Текст книги "супермаркет(СИ)"

Автор книги: Людмила Мацкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Машу все это несколько страшило, но Иван был прав, что-то поменять в своей жизни было давно пора, поэтому она неожиданно быстро согласилась.

– Хорошо, с тобой хоть на край света.

Иван был доволен. Все у них в жизни начинало складываться. Вскоре квартира Маши была сдана квартирантам, а в Екатеринбурге – снята, и новая жизнь началась. Иван приступил к работе сразу, все ему нравилось. Правда, иногда объект находился далеко от дома, приходилось там оставаться на ночь, но его не смущало, потому что деньги платили хорошие. Маше так не повезло, и, чтобы не терять времени в поисках работы, она устроилась уборщицей в супермаркет. Туда ее привела соседка.

Работа была вечерней. Весь день оставался свободным, что давало возможность искать постоянное место. Начальство оказалось придирчивым, но в меру. В общем, все было хорошо до той минуты, пока через пару недель ее не перевели на этаж, где находилась администрация, и она не вошла в кабинет Егорова. О нем она, конечно, слышала, но видела издали только однажды.

Первый рабочий день на новом месте начался неудачно. Пришлось выслушать выговор от Эммы Петровны, которую здесь боялись не меньше, чем Егорова. Она, неодобрительно глядя на девушку, сердито отчитала ее за опоздание:

– Сюрпризы с самого начала! В семь надо заходить, а не прохлаждаться в коридоре. Другого рабочего дня может и не быть.

Маша хотела все объяснить, но слушать ее, видимо, секретарь не собиралась.

– Я буду стараться, – пробормотала девушка удрученно в удаляющуюся неестественно прямую спину.

Перед Егоровым пришлось извиниться тоже. Ответа не последовало, и это было странно. Маша решилась осторожно приподнять голову. Хозяин кабинета, видимо, собрался уходить, поэтому стоял посреди комнаты. Сначала она увидела безупречно начищенные туфли, затем отглаженную стрелку на брюках, ремень был, безусловно, недешев, расстегнутый пиджак позволил увидеть светло-серую рубашку, темный в полоску галстук завершал все это великолепие.

Как из модного журнала, подумала Маша и подняла глаза выше. Мало того, что мужчина был высок, он был еще очень привлекателен. Общую картину портили лишь недовольно сдвинутые брови, а глаза... холодные темные глаза ничего не выражали.

– Хорошо, – проговорил он, наконец, спокойным безразличным голосом. – Я вернусь через тридцать – сорок минут.

Егоров, не торопясь, вышел, а Маша долго не могла сдвинуться с места. Наконец, она удивленно прошептала:

– И что это было?

Кабинет не был большим, и уборку девушка закончила вовремя. С удовольствием скинула рабочий халат, а затем освободила из-под косынки волосы. У двери остановилась и еще раз окинула взглядом проделанную работу. Вроде бы все в порядке. Попасть впросак второй раз не хотелось.

Однако выйти Маша не успела. Дверь открылась, и на пороге она увидела Егорова. Он остановился и окинул ее взглядом. На какую-то секунду в его темных спокойных глазах промелькнуло удивление, потом оно исчезло, но он по-прежнему не отводил цепкого внимательного взгляда. Маша уже давно привыкла, что на ее косу обращают внимание, но не так же, не так откровенно. В какой-то момент показалось, что он протянет руку и коснется ее. Однако ничего такого не случилось. Егоров просто стоял и смотрел.

Маше никогда не нравилась ее способность краснеть, но ничего не поделаешь, у людей со светлой кожей это встречается довольно часто. Чувствуя, как кровь приливает к щекам, девушка несколько раз вздохнула, пытаясь успокоиться, но поняла, что это удается довольно плохо.

– Я закончила, – наконец, тихо сказала она, потому что голос неожиданно куда-то пропал.

– Вижу, – отозвался он тоже неожиданно тихо, но с места не сдвинулся.

Маша еще несколько раз вздохнула и спросила уже окрепшим голосом:

– Можно идти?

В глазах Егорова опять промелькнуло удивление, он неторопливо отвел взгляд, слегка пожал плечами и пошел к своему столу.

– До свидания, – уже совершенно спокойно попрощалась Маша, но ответа не услышала.

Домой девушка возвращалась с соседкой, и, воспользовавшись этим, долго расспрашивала о Егорове. Узнала, однако, немного. Работал он здесь давно, был другом хозяина супермаркета. Тяжелый человек: постоянно хмур и чем-то недоволен. Ни на кого не кричит, однако недочетов в работе не прощает. Не женат. Женщин, но не из коллектива, любит, и постоянно у него кто-то есть. Правда, в последнее время его видят только с одной. Поговаривают еще, что дорогие подарки для его дам частенько покупает Эмма Петровна. От таких мужиков, как Егоров, лучше держаться подальше: перешагнет и не заметит.

