Текст книги "Иван Калита"

Автор книги: Максим Ююкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

4

До поздней ночи боярин сидел один в своей светлице, подперев скулы руками и глядя, как неясные тени от лампады беспокойно ерзают по стенам, будто пытаясь преодолеть некую преграду, отделяющую их от вещного мира, куда они страстно и безуспешно стремятся. На душе у Терентия было скверно. Он всегда был суров с подвластными ему людьми, не видя в том ничего предосудительного: осуществляя свою власть над холопами, он лишь исполнял божью волю и пользовался своим неотъемлемым правом. Но никогда боярин не преступал в обращении с черным людом законы, установленные богом и людьми; ни разу в своей жизни не осквернил он своей боярской чести каким-либо недостойным, низменным поступком (по крайней мере, так он предпочитал думать). Вот и сейчас все в душе Терентия противилось тому, чтобы удовлетворить нечестивое желание ведуна; разум же нашептывал иное. Вправе ли он отказать тому, кто спас от неминуемой, казалось, смерти его юную жену, усладу его кренящейся на исход жизни? «Куда ни кинь, всюду клин, – угрюмо думал Терентий. – Что сдержать слово, что нет – все одно поруха для чести. Ох, проклятый Воробей, ну и головоломку же ты мне задал!» Но тут же утешительная мысль, как всегда готовая к услугам служанка, торопливо накинула на неприглядную действительность наспех состряпанный наряд благопристойности: «А чего я, собственно, маюсь? Я-то даю ему девку для подмоги в хозяйстве, ни для чего иного, и ежели он сотворит с ней какое непотребство, я за то не в ответе». «Кого ты замыслил обмануть? – пытался противиться слабеющий голос совести. – Кто ж поверит, что ты столь глуп, что не смекнул, для чего она ему спонадобилась? Как ни крути, а грех сей на тебе будет. Не перед людским, так перед божьим судом ответишь!» Тогда в дело вмешался суеверный страх: а ну как ведун, почтя себя обиженным, наведет на боярский дом порчу? Силу свою он уже показал. Нет, боярин, нельзя, чтобы Воробей покинул твой дом, затаив злобу! Придется тебе уважить его просьбу. Еще раз тяжело вздохнув, Терентий придвинул к себе лист пергамента и, обмакнув гусиное перо в чернильницу, заскрипел им по белой глади.

Здесь необходимо коснуться одного крайне щекотливого для боярина вопроса. В свое время Терентий положил немало сил на то, чтобы забыть об этом неприятном деле, которое в глазах многих долго лежало на его имени темным пятном, и по сию пору не терпел никаких, даже косвенных, напоминаний, вызывавших в его памяти досадную тень прошлого. Дело в том, что у Терентия был младший брат, Матвей. Отношения между обоими сыновьями Абрама Ивановича всегда были самыми дружескими, разумеется, настолько, насколько вообще возможна дружба между братьями, разница в возрасте между которыми составляет ни много ни мало двенадцать лет. Все изменилось со смертью отца. Буквально на следующий день после того, как тело боярина Абрама упокоилось в земле, челядь переполошили отчаянные крики, доносившиеся из светлицы, где молодые бояре незадолго перед тем уединились для важной беседы. Ворвавшись в помещение, слуги увидели, что Терентий лежит навзничь на полу, а Матвей, уперев колено ему в грудь, обеими руками сжимает братнину шею с такой яростью, точно перед ним его смертельный враг. Никто так и не узнал доподлинно, что же произошло в тот день между братьями, только вскоре Матвей Абрамович навсегда покинул Гошево, хотя, как было известно всем в округе, согласно духовной боярина Абрама, каждому из его потомков мужского пола полагалась доля в имении. Позднее до Терентия дошли слухи, что Матвей поступил в Москве на ратную службу и был у князя в великой чести. Последнее обстоятельство окончательно избавило Терентия от угрызений совести, и со временем он почти забыл о том, что у него вообще есть брат.

Но теперь именно к Матвею решил обратиться за помощью пребывавший в сомнениях и неуверенности Терентий. Понимая, что тот не может питать к нему теплых чувств, он все же рассчитывал на то, что годы наверняка притупили братнину обиду и Матвей не откажет ему в пустяковом одолжении.

