Текст книги "Крыши Тегерана"

Автор книги: Махбод Сераджи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

 
Будь у меня конь, оседлал бы.
Будь у меня сердце, спрятал бы.
 

– Теперь я понимаю, нельзя было допускать, чтобы это зашло так далеко, – говорит она. – Да, я каждый вечер наблюдала за тобой с этого места – потому что мне было любопытно. Я знала, что ты следишь за мной и что тебе кажется, будто я – это она. Я знала, что ты видел меня в окно, когда я сидела к тебе спиной, и позволила тебе это, потому что мне нравилось чувствовать на себе твой взгляд. Надо было тебя остановить. Надеюсь, ты простишь меня за это.

 
Знал бы я стих, прочитал бы.
Знал бы я песню, спел бы.
 

Я чувствую, как отдаляюсь мыслями. Ее голос звучит у меня в ушах, но я не слышу слов. Я вижу, как поворачивается ее голова, как движется ее тело, как сияют в лунном свете большие голубые глаза, а по щекам, едва видимым под вуалью, струятся слезы. Я закрываю глаза, втягиваю голову в плечи, облизываю пересохшие губы и молю Бога, чтобы это поскорее кончилось.

Не знаю, как долго я пребываю в этом состоянии, но, открыв глаза, я вижу, что Переодетый Ангел по-прежнему сидит рядом со мной – застывшая, молчаливая, с глазами, молящими о прощении. Я долго смотрю в землю и наконец спрашиваю:

– Зачем?

– Не знаю.

Я ничего не говорю, потому что мне нечего сказать.

– Может быть, мне хотелось быть ею, – говорит она. – Меня называют Переодетым Ангелом, но даже ангел не может противиться искушению желать любви.

Я не отвечаю.

– Жаль, что я с самого начала не дала тебе ясно понять, что я – не она. Прости меня, пожалуйста, за то, что я этого не сделала. Простишь?

Я мрачен и безмолвен, как камень на могиле Доктора.

– Если не простишь, я не обижусь. Можешь меня ненавидеть, но, прошу, пусть все остается, как вы задумали. Так лучше для всех нас. Будь она с нами, она захотела бы, чтобы ты уехал.

– Нет, не захотела бы, – с горечью произношу я.

– Ладно, – соглашается она, – ты прав, она не захотела бы, чтобы ты уезжал.

– Нет, не захотела бы, – повторяю я, как упрямый ребенок.

– Хорошо, – вновь со смирением говорит она, – ты прав, она не захотела бы, чтобы ты уезжал. Я помню, как она печалилась об этом. Она беспокоилась, что ты уедешь и забудешь ее, а потом вернешься с красивой образованной женой, которая будет в тысячу раз желаннее ее.

– Этого никогда не случилось бы, – уверенно говорю я.

– Теперь я это знаю, но тогда не знала, – говорит она, – поэтому ничего не могла ей возразить. Знаешь, ей нравились стихи, которые ты ей читал. Она часто говорила, что ты читаешь стихотворение, словно сам поэт.

Я отворачиваюсь. Меня раздражает ее шепчущий голос, и я хочу, чтобы она замолчала, но она продолжает.

– Она не захотела бы, чтобы у тебя остались о ней горькие воспоминания, – тихо произносит Переодетый Ангел. – Окажись она здесь на одну минуту – всего одну минуту, – она каждую секунду просила бы тебя двигаться дальше. Она попросила бы тебя сделать это для нее, потому что это был бы единственный для нее способ обрести покой.

Она ненадолго умолкает.

– Она никому о тебе не говорила, кроме меня. Я единственный человек, кто знает, как сильно она тебя любила. Прошу тебя, верь мне, она хотела бы, чтобы ты двигался дальше. Как может она покоиться с миром, если ты погубишь из-за нее свою жизнь?

Она вновь умолкает и вытирает слезы. Потом, словно вспомнив вдруг что-то важное, она спрашивает:

– Ты помнишь, как она указала на самую большую звезду на небе и сказала, что это ты?

– Да.

Она наклоняется и пытается заглянуть мне в глаза.

– Тебе нужно уехать и никогда не оглядываться назад. Надо оставить страдание здесь, где ему и место. Я знаю, она хотела бы, чтобы я попросила тебя именно об этом. Я знала ее лучше любого другого человека на свете. Она была моей кузиной и лучшей подругой. Ты должен мне верить.