Дома Маша была рассеянна, все падало из рук. Уже лежа в кровати, она закрыла глаза и тут же вспомнила глаза Егорова. Темные и холодные.

– Не бойся, Маша, – сказала она себе, – на твой век работы хватит. В конце концов, тебе двадцать пять, у тебя есть Иван. А что касается Егорова... Ему, разумеется, нет дела до простой уборщицы, а тебе – до него. Забудь!

Успокоенная, она улеглась удобнее, немного подумала об Иване, ночевавшем где-то на объекте, и заснула.

Отношения с Иваном в последнее время вошли какую-то новую колею, выбраться из которой не могли ни он, ни она. Упреки в ее холодности больше не звучали, потому что она по-прежнему старательно пыталась соответствовать его ожиданиям. Но, видимо, в этих попытках Иван так и не увидел ни желания, ни искренности, и все это кончилось тем, чем и должно было кончиться: он сорвался.

Это случилось неожиданно для них обоих. Коса Маши оказалась вдруг намотанной на его руку, голова запрокинулась, открывая шею для поцелуев-укусов. Маше было больно и тяжело, она задыхалась, но увернуться от сильных рук и беспощадных губ не могла. Ей вдруг показалось, что Иван ее за что-то люто ненавидит и поэтому наказывает. Стало страшно, и слезы полились из глаз.

– Никогда не бросай меня! – навалившись на нее, хрипел он. – Я знаю, ты меня не любишь.

Возразить ему она не могла, да это было и не нужно, потому что он ее вряд ли бы услышал. Все это тянулось, как показалось Маше, бесконечно долго, а закончилось так же неожиданно, как и началось.

Что это было, Маша не знала, но уж больно все смахивало на банальное изнасилование, а повторения подобного она не желала. Иван же выглядел удрученным и просил прощения, боясь взглянуть на ее кожу, расцвеченную его руками и губами. Разумеется, им нужно было обсудить произошедшее, но дальше его торопливых извинений в тот вечер дело не продвинулось. Видимо, он и сам был напуган случившимся. Откладывать разговор в долгий ящик Маша не решилась.

– Иван, – начала она следующим вечером, осторожно прижимаясь к его теплому телу, – я не хочу тебя терять, но ты должен понять, что я такая, какая есть. Другой, наверно, не стану, хотя очень стараюсь. Понимаю, что ты ожидал от нашей совместной жизни чего-то большего, поэтому не держу тебя. Захочешь – уйдешь, но мне будет очень больно, потому что ты – лучший.

Он, несколько успокоенный ее доброжелательным тоном, попытался объяснить, что же произошло, но, кажется, сам до конца не понимал или не хотел понять.

– Не знаю, что во мне не так и почему ты откровенно не хочешь меня; не знаю, о чем постоянно думаешь и чего хочешь. Ждал, когда это изменится но, видимо, зря,– с горечью в голосе, наконец, сказал он.

Маша даже не попыталась его переубедить, потому что все сказанное, к сожалению, было правдой. Если бы она знала раньше, что ничего не стерпится и не слюбится! Но, с другой стороны, роднее и ближе Ивана не было никого в целом свете, поэтому она и хваталась за него, как за соломинку, не желая повторения судьбы мамы и бабушки. Кроме того, Маша была абсолютно уверена в присущей ей некой душевной черствости, этаком дефекте, иначе почему после расставания с Андреем ей никто не мог даже просто понравиться?

– И что теперь?– осторожно спросила она.

– А ничего. По мне лучше так, чем никак. Хочу быть с тобой.

– И я.

Иван, глубоко вздохнув, обнял Машу и прижал к себе, и она, впервые проявив подобную инициативу, начала покрывать его шею легкими поцелуями.

Больше к этому разговору они не возвращались. Казалось, что между ними стало все ясно и честно, что они принимают друг друга такими, какими были. Но, как говорят, оказалось, что это только казалось: через некоторое время Иван заговорил о детях.

– Спрашиваешь, чего я хочу? Быстрей накопить денег на первый взнос, расписаться с тобой и родить троих детей. Маша, а давай родим сейчас?

Сказано было вроде бы в шутку, да Маша и отшутилась, но разговор этот стал повторяться с завидной регулярностью.

– Иван, ну какие сейчас дети? Мы только начали жить. Успокойся...

– Родишь, тогда успокоюсь, – угрюмо прерывал он ее.

И Маше пришлось пообещать, что, как только найдется нормальная постоянная работа, они вернутся к этому разговору.

