Текст книги "Выхожу на связь (Очерки о разведчиках)"

Автор книги: М. Фортус

Соавторы: В. Понизовский,Ю. Заюнчковский,В. Булычева,В. Миронов,В. Кудрявцев,В. Томин,И. Колос,В. Петров,О. Громов,С. Голяков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

«Меня начали бить по голове и лицу. Потом связали руки, натянули их на колени, продели палку, перевернули и начали бить палками. Ломавшиеся палки заменяли новыми, уставших гестаповцев сменяли другие. Потом стали бить резиновой плеткой с железным наконечником. Вытянули из комнаты за волосы так, что все волосы остались в руке тянувшего. Но сознание я не терял, я очень боялся потерять сознание. Вечером того же дня меня отвели в подвал и поставили у стены. Я думал, что расстреливают. Хотелось только, чтобы поскорее, чтобы скорее прекратились эти страшные мучения… После этого посадили в одиночную камеру смертников. Затем отвезли в Панкрац. Затем снова отвезли в гестапо. И снова допросы: где учился разведработе, куда летели, какие позывные, время работы, шифр, какой сигнал дан мне на случай, если гестапо заставит меня работать… В гестапо были подготовлены девять листов с вопросами. Каждый вопрос задают по нескольку раз. Если приходится выдумывать, человек очень легко запутывается. Каждый день водили меня на допрос и каждый день пытали. Но я знал, что мучаюсь за свободу, за родину, за народ. Помнил, что я не один, что за мной стоит героическая Красная Армия и армия Чехословакии. Эти мысли облегчали мои мучения. Я представлял себе, что миллионы людей думают о свободе, помнил героический поступок Зои Космодемьянской. Все это давало мне мужество, чтобы не бояться смерти. Много раз я желал, чтобы она скорее пришла, чтобы меня поскорее убили. Я решил не говорить в гестапо ничего. Лучше погибну, но не оскверню свою честь, свой народ, оправдаю доверие верховного командования…»

Точно такие же слова мог бы написать и Сулига. После утренних допросов, в перерыве, когда у пунктуальных палачей наступал час обеда, заключенных волокли из комнат пыток вниз, в просторный зал, и рассаживали вдоль стен. Зал, в котором в ожидании новых допросов томились несчастные, неизвестно кем и когда был иронически назван «кинотеатром»… Заключенные должны были здесь сидеть лицом к стене, выпрямившись, положив руки на колени. Сидеть, не шелохнувшись, час и два, а то и целый день. Невольное движение – и на голову обрушивается удар тяжелой дубинки: шесть гестаповцев возвышаются над узниками, восседая на высоких стульях, и зорко наблюдают за порядком. На стене объявление готическим шрифтом на немецком языке и на чешском: «Внимание! Если заключенные, находящиеся в этой комнате, попытаются без разрешения говорить, они будут наказаны трехдневной голодовкой и стоянием». Тем, кто наказан, гитлеровцы прикрепляли к колену металлический угольник специальной конструкции. Стоит немного согнуть в колене затекшую ногу – и угольник неумолимо зафиксирует это. И неумолимо последует новое истязание…

Да, «…„кинотеатр“ во дворце Печека – совсем не радостное воспоминание. Это преддверие застенка, откуда слышатся стоны и крики узников, и ты не знаешь, что ждет тебя там. Ты видишь, как туда уходят здоровые, сильные, бодрые люди и после двух-трехчасового допроса возвращаются искалеченными, полуживыми. Ты слышишь, как твердый голос откликается на вызов, а через некоторое время голос, надломленный страданием и болью, говорит о возвращении. Но бывает еще хуже: ты видишь и таких, которые уходят с прямым и ясным взглядом, а вернувшись, избегают смотреть тебе в глаза. Где-то там, наверху, в кабинете следователя, была, быть может, одна– единственная минута слабости, один момент колебания, внезапный страх за свое „я“ – и в результате сегодня или завтра сюда приведут новых людей, которые должны будут от начала до конца пройти через все эти ужасы, новых людей, которых былой товарищ выдал врагу…».

