Текст книги "Тайна племени голубых гор"

Автор книги: Людмила Шапошникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Пока колонизаторы «спасали» при помощи картофеля племя, расхищение земель продолжалось. XX век уже не считался со священной землей. Участки, где стояли храмы родов Карш и Мельгарш, были забраны миссией, принадлежавшей англиканской церкви. Кроме этого род Карш в тридцатые и сороковые годы нашего столетия лишился следующих земель: 17,5 акра были взяты Лесным департаментом для постройки ведомственного бунгало, 15 акров – для иных нужд, 36,7 акра были отобраны правительством и переданы мистеру Данку в качестве частного владения, на постройку дома для кооперативного общества пошло 4 акра. У родов Тарард и Пан Лесной департамент изъял 264 акра. В результате к 1947 году у тода из 5575 акров, оставленных им Ост-Индской компанией в 1843 году, оказалось лишь 2795 акров. И это все, что сейчас имеют бывшие хозяева земли в стране Голубых гор.

С тех пор как тода увидели первого англичанина на своей земле, прошло более ста лет. Кончила свое существование грозная «миссис Ост-Индская компания», ушли из Нилгири и английские солдаты. На базаре в Утакаманде тода узнали, что англичане больше не вернутся и что Индия – независимая страна. Слово «независимость» было новым для тода, но они поняли его смысл. Старейшины говорили, что до прихода белых сахибов тода были хозяевами своей земли и хозяевами своей судьбы. Теперь, наверно, вновь вернулись те времена. Племя ждало перемен. И они наступили.

Везде создавались различные организации. Они представляли петиции и меморандумы правительству. Местные общины требовали восстановления попранных колонизаторами прав. На племенном совете тода долго обсуждали эти перемены. И наконец решили создать свою организацию. Она называлась «Прогрессивный союз тода Нилгири». Пеликен, один из трех грамотных тода, стал его президентом. Но ни Пеликен, ни племенной совет не знали, что такое традиция. Они не имели представления о консерватизме административных чиновников. Они наивно полагали, что достаточно подачи петиции в коллекторат, чтобы получить права на собственную землю. У тода по-прежнему не было денег, и они были должны ростовщикам. Пеликен узнал, что в городе создаются кредитные кооперативные общества, которые избавляют от власти ростовщиков. Старейшины родов собрались на совет. Выяснилось, что племя может дать тысячу рупий, для того чтобы общество начало действовать. Сумма, скажем, небольшая. Но каждая семья при усилии могла дать не более пяти-шести рупий. Это усилие было сделано, но напрасно. Местные власти отказались в 1953 году зарегистрировать общество. Пеликену объяснили, что тода не имеют прав на землю, а поэтому никто не уверен, что они смогут возвратить выданную им в кредит сумму. Так кончилась борьба с ростовщиками, и вновь встал извечный вопрос о земле.

В 1955 году под угрозой оказались земли тода в Венлок-Дауне. Когда-то 19 тысяч акров в Венлок-Дауне принадлежали племени. Теперь у него там только 1500 акров. После 1947 года часть земель была отдана под колонии бывших политических заключенных, часть оказалась занятой Отделом скотоводства и Лесным департаментом. Но тем не менее Венлок-Даун остается основным районом расселения тода. Там живет около половины племени. В Венлок-Дауне расположены старейшие храмы тода, места погребения, загоны для священных буйволиц. И вот власти отказались признать права тода на Венлок-Даун. В указе, изданном правительством Мадраса в 1955 году, говорилось о том, что только земли вне Венлок-Дауна (около 1390 акров) могут быть закреплены за тода. Остальную территорию предложили тода освободить и переехать в район, отведенный для этой цели. Венлок-Даун был последним прибежищем племени. Его земля, храмы и погребения напоминали о предках и прародителях. Тода предстояло покинуть эти места. В мандах появились чиновники. Они хозяйским оком окидывали пастбища и что-то отмечали в конторских книгах. Старейшины объясняли чиновникам, что племя не может покинуть эту землю. Но чиновники не слушали старейшин и продолжали заниматься своим делом. И тогда миролюбию тода пришел конец. Они припомнили все те унижения и все то бесправие, которым подвергались долгие годы, они кричали на чиновников, и в воздух поднялись тяжелые посохи пастухов. Администрация ретировалась. Теперь предпочитали не ездить в манды. Пеликен подал очередную петицию правительству. На нее не ответили.

