Текст книги "История одной девочки"

Автор книги: Магдалина Сизова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

БЕЛЫЕ СТРУГИ

У самого берега озера по жёлтому мягкому песку озабоченно снуют босоногие мальчуганы. Один из них стоит по щиколотку в воде и пристально наблюдает за стремительными движениями маленьких рыбок синюшек, скользящих у самых его ног. Он погружает в воду обе руки, и рыбки вихрем разлетаются в разные стороны. Мальчик смеётся и оборачивается назад, к берегу, где слабым огоньком горит маленький костёр.

– Эй, эй! – кричит мальчик. – Чья очередь идти за сучьями? Я больше не пойду!

– Илюшина – он ещё не ходил! – кричат с берега.

Илюша, рыженький мальчик, старательно раздувавший костёр, поднимается с колен в явной нерешительности.

– Ну, что же ты? Иди, а то потухнет! – кричат торопливые голоса.

Но Илюша стоит на прежнем месте и поглядывает на крутой обрыв, за которым начинается старый бор.

– А я боюсь, – выговаривает он наконец, и слова его в ту же минуту заглушаются смехом и криком.

Но Илюша не двигается. Худенький голубоглазый мальчик, наблюдавший за синюшками, быстро подбегает к костру и останавливается перед Илюшей.

– Значит, ты ненастоящий индеец! – говорит он, глядя в сконфуженное Илюшино лицо.

– Да-а, «ненастоящий»! А там небось темно…

Насмешливые голоса не дают ему кончить:

– Эх ты, лесу боишься! Ну ладно, я провожу тебя. У меня лук и стрелы… Он ещё никогда в лесу не был, – говорит примирительным тоном голубоглазый мальчик и, поправив самодельный лук, висящий за спиной, быстро начинает взбираться по обрыву.

– Галю-у! – раздаётся откуда-то голос. – Галенька, иди скорее, бабушка приехала!

Мальчик с луком за спиной весело сбегает вниз, кричит на ходу: «Я сейчас вернусь!» – и исчезает, бережно собрав деревянные лодочки и картонные корабли.

Бабушка была полненькая и седенькая. На затылке её вились колечки совсем белых волос. Она была такая тёплая и уютная, что около неё было тепло даже зимой.

– Галенька, – говорит бабушка, обнимая светлую голову и целуя голубые глаза, – что же это ты, матушка, совсем мальчиком заделалась! Ждала, ждала я внучку, а вышел у меня внук!

– Вот уж истинная правда! – вторит сокрушённо няня. – И игры-то всё как у мальчишек: луки, да стрелы, да костры разводить. Нет того, чтобы с куколкой посидеть, как другие девочки!

– Бабушка, а я не буду девочкой, – заявляет Галя, усаживаясь к бабушке на колени и дотрагиваясь до серебряных колечек на бабушкином затылке.

– Во-от что! – смеётся бабушка. – Так кем же ты будешь-то у нас?

– Моряком, – убеждённо отвечает Галя.

– «Моряком, моряком»! – ворчит няня. – Вот и недаром, знать, папина-то дочка: ему бы всё по воде плавать.

– Я и мамина дочка! – быстро возражает Галя.

– А всё-таки на папу больше похожа, – говорит няня, поглаживая стриженую Галину голову и заботливо смахивая пыль с её штанишек. – Волосики у тебя, гляди, светленькие, и глаза светленькие, и носик папин, а мама у нас тёмного волосу, – поясняет няня и идёт готовить чай.

А Галя осторожно достаёт ножницы из маминой рабочей коробки.

– Ах ты, моряк! – качает бабушка головой. – Вижу, вижу, к чему ты подбираешься! Ну, срежь одно колечко, а больше не надо, не то совсем без волос меня оставишь.

– Я одно, бабушка, самое маленькое! Только одно возьму!

Галя осторожно срезает прядь бабушкиных волос, завившуюся в мягкое колечко, и убирает её в коробочку; потом она собирает свои кораблики и лодки и приносит их бабушке.