Это слова не Сулиги или Колара, а Юлиуса Фучика. Он был схвачен гестапо на три года раньше, в 1942 году, тоже в апреле, и прошел по всем ступеням Печкарни и Панкраца. Его камера № 267 находилась на этаж выше, почти над самой камерой Яна. Юлиус Фучик был казнен гитлеровцами в сентябре 1943 года. Но дух мужества и человеческого долга словно бы пропитал камни тюремных стен. За всю историю Сопротивления исключительно редки были здесь случаи трусости и предательства. Зато даже тюремщики запомнили и прониклись уважением к коммунистам, брошенным нацистами в этот ад…

Не случайно прозвали заключенные зал ожидания «кинотеатром». Желтая, в паутине трещин и налете пыли стена, на которую должен часами смотреть арестант, как на экран кинотеатра. Голый экран? Нет! «Все киностудии мира не накрутили столько фильмов, сколько их спроецировали на эту стену глаза подследственных, ожидавших нового допроса, новых мучений, смерти. Целые биографии и мельчайшие эпизоды, фильмы о матери, о жене, о детях, о разоренном очаге, о погибшей жизни, фильмы о мужественном товарище и о предательстве…о крепком рукопожатии, которое обязывает, фильмы, полные ужаса и решимости, ненависти и любви, сомнения и надежды…» Это тоже слова Фучика из его «Репортажа с петлей на шее».

Фильмы о собственной жизни долгими часами видели на этом желтом экране Сулига и Колар…

Думал ли Степан, что весь его долгий и трудный жизненный путь может закончиться вот так: гестаповским застенком, «кинотеатром» во дворце Печена? Да, думал. И готовился к этому. Он непрерывно воевал против фашизма с того тридцать восьмого испанского года – и каждый день этой войны был полон риска. Сотни раз уже подстерегала его смерть. Что ж, он немало сделал. Хотя жаль, что все оборвалось в самые последние дни войны. А так хочется жить!..

10

Камера – семь шагов от двери до окна, семь шагов от окна до двери. Окно – это только название. На самом деле шесть маленьких матовых стекол под потолком, семь прутьев. А дверь – тяжелая, прошитая железным листом, с двумя запорами и еще с цепью, с отверстием, в которое тюремщик просовывает миску с бурдой. Рядом с дверью параша. Один заключенный спит на откидной койке, другой – на полу.

Сулига – на полу. Отсюда, снизу, сводчатый потолок камеры кажется высоким, матовые стекла, за которыми воздух, – недосягаемыми.

Но если есть силы подняться с матраца и передвигаться, хотя бы цепляясь за стены, каждое утро нужно выходить на двадцатиминутную прогулку. Нужно и тюремщикам, чтобы теплилась в заключенном жизнь для дальнейших «острых допросов». Но особенно нужно самому заключенному, ведь это встреча с товарищами, чуть ли не единственная возможность обменяться немым приветствием, получить заряд бодрости на будущее, попытка восстановить цепь случившегося.

Тюремный двор – квадрат, огороженный серыми стенами в решетчатых окнах. С трех сторон – корпуса камер, прямо – здание суда. А справа в углу – башенка с часами. Иногда кажется, что стрелки их недвижимы, а иногда – что мчатся с бешеной скоростью. Особенно когда невольно подумаешь о том, как мало им осталось бежать для тебя. Нет, об этом – не сметь думать!

Тюремный двор – бетонные плиты по краю. Потом кольцо щебенки, будто здесь тренировочная дорожка для спринтеров. В центре двора газон. Летом на нем густо зазеленеет трава. Уже и сейчас, под апрельским солнцем, дружно пробиваются ее нежные стрелки. Можно украдкой сорвать травинку, положить на губы – и почувствовать сок жизни.

Гестаповцы стоят по четырем углам двора и на газоне, а заключенные гуськом бегают по кругу и по команде делают упражнения.

– Лос! Лос! Айн! Цвай! Драй!..

Если заключенный еле жив и есть разрешение от врача, он может неторопливо ходить по малому кругу, глубоко вдыхать свежий воздух и нежиться под солнцем.