На другой день она начала уборку вовремя. Еще с вечера решила навести порядок быстрее и уйти до возвращения хозяина кабинета. Егоров, конечно же, ответил на ее приветствие лишь кивком головы и вышел. Глаз даже не поднял и казался еще мрачнее, чем раньше. Маша могла бы поклясться, что чувствовала исходящий от него жар, когда он прошел мимо. Прямо чертовщина какая-то!

Наказана за своеволие она была уже на следующий день: он вернулся со своего обхода минут на пятнадцать раньше, буркнул, что подождет, и простоял это время у стены, молча наблюдая за ее работой. Маша не помнила, как закончила уборку, как попрощалась. Уже в коридоре, остановившись у окна и прижавшись лбом к прохладному стеклу, немного успокоилась. Да что же это такое? Он ведь не делает ничего особенного, но, кажется, в его присутствии все наполняется каким-то доселе ей неизвестным смыслом.

Урок, который преподал Егоров, Маша усвоила с первого раза. Всего-то и надо было прийти вовремя, поздороваться, удостоиться кивка головы, заняться уборкой, а потом дождаться его, попрощаться и выйти. Хорошо! Так и будет!

Все так и было, но спокойствия от этого не прибавилось. Она до дрожи волновалась, заходя в кабинет, хотя Егоров по-прежнему не обращал на нее никакого внимания, а выходя, радовалась, что может вздохнуть полной грудью. Она думала о Егорове постоянно и ничего не могла с этим поделать. Было стыдно, лежа в постели с одним мужчиной, мечтать о другом.

В детстве у Маши был будильник, который нужно было заводить каждый вечер. Чувствуя, как натягивается пружина, она делала это очень осторожно, потому что ее легко можно было сломать. Сейчас девушка ощущала себя той самой пружиной. Закрученной до предела.

Однако, время шло, и постепенно Маша стала воспринимать Егорова иначе. На место страха, раздражения и непонимания пришли иные чувства и желания: хотелось положить ему руку на голову, провести по волосам, а потом заглянуть в глаза и понять, что же произошло в его жизни, почему он стал таким, каким теперь его знали все. А еще хотелось увидеть, как он улыбается. Какими же счастливыми были женщины, которым было позволено все это!

От таких мыслей можно было сойти с ума. Пора было остановиться. Нечто подобное у Маши уже было: несбыточные желания и ожидание счастья. И чем это закончилось? Ничего мало-мальски схожего она больше не допустит. Надо было что-то менять. И срочно. Немного подумав, она сделала то единственное, что могла: попросила перевести на другой участок. Согласие было получено. Требовалось только доработать на прежнем месте до конца недели.

Вот и настал этот последний день! Больше с Егоровым сталкиваться не придется, и все забудется, как забываются страшные сны в детстве. Маша вошла в кабинет. Егоров сидел за столом, лицо его было бледным. На приветствие он не ответил, только потер виски руками, скривившись от боли.

– Голова болит?

– Да, и сильно.

Голос был тих, совсем не похож на тот, который она слышала раньше. Все напряжение последних дней схлынуло, будто его и не было, осталась только жалость к нему, такому большому и беспомощному.

– Я могу помочь, хотите?

Кажется, он что-то сказал, но Маше было некогда слушать: она спешила вымыть руки. Могла ли она даже предположить, что на самом деле сможет стоять так близко и касаться его? А теперь вот ее руки помогли пересесть Егорову из кресла на стул, снять пиджак, ослабить узел галстука, расстегнуть рубашку, обнажая грудь и плечи, снять обувь. Он молча подчинялся.

Пальцы девушки все помнили и двигались автоматически, хотя от запаха его волос, кожи и парфюма, а так же от волнения, вызванного близостью и прикосновениями к так давно и безнадежно желаемому мужчине, кружилась голова, и было трудно дышать. Но вот пальцы от лица спустились по шее к плечам и на минутку замерли.

Наверно, боль уходила, потому что Маша почувствовала, как он стал расслабляться. Ее пальцы легли на руки Егорова. Какие они красивые, большие, настоящие мужские руки! Интересно, знает ли он, как привлекателен? Наверно, знает. Маша на миг подняла глаза. Егоров по-прежнему сидел, не поднимая век, но страдальческое выражение уже исчезло с его лица. Нажимая на пальцы ног, она сожалела, что время массажа заканчивается и ей уже никогда не быть так близко от него.

– Ну, вот и все. Как Вы себя чувствуете?

Девушка снова близко наклонилась к нему, пытаясь заглянуть в глаза. На этот раз они были открыты, но теперь в них не было ни мрачности, ни безразличия. В них были изумление и желание. Потом руки Егорова обняли ее и привлекли к себе. Он ее целовал, и все было именно так, как она хотела. Она тоже целовала его, а ее пальцы, лежащие на его плечах, дрожали.

– Стар я для тебя, милая, – с сожалением произнес он, с трудом отрываясь от ее губ.