Президент Прогрессивного союза тода Нилгири посылал петиции в 1957 году, в 1958-м, 1959-м, 1960-м… Их читали на годовых конференциях по благосостоянию племен. Но дело от этого не менялось. Угроза, нависшая над Венлок-Дауном, продолжает оставаться. По-прежнему Лесной департамент хозяйничает на пастбищах тода. Все меньше и меньше становятся стада буйволов…

Но кое-что все же изменилось в жизни племени. Вымирание ему уже не грозит. Однако нищета, по-прежнему, остается уделом тода. Столкновение первобытного племени с современным миром наживы и эксплуатации привело к роковым последствиям. Племя стало добычей торговцев, ростовщиков, чиновников. Внешняя эксплуатация, которой подвергаются тода, привела к нарушению естественных закономерностей в развитии племени. Была задержана имущественная дифференциация, обусловливающая разложение родового строя. Этим в значительной степени объясняется сохранение родового строя тода до наших дней почти в неприкосновенности. Их социальная организация была единственной, которая могла в какой-то степени защитить племя от хищников и эксплуататоров, пришедших из незнакомого мира. Но в условиях капиталистического развития всей страны сохранение родового строя порождает ряд противоречий в самом племени, налагает печать на его психологию, в ряде случаев делает тода беспомощными в их безнадежной борьбе с миром эксплуатации и наживы. Этот мир отнял богатства у племени и обрек его на нищету.

Когда-то огромные стада тучных буйволов паслись па пастбищах Нилгири. Англичанин Хог в 1829 году писал, что у тода десять тысяч буйволов. Теперь их у тода не более двух с половиной тысяч. Простые буйволы находятся в собственности отдельных семей, священными буйволицами владеет сообща род или манд. Раньше священные буйволицы снабжали тода всем необходимым. До сих пор масло, сбитое из молока этих буйволиц, и сыворотка распределяются жрецом поровну между членами рода или манда. Но священных буйволиц осталось совсем немного. В Муллиманде, например, их всего шесть, в Инкиттиманде – три, в Епаршкадрманде – три, в Кишманде – две, и так далее. Доход от них невелик. Нередко все продукты, получаемые от священных буйволиц, приходится сбывать на рынке в Утакаманде. Основной доход тода – от простых буйволов. Почти каждая семья имеет их. Стада времен дедов и прадедов насчитывали сотни голов. Мне называли цифры в 500 и 800. Ныне несколько десятков – очень хорошо. Чтобы получить представление о распределении буйволов в племени, я взяла на выбор несколько мандов. В Тхидкораиманде живут две семьи. Одной принадлежит 15 буйволов, другой – 35. Синикен из Паголкодеманда владеет 50 буйволами. Его семья состоит из семи человек. Талапатери из Талапатериманда принадлежит 40 буйволов. У него жена и пять человек детей. У Мелкада из того же манда 30 буйволов. В Муллиманде самый бедный (Поршвик) имеет 15 буйволов, а самый богатый (Кутнарз) —30. В Епаршкадрманде живут два брата, и у каждого из них по 20 буйволов. У братьев Парана и Кушана из Тхавуткориманда тоже по 20 буйволов. В Инкиттиманде братья Тиленеш и Пенбутути имеют 60 буйволов. Нерону из Кишманда принадлежат 20 буйволов. Список можно было бы продолжить, но в этом нет необходимости. Самым зажиточным в этом районе оказался Кероджь. Ему и его сыну принадлежат 100 буйволов. Однако понятие зажиточности в племени весьма относительное.