В дальнем корпусе ухает гильотина «секирарни». Значит, снова заседает военный трибунал. В эти дни он заседает почти непрерывно. И каждый удар гильотины, от которого содрогается вся тюрьма, означает: казнен еще один боевой товарищ…

Узники Панкраца не имели права общаться друг с другом, кроме соседей по камере. Толсты и глухи тюремные стены. Но подобно тому, как где-нибудь в казахстанской степи молва опережает путника, так и в Панкраце вскоре каждый узник узнавал страшную историю тюрьмы, и особенно ее зловещего крыла «А», и болью отдавался в его сердце каждый удар «секирарни». До 1943 года осужденных на смерть гитлеровцы переводили в тюрьму в Дрезден и казнили там. Но все шире развертывалось движение Сопротивления – и все яростнее злобствовали в попытках сломить его фашистские суды. В Панкраце оборудовали крыло «А» – отделение смертников. В камеры этого отделения – номера с 32 по 35 и с 38 по 52 – переводились со всей тюрьмы осужденные на казнь. В первый раз тюрьма услышала удар семидесятипятикилограммового ножа гильотины 5 апреля 1943 года. С тех пор с садистской педантичностью гитлеровцы отрабатывали механизм уничтожения. После заседания трибунала осужденным на смерть разрешалась только одна прогулка в неделю, во вторник. Попарно, прикованными один к другому. За день перед казнью мужчин стригли наголо, женщинам зачесывали волосы вверх. Мужчин раздевали по пояс, на женщин надевали рубахи из бумаги. Ровно за двадцать четыре часа до казни каждого переводили в камеру– одиночку. Перед казнью связывали руки впереди и разрешали со связанными руками написать родным последние строки. Письма не отправляли. Затем обреченный снова представал перед трибуналом. Гестаповцы прокуроры Людвиг или Редер зачитывали приговор – и главный палач Алоис Вайсс вел свою жертву в соседнюю комнату, отделенную от трибунала лишь черной занавесью. Здесь пол и стоны были облицованы белым кафелем, под потолком двумя рядами светились матовые шары ламп. Под потолком же на стальном рельсе были укреплены крючья, как в магазине мясника, и с крючьев свисали петли. Это для тех, кто был осужден к смертной казни через повешение. А посреди белой комнаты громоздилось сооружение из дерева и металла, с ремнями и рычагами. Вайсс, его помощники Зауэр и Фиффа пристегивали ремнями жертву к ложу гильотины. Наблюдатель от гестапо засекал время. На всю процедуру полагалось пятнадцать секунд – ни одной больше. И если палачи мешкали, наблюдатель выражал неудовольствие. Впрочем, Алоис Вайсс очень редко нарушал лимит времени, он был профессионалом. Рычагом поднимал нож и педалью освобождал его для свободного падения. Потом он поднимал отрубленную голову и из-за занавеса показывал ее трибуналу. Шланги, работавшие непрерывно, смывали кровь с белого кафеля… Страшно писать об этом. Но без этого не было бы полной правды о фашизме!

По гулким ударам «секирарни» тюрьма вела счет казненных. Их было уже больше тысячи…

Степан Сулига ходит по малому кругу. По большому кругу один за другим бегают под окрики гестаповцев те, кто еще не испытал на себе весь ассортимент пыток. Степан может лишь с трудом передвигать ноги. Сегодня его не радует ни солнечное утро, ни зелень пробившейся травы. Когда его выводили во двор, в шеренге возвращавшихся с прогулки женщин он мельком увидел Веру Цырынову. Вряд ли из группы ее мужа арестована она одна. Значит, провалена и группа «Козак»… Кто арестован еще? Что с Юрием? И продолжают ли действовать группы «Дуб» и «Милада»?

– Прогулка окончена. По камерам! – обрывает мысли Сулиги окрик эсэсовца-тюремщика.

Колар не видел Веры. Но однажды во время очередного допроса в Печкарне за его спиной открылась дверь и он услышал, что в комнату кого-то втащили. Оглянулся. «Полковник Филипп!»

– Узнаете его, полковник?

– Нет.

Стереотипная фраза:

– Сейчас напомним.