Ну, зачем он говорит о возрасте? Какое это имеет значение? Главное, что он рядом, что целует ее, что сердце замирает от любви и нежности. Маша хотела обо всем этом сказать, но оказалось, что не так просто подобрать слова, поэтому она лишь попросила:

– Никогда так не говори.

Он ничего не ответил, только объятия стали крепче, а поцелуи еще ненасытнее. Она чувствовала, как тяжело и неровно бьется его сердце.

– Едем ко мне?

– Да, – ответила она, одним махом отметая прошлое, потому что все, происходившее до встречи с ним, перестало иметь хоть какое-то значение. Важно было лишь то, что происходило между двумя здесь и сейчас.

Счастье, что их не остановили. Он гнал машину и ругался вполголоса, если приходилось притормаживать. Она не обращала на это внимания, главное, что он был рядом, а ее рука успокаивающе лежала на его колене. Ехать было совсем близко. Он держал ее за руку, когда они поднимались на лифте, и не отпустил потом, когда, не включая света, провел в спальню. Ночник слабо освещал комнату, а они стояли и вглядывались в лица друг друга, словно стараясь найти подтверждение серьезности и значимости происходящего. Наконец она подняла руку и положила ее туда, где сильно и взволнованно билось его сердце.

– Никогда никуда не отпущу, – медленно и раздельно произнес он, и это было самое лучшее из того, что Маша когда-либо слышала.

Интересно, чему она собиралась научиться и к чему привыкнуть? Ее руки, ее губы знали, что делать. Она только сейчас поняла, что тело само решает, кого желать и любить, и никакими доводами этого не изменить. Все, что она раньше испытывала, не шло ни в какое сравнение с тем, что она чувствовала сейчас. Такой она себя не знала. И это ей безумно нравилось.

– Не пожалеешь?

Неужели ему нужно подтверждение того, что он и так знал, не мог не знать? Она улыбнулась.

– Нет, никогда не пожалею, но это все так странно.

– Наверное, так, – протянул он. – А расплету-ка я тебе косу, давно хотел.

Она была совершенно счастлива, закрывшись с ним от целого света этой массой волос.

Когда начинается счастье? Знать бы... И еще хорошо бы знать, почему счастливые минуты летят быстро, а горестные еле-еле тянутся.

– Маша, Машенька... Какое красивое имя! – говорил он с нежностью в голосе. – Почему ты еще ни разу не назвала меня по имени? Скажи!

– Не знаю, – Маша была озадачена. – Ты был таким ... Егоровым.

– Игорь я, Игорь, – засмеялся он, – запомни крепко, утром проверю.

Потом он говорил, что жить они пока будут здесь, она вольна делать то, что хочет, или совсем ничего не делать.

– Хорошо, – отвечала Маша, прижимаясь к нему всем телом и целуя в шею, – все будет, как ты хочешь.

Для нее эта ночь стала ночью открытий: она наконец-то поняла, какое счастье могут дарить друг другу мужчина и женщина. Поняла, как до боли, до головокружения можно желать другого человека. Поняла, что простое прикосновение любимого способно вызвать целую лавину чувств. Поняла, что счастье не только в том, чтобы брать, но и в том, чтобы давать любовь. И еще много чего важного поняла Маша о себе и Игоре.

Но ночь заканчивалась. Она, наконец, заснула, так и не выпустив из пальцев тяжелой мужской руки, а проснувшись, не увидела его рядом. Она еще немного полежала, прислушиваясь, но в квартире было тихо. Наверно, не лучшим вариантом было остаться их первым утром в одиночестве. Записки тоже не было найдено, и Маша решила, что Игорь вот-вот должен вернуться. Достав из шкафа его футболку, примерила, покрутившись перед зеркалом, и осталась довольной: она вполне могла сойти за короткое платье.

Стало смешно, потому что это выглядело совсем, как в зарубежных фильмах, где главная героиня после ночи пылкой любви обязательно облачалась в одежду ею осчастливленного молодого человека. Затем Маша, не торопясь, прошла по комнатам, но они ничего не рассказали ей о хозяине: все было по-мужски строго и безлико. Душ не поднял настроения, и, еще немного покружив по квартире, она села в кресло с какой-то книгой. Не читалось...

Откуда-то пришел страх. Липкий, тяжелый. Ночью все казалось таким простым, понятным и естественным, наполненным чувственностью и страстью, но вот наступил день, и неизвестно было, что он принесет. Будь Игорь дома, Маша бы могла заглянуть ему в глаза и все понять, но его не было. Может, он уже жалеет о сделанном и сказанном, поэтому и дает ей время уйти? Послышался звук открываемой двери, и она замерла, прислушиваясь. Нет, это был явно не Игорь.

Чтоб как-то скоротать время, Маша помогла домработнице готовить обед. