Текст книги "История одной девочки"
Автор книги: Магдалина Сизова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
НАСТОЯЩАЯ РОЛЬ
Теперь Галя очень хотела выздороветь, чтобы смотреть в воскресенье спектакль. И странно, теперь она уже не с таким нетерпением ждала Нового года. Она почти испугалась, сосчитав остающиеся до него дни: они пролетят очень быстро, а когда они пролетят, Галя может, если захочет, оставить эту школу!
Лёжа в лазарете и размышляя об этом недалёком будущем, Галя старалась представить себе свою жизнь без школы.
Эмма Егоровна не будет кричать рано утром у Гали над ухом. Ох, какое это будет счастье!
Синеглазая Таня не побежит с ней в паре. Но тогда будет скучно.
Не надо будет делать каждый день трудных упражнений у палки в промёрзшем классе. Это, конечно, хорошо.
И не пошлют её больше на репетицию, и никогда не понесётся она по сцене, залитой огнями, послушная палочке дирижёра и звукам оркестра. И это… нет, это будет совсем не хорошо!
…Через шесть дней Галя рассталась с тётей Сашей, со Стешей, с Михаилом Иванычем и вернулась в холодные комнаты школы. Ей позволили ещё два дня не заниматься, и, кутаясь в шубку и платок, она только смотрела, как занимались другие, и слушала голос мамы, которая вела урок.
На воскресном утреннике в артистической ложе стояло щебетание будущих птиц, которых привели смотреть спектакль.
Галя уселась рядом с Таней, решив как можно лучше рассмотреть всё, что будет происходить на сцене. Она с волнением ждала появления птиц… Подумать только, ей дадут настоящую роль!
Но птицы её разочаровали: они были нескладные, тяжёлые и совсем не похожи на легкокрылых птичек белоструговских лесов.
Зато Весна была прекрасна, и снег мягко сверкал в свете каких-то огромных фонарей, закрытых кулисами, а на авансцене стояли настоящие маленькие ёлочки.
Одетта (балет «Лебединое озеро», музыка П.Чайковского).
Но от слабости ли после болезни или от пережитого волнения, только в начале второго акта Галя заснула и проспала до самого антракта. Эмма Егоровна, восседавшая вместе с ними, прямо из артистической ложи отвела её в спальню и велела немедленно укладываться в постель.
А потом целую неделю по вечерам их посылали на репетицию к старичку балетмейстеру. Прослушав несколько раз музыку, они двигались и перебегали с места на место, поднимая руки, как крылья, над головой. Это было интереснее, чем ползать по сцене «божьей коровкой».
Опять к школьному подъезду были поданы розвальни, и они с шумом ехали по тёмным улицам к уже знакомому театру, чтобы участвовать в его напряжённой, трудовой, хотя и праздничной жизни.
Опять они были без лиц: к масочкам, надетым на них, были пришиты длинные клювы.
Но теперь они могли ходить по сцене и видеть всё, что делалось вокруг.
А на сцене было морозное раннее утро, розовела заря над снежной поляной и над ёлочкой. Было холодно. Было холодно и птицам: они дрожали и хлопали крыльями, стараясь согреться. Галя постаралась представить себе, как холодно наступать на снег и как хочется лесной птице поджать под себя застывшую лапку.
– Что ты шипишь? – спрашивает её рыженькая Эльза, хлопающая крыльями рядом с ней. – Не шипи, пожалуйста, и не трясись!
– А мне холодно, – отвечает шёпотом Галя.
– Здесь жарко, а не холодно, да ещё на тебе вата!
– Не мне, а птице холодно – ты же видишь, какой мороз!
– Вот дурочка! – бросает на ходу Эльза и отбегает от Гали.
Когда опустился занавес, она насмешливо посмотрела на Галю и, громко усмехаясь, спросила:
– Для чего это ты делаешь?
Галя не поняла вопроса.
– Для чего это ты дрожишь, воображаешь? Я бегаю и стараюсь, чтобы ноги правильно делали, вот и всё.
Нет, для Гали это было не всё.