Итак, в лапах гестапо и полковник Юлиус Филипп… Как жаль старика! Колар знает его вроде бы совсем недавно, но проникся к нему теплым сыновним чувством. Осанистый, седовласый, но уже с кровавыми следами первых допросов. Но чем может Ян облегчить его страдания? Он тоже сказал:

– Нет, не знаю его…

И снова посмотрел на Филиппа. Полковник встретил его взгляд, опустил веки и горестно покачал головой:

– Бедный, бедный мальчик…

Эти слова относились не к Колару. Ян понял: что-то непоправимое стряслось с юным радистом, который скрывался в доме полковника, с Тадеушем – Павлом Зуйкевичем.

11

В конце апреля 1945 года руководящий комиссар гестапо в Праге Леимер получил указание из Берлина: «Если наступающая Красная Армия воспрепятствует оттранспортированию арестованных, наиболее опасных ликвидировать в ходе особой акции „XVZ“».

По указанию Леимера акция «XVZ» распространялась на советских парашютистов. Кроме того, она касалась всех лиц, которые с этими парашютистами поддерживали связь и оказывали им помощь.

1 мая в черной книге Панкраца – журнале-списке заключенных – против фамилий Сулиги, Колара, всех членов семьи Глухи, Цырыновой Веры, Юлиуса Филиппа, его жены Власты, Франтишека Хлады, Яны Хладовой и Юрия были крупно, карандашом, выведены буквы шифра «XVZ». Этот шифр означал смертную казнь.

1 мая в Праге начались первые стихийные столкновения населения с оккупантами. На следующий день вспыхнули народные манифестации в окрестных городах. Затем поднялись жители деревень северо-восточнее Праги. К ним примкнули партизаны. Восстание охватило и Южную Чехию. В ночь на пятое мая выступили рабочие города Кладно. Несколькими часами позже – рабочие заводов «Шкода» в Пльзене.

5 мая на рассвете восстала Прага. Центры повстанцев: заводы «Шкода», «Аэро», «Вальтер»… Но только в самом городе находилось сорок тысяч вражеских солдат. Им на подмогу Шернер бросил эсэсовские дивизии.

Центральный Комитет Коммунистической партии Чехословакии обратился к народу с воззванием. В нем говорилось: «Железная дисциплина большевистской партии и воодушевление братской Красной Армии служат вам ярким примером».

В течение 6 мая восставшим удалось сдерживать гитлеровцев. Но фашисты повели наступление на Прагу с трех сторон: с севера, с юга и востока. Они начали неуклонно продвигаться к центру города. Силы повстанцев убывали с каждым часом. На город начала делать налеты авиация. Праге грозило уничтожение.

6 мая ударные группировки наших войск начали стремительное наступление на Прагу. Ломая ожесточенное сопротивление противника, советские дивизии продвигались вперед по двадцать – двадцать пять километров в сутки, а танкисты – по пятьдесят – шестьдесят километров. И это с непрерывными боями, по горам, сквозь леса.

В ночь на 9 мая танковые армии 1-го Украинского фронта совершили легендарный восьмидесятикилометровый марш и в 2 часа 30 минут утра достигли окраин чехословацкой столицы.

К десяти часам утра город уже был полностью очищен от гитлеровцев. А на следующий день советские армии замкнули кольцо вокруг основных сил группы армий «Центр». Лишь несколько дивизий группы армий «Австрия», располагавшиеся на флангах, не приняв боя, ушли на запад, чтобы сдаться американцам.

Так завершилась последняя наступательная операция Красной Армии в Великой Отечественной войне против фашистской Германии. В боях на территории Чехословакии советский народ потерял более ста тысяч отважных своих сынов. Об этом подвиге первый президент освобожденной Чехословацкой республики Клемент Готвальд сказал: «Самым главным и решающим условием, самым главным и решающим фактором явились вооруженные силы Советской Армии, союз и братская помощь Советского Союза…»

12

В одном из документов о группе «Лукашевич», составленном буквально в день вступления советских войск в Прагу, говорится:

«Материалов следствия и допроса членов провалившихся групп в канцеляриях гестапо не обнаружено. Есть основание предполагать, что все следственные материалы были уничтожены или вывезены гестаповцами. Аппарат гестапо, находившийся в Праге, убыл в направлении наступающих союзных американских войск. В канцелярии тюрьмы Панкрац был обнаружен журнал, в котором значилось, что все основные участники, в том числе Лукашевич, Колар, Юрий, Глухи и еще несколько человек, были приговорены к смертной казни. Были найдены две радиостанции – радистов Юрия и Тадеуша…»

Нет, не всем гестаповцам удалось бежать к американцам. Доктор юриспруденции, сотрудник пражского гестапо Алоис Хорнишер был арестован органами безопасности Чехословакии вскоре после освобождения столицы. Может быть, в протоколах его допросов – разгадка, почему была раскрыта группа «Лукашевич»?