Дело с письмом продвигалось туго. Написав строч-ку-другую, Терентий поднимал голову, хмурился, сопел, кусал перо, потом нередко вымарывал написанное и начинал заново. Наконец плод его трудов как будто удовлетворил боярина. Терентий отложил перо и, откинувшись на спинку кресла, углубился в чтение. Не поскупившись в начале письма на самые сердечные приветствия и изъявления горячих братских чувств, в сильных и красочных выражениях рассказав о недавней болезни жены, боярин как бы невзначай перешел к главному. «...Есть у меня до тебя, любезный братец, одно пустяковое дельце, – писал он. – Сие письмо привезет мой обельный холоп Илейка, так ты уж сделай милость, в обрат его не посылай, а оставь у себя либо определи в иное какое место по своему соизволению. О причине сей странной просьбы умолчу: в письме о том распространяться невместно. Знай, однако, что вины либо изъяна за сим Илейкою нет никаких: парень он сметливый и расторопный и к любой работе вельми пригоден, так что тебе от него будет один токмо прибыток Аще исполнишь нижайшую мою просьбу, навек меня обяжешь. Засим остаюсь твой любящий брат Терентий». Переписав письмо набело, боярин помахал листом в воздухе, чтобы чернила побыстрее высохли, затем свернул его в свиток и, запечатав воском со свечи, отправился коротать остаток ночи у постели жены.

5

Наутро Терентий велел позвать к себе Илейку.

– Вот что, Илюша, – сказал боярин проникновенным тоном, стараясь, однако, не глядеть холопу в глаза. – Давеча ты мне крепко услужил, и я этого не забуду. Услужи же еще разок – отвези это письмо братцу моему в Москву, а как воротишься, мы вместе поразмыслим о твоем будущем: такому парню не пристало в простых дворовых ходить.

С этими словами Терентий протянул Илейке запечатанный свиток

– Я потому посылаю тебя, – поспешно добавил он, – что боле никому не могу доверить такое важное поручение. Выезжай с богом тотчас.

«Ну и ну, – недоуменно думал Илейка, идя по переходам боярского дома, – чудит что-то господин; видать, не на шутку перетрухнул, когда жена чуть богу душу не отдала. Отродясь таким ласковым он не был. Ну, это он, положим, благодарен мне, что я ведуна скоро привез: оно и, правду сказать, кабы не мое проворство, не миновать бы сердешной погоста. Да разве токмо это дивно? С чего это он вдруг о братце своем воспомнил? Сколько годов знать друг друга не желали, и на тебе – письмо шлет. Видать, уразумел, что сродниками дорожить надобно, покуда они живы. Боярин-то молодший человек ратный, а судьба у ратных людей известная: днесь жив, а завтра голову сложив. Да, дело, верно, в этом. А впрочем, кто их разберет, бояр-то этих, прости господи!» Придя к этому глубокомысленному выводу, Илейка отправился на поиски сестры, чтобы проститься с ней перед отъездом. Знал бы он, что это будет их последнее прощание!

Илейка нашел сестру в курятнике, где она сыпала просо из широкого берестяного поддона сбившимся у ее ног в кучу возбужденно квохчущим наседкам. Узнав о новом поручении, данном брату, Ирина не обрадовалась.

– Как будто ему послать боле некого! – с досадой воскликнула она. – Гоняет тебя в хвост да в гриву без роздыху, креста на нем нету!

– А вот и некого, – не без самодовольства улыбнулся Илейка. – То есть есть, конечно, но мне он доверяет больше – сам так сказал!

– Много тебе проку от его доверия! – ворчливо откликнулась Ирина и в сердцах отпихнула ногой бесцеремонно наседавшую на нее курицу.

– Всему свой час, Иринушка, – Илейка ласково обнял сестру за плечи и взгляд его мечтательно затуманился. – Вот увидишь: быть мне невдолге ключником, а то и тиуном – тогда заживем! И тебя выдадим за приличного человека, не за какого-нибудь голутву-дворового.

– Боязно мне, Илюша, – тихо сказала девушка, кладя голову на руку брата. – Ведун-то еще здесь.

– Ну и что с того? – удивился Илейка. – Он у боярина жену с того света, можно сказать, вытягл, что ж дивного в том, что тот оставил его погостить? Да и боярыня, как-никак, еще не совсем оправилась – мало ли что может статься!