Распределение, как мы видим, более или менее равномерное. Ну а что значат 15–40 буйволов для семьи, где пять-семь человек? Если большинство буйволиц дают молоко, это четыре-пять рупий в день. Этих денег хватает не на многое. Рис, чамай и овощи. И то не каждый день. Весной, когда буйволицы дают мало молока, тода голодают. В мандах нечего есть. Женщины скатывают маленькие серые шарики, чамай наполовину с травой, и дают их детям. А у многих не бывает и этих шариков. И тогда «на помощь» приходят рыночные торговцы и ростовщики. Стоит только раз попросить, и ты всю жизнь будешь приносить в лавку торговца или ростовщика буйволиное молоко и деньги, если они у тебя окажутся. Установить, сколько тода должны, невозможно. О своих долгах они имеют весьма смутное представление. Кредиторы также тщательно охраняют профессиональную тайну. Одно можно сказать: каждый тода должен кому-то на утакамандском рынке. По традиции сын продолжает выплачивать долги умершего отца. Я не знаю ни одного тода, который смог бы расплатиться с долгами при жизни. Только смерть освобождает его от них. Произвол и бесправие, царящие при этом, с трудом поддаются описанию. Стоит только полчаса побыть на рынке в Ути, чтобы стать свидетелем того, как обманывают тода. А иногда можно и не ходить на рынок.

Я ехала в автобусе по Майсурской дороге. На одной из остановок в машину влез Наждоць, брат Пеликена. Он втащил за собой большой бидон с молоком.

– Алтышша, амма? (Как поживаешь?) – приветствовал он меня.

– Хорошо, – ответила я по-тамильски. – Ты куда собрался?

Наждоць объяснил, что едет в чайную лавку, которая стоит на перекрестке, в двух милях отсюда. Он продаст в лавке молоко и купит рис в Утакаманде.

Минут через двадцать автобус остановился у чайной лавки. Наждоць спрыгнул и зашагал с бидоном к лавочнику. Лавочник, молодой парень с прицеливающимся взглядом, поманил Наждоця пальцем. Что произошло в лавке, я не видела. Через несколько мгновений оттуда появился Наждоць с пустым бидоном и растерянно остановился у автобуса.

– Что-нибудь случилось? – поинтересовалась я.

– Он не дал мне денег. Сказал: «Будешь возвращаться из Ути, возьмешь».

Но и на обратном пути Наждоць ничего не получил. Когда он возмутился, лавочник пригрозил ему, что вообще не будет покупать у него молоко.

– Разве это справедливо? – жаловался Наждоць. – Я приношу ему молоко каждый день, а он мне платит раз в три дня.

В последнее время у тода появились другие возможности сбывать молоко. С 1946 года в Утакаманде существует Кооперативное общество по снабжению молоком. С 1960 года в него стали привлекать тода. Для того чтобы стать членом общества, надо заплатить 25 рупий. Не у каждого тода есть такая сумма. Поэтому в обществе всего тридцать девять тода. Члены кооперации имеют ряд преимуществ. Они свободны от произвола рыночных торговцев и лавочников. Общество предоставляет своим членам кредит. Но все дело в том, что цена, которую платят в кооперативе за литр молока, ниже рыночной. Это заставляет многих тода, даже членов этой организации, сбывать часть молока на рынке. В обществе дают 8 анн за литр, а на рынке можно получить рупию, а иногда и больше. Каждый день тода сдают в общество около 475 литров молока. Его отправляют в Мадрас. Каждую неделю по вторникам у приземистого здания кооператива пестрят путукхули. В этот день тода получают деньги за проданное молоко. Расчет ведется строгий. Все записано. Каждый член имеет свой счет. В небольшой конторке рядом с цементированным прохладным залом, где хранится молоко, сидит молодой парень – клерк. Он раскрывает передо мной счетную книгу и старательно водит пальцем по строчкам.

– Тода, тода… – шепчет он про себя. – Вот посмотрите, они приносят нам молоко ежедневно, но каждый раз разное количество. Некоторые сдают два литра, а некоторые – тридцать. Часть молока они все-таки продают на рынке. Больше всего мы получаем от них в дождливый сезон. Наша машина курсирует по шоссе и забирает молоко. Самим тода проехать в это время в город на рынок очень трудно.

Потом выясняется, что и машина общества не может охватить много мандов. Она ездит по Майсурской дороге, а там к шоссе подходят только десять мандов.

За приоткрытой дверью конторки мелькнули путукхули и скрылись. И наконец сквозь узкий дверной проем протискиваются сразу две фигуры: Мутикен и Нельдоди. Они чинно садятся на деревянную скамью напротив нас. Светлые глаза Нельдоди полны любопытства, от нетерпения он теребит бороду, но спросить ни меня, ни клерка ни о чем не решается. Мужчина тода должен быть выдержанным.

Я прихожу ему на помощь:

– Как дела, Нельдоди?

Теперь он может вступить в разговор.

– Хорошо, – быстро отвечает он. – А ты что здесь делаешь? Хочешь купить молоко? Да?

– Нет. Просто интересуюсь, как идут дела тода в кооперативе.

Нельдоди хмыкает в бороду и смотрит на Мутикена.

– Спросите у них, – вмешивается клерк, – почему они не продают все молоко в кооператив.

Почему не продают? Мутикен и Нельдоди начинают объяснять.

Все тода кому-нибудь должны, а кредиторы часто требуют уплату долга молоком. Они перепродают это молоко. Если тода не принесут им молока, они будут требовать деньги. Из сетей кредитора не вырвешься, это не каждому под силу. Лавочники не хотят, чтобы тода вступали в кооператив.

– Разве общество не может помочь тода освободиться от задолженности? – спрашиваю я клерка.

На его лице появляется выражение неподдельного ужаса. Он хватается за голову, потом воздевает руки.

– Разве можно разобраться в их долгах? Нам нужно будет судиться с каждым лавочником и ростовщиком. Бог мой, откуда у нас силы для этого?

Нельдоди кивает головой. Откуда, действительно, взять эти силы?

– Удойность буйволов очень низкая, – сокрушается клерк. – Каждая буйволица дает один-два литра в день. Если подкармливать буйволиц, они дадут больше.

– Подкармливать? – переспрашивает Мутикен. – Чем? У нас отняли пастбища. А за корм на рынке надо платить. Чем?

В самом деле, в обществе тода в среднем выручает пять рупий в день. На эти рупии надо накормить семью, а не буйволов.

В кооперативе тода иногда получают кредит, но он еще незначителен. За 1963 год только двадцати тода был дан заем по двести рупий. Но двести рупий на семью в год – очень немного. На них тоже не купишь корма. Кроме того, заем предоставляется под довольно высокий процент – семь в год. Снова клерк старательно водит пальцем по строчкам конторской книги. Нельдоди и Мутикен завороженно смотрят на эту толстую и непонятную книгу. Время от времени они покачивают головами. И трудно понять – в знак одобрения или осуждения.

Общество по снабжению молоком – не единственный кооператив, в котором участвуют тода. Все, кто видел путукхули тода, поражаются искусной вышивкой, заполняющей пространство между черными и красными продольными полосами. Творцы этой вышивки – женщины племени. Если вы придете в любой манд, то всегда увидите вышивающих женщин. Они сидят неподалеку от хижин на солнечных пригорках и аккуратно кладут стежок за стежком. На ткани рождается сложный орнамент, выполненный красными, черными и синими нитками. Это традиционные цвета тода. Я видела много путукхули, но не помню, чтобы хоть на одном из них повторился орнамент. Каждая вышивальщица – подлинный художник. И сочетание цветов, и линия чудесного узора каждый раз по-новому рождаются в голове мастерицы. Она творит орнамент сама, не имея перед глазами никаких заранее установленных образцов. Так работали создатели древних ковров.

Несколько лет тому назад в Утакаманде был создан кооператив вышивальщиц. Здание кооператива помещается на одной из центральных улиц. Тут же находится и центр по продаже вышитых изделий. На прилавках и столиках разложены занавески, полотенца, салфетки и путукхули. Кооператив снабжает вышивальщиц материалом, нитками и иногда предоставляет кредит. «Но вот беда, – жалуются работники центра, – женщины тода очень неохотно берут заказы».

– Как? – удивляюсь я. – Ведь они так любят вышивать!

– Видите ли, – объясняет мне дородная заведующая, – то, что они делают, не удовлетворяет наших покупателей. Мы хотим, чтобы они вышивали по узорам, которые мы им даем, а они не желают. Вы даже представить не можете, как упрямы эти женщины. Поэтому они у нас ничего не зарабатывают.

– Покажите, пожалуйста, узоры, которые вы им предлагаете, – прошу я.

– С удовольствием, – оживляется заведующая. – Вы-то поймете разницу между вот этим, – она бросает пренебрежительный взгляд на путукхули с традиционной вышивкой, – и тем, что я нам покажу. Утакаманд – город европейский, у нас развитые вкусы, – с гордостью добавляет она.

Разницу, действительно, я сразу увидела. Альбомы, разложенные передо мной, заполнены аляповатыми, безвкусными цветами, бабочками, кошками и тому подобным. Рыночная продукция Европы. У плантаторов Утакаманда «своеобразный» вкус. Помимо воли я резко отталкиваю альбом.

– Вам не нравится?

– Видите ли, – осторожно начинаю я, боясь оскорбить «развитой» вкус утакамандцев, – у тода ведь своя традиция. Это подлинное творчество… Они, по всей видимости, не могут и не хотят подражать другим. Каждая из ваших вышивальщиц – самобытный художник.

– При чем тут традиция и творчество? – женщина в сари обиженно поджимает губы. – Они просто ленивы. Да, да, – упрямо и жестко повторяет она, – ленивы и не понимают, что мы хотим сделать им добро и вытащить их из нищеты.

И тут я вспоминаю Ликипуф. Когда я пришла в ее манд, она сидела с вышиваньем около хижины. Я окликнула ее. Ликипуф подняла голову и улыбнулась мягко и задумчиво.

– Вот, амма, – сказала она, расправляя на коленях кусок ткани, – это сделала я. Нравится?

– Очень.

Геометрический орнамент переливался на солнце яркими красками. Замысловатый его узор полз между красной и черной полосами ткани.

– Долго ты вышиваешь это?

– Уже третий месяц. Когда есть настроение, я вышиваю, а когда нет – тогда вышивать нельзя. Все испортишь и узор не получится.

Ликипуф в этой простой безыскусной фразе выразила то, что переживает каждый художник. За покрывало, которое она вышивала, бадага из соседней деревни обещал ей 200 рупий. Но Ликипуф, очень нуждаясь в деньгах, тем не менее не спешила. Профессиональная честь была выше. Ни нищета, ни лишения не заставят поступиться этой честью. Каждая вышивка – творчество. Смысл этого, к сожалению, недоступен дородной даме из центра. Ликипуф для нее тоже лентяйка…

мы – тода

«Тода ленивы, – говорят в Утакаманде, – они не хотят зарабатывать, вышивая цветочки и кошек». «Тода ленивы, – вторят в окрестностях, – они не могут расстаться со своими буйволами и наняться в качестве кули на плантации». «Тода непредприимчивы и глупы, – ползет слух по базару, – они не умеют делать деньги и копить их». «Тода беззаботны и неделовиты, – посмеиваются чиновники в конторе коллектората, – они не заставляют других работать на себя». Тода такие, тода этакие. Кажется, это маленькое племя является вместилищем всех пороков и недостатков, присущих человечеству. Мнение местного населения о тода твердо и непоколебимо. В нем проявляется единство взглядов английского плантатора и индийского чиновника, рыночного торговца и городского ростовщика, крупного землевладельца и плантационного кули. Так осудило капиталистическое общество тода.