В отношении ареста советских парашютистов в апреле 1945 года Хорнишер показал следующее:

«В феврале 1945 года службой подслушивания была установлена деятельность нелегального радиопередатчика, находившегося вблизи села Йелове. Дальнейшей пеленгацией было установлено, что передатчик находится в селе Неханице. За передатчиком непрерывно велось наблюдение. Село Неханице было окружено несколькими ротами СС. Пеленгаторы были применены вблизи направления передачи, которое показывало на дом Глухи. В квартире семьи Глухи были арестованы чужие лица, Сулига и Колар. Арестованные были подвергнуты допросу с целью добиться их признания, так как они все упорно отрицали. Были конфискованы передатчик и письменный материал, в особенности – шифрованные радиограммы…»

Пойманный тоже вскоре после освобождения Праги гестаповец Шнабел, принимавший участие в нападении на дом Глухи, а затем и в допросах, в своих показаниях добавил:

«Хорнишер проводил допросы арестованных очень „острым способом“. Степан Сулига был при допросах мучен раскаленными железными предметами, а в раны ему вливали едкие вещества. Зенон Чех – Юра был связан и бит, а затем его привязывали за руки к дереву и опять били до обморока. Так же и парашютист Колар, Глухи и другие арестованные были при допросах очень мучены…»

Однако, как свидетельствовали документы, никто из членов групп «Дуб» и «Козак», кроме перечисленных в книге Панкраца, арестован не был. Не попал в руки гестапо и ни один человек из группы «Милада», с руководителем которой, Любомиром, Степан Сулига поддерживал связь только лично, и никто другой, даже Ян Колар, о существовании «Милады» не знал.

Но ни черная книга Панкраца, ни допросы гестаповцев не давали ответа: что же стало с советскими парашютистами-разведчиками и их помощниками, была ли приведена в исполнение акция «XVZ»…

13

С документами о деятельности разведгруппы «Лукашевич» я познакомился весной 1965 года, накануне празднования 20-летия освобождения Чехословакии. Конечно же, продолжения истории нужно было искать на месте действия. Через несколько дней я уже был в Праге.

Работники министерства внутренних дел ЧССР охотно согласились помочь в поиске.

И вот звонок:

– Адрес Яна Колара: Прага – 5, Коширже, на Шмукыржце, дом 906/21.

– Довоенный адрес?

– Нет, сегодняшний. Колар ждет вас вечером в гости.

Жив бесстрашный радист!

Уютная квартира в доме на холме, на самой окраине Праги. По одну сторону холма – затянутый вечерней светящейся дымкой город, по другую – синие дали полей и рощ…

Вот ты какой, Колар! Время мало изменило его внешность. Радиста сразу можно узнать по старой фотографии. Лишь слегка поредели волосы, и прострочила их седина.

– Ну, рассказывайте, рассказывайте же, как все было дальше!

Ян не может одолеть волнения от нахлынувших воспоминаний. Бокал с вином дрожит в его пальцах.

– За ваше здоровье!

Он выпивает залпом, отставляет бокал в сторону:

– Да… Я уже знал, что без суда приговорен к смертной казни. Следователям так ничего и не раскрыл, и они уже перестали возить на допросы в Печкарню. Перевели меня в отделение «А», в камеру смертников. Ждал казни… И вдруг утром пятого мая услышал: в соседних камерах, по всей тюрьме поднялся шум, заключенные запели чехословацкий гимн. Услышал возгласы: «В Праге восстание!» Разбил стекло под потолком, увидел: полощется трехцветное знамя! – Радист перевел дыхание: – Но в тюрьме все еще дежурили эсэсовцы. Я ждал, что вот-вот откроются двери камеры и меня расстреляют. Но в коридорах голоса охраны стихли, а над Панкрацем стали кружить фашистские самолеты и сбрасывать на тюрьму бомбы. А мы, заключенные, – в каменных мешках, запертые в четырех стенах. – Он поднял повеселевшие глаза: – Но в пять часов вечера в Панкрац ворвались революционные гвардейцы. Они разбили запоры и освободили нас. Я был очень слаб. Но все жители Праги взялись за оружие. На баррикадах были лозунги: «Только через наши трупы!», «Свобода или смерть!» Я пошел на баррикады. Был ранен в голову. Попал в лазарет. Последние дни восстания были очень тяжелыми. Гитлеровцы с помощью артиллерии и бомбардировочной авиации прорвались к центру. Впереди своих танков они гнали чешских детей и женщин и сами стреляли в них… Но на рассвете 9 мая уже появились ваши танковые армии. О, какое это было счастье!

Колар продолжал рассказывать. После освобождения Праги он поспешил назад, в Панкрац. Как потом уже стало известно, буквально накануне восстания гестаповцы размонтировали «секирарню», ночью гильотину вывезли на Карлов мост и сбросили в Влтаву. А комнаты трибунала и казней заминировали: если вставить в дверь ключ – раздастся взрыв. Но пойманный в час освобождения тюрьмы помощник палача обервахмейстер Зауэр признался, что «секирарня» заминирована, и революционные гвардейцы проникли в нее через окна. Он же показал, в каком месте сбросили на дно Влтавы гильотину, и водолазы достали ее.

– Вскоре поймали и второго помощника палача – Роберта Фиффу. А вот главный палач Алоис Вайсс удрал. Переоделся в одежду заключенного… Знаем: сейчас он живет в Западной Германии. Богач. Ведь за каждого казненного он получал по пятьсот крон…

Колар после установления народной власти был награжден еще одним Чехословацким Боевым Крестом. У него медали: «За храбрость», «За заслуги», советские: «За освобождение Праги» и «За победу над Германией», Почетные грамоты президента республики за участие в революционных боях в Праге, Диплом почетного гражданина села Неханице, откуда он вел радиопередачи.

На следующий день после нашей встречи Колар, работающий геодезистом, отпросился со службы, и мы поехали по местам, с которыми была связана деятельность разведчиков.

В тринадцати километрах от Праги – бывший Протекторатский парк с дворцом, некогда принадлежавшим почему-то испанцу Сильваторе де Рокка. Ныне – любимое место загородных пикников пражан. Вдоль аллей стоят высоченные дубы, тисы, сосны и ели.

– Вот место, где мы приземлились с парашютами!

По дорожке навстречу нам катит на велосипеде мужчина в зеленом френче.

Мужчина притормаживает велосипед. Вглядывается в лицо Колара. И Ян буквально остолбенел:

– Постой, постой! Ира?

– Советский парашютист?

Они бросаются друг к другу, мнут друг друга в объятиях. Потом отступают на шаг. Садовник достает пачку сигарет:

– Закурите?

– Ты тогда точно так же предложил мне сигарету… А я держал руку с пистолетом в кармане.

– Я догадался. Но не боялся. Я сказал: «Я – чех!»

– Да, да! Я тебе дал шоколад и сказал: «Мы убежали из лагеря. Имеем кое-какие вещи… Нам нужно на Ясеницы…»

– Правильно. Я ответил: «Я покажу вам направление». A ты сказал: «Надо спрятать вещи». И спросил, как меня зовут.

– Да. Я записал твою фамилию. Подумал: если он предаст, его расстреляют, когда придут наши.

Они лихорадочно, перебивая друг друга, торопясь, будто кто-то мог их остановить, воскрешали события того утра. Я отошел в сторону, достал блокнот и старался со стенографической точностью записать их разговор.

– Когда вы прятали вещи, я сторожил на дороге.

– Да, да. Все было в плащ-палатках.

– Правильно, в зеленых. У меня еще сохранилась ваша лопатка. Когда я на следующий день пришел, она так и лежала на месте. Забыли.

– Ах, черт возьми… Это ж нарушение конспирации. Но мы торопились.

– А я боялся, что женщины проболтаются. Одна из них была служанкой у секретаря СА. Я ее боялся больше всего.

– Да, я почувствовал, что ты тоже нервничаешь. Я попросил: «Скажи женщинам, чтобы о нас не говорили».

– Они не проболтались. Но пришел еще один человек. Он мне сказал: «Не играй с огнем! Иди в контору, скажи!» А я ему: «Я буду плохим чехом, если скажу. Они бежали из лагеря». И выругал его. И еще был у нас главный садовник Франтишек Краус. Я ему сказал: «Если к вам придет один человек и будет говорить о незнакомых людях, не верьте ему». Он ответил: «Я не дам ему говорить». Наверно, он все понял.

– Ничего себе… Столько людей знали о нас!

– Я боялся. Но оказались все хорошие. Помнишь: я проводил вас на дорогу и сказал: «Можете спокойно идти, никого не встретите, только второго лесника, но он тоже хороший человек». А я посмотрю за вещами, чтобы никто не узнал.

– Да, да. Но я не сказал, когда мы вернемся за вещами, чтобы ты не подумал, какие это ценные вещи.

– Какое мое дело? Но это было ваше счастье, что вы прыгнули сюда, в парк. Вокруг было полно бошей.

– Мы расстались у перекрестка, под дубом.

– Правильно. И ты дал еще одну плитку шоколада. Я ее разломал на кусочки, чтобы дочка и сын не обратили внимания, что шоколад иностранный.

– Ах ты, черт! Вот же глупость! А я как-то не подумал…

– Жена все равно спросила: «Где ты взял шоколад?» Я сказал: «Были важные посетители, я прочитал им лекцию о растениях – и они мне дали». Она поверила.

– Ну и хитрец же ты!..

Они снова закурили, успокаиваясь. Рассказали друг другу о том, как живут сейчас. Ярослав Ира все так же работает садовником в парке. Уже дедушка. Обменялись адресами и договорились обязательно встретиться.

Мы уже далеко отъехали от парка, а Колар все сидел, погруженный в свои мысли, то хмурился, то улыбался, и в глазах его стояли слезы. Не легко возвращаться в прошлое…

Село Неханице. Бывший дом семьи Глухи. Мемориальная доска: «В этом доме отряд парашютистов 1-го Украинского фронта боролся против нацизма. 1945 год». Теперь в доме живет другая семья. Отель «Рене» у леса, где размещался на виду у советских разведчиков штаб гитлеровской дивизии…

Село Псари, бывший домик полковника Юлиуса Филиппа.

Колар показывает:

– Вот из этого окна пытался бежать Тадеуш… Но об этом вам лучше расскажет сам полковник.

– Он жив?

– Мы часто, по субботам, собираемся у него. – На обратном пути Колар задумчиво проговорил: – Сегодня 3 апреля? День удивительных совпадений: нас с Сулигой схватили как раз в этот день, двадцать лет назад…

В Праге мы спешим на квартиру полковника.

Юлиусу Филиппу уже почти восемьдесят лет. Белая голова. Дрожат руки. Но не теряет осанки кадрового офицера, хотя, конечно, не в мундире – в черном, толстой вязки, свитере. За стеклами очков – скорбные глаза. Еще до встречи я уже многое знал о нем. Юлиус Филипп – родом из высокопоставленной семьи, один из первых организаторов авиации Чехословакии, один из первых ее авиаконструкторов. Он сторонился политики. Но как только нацисты оккупировали страну, немедленно включился в подпольную работу. При гитлеровцах он отказался от службы в авиации. Его заставили работать инженером на заводе «Аэро». Здесь он познакомился с Йозефом Глухи. И вот однажды Глухи спросил, не согласится ли он предоставить свой дом под конспиративную квартиру для советских разведчиков. Полковник донимал, что за укрытие парашютистов его может ждать только одно – смертная казнь. Он согласился без минуты сомнений: «Я солдат. Я должен хоть так воевать против врага». Филипп и его жена Власта не только укрывали разведчиков, но создавали для них в своем доме обстановку непринужденности, гостеприимства и уюта. Полковник сам собирал для Сулиги и Колара важные сведения на заводе «Аэро»: о новых конструкциях немецких самолетов, о новых видах авиационного вооружения.