– Не по себе мне оттого, что он рядом, – повторила Ирина. – Видел бы ты, как он глядел на меня, – так глазищами и сверлил, индо сердце замирало!

– Дуреха ты у меня, – с беззаботной улыбкой произнес Илейка и, как бывало в детстве, шутливо дернул сестру за косу, получив в ответ звонкую оплеуху. Завязалась борьба, и, весело хохоча, молодые люди напрочь позабыли обо всех одолевавших их страхах и тревогах.

6

От вотчины боярина Терентия до Москвы было около сорока поприщ, и к середине дня Илейка уже въезжал в стольный город. До сих пор ему доводилось бывать лишь в нескольких соседних селах, и уже издали Москва показалась парню созданием сказочных великанов. Мощные стены и высокие церкви, просторные палаты и широкие многолюдные улицы поразили неискушенное воображение Илейки; он и не подозревал, до чего мал и ограничен мирок, в котором до сих пор протекала его жизнь! Оглушенный доносившимся со всех сторон гулом колоколов, скликавших горожан к обедне, много раз обруганный всадниками и возницами, которым он мешал проехать, Илейка то и дело останавливался и в восхищении глазел на очередное открывшееся его глазам чудо.

Не без робости миновал Илейка широкие, кишевшие людьми, лошадьми и телегами ворота Кремля (шутка ли: сам князь здесь живет!), но все же набрался смелости и решился расспросить воротника о том, где найти дом Матвея Абрамовича. Воевода был в городе лицом известным, и Илейке указали дорогу. Но Матвея дома не оказалось: старый челядин сообщил Илейке, что господин нынче на пустоши у восточной стены, занимается с воями ратным ученьем. Проследовав мимо длинных и, надо сказать, весьма скученных рядов хором, многие из которых размерами и красотой далеко превосходили дом боярина Терентия, до этого дня казавшийся Илейке верхом роскошества, молодой человек оказался на ровном открытом пространстве, заполненном сотнями обнаженных до пояса парней одного с ним возраста, каждый из которых был сосредоточенно занят каким-то делом: одни, разбившись на пары, бились на мечах, другие стреляли из луков в начерченные мелом на крепостной стене круги, третьи с длинными копьями наперевес терзали установленные на шестах набитые соломой чучела. В этой кричащей, лязгающей, поблескивающей потными тугими телами гуще медленно разъезжал на саврасом коне невысокий худой человек лет тридцати с небольшим, порывистый, стремительный, с быстрым проницательным взглядом красивых черных глаз, одетый в скромный темно-зеленый кафтан, подпоясанный широким кожаным поясом с серебряной пряжкой и волнами бисера по всей длине. Человек ни мгновения не находился в бездействии, внимательно наблюдая за воями и непрерывно давая указания раскатистым, далеко разносящимся высоким голосом. Илейка понял, что это и был брат его господина.

Узнав, что Терентий прислал ему письмо, воевода удивленно вскинул тонкие брови, но его строгое мрачноватое лицо осталось непроницаемым. Матвей молча взял протянутый ему свиток, резким движением сорвал печать и, пробежав глазами по строчкам, метнул на Илейку испытующий взгляд.

– Ведомо ли тебе, что в сем письме? – отрывисто спросил он, придерживая левой рукой горячившегося на месте скакуна.

– Отколе же, боярин, – с немного заискивающей улыбкой ответил Илейка. – Нам про то не сказывают. А коли думаешь, что я мог подглядеть, так ведь грамоте не учен, да и печать, опять же, цела была, ты сам видел.

Матвей Абрамович еще раз внимательно вгляделся в своего собеседника. Ладный парень, и на безобразника не похож Чем же он так не угодил Терентию? Уж не вышло ли у него чего с невесткой? Тогда понятно и желание брата избавиться от парня, и то, почему он вначале так долго распространяется о болезни жены. Так вот что это за болезнь! Да, не позавидуешь Терентию, а ведь, право слово, поделом ему! Это казавшееся вполне правдоподобным предположение так позабавило воеводу, что он широко заулыбался и гораздо приветливее, чем прежде, обратился к Илейке:

– Ну, добро. Ты вот что... Ступай покамест в войницу, там меня и дожидайся. Да скажи, чтоб тебя накормили, – оголодал, чай, покуда сюда добирался?

Проводив Илейку долгим взглядом, Матвей подозвал одного из сотников и что-то вполголоса сказал ему. Тот понимающе кивнул головой.

8

Войница оказалась огромной, но низкой избой, все пространство которой занимали расставленные рядами длинные широкие лавки, на которых была настлана солома, а поверх нее – простыни из грубого холста. В углах – иконы с лампадами, в середине, под покоящимся на нескольких деревянных опорах потолком, – круглый масляный светильник. У двери клевал носом босой поджарый старичок; при появлении Илейки он встрепенулся и подозрительно сощурил на него глаза цвета мокрого песка. Парень передал ему слова воеводы. После простой, но сытной еды – пшенной каши с салом и большой крынки квасу, – которая пришлась очень кстати, ибо у Илейки уже начало не на шутку подводить живот, его неодолимо потянуло в сон. Илейка примостился на одной из лавок и тут же забылся.

Проснулся он от громкого шума и гула многих голосов. Приподняв отяжелевшую спросонья голову, Илейка увидел, как в избу, оживленно переговариваясь друг с другом, заходят множество молодых парней. У всех были мокрые волосы – как видно, после целого дня тяжелого труда они не отказали себе в удовольствии освежиться в реке. По горящему светильнику можно было заключить, что уже вечер. Как ошпаренный, Илей ка вскочил с лежанки и стал протискиваться к выходу но старик-воротник проворно преградил ему путь.

– Стой, ты куда? – строго спросил он, раздвинув руки в стороны.

– Мне к боярину... Он велел дожидаться здесь... – догадываясь, что что-то неладно, взволнованно пробормотал Илейка.

– Какой еще тебе боярин? Ежели воевода, так он домой давно уехал. Ворочайся, говорю, у нас шастать по ночам не дозволяется.

– Что случилось, Фрол? – густым басом спросил воротника один из воев, высокий широкоплечий богатырь лет двадцати пяти, с длинными, свисавшими книзу густыми русыми усами.

– Да вот новенький чего-то ворохобится, порядку нашего еще не знает, – пояснил тот.

– А-а, – с ноткой снисходительности протянул усатый и с любопытством взглянул на Илейку: – Ты откель такой будешь?

– Да вы не разумеете... Я не ратник.. Я письмо привез... – попытался объяснить Илейка, но богатырь понял его по-своему.

– Ничо, пообвыкнешь, – с участием похлопал он Илейку по плечу. – Всем сперва тяжко приходится. А потом кажется, что другого житья отродясь не знал. Давай, что ли, знакомы будем? Меня Осипом кличут.

– Илья, – с неохотой произнес Илейка, пожимая протянутую ему широкую мясистую пятерню.

ГЛАВА 3

1

С раннего утра тяжелые густые волны колокольного звона мерно и неотступно окатывали просыпающийся Новгород, дерзко плескались в низкое хмурое северное небо, призывая жителей города на вече. Заслышав эти звуки, новгородцы откладывали повседневные дела и спешили на Софийскую площадь, которая к десяти часам оказалась плотно заполнена народом.

– Братия! – Упругий, как звук колокола, властный голос посадника Федора Ахмыла сразу заставил смолк; путь кружившееся над толпой беспокойное гудение; все лица обратились к говорившему и застыли в напряженном ожидании, стараясь не упустить ни слова. – В свое время мы по доброй воле призвали Михаила Ярославича на княженье в Великий Новгород, надеясь обрести в нем вожа и защитника, но ныне многим стало не по душе, как правят Новым городом наместники, кои представляют у нас особу великого князя. А посему нам днесь предстоит решить: блюдет ли Михаил Ярославич ряд, положенный меж ним и Великим Новгородом, или нам не миновать того, чтобы подыскивать себе иного володаря? Како мыслете, господа новгородцы?

– Не блюдет князь ряд! – послышался из толпы сердитый голос. – Плевать он хотел на Новгород! Как принял стол, так и не видели мы его у себя – все с Москвой воюет да в Орде отирается, думает, Азбяк (Азбяк (Узбек) – хан Золотой Орды, занял ханский трон в 1313 г, правил 27 лет) его над всею Русью княжить поставит. Токмо это у него на уме. А нам такой князь надобен, чтобы завсегда под рукою был, чтоб как сунутся к нам свеи али литва, тут же их и вразумить бы мог, как должно!