Я тру кулаками глаза и киваю. Не переставая плакать, она снова извиняется за то, что ввела меня в заблуждение, и говорит, что ей пора возвращаться в дом, чтобы дядя и тетя не волновались. Но она не уходит, а продолжает говорить. Она говорит, что понимает теперь, почему Зари считала, что у меня на небе самая большая звезда и что у меня есть Это. Зари хорошо разбиралась в людях и правильно судила обо мне. Она обязательно узнает о моих успехах от соседей и до конца своих дней будет каждый вечер молиться за меня. Она уверяет, что намерена заботиться о родителях Зари, потому что они для нее теперь главное. Она станет для этой семьи преданной компаньонкой на всю жизнь.

Она встает и протягивает руку, и я неохотно отвечаю на пожатие. Рука у нее холодная, но пожатие теплое. Я смотрю на ее длинные пальцы и ногти, в точности такие, как у Зари. Потом поднимаю взор и пристально вглядываюсь в эти сверкающие бирюзовые глаза.

Я вспоминаю свою последнюю ночь с Зари, когда я рассказал ей, как подслушал их разговор с Переодетым Ангелом. Зари сказала, что тогда разговаривала с Сорайей в последний раз. Переодетый Ангел не могла знать о ночи, которую мы с Зари провели в ее комнате, когда та указала на небо и сказала, что моя звезда самая большая. На следующий день она подожгла себя.

– Это ведь ты, правда? – шепчу я.

Она начинает дрожать под паранджой.

– Это глаза моей Зари, – говорю я.

Ее глаза смотрят на меня в упор.

– Это ты? – снова вопрошаю я в отчаянии.

– Да, – всхлипывает она, – это я.

У нее подгибаются колени, и она падает в мои объятия. Я поддерживаю ее, прижимая к себе, и мы медленно опускаемся на пол. Я целую ее в макушку, лоб и закрытые глаза через ткань паранджи. Она гладит меня по лицу, а потом, скользнув пальцами по волосам, обнимает за шею сзади.

– Я люблю тебя, – бормочу я.

– Я тоже тебя люблю, – шепчет она в ответ.

– Я так скучал по тебе, – жалуюсь я.

– Я скучала сильнее.

Я охватываю ее затылок ладонями и притягиваю ее к себе, пока мы не соприкасаемся лбами.

– Я не смог бы жить без тебя.

– Прости меня.

– Ты слышала, как я разговаривал с тобой во сне? – нежно покачивая ее, спрашиваю я.

– Каждое слово, – говорит она, – но я не могла тебе ответить. Я надеялась, ты уедешь и будешь двигаться вперед, к своей мечте, постепенно забывая обо мне.

– Какая мечта стоит того, чтобы достичь ее без тебя?

– Не говори так! – рассердившись, вскрикивает она. – Тебе нельзя оставаться. Ты должен пообещать мне, что уедешь, как было намечено.

– Нет, ни за что, – говорю я, сильнее сжимая ее в объятиях.

– Но ты должен – ради тебя и ради меня, ради безопасности всех, – умоляет она. – О господи, я помню, как ты бежал за мной. Твои отчаянные крики «я али, я али!» всегда будут звучать в моем сердце. Мне было так жалко тебя. Не знаю, зачем я взяла тебя с собой, чтобы ты увидел эту ужасную сцену. Может быть, в глубине души я надеялась, что твое присутствие там заставит меня передумать. Прости меня. Прости меня, дорогой.

Зари просовывает руку под паранджу, чтобы вытереть слезы. Я прижимаю ее к себе, успокаивая.

– Страдания от мыслей о тебе были гораздо сильнее боли от ожогов. Я помню вой сирены, врачей «скорой помощи», которые что-то со мной делали, и больницу. Если бы я знала, что с тобой все в порядке, мне легче было бы переносить боль. Но никто не разговаривал со мной ни о чем, кроме лечения. У меня были обожжены плечи, шея и часть лица – хотя не так уж сильно. Выглядело все это намного хуже, чем было на самом деле. Я знала, что мне остригли волосы, голова у меня была забинтована. Я порывалась спросить про Ахмеда, Фахимех и тебя, но не стала, потому что не хотела, чтобы вас связывали со мной. Тем не менее поздно вечером я тайно молилась за всех вас. Иногда я сотни раз повторяла одну и ту же молитву, говоря себе, что чем чаще я повторяю молитву, тем больше вероятность, что Бог всерьез воспримет мои просьбы.

Каждый день ко мне в больницу приходил мужчина – тот самый, что ударил Доктора в лицо, человек с рацией. Он часами наблюдал за мной, стоя за большим окном, беседовал с врачами и медсестрами и делал заметки. Он смотрел на меня странным печальным взором. Казалось, ему меня жаль. Однажды, проснувшись среди ночи, я увидела, что он стоит у моей кровати и смотрит на меня с тем же выражением на лице. Я хотела что-то сказать, но он сразу ушел.

Я ужасно мучилась от разлуки с тобой и поняла, что по-настоящему тебя люблю. Я проклинала себя за то, что попросила тебя пойти со мной. Какая польза для тебя в том, что ты видел, как я поджигаю себя, помимо того, что тебе на всю жизнь хватило страданий? Я так сожалею об этом, милый, так сожалею! И потом, хуже того, я выжила, и никто об этом не знал. Мне хотелось умереть. Я жалела, что не умерла. Эта боль, которую я причинила тебе, Фахимех, Ахмеду и, конечно, моим родителям. Все это было невыносимо. А теперь за то, что я совершила, моим родителям придется до конца дней жить в ссылке. Жаль, что я не умерла. Прости меня.

– Понимаю, – киваю я, вознося благодарность Богу за то, что сохранил ей жизнь.

– Я никогда не жалела о своем поступке, – говорит Зари, – но мне очень жаль, что я вовлекла всех вас. Я должна была сделать то, что сделала. Кто-то должен был. Кто-то должен был сделать публичное заявление – громкое и дерзкое. Доктор часто повторял, что режим не понимает вот чего – убийство людей не страшит активистов и смерть – небольшая цена свободы.

Зари умолкает, чтобы собраться с духом – она вся дрожит под паранджой.

– За каждого тайно убитого десять человек должны публично совершить то, что сделала я, чтобы режим понял: убийства не сохранить в тайне.

Зари снова дает себе маленькую передышку.

– Когда кожа начала заживать, меня перевели на другой этаж, в другую палату, где окно выходило во двор, всегда полный народу. Меня очень беспокоила неопределенность дальнейшей судьбы. Я часто сидела у окна и размышляла о том, все ли у тебя в порядке, уехал ли ты в Соединенные Штаты, на свободе ли Ахмед и Фахимех и вместе ли они по-прежнему.

– То же самое я делал в своей палате, – говорю я. – И еще я спрашивал себя, видишь ли ты меня, слышишь ли. Я плакал и все спрашивал: почему?

– А я каждую ночь разговаривала с тобой, – говорит она. – Держала тебя в объятиях, ласкала твое лицо и волосы, целовала в губы. Случись с тобой что-нибудь, я бы умерла. Эта боль убила бы меня.

Она дышит прерывисто.

– С тобой все нормально? – сильно обеспокоившись, спрашиваю я.

Она кивает, а потом продолжает:

– У меня не было никакой связи с миром – ни телевидения, ни радио, ни газет. Я не знала ни времени, ни дня, ни даже месяца. Я знала разве только то, что шах по-прежнему у власти, поскольку меня каждый день навещал человек с рацией. Часто по ночам мне снились наши летние дни у бассейна под вишней, а просыпаясь, я чувствовала, будто кто-то положил мне на грудь тонну кирпичей. Я старалась вспомнить, как выглядит твое лицо, но не могла. Почему-то чем отчаяннее я по тебе тосковала, тем труднее мне было мысленно представить себе твое лицо.

Однажды, проснувшись среди ночи, я заметила, что на тумбочке у кровати лежит карандаш и несколько листков бумаги. Я тотчас же начала рисовать тебя. Меня поразило, что я не могла увидеть тебя мысленным взором, но мои руки без труда переносили каждую твою черту на бумагу.

Зари протягивает руку и любовно прикасается к моему лицу. Мне видно сквозь паранджу, что глаза у нее закрыты.