Филиппа тоже освободило из Панкраца революционное восстание. И хоть был он измучен и уже стар, вернулся в армию, работал в министерстве обороны, пока не ушел на пенсию.

– О дворце Печека лучше не вспоминать… И сейчас там в музее хранится палка, которую гестаповцы сломали, избивая мою жену. Жаль, не могу познакомить вас с Властой. Сейчас она в санатории, в горах. Вышли мы из тюрьмы, а дом разорен, разграблен… Люди дали – кто подушку, кто простыни, кто рубаху. Лучше не вспоминать о том проклятом времени… Но рассказать вам о юном Тадеуше – мой долг.

Тадеуш – Павел Зуйкевич скрывался на квартире полковника, ожидая переброски в Жамберк. Когда Юлиус Филипп узнал, что Сулига и Колар схвачены в доме Глухи, он спрятал радиста в лесу: дом полковника стоял как раз на самой опушке. Утром 7 апреля Павел пришел из леса поесть и обогреться. И в этот момент нагрянули эсэсовцы. Павел бросился в кухню, чтобы через окно уйти в лес. Но гитлеровцы окружили дом со всех сторон. Павел стал отстреливаться. Потом уже в его теле насчитали сорок восемь пулевых ран. Он ничего не успел сделать, юный разведчик. Он даже не успел передать ни одной радиограммы. Он пал смертью героя…

В тот же час на другой конспиративной квартире, у Франтишека Хлады в городе Збраслав, был схвачен и второй радист, Юрий – Зенон Чех.

– А как сложилась его судьба, товарищ полковник?

– Тоже освобожден Красной Армией. Стал бравым офицером Войска Польского. Несколько лет назад умер…

Звонок в дверь. На пороге – высокий, косая сажень в плечах мужчина.

– Знакомьтесь, – представляет полковник. – Иосиф Чижинский, бывший ассистент генерал-коменданта криминальной полиции Праги.

Отлично! Имя Чижинского не раз упоминалось в связи с работой группы Сулиги, но узнать о деятельности ассистента шефа полиции пока удалось очень немногое.

– Я участвовал в подпольной работе вместе с другим ассистентом, Франтишеком Челедой, моим давним и верным другом. Помню, улыбается Чижинский, – как Колар пришел на первую встречу со мной, как раз в кафе недалеко от криминальной полиции. Кафе «У медвежонка». В карманах – пистолет, гранаты. На всякий случай. Не доверял, наверное?

– Не доверял, – соглашается Колар. – Думал: «С чего бы это высокие чины полиции занимались революционной деятельностью?»

– А потом хоть понял?

– Понял.

– Наверно, после того, как сделали тебе удостоверение?

– Отличная была книжица. Вездеход. Вот только на Хорнишера не подействовала. Но ты не об этом рассказывай. О главном.

– Да, сначала сделали документы для советских разведчиков, потом стали собирать для них секретную информацию. Однажды от своих людей я получил сообщение о большом складе боеприпасов в Тыниште над Орлицей. Вместе с точной картой передал Колару. Потом узнал: советская авиация разбомбила склад. Приятно. Была у меня возможность по служебным делам бывать на всех вокзалах. Узнавал о переброске воинских частей. А Челеда регулярно носил корреспонденцию от шефа криминальной полиции для генерал-коменданта гитлеровской жандармерии. По дороге он знакомился с этой корреспонденцией, узнавал о секретных приказах нацистов.

Когда Колара арестовали и нашли у него удостоверение, сделанное нами, – продолжал Чижинский, – к нам в полицию нагрянули гестаповцы, начался переполох. Но установить, кто подделал удостоверение, гестапо так и не смогло. И все же мы с Челедой решили скрыться. Жили у знакомых, каждый день меняли квартиры. И так до самого восстания. Ну а потом, конечно же, на баррикады. Сразу после победы ко мне домой пришли Колар и Йозеф Глухи.