– Да где ж ты такого сыщешь? – возразил рассудительный немолодой баритон. – Кто ж свою вотчину оставит? Великого стола ради и то не оставляют.

– Ну, оставить не оставить, а хоть несколько месяцев в году в Новегороде жить должон. А то что это – все на наместников кинуть? Наместники перед Великим Новгородом не ответчики, у них с нами ряду нету.

– Да кабы они дело правили добро! А то ведь не токмо княжее с нас берут – и себе потихоньку урвать норовят, опять же судят неправо.

– Да ну их к лешему! Гнать взашей! Не желаем! – все более горячась, наперебой кричали люди.

– Что ж, воля народа ясна, – проговорил посадник, поднятием руки прекращая спор. – Отныне княжьим наместникам от нас путь чист. О призвании же нового князя будем толковать особо – это вопрос важный, тут все обдумать хорошенько надобно.

Михаил Ярославич узнал о неблагоприятном для него решении новгородцев, находясь в Орде. Понимая, что положение дел требует его немедленного вмешательства, он хотел тут же мчаться в Новгород. Но уехать без ханского соизволения было невозможно, и, поразмыслив, тверской князь не нашел ничего лучшего, как обратиться за помощью к Юрию Даниловичу Московскому. Михаил словно забыл два своих похода на Москву и недавнюю острую борьбу, которая разгорелась у него с Юрием здесь, при ханском дворе, за ярлык на великое княжение, – борьбу, в которой он, Михаил, судя по всему, одерживал верх (по крайней мере, то обстоятельство, что, отослав Юрия домой, Узбек еще держал тверского князя при себе, свидетельствовал именно об этом), что, естественно, не могло прибавить к нему добрых чувств у неудачливого соперника. Трудно сказать, чем было вызвано это решение: может быть, Михаил рассчитывал на некое существующее только в его воображении княжеское единство перед лицом непредсказуемой и заведомо враждебной новгородской вольницы, а может, верил в то, что добрые отношения, связывавшие его с отцом Юрия, не могли окончательно кануть в небытие. Как бы там ни было, прочитав полученное от тверского князя послание, Юрий долго не мог унять злорадного хохота.

– За что я люблю дядюшку Михаилу, так это за простоту души, – давясь от смеха, молвил он в ответ на вопрос удивленного Ивана, не привыкшего видеть своего обычно хмурого и сурового брата в состоянии такого безудержного веселья. – Ты только представь: он просит, чтобы я защитил его наместников в Новегороде!

– Что же, ты пойдешь на Новгород?

Юрий посмотрел на брата так, точно этот вопрос заставил его сильно усомниться в умственных способностях Ивана. На губах князя заполоскалась кривая улыбка.

– Да, я пойду на Новгород, – с каким-то странным сражением сказал он, не сводя глаз с Ивана. – Вернее, не сам пойду, а пошлю Федора Ржевского – чтобы он помог Михайловым наместникам поскорее убраться оттуда! Ужели ты хоть на миг мог помыслить, что я стану помогать Михаилу?! Ежели он споткнется, мое дело подтолкнуть его, чтобы он и вовсе упал, а не протягивать ему руку.

– Но такое вероломство навеки сделает вас врагами, – в голосе Ивана звучало плохо скрытое неодобрение.

– Какое ты еще дитя, Иване! – снисходительно улыбнулся Юрий. – Разве мы уже не стали врагами, когда схлестнулись за великое княженье? Запомни навсегда, братец: мы с тверскими князьями враги. Враги лютые, непримиримые, и доколе один из нас не перегрызет глотку другому, миру промеж нас не быть!

– А вот Михаил так не мыслит, судя по его письму, – задумчиво проговорил Иван.

