совместного предприятия.

– Не сомневаюсь, – презрительно роняет Галина.

Наш молодой собеседник не обращает на нее внимания.

– Друг мой, – говорит он, – я, кажется, догадываюсь, с чем вы сюда приехали. У вас какой-то проект?

– Нет.

– И вы уже все перепробовали. Вы стучались во все двери, обошли всех чиновников, но так ничего и не добились. Не клеится – и все тут. Признайтесь – я прав?

– Да нет же! Я не бизнесмен.

– Вас посылали от одного бюрократа к другому, и вы никак не могли найти главного, того, кто имеет реальную власть. Это правда?

– Нет.

– Вы не смогли получить официальное разрешение на импорт или экспорт, начать свой бизнес, открыть представительство. У вас были проблемы из-за валютных ограничений. Или из-за трудового законодательства. Возможно, вам даже не позволили купить квартиру в Петербурге.

– Я и не пытался…

И тут наш собеседник начинает извлекать из портфеля отпечатанные на машинке бумаги. Он сортирует их по размеру и передает мне.

– Каждый чиновник, с которым вы встречались, требовал взятку. Пожертвование, долю в прибыли, кресло в совете директоров. Здешний бизнес – это жульничество, верно? Но зачем платить людям, не имеющим никакого влияния? Верно?

– Ну предположим.

– А теперь скажите: какую реально сумму вы готовы вложить?

– Но я приехал в Россию совсем не для этого.

– Вот посмотрите. Это письмо от мэра Петербурга. Из него вы узнаете, кто я такой.

– Забавно, – говорит Галина.

– Вот письмо от председателя Народного банка. Оно покажет вам, кто я такой.

– А вы-то сами знаете, кто вы такой? – вмешивается Галина. – Ведь вы не Чичиков?

– Да. Видите? Документ на право собственности, на нем стоит мое имя.

– Это не ваше имя, – замечает Галина.

– Это мое коммерческое имя. Я работаю в компаниях, товариществах. Я знаю всех в этом городе. Чиновников, банкиров, бизнесменов, охранные подразделения. Знаете ли, чужому в Петербург не пробиться. Здесь у нас Дикий Запад.

– Неужели вы Руслан Чичиков? – снова вмешивается Галина.

– Не слушайте ее. Я могу познакомить вас со всеми, найти вам недвижимость, устроить вам импорт, вывезти ваш экспорт. Я могу получить подпись под вашим разрешением, организовать вам защиту. Бизнесмен, который не понимает здешних порядков, заканчивает свой путь в лесу, с дырочкой в затылке.

– Вам не стоит говорить с этим человеком, – предупреждает меня Галина.

– Нет, вы должны со мной поговорить, если вы хотите узнать Россию. У вас есть капитал, у меня есть организация. Мы создадим совместное предприятие? Я получу свои двадцать процентов? Ну что, по рукам?