– Закончив рисунок, я положила его на тумбочку у кровати и заснула. На следующее утро я не нашла ни рисунка, ни карандаша, ни бумаги. Позже в тот же день я увидела за окном человека с рацией и поняла, что карандаш и бумагу положили у моей кровати, чтобы хитростью заставить меня написать или нарисовать что-то, что дало бы агенту ключ для установления личности моих сообщников. Мысль о том, что тебя будет преследовать этот негодяй, повергла меня в безумие. Я кричала, визжала и в отчаянии била себя, проклиная шаха, его семью и всех его сторонников. В палату вбежали медсестры, привязали меня к кровати и сделали укол, от которого я заснула.

Проснувшись, я увидела в палате человека с рацией. Он стоял у двери с моим рисунком в руках. Мы долго молча смотрели друг на друга, а потом он сказал, что не собирается причинять мне зло. Он хочет, чтобы я расслабилась и не нервничала. Мягкий тон его голоса несколько успокоил меня. Я спросила, зачем он сюда пришел, а он подошел ко мне и положил мой рисунок на кровать. Я взяла листок и прижала к сердцу. Он шепотом сказал мне, что не намерен причинить зло изображенному на рисунке молодому человеку. Они долго вели расследование и уверены, что мы не имеем отношения к деятельности Доктора. «Не установлено связей с его группой», – как он выразился. Потом он сказал, что меня отпускают домой и что моим родителям уже сообщили. Поскольку мой отец был олимпийским чемпионом, правительство решило не наказывать меня за глупое поведение в день рождения его величества. Тем не менее вся наша семья будет выслана в Бендер-Аббас у Персидского залива, где мы проведем остаток жизни вдали от родственников. Мужчина указал на рисунок у меня в руке и сказал, что мне лучше не общаться с изображенным там человеком. Он ясно дал мне понять, что я не должна разговаривать с Ахмедом и Фахимех. Именно тогда у него возникла идея, чтобы я выдала себя за Переодетого Ангела. Мне эта идея показалась удачной. Для меня это был единственный способ какое-то время побыть дома. Я отчаянно хотела тебя видеть и хотела быть с родителями.

Зари умолкает, и я обнимаю ее еще сильнее.

– Я люблю тебя, – шепчу я. – Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, – шепчет она в ответ.

Я порываюсь сказать ей, как удивлен тем, что ее родители согласились на эту сделку, но потом прихожу к осознанию того, сколько выстрадали господин и госпожа Надери, думая, что потеряли Зари. Делать вид, что она умерла, ради сохранения ее жизни – небольшая цена, которую они с радостью заплатили.

Зари в изнеможении прислоняется ко мне. Я тронут ее выдержкой и мужеством. Она ни разу не пожаловалась на собственные муки, несправедливость судьбы или обожженную кожу.

Она берет меня за подбородок, приподнимает мое лицо и заглядывает в глаза.

– Теперь ты понимаешь, почему должен уехать. Я не могу сейчас быть с тобой и не могу вернуться назад.

Я крепко обнимаю ее.

– Но нас оправдали, – в отчаянии шепчу я.

– Нет, оправдали тебя и Ахмеда. А мне предстоит заплатить за то, что я сделала.

Я еще сильнее прижимаю ее к груди.

– За несколько лет многое может произойти, – говорит она. – Ситуация изменится – она часто меняется, – и тогда мы без опаски сможем быть вместе.

– Насколько серьезными были ожоги? – спрашиваю я.

Она качает головой. Я охватываю ее лицо ладонями и принимаюсь целовать ее через паранджу.

– Меня убивает мысль о том, какую боль ты вынесла, – шепчу я.

– Не так уж это было страшно, – тихо произносит она. – Правда не так страшно. Может быть, когда-нибудь врачи научатся удалять шрамы с помощью пластической хирургии. Кто знает? Мир так быстро меняется. Это еще одна причина, почему тебе надо уехать. В США ты можешь найти лучших врачей, а потом пригласить меня. Когда я приеду, они подлечат мое лицо и тело, и я снова стану хорошенькой. Тогда ты сможешь на мне жениться, и у нас родятся детки.

Голос ее срывается.

– Надо, чтобы ты уехал.

Я не могу согласиться и потому молчу.