2

В мае 1317 г. Юрий Данилович возвратился в Москву из Орды окрыленный и полный надежд. Никогда еще московский князь не был так уверен в своих силах. Обласканный молодым ханом Узбеком, который даже согласился породниться с ним, выдав за него свою сестру Кончаку, Юрий чувствовал, что уж теперь-то он свернет любые горы. По приезде в Москву немедленно сыграли свадьбу. Юрий не поскупился на расходы. Много бочек с медом и квасом выкатили в те дни из княжеских погребов для угощения московского люда, милостыня горстями летела в толпы нищих и странников. Приехавшие с Юрием ордынские послы во главе с мурзой Кавгадыем важно восседали на самых почетных местах как зримое воплощение ханской поддержки, стоявшей теперь за спиной московского князя. На Кончаку, по-восточному покорную я незаметную, никто не обращал внимания: она была лишь орудием, с помощью которого вершилась большая политика.

Тем сильнее был ошеломлен Юрий, когда Кавгадый недвусмысленно дал ему понять, что с мечтой о володимерском столе новоиспеченному ханскому родственнику лучше расстаться.

– Я лишь исполняю волю великого хана, – веско произнес ордынец, спокойно выслушав растерянно-недоуменные возражения Юрия.

Впрочем, Кавгадый тут же подсластил горькую весть, прозрачно намекнув, что готов – за соответствующее вознаграждение, конечно, – негласно поддержать военные действия Юрия против Твери. Это противоречило полученным Кавгадыем распоряжениям, но такая мелочь не смущала искушенного царедворца – уж он-то позаботится о том, чтобы в глазах великого хана именно тверской князь предстал виновником распри. С учетом новых обстоятельств Узбек вряд ли будет очень уж тщательно доискиваться до истины и со снисхождением отнесется к новому родственнику. Немного утешившись, Юрий словно позабыл о молодой жене и со всем пылом своей неугомонной души принялся собирать войско. В поход шли не только москвичи: покорные настойчивой Юрьевой воле, в Москву стекались рати низовских князей; не забыл Юрий и послать гонцов в Новгород, князем которого он стал за три года до того, после изгнания наместников Михаила. Незадолго перед выступлением рати из Москвы между Юрием и Иваном произошел разговор, на какое-то время вызвавший холодок в отношениях между братьями.

– Ты что такой смурый? – спросил как-то Юрий, заметив расстроенное лицо младшего брата. Иван тяжело вздохнул.

– Больно Елена моя убивается из-за этого треклятого похода. Ведь мы с ней как поженились, так ни на день еще не разлучались. А тут не что-нибудь, а война.

Изводит себя, бедняжка, печалью да тревогой, прямо с лица спала. А мне-то каково глядеть на нее?

– А зачем тебе с нею расставаться? – удивился Юрий. – Мы вон с Борисом своих благоверных с собою берем, чтоб от скуки, значит, не маяться, хе-хе.

– Да не место жене на войне, – слабо улыбнулся Иван. – Пусть уж лучше дома дожидается. А скучать нам Михаил Ярославич не даст, будь покоен.

Юрий нахмурился.

– Не нравится мне что-то твой настрой. Ты что, сомневаешься в нашей победе?

– Не знаю, – задумчиво произнес Иван. – Рать у нас и вправду такая, каковой еще не бывало. Да ведь Тверь, чай, тоже не последняя сила на Руси. А главное, за Михайлой цесарь. Ну разобьешь ты его, что с того? Ярлык на великий стол все равно у Михаила, это тебе и Кавгадый подтвердил. Сдается мне, напрасно ты думаешь, что ежели Азбяк отдал за тебя свою сестру, то он во всем твою сторону держать станет. Татары не попустят, абы один князь тремя наисильнейшими княженьями володел. Да и Михаил тебя перед ним крамольником выставит: на своего, мол, государя руку поднял.

– Что за чушь ты мелешь? – рассвирепел Юрий. – В своей земле я сам себе государь, а невдолге буду государить над всею Русью! Испокон веку повелось: кого сила, того и власть, а сила нынче за мною! – Юрий яростно ударил себя кулаком в грудь. – И татарам придется с этим считаться! Кавгадый не предложил бы мне подмогу, кабы считал, что Азбяк это не одобрит.

Иван спокойно выслушал эту гневную тираду. Он давно привык к подобным вспышкам: Юрий не выносил, когда ему хоть в чем-то шли наперекор. Правда, успокоившись, он иной раз прислушивался к разгневавшему его поначалу чужому мнению, хотя и не признавая открыто своей неправоты, но с течением времени это случалось все реже.

– Надеюсь, ты ведаешь, что творишь, – только и сказал Иван брату.