– Я буду моряком, – повторяет Галя твёрдо, – и всю жизнь буду плавать по всем морям. И тебя с собой возьму!

– Вот хорошо! Только ты уж меня-то на берегу оставь! – смеётся бабушка весело. – Я не люблю путешествий.

НЕ СОШЛИСЬ ХАРАКТЕРАМИ

На другое утро, когда Галя кончала одеваться и, осматривая себя в зеркало, спрашивала у няни, нет ли пятен на её курточке, бабушка просунула голову в дверь с балкона и весело позвала:

– Галенька, поди-ка сюда скорее!

В голосе бабушки было что-то такое лукавое и заманчивое, точно она припрятала для Гали шоколад.

Галя быстро застегнула последние пуговки, отбежала от зеркала и одним прыжком перенеслась из комнаты на балкон.

Она подбежала к бабушке и, обняв её за шею обеими руками, вопросительно заглянула ей в глаза.

Нет, руки у бабушки были пусты. На столе, кроме обычного раннего завтрака, тоже не было ничего особенного.

– Галенька, – с ласковой укоризной говорит бабушка, – да неужели ты не видишь?

Тогда Галя повернула голову и у перил балкона, на лесенке, увидала незнакомое ей существо. Это была девочка в белом платьице, с двумя торчащими в разные стороны косичками, аккуратно перевязанными ленточками. И с лица этого существа смотрели на Галю испуганные большие синевато-серые глаза.

– Вот тебе, внучка, новая подруга. Зовут её Таней. Подите побегайте по саду, только к озеру не ходите: Таню туда не пускают.

Девочки сошли со ступенек террасы, искоса разглядывая друг друга.

Галя, подпрыгивая на одной ноге, направилась к садовой скамейке, стоявшей в тени под большой берёзой.

Девочка, по имени Таня, посмотрев на Галю, стала тоже подпрыгивать и догонять Галю. Но это ей всё же не удалось: Галя первая допрыгала до скамейки и уселась на неё верхом. Девочка скромно села рядом, аккуратно расправив белое накрахмаленное платьице.

Обе помолчали немного. Потом Галя спросила:

– Тебя Таней зовут?

– А тебя Галей? – вместо ответа спросила девочка.

Галя молча утвердительно кивнула головой и тихонько свистнула, как это делал Васятка, сын хозяина.

– Ты не мальчик? – спросила Таня, с сомнением поглядывая на свою новую подругу.

– Нет, но я хочу быть мальчиком, – сказала Галя и встала со скамьи. – Ты во что любишь играть?

– Я? – переспросила нерешительно Таня, всё ещё продолжая рассматривать девочку с нежным лицом, в курточке и штанишках. – Я люблю… во всякие игры: ну, там в каравайчики, и… в салочки, и в шалашики для кукол…

– В каравайчики? В шалашики для кукол? – переспросила Галя, чувствуя, как между ней и существом с косичками разверзлась глубокая пропасть. – А в индейцев?

– В каких? – замирающим голосом отозвалась Таня.

– Ну, в настоящих индейцев, с луками и стрелами. В краснокожих. У которых на голове перья.

Таня молча отрицательно покачала головой.

– Ну, давай тогда в салочки! – вздохнув, говорит Галя.

Но через несколько мгновений, вместо того чтобы догонять и ловить Таню, она вдруг перепрыгнула через низенький заборчик дачного сада и побежала стрелой с пригорка вниз, туда, где широко раскинулось озеро и куда не пускали Таню.

А существо с косичками ещё несколько минут стояло у заборчика, глядя вслед будущему мальчику. Потом, поняв, что он скоро не вернётся, медленно поплелось к своей даче, где объявило родителям (артистам Мариинского театра), что Галя с соседней дачи убежала от неё к индейцам.

Так оборвалось это неудачное знакомство.

ОЗЕРО ЩОР

Воды озера, то полные движения под ветром, то недвижно прозрачные, то посылающие на прибрежный песок маленькие волны, которые непрерывно бегут и исчезают и опять возвращаются, – что может быть лучшего на свете!

Папа сказал Гале, что далеко от Белых Стругов есть синее море – тёплое море, где большие волны то с грохотом разбиваются о прибрежные скалы, то бегут назад, увлекая за собой мелкие камешки, чтобы через минуту принести их снова на берег.

И ещё папа сказал, что есть океан. Он ещё больше, и у него совсем нет берегов. Громадные волны, больше холма, на котором стоит их дача, поднимают на своих гребнях пароходы с дом величиной.

Но моряки, плавающие на этих пароходах, совсем не боятся волн. Не будет бояться и Галя, когда вырастет и станет моряком. А пока она храбро бежит в воду, купаясь с мамой в жаркий июньский день.

Вода в озере такая тёплая, что в ней хочется сидеть целый день. Мама уже давно плавает, выйдя из купальни в озеро, а Галя шлёпает босыми ногами по воде и тащит за собой на верёвочке любимый корабль, с которым никогда не расстаётся. Вода около купальни и между мостками совсем прозрачная: под ней виден каждый маленький камешек, наполовину запрятанный в песок, и кажется, что дно можно достать рукой.

И Галя весело бежит всё дальше и дальше от берега. Тёплые струйки ласкают ей ноги… Галя не замечает, что вода закрыла её трусики и поднялась до пояса.

И вдруг мягкий песок внезапно ушёл куда-то из-под ног… Дно исчезло!.. Вместо него была внизу пустота, и Галины лёгкие ноги, поболтавшись беспомощно в этой пустоте, вдруг стали тяжёлыми и неудержимо потянули её вниз.

Галя закричала: «Мама!» – и погрузилась с головой в прозрачную воду. Она успела увидеть большую краснокрылую птицу… красные крылья её в одно мгновение взметнулись над водой. Галя уже не помнила в эту минуту, что у мамы был красный халат, и не понимала, что крылья были мамины руки, метнувшиеся в воду за ней, за Галей.

Она поняла только спустя несколько мгновений, что всё страшное кончилось, что она на руках у мамы и мама несёт её домой, а тёплые капли на Галином лице – уже не вода, а мамины слёзы; и, когда Галя своей рукой захотела стереть их, мама сказала: «Ничего, ничего, девочка, это я от радости».

– Ну, уж теперь, Галенька, будешь помнить, как по воде бегать! Небось боле не побежишь! Озеро-то – вон оно какое! В нём, гляди, и ключи холодные и невесть что на дне-то… Теперь в куклы играй…

Так говорила вечером няня, развёртывая Галю из пледа, в котором с перепугу продержали её весь жаркий июньский день.

Но няня ошиблась: Галя не разлюбила озера.

Она не бегала больше по берегу одна, она не пускала по воде караваны картонных шлюпок, но озеро обернулось к ней по-новому, наполнив новым очарованием её дни – нет, не только дни, даже ночи. Потому что совсем недавно, в тёплую звёздную ночь, папа взял её с собой на рыбную ловлю.

Вечером они уплыли с папой в большой лодке. Гале позволили держать сеть для рыбы, а когда сопровождавший их Васятка развёл на берегу костёр, Галя сидела в лодке и смотрела на яркое пламя, дрожавшее в тёмной воде.

Папа укутал её одеялом от ночной свежести. Но воздух был совсем тёплый. Звёзды переливались у самого края лодки: это их отражала вода.

И вода еле заметно шевелила лодку, оттягивая её от берега. Гале казалось, что берег отходит от них всё дальше, а лодка плывёт в синее тёплое море; и вот из моря они с папой плывут в океан, у которого нет берегов; волны шумят вокруг них… Океан, наверное, тоже тёплый, потому что Гале очень тепло, и она плывёт всё дальше – до тех пор, пока её не будит голос папы, который говорит над самым её ухом:

– Эй, рыболов, просыпайся уху есть! Вот Васятка тебе говорит, что всё готово.

Гале не хочется ухи; но пламя костра, фигура Васятки, снимающего котелок с огня, и поставленная прямо на мох тарелка с хлебом и пряниками вдруг показались до того заманчивыми, небывалыми, что ещё не успев окончательно проснуться, она выпрыгивает из лодки и бежит к костру, чтобы там, хлебнув прямо из котелка большую ложку ухи и закусив пряником, свернуться на коврике под тёплым одеялом, взглянуть ещё раз на звёзды, отражённые в тёмной воде, и заснуть окончательно – до зари.

На заре её разбудил предрассветный холодок. Папа уже стоял около лодки, с довольным видом поглядывая на корзинку, полную живой, ещё трепещущей рыбы.

– Галек, посмотри-ка сюда! – крикнул весело папа.

Галя в одну минуту вскочила с коврика, на котором лежала, и, подбежав к лодке, с восторгом и жалостью смотрела на корзинку, стоявшую на корме: с восторгом – потому, что рыбы сверкали, как серебро; с жалостью – потому, что кончилась их привольная жизнь в глубокой прохладной воде озера…

Скоро они с папой плыли обратно по розовой воде и над ними алело высокое небо, а розовые капли падали с вёсел в глубокое озеро. Светлые струйки бежали вместе с лодкой и что-то нашёптывали Гале.

ИВАНОВЫ ОГНИ

Из сарая, до половины наполненного пахучим сеном, в широко раскрытую дверь видно огромное небо.

Галя сидит наверху, на сене, положив около себя свой лук и стрелы, а рыженький Илюша, сын старого профессора, их соседа по даче, стоя на гладком земляном полу, достругивает себе «чижик».

После душного, тяжёлого дня тучи закрыли край неба и медленно двигались по знойной синеве, подбираясь к солнцу. А солнце уже начинало склоняться к вечеру. И тучи, наплывая на него, загорались изнутри розовым золотом. Потом они тускнели и лиловели, сгущаясь в тяжёлые клубы.

Всё это было отлично видно из сарая.

Вот и скрылось солнце, окунулось совсем в тучи… Потемнело, посвежело вокруг… Ветер качнул тяжёлую дверь на петлях. Молния прорезала тучи, и раскатистый гром потряс сарайчик.

Рыженькая голова мальчика зарылась в сено.

Но Галя не испугалась. Её веселил гром, и бегущие быстро тучи, и дыхание грозового ветра.

Гром затихает. Илюша поднимает голову и шёпотом говорит:

– А Васятка сказал, что это Илья-пророк!..

– Где Илья-пророк? – шёпотом спрашивает Галя, наклоняясь к нему.

– А в тучах! В колеснице огненной сидит Илья-пророк.

Галя не шевелясь смотрела в тёмные тучи, и, когда опять загрохотал в небе гром и блеснул огонь молнии, ей показалось, что она видит огненную колесницу и коней, дыхание которых превращалось в клубы пара, и огромного пророка с молниями, как со стрелами, в руках.

В ту ночь ещё одно зрелище поразило Галю. Эта ночь была самая короткая в году – Иванова ночь. И Гале по этому случаю позволили лечь поздно, дождавшись «Ивановых огней».

Она ждала их с нетерпением, хотя ещё не знала, что это за огни и где они будут гореть.

И вот, когда в небе зажглись бледные весенние звёзды, запылали на земле яркие огни. На всех пригорках, на зелёной траве, ещё влажной после дождя, на опушке леса зажглись костры – костры Ивановой ночи. Папа повёл Галю на горку за дачей, откуда было видно далеко кругом.

Костры горели повсюду под тёмным звёздным небом, и мягкий ветер доносил оттуда, от этих весёлых огней, обрывки песен и звуки гармошек.

Галя не уходила с горки до тех пор, пока оранжево-красные огни не стали тускнеть и словно уходить в землю, а Галины глаза стали закрываться и голова клониться на колени к маме, около которой она сидела.

Тогда папа взял её на руки и понёс домой.

Ночной воздух был свеж после грозы. Обрызганные дождём цветы их маленького садика благоухали так сильно, что Галя открыла глаза и посмотрела на клумбу, мимо которой нёс её папа. Это табак, вечерний цветок, пахнет так сильно, так чудно!

Галя легко соскакивает с папиных рук и бежит к табаку.

Она осторожно обходит всю клумбу, наклоняет лицо к белеющим в сумерках душистым пятиугольникам, взбегает на ступеньки террасы… Но здесь ноги перестают её держать: она едва стоит, пока няня снимает с неё платье, и засыпает, прежде чем её успевают укрыть одеялом.

Она давно уже спит, а на зелёных пригорках всё ещё догорают последние костры и всё так же благоухает в садике белый табак.

Но вот они отцветают – все табаки и все левкои на клумбах. Даже астры вянут под осенним дождём. Озеро Щор отражает в свинцовой воде свинцовое небо. А по утрам на Галю уже надевают драповое пальто… Это надвигается осень. За осенью придёт зима.

Зачем зима?

С этим вопросом обращается Галя то к матери, то к няне. И никто ей ничего не отвечает. Скоро уедут они в город, и по стёклам забарабанит дождь со снегом, а с Невы подует ветер, заводя тонким голосом в трубе. И зачем зима приходит каждый год?

Даже яркие зимние дни, всё же очень любимые Галей, со сверкающим на солнце снегом, с санками и коньками, не могли изгнать из её памяти радостных дней в Белых Стругах.

Неподвижность зимы пугает её. Летом бегут неумолчные струйки воды, качаются под тёплым ветром зелёные вершины деревьев, летают бабочки и стрекозы, точно в такт никому не слышной музыке. Всё полно движения, которое радует и вызывает ответное желание – двигаться, бегать, летать.

Но недвижим покой зимы, и всё-таки неизвестно, зачем она наступает? И зачем проходит лето – ещё одно лето в Белых Стругах, зелёное лето, полное солнца и блеска воды?

Но оно кончилось. И Белые Струги уплыли. Им навстречу шли новые дни и новые годы жизни, учения и труда.

Прощайте, Белые Струги!

МАМИНЫ АЛЬБОМЫ

В эту осень Галю поздно перевезли в город.

Холодный туман наползал с реки, поднимавшейся вровень с гранитом, и среди дня часто бухали пушки. Тогда няня крестилась и со вздохом говорила:

– Господи, твоя воля, никак, наводнение реки?

И, подойдя к окошку, тревожно всматривалась в туман. Потом она задёргивала шторы. Сумрак густел, зажигались лампы, и туман не проникал сквозь плотные портьеры.

Няня накрывала на стол и усаживалась с Галей на большой диван в ожидании мамы. В эти часы Галя обычно занималась рассматриванием маминых альбомов. Всем известные мамины подруги и папины приятели, приходившие к ним в самом обыкновенном виде, пившие чай и рассказывавшие за столом всякие смешные истории, – там, в альбомах, красовались в удивительном виде. Все они, по понятиям няни и Гали, даже тётя Лидия Петровна, ходившая в длинном чёрном платье, – даже эта самая Лидия Петровна была снята совсем раздетой. Нельзя же было считать платьем какую-то юбочку, державшуюся неизвестно на чём!

– Лидия-то Петровна, Лидия Петровна! – покачивала няня головой над большой фотографией. – Что же это она, матушка, во всём в голом!

Но Галя с восхищением смотрела на снимки. У Лидии Петровны на голове были два перышка, скреплённые маленькой блестящей пряжкой. Но что всего замечательнее – Лидия Петровна стояла только на одной ноге, протянув другую как совсем ненужную куда-то вбок. А тётя Софья Михайловна, самая весёлая из всех маминых подруг, совсем ни на чём не стояла: она плавала в воздухе, как синюшка в озере Щор, и какой-то принц в узких штанишках с бубенчиками крепко схватил её поперёк тела, боясь, что она уплывёт. На Софье Михайловне была надета юбочка, очень пышная, украшенная маленькими букетиками, а на волосах был венок.

Но не только знакомые – сам папа и сама мама были тоже сняты в необыкновенном виде! У папы в руках была гитара, на которой он никогда не играл, на голове – большая шляпа, которой он никогда не носил; он был в коротенькой курточке с шишечками, а мама… В высоко поднятой руке держала она маленькие дощечки; в её тёмных волосах был огромный гребень, и белое кружево падало с головы на плечи, а розу, чудную розу, мама держала в зубах и, закинув голову, смеялась, глядя Гале прямо в глаза и выставив вперёд одну ногу. Галя теперь уже знала, что в этих костюмах, с гитарой и розой, танцуют папа и мама где-то в кино – до тех пор, пока не начнут там мелькать смешные картинки. Она уже понимала, что, если бы мама не танцевала, им было бы «не на что жить», и знала, что значит, когда «не на что жить»: это значит холодные комнаты и остывшие печки, покупка в лавочке хлеба на какую-то «книжку» и мама с насморком и кашлем, оттого что, когда «не на что жить», мама приходит домой с мокрыми ногами.

Но сейчас мамины ноги были сухими и обуты в блестящие лакированные туфельки на превысоких каблуках. Она весело спешила вместе с папой «на репетицию», откуда всегда приносила Гале что-нибудь сладкое. Несомненно, «репетиции» были приятным местом.

Галя знала, что и там, на «репетициях», мама тоже танцевала. И ещё танцевала на каких-то «занятиях». И потом этими занятиями была «занята в спектаклях».

«Ты сегодня занята в спектакле?» – спросит папа за обедом.

«Ну конечно!» – быстро ответит мама и, наскоро кончив обед, бежит в свою комнату, где впопыхах суёт в чемоданчик шёлковое трико, какие-то блестящие перышки и букетики шёлковых цветов, всё время напевая и постукивая в такт каблучками, на которых так легко двигались её неутомимые ноги.

Ноги мамы, как и Галины, по-видимому, никогда не уставали. Бывало, няня скажет во время обеда, когда мама спросит о чём-нибудь таком, что няня забыла подать (а это частенько случалось с няней):

«Да сидите вы спокойно, я сейчас принесу! Ноги-то небось за цельный день гудуть, с утра до ночи всё пляшете!..»

«Да что вы, Петровна! – весело ответит мама. – А тогда для чего же у меня ноги?»

И, прежде чем няня успевала повернуться, мама уже выпархивала в кухню и возвращалась обратно.

«Господи твоя воля! – скажет няня. – И не поспеешь за ними: чисто сороконожки, так и летают».

Галя – в удивлении.

И, посмеиваясь, заметит папа:

«Сороконожки, няня, не летают, а бегают очень быстро».

А Галя, убеждённая непоколебимо в том, что ноги существуют для того, чтобы прыгать и бегать, очень заинтересовалась сороконожками. Ведь это как удобно! Если две первые ноги устанут, остаются ещё две… и ещё две… и ещё… Но здесь Галя останавливается: она ещё незнакома с арифметикой.

Поздно вечером, когда няня уже уложила её в постель и закутала в одеяло, Галя спросила в раздумье:

«А если вдруг у неё две ноги устанут, то сколько ещё останется?»

«У кого?» – поворачивает няня к Гале свою голову, на которую, по обыкновению, наматывает на ночь платок.

«У сороконожки», – говорит Галя.

Но няня, по-видимому, тоже не была сильна в арифметике. Она только засмеялась добрым и долгим старческим смехом и, укрываясь своим тёплым одеялом из пёстрых лоскутков, охая, сказала:

«Царица небесная, матушка, и что это за ребёнок за такой! Чего ни услышит, всё запомнит дочиста!»