Сегодня на сцене она вдруг забыла, что она Галя и что к рукам её привязаны птичьи крылья, освещённые закулисным фонарём. На одну минуту ей показалось, что она лесная озябшая птица и что ей очень хочется погреться около Весны. На одну минуту ей показалось, что картонные ёлки – это настоящий лес, и розовый свет – не свет фонаря, а заря, светлеющая в небе. И эта короткая минута принесла ей совсем новую, ещё неизведанную радость.
Нет! Из этой школы она не уйдёт – даже и после Нового года!
Так Галя и сказала маме, усевшись в следующее воскресенье вечером у железной печки с Марсиком на коленях.
Мама была очень довольна. Был доволен и Марсик и начал поспешно тереть здоровой лапой своё ухо, наводя на себя красоту.
ВСЕМУ БЫВАЕТ КОНЕЦ, ДАЖЕ ПЕРВОМУ СЕЗОНУ
После обеда Туся Мюллер показала девочкам, как нужно делать мус из мыла. Хотя его нельзя было есть, даже противно было нюхать, но все окружили Тусю и с удовольствием смотрели, как под её руками запенились взбитые зубной щёткой мокрые стружки мыла и как поднималась на блюдце пышная горка, до того похожая на вкусный яблочный мус, что на неё было даже тяжело смотреть.
Правда, они только что пообедали, но, как говорила Маша-подавальщица, «с этим обедом чистое горе». Туся показала, как нужно поступать с воблой, ежедневно подаваемой на второе, чтобы её можно было съесть. Оказалось, что воблу нужно было просто побить о стенку, и после этой операции вобла приобретала просто ни с чем не сравнимые качества.
Но странное дело: всех девочек удивляло, что каждый раз после обеда им больше хотелось есть, чем до него. Тут даже Туся Мюллер не понимала причины и не знала, чем помочь. А уж Туся Мюллер всегда всё знала.
Но ни Туся Мюллер, ни Эльза, ни Таня, ни Галя не знали того, чем жил в эти грозные дни Петроград. По его тёмным улицам, по пустынным площадям, прорезаемым ветром, их отвозили в широких розвальнях на спектакль и привозили обратно в школу. И уже ночью, после спектакля, ползания по сцене и хлопанья крыльями, в холодной столовой их поили кипятком, разлитым в чашки из саксонского фарфора. Отсюда, с улицы Росси, им не было слышно орудийных залпов «Авроры», не видно эшелонов, увозивших из города бойцов в далёкие просторы российских губерний, где шла гражданская война, или из далёких просторов привозивших городу набранные с великим трудом скудные запасы хлеба.
И они не слыхали, как в Петрограде, с балкона серого особняка, говорил с народом невысокий человек, призывая народ и весь мир к борьбе за свободу и за новую жизнь. Не знала этого и Галя.
В эти грозные годы, стоя у палки и дрожа от ледяного воздуха нетопленной школы, они терпеливо трудились, чтобы потом, когда придёт новая жизнь, радовать своим искусством людей.
Прошёл не только Новый год, прошёл уже и ладожский лёд, и утром, перед уроком, мама принесла Гале папино письмо. Папа ждал только конца сезона, чтобы вернуться к ним.
Теперь Галя уже хорошо знала, что такое конец сезона: это значит – закрытый театр, опустевшая школа, конец репетициям, а для неё – свидание с папой и отъезд к бабушке на Лахту. А пока Галю мучило постоянное чувство неуверенности в себе…
Теперь они с Таней были заняты почти в каждом спектакле.
В «Тщетной предосторожности» они исполняли танец «Саботьер», где Галя была мальчиком. Они были заняты и в «Арлекинаде», и в «Баядерке», и в «Спящей красавице», но волнение Гали не уменьшалось и неуверенность в себе не проходила.
И вот всё наступило сразу: последний спектакль, конец занятий, прощание с Тусей, Таней, Эльзой и ещё со многими другими – счастливый день возвращения в свой дом, просыревший за холодную зиму и счастливый день возвращения папы.