Когда вы встречаете тода, то первое, что замечаете в них, это их глаза. Они смотрят на вас открыто, с ласковым дружелюбием. Для тода неважно знать, кто вы. Вы человек. А человек достоин всяческого уважения. Потому так приветливы люди племени с пришельцами, и потому так доверчиво и искренне смотрят на вас эти глаза. В них светится доброта и ум. Примитивный образ жизни, постоянное общение с природой, донесенные до наших дней древние обычаи и традиции сформировали цельный и определенный характер тода. Характер современного человека формируется иначе. Ему приходится испытывать огромное количество влияний, обусловленных сложностью и богатством материальной и духовной жизни цивилизованного общества. Он может быть одновременно добрым и злым, глухим к страданиям других и отзывчивым, искренним и хитрым, трудолюбивым и ленивым, отважным и трусом. В характере современного человека в сложной комбинации переплетаются зачастую противоположные и противоречащие друг другу качества. Поэтому бывает трудно определить человека одним только словом: добрый или злой, эгоист или отзывчивый и т. д. Цельный же, нераздробленный множеством внешних влияний характер тода в большинство случаев позволяет это сделать. В характере тода преобладает одна какая-нибудь черта, а остальные если и присутствуют, то полностью подчинены этой главной черте.

Доброта тода подчас бывает невыносимой. Она угнетает вашу сложную современную психику своей прямолинейностью. У доброго тода ни для кого не существует слова «нет». Даже если ему при этом надо поступиться самым необходимым, начиная с мелочей и кончая крупным. Талапатери я встречаю у опушки джунглей, недалеко от его манда. Борода наполовину закрывает его широкую грудь, густые черные волосы в беспорядке лежат на плечах. В руках у Талапатери искусно сделанные из ветви дерева рога буйвола.

– Покажи, – прошу я.

Он протягивает мне поделку.

– Я повешу ее над светильником. – объясняет он мне.

– Ловко ты сделал рога, – рассматриваю я со всех сторон изящно изогнутую ветвь.

– Тебе нравится, амма?

– Да.

– Вот и возьми ее. – Талапатери отступает от меня.

– Подожди, возьми взамен…

Но он смотрит па меня с мягкой улыбкой и отказывается что-либо взять. Я стою в растерянности с этими «рогами» и чувствую себя последним «бакшишником».

После этого случая я решила быть более осторожной. Но это не всегда получалось. Однажды в Тарнадманде я заинтересовалась посохами тода. Некоторые из них сделаны мастерски и покрыты искусной резьбой. Передо мной разложили все имеющиеся в манде посохи. Я сфотографировала их, чем вызвала немалое удивление присутствующих. Старик тогда протянул мне свой посох. Я, конечно, стала его обладательницей. Взамен ничего не было принято.

– Мое племя и твое племя, – объяснил мне старик, – будут дружить. Это тебе подарок.

Так в Тарнадманде я открыла первую страницу в тода-советских отношениях.

Тайсинпуф из Квордониманда, высокая, стройная, симпатизировала мне с первых дней нашего знакомства. Она была добра. Как только я приходила в манд, она оказывалась рядом. Тайсинпуф просила меня рассказывать о моих родственниках. Я начинала с родителей и тут все шло хорошо. Потом я позорно путалась в двоюродных братьях и сестрах, в племянниках и в дядьях. Тайсинпуф ловила меня на неизбежных в этом случае противоречиях и неточностях и выговаривала:

– Иэх! Амма! Ты не знаешь своего рода!

С точки зрения тода только умственно неполноценный человек не знает своих предков до седьмого колена и живых родственников. Поэтому в ее глазах я была малоприспособленной к жизни. А о таких людях надо заботиться. Тайсинпуф считала своим долгом меня кормить. Если в семье был только кофе, большая его часть принадлежала мне. Рис и чамай постигала та же участь. Каждый раз, усаживая меня на глиняной суфе в своей хижине, Тайсинпуф заботливо накрывала мои плечи путукхули. Путукхули было только одно на всю семью, но она настаивала, чтобы я его забрала. У меня хватило сил и совести отказаться. Однажды Тайсинпуф пришла ко мне с небольшим узелочком, который она с загадочным видом извлекла из-под путукхули. В узелочке оказалось около двух фунтов высохшего печенья, что продают на базаре в Утакаманде. Печенье, как я выяснила, было куплено для меня на всю дневную выручку, полученную семьей от продажи молока. Мой решительный отказ не обидел Тайсинпуф. Она поняла, что в чем-то допустила ошибку. Через несколько дней она сообразила в чем. Я не была ни членом ее семьи, ни родственником, поэтому мне неудобно было принять такой богатый подарок. Тайсинпуф ругала себя, как она сразу не догадалась об этом. Но ошибку можно было исправить. И Тайсинпуф с энергией принялась за дело. Она заставила меня выучить всех ее родственников. Правда, экзаменом осталась недовольна. Тем не менее через несколько дней она обрадовала меня сообщением, что принимает меня в свою семью. С этого момента в любой час дня и ночи я могла найти приют в ее хижине.

Заботиться о слабых, стариках, одиноких, увечных и слабоумных – традиционная обязанность каждого тода. В Тавуткориманде я встретила слепого старика – Казана. Он сидел на камне около храма и, подняв лицо к солнцу, с рассеянной улыбкой слушал мир. Он поворачивал голову к джунглям, когда оттуда доносился подозрительный шорох. Узнав его, старик снова подставлял лицо солнцу. Он слушал, о чем говорят вокруг и узнавал шаги людей, буйволов и даже кошки, живущей в манде. Казан никогда не видел мира. Он родился слепым. Мои шаги ему были незнакомы, и тень легкой тревоги легла на лицо слепого. Я назвала себя, и старик, успокоившись, закивал головой:

– Мутикен говорил мне о тебе, амма.

Казан охотно рассказал о себе. Он из Минниманда, из рода Куетол. Теперь живет здесь. Его жена умерла несколько лет назад. У него есть сын и дочь.

– Почему же ты живешь в манде людей из рода Петол? – спросила я. – Где же твои сын и дочь?

Рассеянная улыбка опять появилась на лице слепого.

– Мне везде хорошо, – ответил он. – Я могу жить в любом манде. Меня кормят и обо мне заботятся. Мне нравится в Тавуткори. Слышишь? – Казан опять поднял лицо к солнцу. – Шумят деревья в джунглях, разговаривают птицы, у каждой свой голос. Они о чем-то спорят. Слышишь? А вот идет маленькая Пандерпуф.

И действительно, из-за крайней хижины появилась серьезная и упитанная Пандерпуф. Она остановилась чуть поодаль, с опаской взирая на меня.

– Иди сюда! – позвал ее слепой.

Но Пандерпуф снова спряталась за хижиной.

– Убежала. – И снова стал слушать джунгли…

Одинокий Сириоф тоже желанный гость в любом манде. С ним делятся всем, что имеют. О столетнем Кулумуки из Квордониманда, сын которого куда-то исчез, неустанно заботятся все его соседи. Кулумуки уже давно не встает с глиняной суфы в своей одинокой хижине. Но каждый раз кто-нибудь разводит его очаг и ставит перед стариком еду.

Чем беспомощнее человек, тем большую заботу о нем проявят в племени. И никто не будет считаться с тем, член ли он его семьи, живет ли он в его манде, принадлежит ли к его роду. Брошенных на произвол судьбы в племени нет.

Да, если человек добр, он добр ко всем. Попросите о чем-нибудь Нельдоди. Принести, например, дикого меда из леса, проводить вас в дальний манд, рассказывать целый день легенды – он никогда не откажет. Соплеменник всегда найдет приют в его хижине, Нельдоди разделит последнюю еду с незнакомым человеком.

В любом племени есть не только добрые и отзывчивые, но есть и злые, грубые, дерзкие. Тода в этом отношении не исключение. И тогда эти неприятные качества проявляются в человеке тоже во всей их монументальности. Увидев такого человека, вы скажете: «Он злодей». До того, как он совершит какой-либо поступок, вы определите его характер по его лицу и глазам. Таков Сингарш из Муллиманда. Откровенно говоря, он мало похож на тода. Волосы коротко подрезаны и перехвачены полосатым шарфом, над верхней губой фатовские усики. В его глазах нет и сотой доли того дружелюбия, которое свойственно большинству его соплеменников. Злобный настороженный взгляд и резкие движения. Сингарш никогда не обращается прямо к интересующему его человеку. Он начинает громко и бесцеремонно расспрашивать о нем других. Эта грубость и бесцеремонность задевает стариков манда.

