Текст книги "Крыши Тегерана"

Автор книги: Махбод Сераджи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Я вдруг понимаю, как мало знаю о Зари. По сути дела, почти ничего. Как она выбирает друзей, какие у нее увлечения, какие люди ей нравятся? Все, что я знаю, – это то, что я ее люблю. Неужели все так влюбляются? Интересно, много ли Ахмеду известно о Фахимех? Вероятно, не много. Мой отец впервые увидел мою мать по пути из школы домой и целый месяц ходил за ней следом. Только после этого он набрался храбрости что-то ей сказать. Через месяц после первого разговора он послал родителей к ней в дом просить ее руки.

Любовь всепоглощающа, жизнь как будто останавливается. Я больше не могу думать ни о чем, кроме Зари. Как это взрослые влюбляются и в то же время работают?

Ахмед крепко спит на своей крыше, я слышу его храп. Я подхожу к его постели и бужу его.

– Что случилось? – спрашивает он.

– Зари спросила меня, что мне нравится в любимой женщине, и я ничего не мог придумать, – говорю я несчастным голосом.

Ахмед пристально смотрит на меня.

– Я читал где-то, что люди на Западе, например в США и Европе, прежде чем влюбиться, долго встречаются, – с тревогой говорю я. – Ты знал об этом?

Ахмед мотает головой.

– Это правда. Я видел это в кино. Они долго, долго встречаются. Иногда десять или даже двадцать лет!

– Ух ты, – шепчет Ахмед.

– Но здесь, в Иране, стоит нам на кого-то взглянуть, и мы влюбляемся. Девушке достаточно лишь улыбнуться, и мы уже теряем голову. Никаких свиданий, никакого узнавания друг друга. У нас нет возможности узнать друг друга по-настоящему. Понимаешь, что я хочу сказать? Вот ты, например, знаешь, какая Фахимех на самом деле? Ты знаешь ее любимые цвета, любимую еду, увлечения?

– Нет.

– И тебя это не волнует?

Ахмед кивает. Он встревожен.

– А что, если она не та девушка, какой ты ее считаешь? Что, если у Зари несовместимость со мной? Что, если я женюсь на ней и у нас будут дети, а она окажется совершенно не похожей на меня? Что мне тогда делать?

Ахмед прикрывает ладонями рот и тяжело вздыхает.

– Ты не беспокоишься об этом? – спрашиваю я.

– Да-да – теперь, после твоих слов.

Он зажигает сигарету.

– Бог мой, это настоящая проблема.

Он почесывает макушку.

– Дай подумать. Похоже, ты затронул что-то очень серьезное. Я в конечном счете понимаю, насколько все это чтение прибавляет тебе ума.

Я начинаю развивать эту тему, но он просит меня замолчать, потому что он думает. Я сижу на краю его постели, а он раскачивается взад-вперед, корча странные гримасы. На лице его отражается, как он сосредоточивается на чем-то, смотрит на вещи с разных точек зрения, разрабатывает гипотезы и отвергает их как несостоятельные. Ахмед разговаривает сам с собой, издает странные звуки, поднимает брови, двигает руками и выпячивает нижнюю губу. При этом он смотрит на небо. Он затягивается сигаретой и со вздохом выпускает дым, словно полностью разуверившись в своей способности решить простую задачку.

Докурив наконец сигарету, он подходит к краю и бросает окурок на соседнюю крышу, стараясь, чтобы отец не заметил. Потом залезает под одеяло и шепчет:

– Кажется, я знаю, как тебе поступить. Почему бы тебе не поехать на Запад, начать с кем-нибудь встречаться, хорошенько узнать ее, а потом вернуться сюда и жениться на Зари?

С этими словами он поворачивается на другой бок и начинает храпеть.

Несколько мгновений я сижу и смотрю на него. Потом встаю, даю ему пипка под зад и ложусь в свою постель.

6
ЭПИЗОДЫ ЛЮБВИ

Ахмед, Фахимех и я почти каждый день проводим в доме Зари. Я жалуюсь Ахмеду, что мы только сидим и болтаем и, как ни здорово быть рядом с Фахимех и Зари, надо бы заняться чем-то еще, а иначе девушки с нами заскучают.

– Чем еще заняться? – спрашивает Ахмед.

– Пойти с ними прогуляться, сходить в кино, поужинать в ресторане, – предлагаю я. – Понимаешь, все эти увлекательные штуки.

– Неужели? – саркастически спрашивает Ахмед. – А не воспользоваться ли тебе для этого твоим банковским счетом, а мне – моими сбережениями?

Нахмурившись, я пожимаю плечами.

– И где, черт возьми, мы живем – в Америке, что ли? Это Иран, и мы живем в своем квартале…

– Ладно, ладно, забудь о том, что я сказал, – перебиваю я и решаю никогда больше не касаться этой темы.

Идет время, наша дружба крепнет, мы с легкостью поверяем друг другу самые сокровенные личные переживания. Вечерами нам трудно расставаться. Никто не хочет уходить, и мы без конца шутим на эту тему.

– Пора уходить, – скажет один.

– Ага, определенно пора, – согласится кто-то еще, но никто не пошевелится, и мы смеемся. – Ладно, может быть, еще несколько минут, а потом нам действительно пора.

– О да, действительно. Всего несколько минут.

Легко заметить, что Ахмед и Фахимех влюблены друг в друга. Когда Ахмед рядом с Фахимех, на него находит умиротворение и довольство. Он сознается, что ее присутствие вызывает в нем почти религиозное чувство.

– Словно это уже не я, – говорит он. – Я даже могу терпеть Ираджа.

– Так интересно наблюдать, как развиваются их отношения, – произносит однажды Зари, когда мы одни. – Каждый раз, как мы их видим, они все больше похожи на влюбленную пару, правда?

– Правда.

– Их отношения совсем иные, чем у нас с Доктором.

Когда она упоминает Доктора, я начинаю невольно закатывать рукава рубашки.

– Их отношения волнующие и новые, – мечтательно продолжает Зари. – Наши в сравнении кажутся скучноватыми, ты ведь понимаешь, что я имею в виду? Словно мы уже давным-давно женаты.

Потом, будто вдруг поняв, что говорит плохо о Докторе, Зари хихикает:

– Не пойми меня превратно. Я обожаю Доктора. Он замечательный человек. Он такой умный, такой сострадательный. Мне очень повезло, что он у меня есть. Ты можешь себе представить, чтобы у такой, как я, девушки был такой жених?

Она слишком старается. Доктор – отличный парень, но Зари не может быть по-настоящему счастлива в браке по сговору, не имея возможности полюбить, кого захочет. Знает ли Доктор о ее чувствах? Что бы он предпринял, если бы узнал? Любит ли он Зари или просто надеется на мудрость старших, а не на голос сердца?

Время от времени Зари пользуется предлогом, чтобы пойти в дом и заняться хозяйственными делами, и каждый раз зовет меня с собой.

– Давай оставим их ненадолго наедине, – шепчет она, стоит нам отойти на пару шагов.

– Да, давай, – переполнившись волнением, откликаюсь я.

Однажды, когда мы сидим в гостиной, она достает блокнот и спрашивает, умею ли я хранить секреты.

– Ну конечно, – говорю я, наслаждаясь сознанием того, что мне присвоили статус доверенного компаньона.

Она открывает блокнот и показывает карандашные зарисовки нашего переулка.

Она не хочет, чтобы кто-нибудь узнал, что она рисует, и я обещаю сохранить ее тайну. Потом она указывает на один рисунок и говорит:

– Вы, парни, играете в футбол. Можешь сказать, кто здесь ты?

– Кто?

– Тебя в тот день не было! – поддразнивает она меня.

Я ухмыляюсь в ответ. Она говорит, что больше всего любит рисовать людей и пейзажи, и показывает мне картинку, где изображена бабка Ахмеда и ее покойный муж. Бабушка стоит под деревом, а он идет к ней, на лице его – радость. Она, похоже, не замечает, что он всего в нескольких метрах от нее.

– Он был добрым, – говорит Зари. – Когда мне было столько лет, сколько сейчас Кейвану, он, бывало, угощал меня конфетами.

Есть там карикатура на Ираджа в окружении девушек. Глаза у него широко открыты, словно он пытается съесть ими каждую.

– Ты наблюдательная женщина.

– Трудно не быть наблюдательной, когда чувствуешь, что его взгляд прожигает в тебе дырку!

Она громко смеется.

Я тоже смеюсь, но про себя жалею, что не могу добраться до этого сексуально озабоченного придурка и вырвать из глазниц его круглые бесстыжие глаза.

Зари достает семейный альбом и показывает фотографию Переодетого Ангела.

– Она красивая, правда?

Переодетый Ангел примерно такого же роста, как Зари. Длинные прямые волосы закрывают плечи и спускаются до самой талии.

– У нее тоже голубые глаза. Как и у тебя.

– Это русские корни. У большинства девушек из нашей семьи голубые глаза. Кстати, это единственный раз, когда она сняла паранджу перед камерой.

– У тебя лицо светится, когда ты говоришь о ней.

– Она моя лучшая подруга, – отвечает Зари. – Ее настоящее имя Сорайя. Она необыкновенная девушка. Она помнит наизусть все стихи Хафиза, представляешь?

– Невероятно, – говорю я, думая о том, какое это, должно быть, изнурительное умственное напряжение – запомнить так много. – Кстати, ты когда-нибудь пробовала гадать по стихам Хафиза?

Это распространенный обычай в Иране, когда закрываешь глаза, загадываешь желание и открываешь книгу наугад, чтобы найти ответ.

– Угу, – признается Зари. – Мне это нравится, но Доктор говорит, что это оскорбительно для Хафиза. Он говорит, Хафиз вовсе не собирался написать гороскоп.

Я смеюсь. Мне хочется сказать, что Доктору не помешало бы смотреть на вещи проще, но я сдерживаюсь. Вместо этого я говорю:

– На днях я принесу книгу Хафиза, и мы погадаем месте. И не скажем Доктору. Это будет еще один наш маленький секрет.

Ее лицо освещается лучезарной улыбкой.

– Да, мне бы этого хотелось.

Однажды я стою рядом с ней, пока она моет посуду на кухне.

– Ты переживаешь из-за поездки в Америку? – спрашивает она.

– Переживаю?

– Понимаешь, ты будешь один так далеко, в незнакомой стране. И потом, ожидания твоего отца: я слышала, он возлагает на тебя большие надежды. Все это тебя не беспокоит?

Она перестает мыть посуду и смотрит мне в лицо, потом поспешно извиняется:

– Прости, если тебе кажется, что я излишне любопытна.

– Нет, что ты.

В голове у меня звучит голос матери: «В Африке люди умирают от голода, а ты хочешь, чтобы я беспокоилась из-за того, что отец посылает тебя в Штаты? Может, для тебя Бангладеш – более подходящее место?»

Я вспоминаю случай, когда я, раздосадованный упорным желанием отца отправить меня в Америку, сказал матери: «Видишь? Твое машинное масло не помогает мне выбраться из панциря. Я по-прежнему не в состоянии обсуждать с ним свои проблемы. Так что перестань, пожалуйста, заливать это зелье мне в глотку».

– Ты прав, мое лекарство не помогает, – призналась она. – Какая жалость!

После этого она удвоила дневную дозу.

– Это точно должно помочь.

Мои губы расплываются в улыбке.

– Чему ты улыбаешься? – спрашивает Зари.

Я рассказываю ей историю про машинное масло. Она от души смеется и говорит, что я здорово подражаю своей матери.

Чтобы ответить на ее первый вопрос, я объясняю, как на днях отец пришел домой с журналом, который друг прислал ему из Европы.

– Там были фотографии трех последних лет с краткими комментариями, – поясняю я. – Голодающие в Биафре, чилийская мать, бегущая к машине «скорой помощи» у морга, чтобы узнать, нет ли среди казненных в тот день ее сына, сидевшего в тюрьме, и многое другое. Меня особенно потряс один снимок. Маленькая двенадцатилетняя девочка была изнасилована нигерийскими солдатами в Биафре и оставлена в канаве умирать. Снимок был сделан уже в больнице, куда ее доставили. Ей сказали, что скоро к ней приедет мама, и она улыбнулась.

– О господи.

Зари прикрывает рот ладонью.

– Такого рода вещи помогают увидеть многое в перспективе, – говорю я.

Она становится ужасно печальной. Потом на ее прекрасном лице появляется задумчивая улыбка.

– Ты так умеешь сопереживать. Я люблю в тебе это.

Когда она произносит слово «люблю», меня пронизывает дивное чувство. Господи, вот если бы она выбросила из этой фразы лишние слова!

В последнюю субботу августа, почти за месяц до окончания лета, мы с Ахмедом добываем две розы и преподносим их девушкам. Роза, которую Ахмед дарит Фахимех, красная, что означает: он ее любит. Я дарю Зари белую, а это значит, что мы с ней хорошие друзья. Девушки искренне тронуты этим жестом. Фахимех обнимает Ахмеда и целует его в щеку. Зари пожимает мне руку и говорит, что я очень милый. Потом она засовывает розу в волосы, смотрит мне прямо в глаза и улыбается. Я немедленно краснею. С этого дня я замечаю, что Зари старается принарядиться, когда мы приходим к ней домой.

– Она хочет тебе понравиться, – шепчет Фахимех. – Почему бы тебе не сказать ей, что ты это ценишь?

Я яростно трясу головой, они с Ахмедом смеются. Тем не менее я мечтаю сделать Зари комплимент. И вот однажды днем мы с Зари остаемся на кухне, она моет чайные чашки, а я собираю все свое мужество и говорю ей, что у нее красивая прическа. Я мямлю свой комплимент настолько невнятно, что она оборачивается и переспрашивает:

– Что-что?

Я смущенно пытаюсь повторить, но слова застревают в горле.

– Ты сказал, что у меня красивая прическа? – спрашивает она.

Я киваю. Она улыбается и продолжает мыть посуду. Я не знаю, что говорить или делать дальше.

– Тебе больше нравится эта прическа? – спрашивает она.

Я в затруднении.

– Нет, то есть да, – бормочу я. – То есть мне нравится и та и другая, но эта очень хорошая. Конечно – или так, как сейчас, или же как раньше, – обе прически красивые, очень красивые.

Теперь я никак не могу остановиться.

– Ладно, отныне прическа будет такой, как сейчас, – не глядя на меня, тихо произносит она.

Мое сердце переполняет особая нежность, какую я никогда не испытывал прежде.

Когда я рассказываю эту историю Ахмеду, он похлопывает меня по спине и говорит:

– Превосходно, превосходно. Твой план срабатывает.

– Какой план? – спрашиваю я.

– План заставить ее задуматься о том, любишь ли ты ее. Ничто не пробуждает в женщине большего любопытства, чем подозрение, что ее кто-то любит. Она сделает что угодно, чтобы в этом увериться, – вот увидишь. Она свернет со своего пути, чтобы узнать, любишь ли ты ее. Такова человеческая природа. Кто же не хочет быть любимым?

Он почесывает голову и продолжает:

– Поверь мне. В этой невозмутимой девочке скоро закипит буря. Мало-помалу она потеряет самообладание, и ты увидишь, что скрывается за облаками.

7
ЕЩЕ ОДНУ ИСТОРИЮ, ПОЖАЛУЙСТА

Кейвану исполняется семь лет, и нам четверым поручено организовать праздник. В дом Зари приглашены почти все мальчишки из переулка. Мы с Ахмедом должны помогать. Или, по крайней мере, этим Фахимех и Зари объясняют наше присутствие. Мы проводим весь день за украшением дома красными, белыми и желтыми гирляндами и воздушными шарами. Девушки готовят сэндвичи, а я расставляю пластиковые тарелки и чашки и раскладываю пластиковые ножи и ложки. Ахмед вызвался организовать музыку. Он взял у друга маленький недорогой кассетный стереомагнитофон и целый день занимается его наладкой.

– Подготовить нужную музыку для вечеринки – самая важная часть дела, – говорит Ахмед. – Надеюсь, вы это понимаете? Весь вечер пойдет насмарку, если я не подберу песни правильно.

Фахимех говорит:

– Да, милый, мы понимаем.

Зари смеется над дурачествами Ахмеда.

– Вы действительно это понимаете или просто соглашаетесь потому, что я такой красавчик? – шутит он.

– И то и другое, милый, – откликается Фахимех. – Ты прав и к тому же очень хорош собой.

Ахмед включает свои любимые песни и танцует под них посреди комнаты.

– Ты хорошо танцуешь, – хвалит его Фахимех.

– Мне давал уроки танца сам Теннесси Уильямс.

– Теннесси Уильямс не был танцором, – возражаю я.

– Я пытался сказать об этом Теннесси, но он не хотел даже слушать.

Кажется, все дети прибывают одновременно. Ахмед говорит, что они, должно быть, ждали под дверью и готовились к вторжению. Через пять минут от его песенной программы не остается и следа. Кейвану страшно нравится быть в центре внимания. Он хочет играть в лошадки и на роль коня выбирает Ахмеда. Ахмед нагибается и проводит остаток дня, катая всех детей на спине. Один раз я пытаюсь сесть на него, но он сбрасывает меня, бормоча себе под нос богохульства. Фахимех и Зари со смехом мне аплодируют.

Дети носятся по двору, по лестнице и из комнаты в комнату. Они орут, визжат, толкают друг друга и не переставая дерутся. В какой-то момент Кейван падает и расцарапывает коленку. Мы с Зари и Фахимех садимся около него, пытаясь успокоить, но он продолжает плакать.

– Знаешь, однажды я сломал голень в трех местах и даже не заплакал, – рассказываю я.

– Как это, разве не было больно? – надув губы, спрашивает Кейван.

– О да, конечно, было больно, – говорю я. – Но я решил, что слезы от боли не помогут.

– Правда?

Я поднимаю руки, изо всех сил стараясь изобразить изумление.

– Моя мама тоже считала это очень странным. Она сказала: «Как тебе удается не плакать, сломав голень в трех местах?»

Услышав, как я копирую ее, Ахмед прыскает в кулак.

– Так что теперь она дает мне столовую ложку микстуры, которая должна помочь мне заплакать, когда это необходимо.

– И ты плачешь? – нерешительно спрашивает Кейван.

– Только когда принимаю микстуру.

Я гримасничаю, будто пью мамино зелье из лошадиной мочи.

Все смеются, а я осторожно дотрагиваюсь до колена Кейвана.

– Уже не болит, правда?

– Да, – кивает Кейван.

– Видишь, стоит засмеяться, и боль проходит.

Кейван вскакивает на ноги, и игра продолжается. Зари шепотом благодарит меня. От ее ласкового взгляда сердце у меня подпрыгивает.

Ближе к вечеру мы решаем поиграть в игру под названием «Кто я такой?». Все дети собираются в кружок, Ахмед изображает кого-нибудь, а мы угадываем. Детям нравится эта игра. Фахимех, Зари и мне – тоже, потому что наконец-то можно посидеть и отдохнуть. Пока мы смотрим пантомиму Ахмеда, Зари наклоняется ко мне и говорит:

– Знаешь, вопрос к тебе не «кто я такой?», а «кто она?».

– Кто она?

– Угу, та самая – нежная, подобно цветку, и величественная, подобно горам? Что еще ты говорил?

– Ах, перестань! – смущаюсь я. – Это было глупо.

– Мне кажется, это было прекрасно. Этой девушке повезло, что у нее есть ты. Ты ведь знаешь это?

Еще немного, и я растаю. Мне хочется кричать от радости. Хочу, чтобы это услышал Ахмед.

– Спасибо, – говорю я.

– Надеюсь, она не ревнует тебя за то, что ты мне сегодня помогаешь.

– Она не ревнивая.

– Да? Все девушки ревнивы – разве ты не знаешь?

Мне хочется спросить, ревнива ли она, но это может показаться грубым.

– Ну а как она говорит о тебе? – с любопытством спрашивает она.

– Не знаю. У нас еще не было подобного разговора.

– Не было? Ты еще не признавался ей в любви?

– Думаю, она знает, – смущенно говорю я.

– Но ты не говорил ей об этом?

– Слова, пожалуй, и не нужны.

– Ты советовался с Хафизом? – спрашивает она. – Гадал по книге?

Я мотаю головой.

– Стоит попробовать. И надо поскорее сказать ей. Понимаешь, девушка хочет знать, что любима. Так как ее зовут, говоришь? – внезапно спрашивает она, надеясь хитростью заставить меня выболтать секрет.

Я улыбаюсь.

– Пока не могу сказать.

– Не можешь сказать, потому что?..

– Я… я не знаю.

Зари все улыбается. Меня трясет. Думаю, она это понимает, потому что медленно отодвигается от меня, и мы продолжаем смотреть пантомиму Ахмеда. Несколько минут спустя Зари идет на кухню и возвращается с блюдом всевозможных сэндвичей.

– Я знала, что ты не успеешь поесть, поэтому отложила это для тебя, – говорит она.

Мысль о том, что она думала обо мне, прокручивается в голове, как любимый мотив.

– Надеюсь, ты любишь холодные сэндвичи, – продолжает она.

Как я могу их не любить, если они сделаны ее руками?

После того как дети уходят, Ахмед, Зари, Фахимех и я, совершенно измученные, садимся за небольшой обеденный стол. Я минут двадцать тупо смотрю на чашку с мороженым передо мной. Девушки обозревают устроенный детьми беспорядок, не в силах поверить, что нам все-таки придется заняться уборкой.

– У меня жутко болит спина, – говорит Ахмед. – Знаете, мои родители на несколько дней уезжают. А давайте соберемся у меня? Устроим вечеринку, отпразднуем то, что мы уцелели после нашествия этих детей. Поставим медленные песни и будем танцевать всю ночь напролет.

У меня обмирает сердце при мысли о Зари в моих объятиях. Я смотрю на нее, а она улыбается и отводит взгляд.

– У нас с тобой будут дети? – спрашивает Ахмед у Фахимех.

Фахимех показывает ему четыре пальца и подмигивает. Ахмед хватается за голову.

– Вы родите красивых детей, – с любовью глядя на парочку произносит Зари.

– У него с его милой тоже будут красивые дети, – говорит Ахмед про меня.

– О да, – соглашается Фахимех. – Красивые, прелестные дети.

– Надо было пригласить ее на вечеринку, – спохватывается Зари.

Она ждет ответа от Ахмеда и Фахимех, но они молчат.

– Тебе представилась бы замечательная возможность сказать ей о своих чувствах, – говорит она мне.

Ахмед немедленно принимает позу ученого и произносит:

– Ну, не знаю, не знаю. Понимаешь, он считает, что, прежде чем сказать ей о своей любви, он должен узнать ее.

Я знаю, к чему клонит Ахмед, и у меня возникает желание дотянуться до него через стол и придушить.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Зари.

– Видишь ли, – наставляет Ахмед, – большинство людей в Иране влюбляются, почти ничего не зная друг о друге. В США и Европе люди, прежде чем влюбиться, долгое время встречаются и узнают друг друга. У него есть очень умная теория на этот счет. Он рассказал мне об этом на крыше три дня тому назад. – Повернувшись ко мне, Ахмед говорит: – Расскажи им.

Я от души пинаю его под столом.

Зари и Фахимех выжидающе смотрят на меня. Я откашливаюсь, бубню что-то и, чтобы выиграть время, съедаю ложку подтаявшего мороженого. Наконец я говорю:

– Да, в Европе и Соединенных Штатах люди действительно, прежде чем объявить о своей любви, проводят вместе много времени, чтобы узнать друг друга.

Помимо этого мне нечего сказать. После неловкой паузы я добавляю:

– На Западе отношения между мужчинами и женщинами приветствуются. В таких странах, как наша, мы больше озабочены Божьей волей и судьбой. Необходимо, чтобы в этих разных типах обществ антропологи исследовали взаимосвязь между развитием технологии и формами взаимоотношений в парах.

Глядя на ухмыляющуюся физиономию Ахмеда, я чувствую себя полным идиотом. «Почему я позволяю ему так со мной обращаться?»

Зари, немного подумав, говорит:

– Интересно.

Ахмед снова выпячивает грудь колесом, и я так его пинаю, что он съеживается, изо всех сил стараясь не застонать от боли.

Зари смотрит на меня и спрашивает:

– Когда ты скажешь мне, кто она?

– Вероятно, не раньше, чем антропологи опубликуют свои исследования, – подмигивая мне, произносит Ахмед.

«Я убью его! Клянусь, убью!»

Мы принимаемся за уборку дома. В гостиной я замечаю на полке фотографию Доктора с Зари. Доктор обнимает ее за плечи. Она улыбается своей особенной улыбкой и склоняет голову на плечо Доктора.

– Это ужасный снимок, но маме нравится, – подходя ко мне сзади, говорит она. – Я все время прячу его, а она находит и ставит обратно на полку. Когда-нибудь сожгу это фото.

– Почему? Фотография хорошая.

– Доктор вышел хорошо, а я – нет, – говорит она, избегая моего взгляда.

Я гляжу на фото и шепчу:

– Я так не думаю. Эта твоя улыбка…

– Какая улыбка?

– Особенная. Твоя улыбка – твой отличительный знак.

– Мой отличительный знак, – повторяет она.

Это звучит как утверждение, а не вопрос.

– Угу, никто больше так не улыбается. Мне нравится.

– Правда? – не поднимая головы, спрашивает она.

– Ага. Мне нравится, как ты наклоняешь голову.

– Да?

– И мне нравятся твои глаза. Они почти всегда улыбаются.

– Но не всегда?

– Они улыбаются, когда ты счастлива.

Она поднимает на меня взгляд.

– А сейчас они улыбаются?

– Да.

Некоторое время мы смотрим друг на друга. Мы стоим так близко, что я чувствую на лице ее дыхание. У меня подгибаются колени. За долю секунды в моем сознании проносится все, что я успел о ней узнать. Ее любимый цвет – голубой. Она говорит, что голубой ассоциируется с безбрежностью – безбрежные небеса, безбрежный океан. Интересно, почему она всегда упускает то, что и глаза у нее тоже голубые? Она – рассказчица. Они с Кейваном каждый день после обеда отдыхают на одеяле под вишней у них во дворе. Зари всегда ложится лицом в сторону крыши. Я догадываюсь, что она за мной наблюдает. Я слышу, как Кейван просит: «Еще одну историю, пожалуйста – всего одну». Мне бы хотелось, чтобы она шептала мне на ухо истории о нашем будущем, и я тоже просил бы ее рассказать еще одну. Она всегда просыпается рано и идет в булочную в конце переулка купить к завтраку свежего лаваша. Со своего поста на крыше я вижу, как она проходит туда и обратно. Она часто поглядывает наверх и знает, что я смотрю на нее.

Я опьянен тем, что понимаю ее тайные побуждения. Я чувствую, как она тяжело дышит, ее грудь вздымается и опускается всего в нескольких сантиметрах от моей. Я влюблен в нее, и пути назад нет. Стоит сделать одно маленькое движение, и наши губы соединятся. Мы тянемся друг к другу, и тут в комнату входит Кейван.

– Где моя голубая рубашка? – спрашивает он.

Мы с Зари стоим еще несколько мгновений, не двигаясь и неотрывно глядя друг другу в глаза.

– Та, которую Доктор прислал мне на день рождения, – поясняет он.

Зари медленно поворачивает голову и смотрит на Кейвана.

– Доктор прислал ему красивую рубашку, – шепчет она мне. – Тебе надо на нее взглянуть. Очень чутко с его стороны.

Она подходит к шкафу.

– Он очень заботливый человек, – произносит она сдавленным голосом. – Очень хороший человек.

Когда я прихожу домой, отец зовет меня с собой посмотреть фильм «Касабланка». Он говорит, что это выдающийся образец киноклассики всех времен. Мне хочется сказать ему, что я это знаю, поскольку, если верить Ахмеду, слыву энциклопедией кино, но я молчу. Я внимательно слушаю диалог между Хамфри Богартом и Ингрид Бергман. Может, научусь языку влюбленных. Я думаю о том, что говорил об антропологах и формах взаимоотношений, и мне хочется умереть от стыда. Неужели Зари, Доктора и меня ждет судьба главных героев «Касабланки»? Я представляю себе Доктора революционером, сражающимся против нацистов, а я – это одинокий владелец бара, полагающий, что у него есть женщина, пока не возвращается другой мужчина. Хватит ли у меня мужества отпустить ее, как это делает Богарт? Найду ли я самолет, на котором Доктор вместе с моей возлюбленной мог бы спастись от нацистов? Пожертвую ли я собой ради их счастья?

После кино я иду на крышу. Свет в комнате Зари не горит. Вдруг я замечаю на стене между нашими домами листок бумаги, прижатый камешком, чтобы не унесло ветром.

Я поднимаю листок. Зари нарисовала меня. Я стою в переулке под дождем, прислонившись к дереву, и смотрю на девушку, которая в отдалении уходит к реке. Она уплывает прочь, как безликий ангел. В длинных волосах – белая роза, как та, что я подарил Зари. Вдали виднеется гора с покрытой снегом вершиной. Зари сумела передать чистоту снега, величественность и спокойствие и в то же время зыбкость очертаний. Внизу страницы надпись: «Когда скажешь мне, кто она, я дорисую лицо твоего ангела».