– Поверь, мне нелегко отпускать тебя. Без тебя я чувствую себя несчастной. С прошлого лета не было ни единой минуты, когда бы я не думала о тебе. Сейчас нам придется пойти на эту небольшую жертву, чтобы в будущем обязательно быть вместе. А между сейчас и потом я каждую ночь буду грезить о том дне, когда люди станут называть нас Паша и Зари Шахед.

– Господин и госпожа Шахед, – говорю я.

– Мне нравится, как это звучит.

– Я люблю тебя.

Я крепко прижимаю ее к себе, и впервые за много месяцев исчезает железный обруч, который стягивал мне грудь. И ком, стоявший у меня в горле, словно разом растворяется.

– Я твой, – шепчу я. – Делай со мной, что хочешь.

– Тогда я отсылаю тебя прочь.

Всю оставшуюся часть ночи мы проводим в объятиях друг друга. На востоке всходит солнце, темнота постепенно отступает. Зари сидит рядом, положив голову мне на грудь и привалившись ко мне ногами. Так, обнявшись, сплетя пальцы, мы наблюдаем, как мир возвращается к жизни. Я закрываю глаза и отгораживаюсь от всего, что отвлекает внимание, стараясь запомнить каждую мелочь.

– Пойдем ко мне, я хочу кое-что тебе подарить, – потягиваясь и вставая, говорит она.

Я иду за ней в комнату, где все вещи упакованы в коробки и подготовлены к переезду. Она протягивает мне рисунок, на котором изображен я в нашем переулке. На этот раз, однако, у моей таинственной женщины есть лицо. Ее лицо.

– Не забывай меня, – говорит она.

Я думаю о том, как она сможет перенести одиночество, пока я буду за границей, и мне в голову приходит идея.

– Если тебе станет тоскливо, – говорю я, снова притягивая ее к себе, – посмотри на небо и там увидишь нас вместе.

– Я знаю твою звезду, но где моя? – говорит она, на секунду приникнув ко мне всем телом.

– Самая большая, самая яркая.

– Это твоя, – поправляет она меня.

– Это наша звезда, – шепчу я. – У нас одна звезда на двоих.

~~~

Дорогой читатель!

С волнением приглашаю вас в мир книги «Крыши Тегерана».

Я пристрастился к чтению в десятилетнем возрасте, когда сиживал на крыше своего дома в Тегеране, с увлечением читая «Белый Клык» Джека Лондона в переводе на фарси. Я был захвачен силой слова, которая переносила меня в незнакомые места и заставляла думать, будто я жил там всю жизнь. Эти впечатления остались со мной навсегда. Много позже я сам начал писать рассказы и вскоре осознал, что писательский труд приносит мне больше удовлетворения, чем все другие занятия. Обычно я принимался за работу вечером и вдохновенно трудился до рассвета, едва замечая, как проходит ночь.

Я хочу познакомить читателей с Ираном и поднять небольшой пласт многовековой персидской культуры. Во времена, когда моя родина часто изображается в средствах массовой информации как враг, я решил рассказать историю о дружбе и чувстве юмора, любви и надежде – обычных человеческих переживаниях, важных для людей во все времена и в любом месте. Мне хотелось показать ту сторону Ирана, которая обычно скрыта от глаз, – его сердечных, забавных, щедрых людей. Возможно, прочтя эту повесть, познакомившись с друзьями Паши – Ахмедом, Фахимех, Доктором, Ираджем и Зари, – пройдя вместе с Пашой по переулкам его квартала, проведя ночь на его крыше, заглядывая в окна к соседям и влюбившись в соседскую девушку, вы поймете мою привязанность к Ирану и его народу. И вы поймете, почему в моем сердце по-прежнему столь жарко горит огонь надежды на лучшее будущее Ирана. В моем сердце и в сердцах многих иранцев, живущих как на родине, так и за рубежом.

С тех пор как я много лет увлекся «Белым Клыком», я прочитал сотни книг и часто мечтал поделиться мыслями и чувствами непосредственно с автором. Так что приглашаю вас связаться со мной. Если пожелаете оставить свой комментарий по поводу «Крыш Тегерана», пишите на адрес: [email protected]. Буду рад обсудить свой роман и рассказать о себе.

С наилучшими пожеланиями,

Махбод Сераджи.