– Ты видела Сингарша? – однажды спросил меня Матцод.

– Видела.

– Он грубый и злой парень. Даже его родственники не хотят иметь с ним дело.

Когда Сингарш появляется на племенном совете, возникает ссора. Сингарш обязательно кого-нибудь оскорбит. А вот Тиликен подозрителен. Его небольшие глубоко посаженные глаза с недоверием останавливаются на любом человеке. Если Тиликена попросят что-нибудь сделать, он спросит: «Зачем? Кому это нужно?» Вопрос «Кому это нужно?» постоянно мучит его.

Как-то он мне сказал:

– Все чего-то хотят от меня. А зачем это им нужно? Я знаю, все люди себе на уме. Говорят одно, а думают другое. Вот ты щелкаешь этим, – он кивнул на фотоаппарат, – а зачем? Хочешь объяснить, да? Но ты скажешь одно, а подумаешь другое, – и уставился на меня своими исподлобья смотрящими глазами. Тиликен замучил подозрительностью весь свой род.

– Ты был на базаре? – останавливает он очередную жертву.

– Был, вот купил рис.

– А где деньги взял? – продолжает допрос Тиликен. Ему отвечают. Тиликен не верит и требует доказательств. Доказательствам не верит тоже. Наконец, измученный допрашиваемый безнадежно машет рукой и отходит от Тиликена. А тот стоит в размышлении и недобро смотрит вслед удаляющемуся.

– Ты выгнал буйволиц на пастбище? – снова начинается допрос. – Ты был в гостях в соседнем манде?

Завидев Тиликена тода стараются обойти его стороной. Поэтому у него нет друзей. Есть только собутыльники – кули соседних плантаций. Среди тода встречаются разные характеры. Но если определять характер племени в целом, можно сказать – племя доброе.

Эмоции тода также отличаются своей цельностью. Если тода рад, этому нет предела и границ. Он весь светится этой радостью. Веселье тода отличается детской непосредственностью. Они так искренне смеются, что, еще не зная в чем дело, тоже начинаешь смеяться. Они быстро, как дети, переходят от радости к печали, от печали к отчаянию. И это отчаяние не имеет границ. Оно заставляет плакать взрослого сильного мужчину и делает больной женщину. От радости больной может выздороветь, а от печали здоровый может умереть.

Примитивные условия существования формируют психологию тода. Последняя в свою очередь определяет бытующие в племени понятия. Например, собственность. В мире, находящемся рядом с миром тода, собственность – это прежде всего «мое». Человек стремится всеми средствами увеличить эту собственность. Ибо это дает ему преимущество перед другими. И не только преимущество. Владелец обширной собственности может заставить других, у которых ее нет, работать на себя. Чужой труд беспредельно может увеличить собственность и дать человеку власть над другими. Но тода еще не научились возводить собственность в ранг абсолютного «мое» и с ее помощью заставлять соплеменников работать на себя. Чем владеет тода? У него может быть дом, домашняя утварь, одежда, буйволы. Клочок картофельного поля, на которое тода имеет сомнительные права, вряд ли можно назвать его собственностью. Если у крестьянина в долине двадцать буйволов, он будет стараться увеличить свое стадо, даже если это придется сделать за счет несчастья другого. Тода этого делать не станет. Двадцати буйволов ему достаточно, чтобы прокормить семью. Но часто бывает, что у тода мало буйволов или их нет. Но какими-то судьбами у него появилась возможность купить буйвола. В таком случае люди долины идут друг к другу и покупают. Тода не пойдет к тода. Вести взаимные расчеты в племени – значит унизить себя и другого. Поэтому тода отправляется к бадага. Он просит бадага узнать, продаст ли такой-то тода ему буйвола или нет. Если получено согласие, бадага берет на себя функции посредника. Никто при сделке не торгуется.