Папа был всё такой же, и так же весело рассказывал, и так же громко смеялся, и не меньше Гали радовался дому, и маме, и Марсику. Но, посмотрев на Галю внимательно, папа сказал, что она мало выросла – это ещё не так плохо, – но главное, она похудела, а это очень плохо, и что нужно как можно скорее отправить её к бабушке. Бабушку ждали каждый день.
У БАБУШКИ НА ЛАХТЕ
– Ай-яй-яй! – только и сказала бабушка, приехав и посмотрев на Галю.
Она моментально уложила в чемоданчик Галины платья, сунула Марсика в плетёную корзинку с крышкой и всё это вместе с Галей увезла к себе на Лахту.
На Лахте бабушка жила круглый год. Там у неё был маленький домик под высокими смолистыми соснами.
Полузаросший пруд просвечивал между красноватыми стволами. Не нравилась Гале его неподвижность! Озеро Щор всегда было полно движения, вода бежала быстрыми струйками, и маленькие волны в ветреные дни еле заметно набегали на камни; а здесь заросшая ряской вода только отражала бегущие облака.
Зато над прудом проносились стрекозы, блестя лазурью прозрачных крыльев, летали и исчезали, опускаясь совсем близко над водой.
Да ещё утешал фонтан соседней большой дачи. Он неустанно журчал, и неустанно бежала вверх прозрачная струя, изгибалась, мягко ломаясь, и падала вниз, расходясь в воде кругами и пеной.
В жаркие дни они с Марсиком слушали его неумолчное журчание, расположившись на коврике под деревом. Но и ели, и сосны, и белый песок – как не похожи были эти места на влажные просторы Белых Стругов!
Здесь были цветы только на клумбах. Над ними носились лёгкие бабочки, за которыми Галя наблюдала часами, лёжа в гамаке.
– Ты что же это, Галюша, гоголь-моголь забыла? – кричит с крыльца бабушка в жаркий июльский день. – Будет на бабочек глядеть! Что в них интересного!
– Они, бабушка, летают не прямо, а то вверх, то вниз, то вверх, то вниз…
– Это тебе только так кажется, Галюша. И очень просто – зря летают!
– Нет, бабушка, не кажется: они то направо, то налево летают. Может быть, у них есть какая-нибудь своя музыка?
– И-и, милая, какая там музыка! Иди-ка скорее гоголь-моголь есть.
Галя бежит на балкончик, прямо к столу.
– Сколько сегодня, – спрашивает бабушка: – четыре или пять? Не ошиблась ли я?
– Сегодня, бабушка, четыре. Я вспомнила.
– Нет, матушка, четыре-то было вчера! Ты меня не обманешь, лечение – вещь серьёзная! По десятку в день целую неделю буду взбивать, и принимай, матушка, как лекарство. Тут уж тебе, Галюша, ничто не поможет.
Лёвик, сын дяди Бори, живший тоже у бабушки, был совсем иного мнения. Он считал, что помочь в этом деле совсем нетрудно. И, когда бабушка уходила с крылечка, он с грустью смотрел на гоголь-моголь и жалостно говорил:
– Галюша, а Галюша, а меня угостишь?
И Галя угощала с таким радушием, что к концу лета оказалось: Лёвяк прибавил в весе на два килограмма, а Галя… да, неважно: всего на четыреста граммов.
Так почти не поправившись, Галя вернулась к школьным занятиям.
А занятия менялись быстрее, чем Галя, и становились всё интереснее и труднее.
Новые уроки и новые спектакли шли на смену старым, и месяцы неслышно слагались в год. Они были полны радостей и волнений. И чем дальше шло время, тем сильней были волнения и глубже радость.
ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ
Вечером Галя сидела за алгеброй, которая «никак не хотела решаться», когда Таня стремительно влетела в комнату и, подбежав сзади к Гале, закрыла ей глаза своими руками.
– Ой! – смогла только крикнуть Галя.
Больше она ничего не успела произнести, потому что Таня обрушилась на неё сразу, как морской шквал:
– Во-первых, угадай, кто я! (Руки Тани всё продолжали закрывать Галины глаза.) Во-вторых, угадай, что я тебе скажу во-первых, и, в-третьих, угадай, что я тебе скажу во-вторых. Ну! Даю одну минуту!
Жизель (балет «Жизель», музыка А. Адана)
– Во-первых, это ты, а во-вторых и в-третьих – мне нужно решать задачи: ничего не понимаю!
– Господи, вот вздор какой! Стараться понять алгебру, когда это всё равно невозможно! Всё равно Дергача никто не понимает! Уж он верещит, верещит около доски и сколько слов в минуту выговаривает – не сосчитать. Больше, чем я, честное слово! И весь дёргается, и борода чёрная, усы тоже чёрные… Нет, совершенно невозможно понять! Я Дергача боюсь.
– Да я не его, а учебник не понимаю!
– Оттого и не понимаешь, что учитель Дергач. Но это неважно, угадывай – и всё.
– Нет уж, Танюша, ты лучше мне так расскажи.
– А тебе интересно?
– Ой, даже страшно!
– Ну вот: во-первых, как тебе нравится наш мыльный мус? Не правда ли, страшно вкусно?
Галя посмотрела на Таню: может быть, у неё жар, температура высокая?
– Нет, ты скажи, – не унималась Таня: – нравится тебе мус из мыльных стружек?
Да что ты спрашиваешь? Ведь его даже нюхать противно! Мы же его не едим.
– Ну хорошо! А сухая вобла? Мы её едим, после того как побьём о стенку. Чудная вещь, правда?
Изумляясь всё больше, Галя честно ответила:
– Вобла?… Она, видишь ли, конечно, очень жёсткая, но всё-таки…
– И всё-таки и не всё-таки она дрянь, вот и всё! А маленькие непропечённые кусочки хлеба, а кипяток после спектакля! Нравится тебе? Ты скажи: нравится?
– Теперь уж, может быть, недолго осталось потерпеть! – говорит Галя со вздохом.
– Терпеть больше не надо! Вобла кончилась, и мыльный мус кончился, и кипяток кончился навеки! Вместо воблы будет теперь мясо из баночки, вместо супа – какао, а вместо мыльного муса – настоящий, из баночки, шоколадный кисель!
Таня бешено завертелась, соединяя в этом кружении решительно всё, что только могли проделать её лёгкие ноги.
– Танечка, знаешь, когда у меня тоже был сильный жар…
– О, господи! – закричала Таня. – Да никакого у меня жара! Это усиленное питание – вот это что!
– Усиленное питание? – переспрашивает Галя, всё ещё делая тщетные попытки удержать у себя в голове алгебраические знаки и степени. – Как же это?
– Ну, очень просто: все знают, что наше учение трудное, и прислали кое-чего нам и всем, кто учится. Поняла?
Таня визжит и бросается на Галю. И Галя тоже виз жит. И в эту минуту врывается бурей Туся Мюллер с радостным воплем и с развевающимися косичками. Но она успевает произнести только два слова:
– Ты знаешь…
В эту минуту дверь открывается снова, и величавая фигура Эммы Егоровны вырастает на пороге, как надгробный памятник. Эмма Егоровна очень строго смотрит на Галю и неожиданно спрашивает:
– Ты довольна?
– Да, Эмма Егоровна… – Галя поражена таким вниманием до испуга. – Ещё бы, Эмма Егоровна! Кисель прямо из баночки! И вместо мыла – усиленное питание!
– Что она говорит? – пожимая плечами, спрашивает Таню Эмма Егоровна.
– Эмма Егоровна, я ещё не успела ей сказать. Я только хотела… как его…
– Я говорю не про подарки школам, – величественно продолжает Эмма Егоровна: – я спрашиваю про концерт. Ты будешь танцевать в концерт для публики. Через два часа первый репетиций.
Галя смотрит на Эмму Егоровну и чувствует, что в голове её окончательно перепутались баночки с киселём, возводимые в третью степень, а Дергач и усиленное питание вместе с воблой и открытым концертом закрываются в скобки.
ВПЕРВЫЕ НА ПУБЛИКЕ
Концертный большой зал существовал при школе с незапамятных времён. Когда-то здесь был маленький придворный театр. Теперь четыре раза в месяц давались на его сцене открытые школьные концерты. Считалось честью быть назначенной на выступление. На них собиралось много публики – даже в годы гражданской войны. Концерты давали уже платные сборы, и на эти первые заработанные ученицами деньги делались костюмы для их выступлений.
Два часа до репетиции прожила Галя в тревоге. Но, когда она вбежала в репетиционную комнату и увидела маму, стоящую там у рояля, и узнала, что сама мама будет ставить ей, Гале, первый концертный номер, – её охватила вместе со страхом и великая радость.
Весть о том, что ученица младшего класса будет танцевать сольный номер в концерте, к которому с волнением готовились даже выпускники, молнией пробежала по всем этажам школы и обожгла не одно завистливое сердце. Правда, будет танцевать и Вечеслова американский танец, но она танцует трио с двумя кавалерами, а эта Уланова – совершенно одна!
Об этом невероятном событии шептались в коридорах, в столовой, даже под кранами с ледяной водой.
– Конечно, мила эта маленькая Уланова, – говорили старшие, – но этого ещё недостаточно!
– Чисто работает, вот и всё.
– Наша-то Галя сольный номер получила! – говорили младшие. – Неужели она лучше всех нас? – и пожимали недовольно плечиками.
Но звонкий голос Тани заглушал недовольные голоса, и её всегда весёлое, оживлённое лицо покрывалось краской негодования.
– И пожалуйста, пожалуйста, – кричала она, стоя в центре небольшой группы, болтавшей на площадке полутёмной лестницы, – нечего тут шушукаться! Конечно, Галя у нас лучше всех на пуантах делает упражнения!
– Подумаешь, на пуантах! А на середине она только недавно начала!
– Ну и что же, что недавно! – не уступает Таня. – А ей уже трудные упражнения дают!
– Подумаешь!.. Это и мы делаем!
– Делаете, да хуже, чем она! – И Таня, чувствуя, что победила, быстро скатывается с лестницы прямо по перилам.
Это была «Полька» Рахманинова – первое выступление на публике, – не случайно выбранная именно для Гали Улановой. Точно не касаясь земли, на пуантах нужно было провести весь танец от начала до конца.
– У-у, полька!.. – разочарованно сказала рыженькая Эльза. – Это совсем не трудно! Польку мы все станцуем как угодно.
– Но это же совсем не такая полька! – вступается Туся, знающая всё. – Это музыка Рахманинова, а не такая полька, которую танцуют. У неё только счёт на два, вот и всё. Правда, Таня? Раз, два… и раз, два…
Ну конечно, правда!
– Хорошо, послушаем и посмотрим, – сказала Эльза.
– Пожалуйста, пожалуйста, слушайте и смотрите все! – ответили Таня и Туся с такой гордостью, точно это не Рахманинов, а они написали «Польку» и они же будут её исполнять.
Когда Галя заглянула в щёлку занавеса, ей показалось, что зрители – их было много – сидят почти на сцене. Страшно танцевать, когда они будут так близко!
В театре перед сценой зияла чёрная пропасть, в которой ничего нельзя было разглядеть. А здесь каждый человек, казалось, прикасался к ней взглядом. И от этого делалось страшно. И, когда она стояла, ожидая своего выхода за маленькой кулисой, сердце её билось так сильно, что его хотелось зажать рукой.
Но зрители этого не видели. Они видели, как в белой прозрачной юбочке выбежала на сцену, едва касаясь пола, будто вызванная весёлыми звуками, лёгкая фигурка. Видели взволнованное, чуть-чуть улыбающееся лицо девочки, похожей и на белокурого голубоглазого эльфа и на белую куколку. Её движения казались неотделимыми от музыки, казались порождёнными ею. Никто не узнал, с каким волнением мужественно боролось её сердце, полное безумного, непонятного никому из зрителей страха: только бы не сорваться с пуантов!
Но этого не случилось: «Полька» Рахманинова прошла лучшим номером концерта.
А скоро вся школа праздновала конец голодовки. Кончалось самое тяжёлое время, начала уже налаживаться новая жизнь и новое хозяйство в стране, где всё ещё бурлило, как в кипящем котле.
ШКОЛЬНЫЕ ДНИ И ШКОЛЬНЫЕ ДЕЛА
После обеда, если не было неожиданного вызова на репетицию, можно было заняться чем-нибудь интересным.
– Сегодня репетиции не будет, – объявила Туся Мюллер, вставая из-за стола.
– Значит, свободны! – Таня весело поглядела на Тусю и Галю. – Пошли играть?
– И я с вами!.. И я! И я! – сказали Катя и рыженькая Эльза.
– Так вы же не знаете нашей игры! Мы будем угадывать!
– Ну ладно, мы попробуем, сумеют ли они.
Так решив спор, Галя бежит впереди всех по длинному коридору, по холодной лестнице, через тёмную площадку – в маленькую комнату, где хранились костюмы для школьных выступлений. Ключом от неё заведовала старушка Митревна, а так как у Митревны был внучек, только что принятый в Театральную школу, она относилась снисходительно к её воспитанницам и иногда пускала девочек в свои владения.
– Митревна, милая, пусти нас! – ещё издали кричит ей Таня.
– На один часок! – подхватывает Галя.
Митревна ворчит, но достаёт ключи и отпирает комнату.
Притягательная сила гардеробной заключалась в том, что помещалась она над кухней и оттого в ней было тепло. Кроме того, там стояли два больших чудных сундука, на которые можно было забираться с ногами. И, наконец, сюда не заглядывала Эмма Егоровна.
Когда все разместились на сундуках, Таня скомандовала:
– Ну, давайте послушаем новеньких. Игра в угадывание.
– Сегодня про кого, Танюша? – спрашивает Туся, раскладывая на бумажках угощение: маленькие кучки чёрных сухарей.
– Сегодня про Дергача. Ну, Эльза, начинай: угадывай про Дергача.
– Что угадывать-то?
Новенькие беспокойно переглядываются.
– Про Дергача: какая у него квартира и что в ней стоит…
– И какой суп он любит…
– И кто с ним вместе живёт, – перебивают другие голоса.
– Но откуда же я знаю? – Эльза растерянно смотрит на своих экзаменаторов.
– А ты угадывай! – говорит Галя.
– Да как же я могу угадывать, раз я не знаю про него ничего? – Положительный ум Эльзы не допускает фантазии.
– Но зачем же ты стала бы угадывать, если бы ты знала?
Логика Гали поражает Эльзу, и она умолкает.
– Ну, пусть они слушают, я начинаю.
Таня уселась поудобнее, положила в рот сухарь и сказала:
– У него старая-престарая тётка, глубокая старуха, ей сорок лет, и она глухая.
– Верно! – решительно подтвердила Галя. – Она говорит ещё быстрее, чем он, и ещё непонятнее. И, когда они разговаривают друг с другом, они совсем… ну совсем ничего не понимают, что говорят. Поговорят-поговорят и рассердятся друг на друга – ужас до чего! – и разойдутся.
– Подожди, Галя, дай мне теперь поугадывать. Я только сухарь догрызу.
Таня быстро проглатывает сухарь и продолжает:
– В комнате у него пыль – просто ужас! А обои… обои коричневые, все в пятнах, и на стене ковёр, старый-престарый, и дома Дергач всегда спит.
– Ничего подобного, это тётка спит! А он топит печку.
– Никакую не печку, задачи дома решает. Сам придумывает и сам решает.
– Он дома очень сердитый и всё время дёргается. – говорит Галя. – И ходит он дома в ермолке.
– Почему в ермолке? – в глубоком изумлении спрашивает молчаливая Катя Васильева.
– Как «почему»? Ну конечно, тётка ему велит, потому что холодно ему без ермолки!
Галя поражается недогадливости Кати и хочет продолжать, но Митревна открывает дверь и торопливо говорит:
– Немка зовёт! Тикайте скорее, покуда не нашла!
– Значит, репетиция…
– В следующий раз про Павла Петровича угадывать! – успевает крикнуть Таня, и пять девочек мчатся обратной дорогой: по площадке, по лестнице и длинному коридору, чтобы через несколько минут предстать перед старичком балетмейстером, про которого ещё ничего не успели угадать…
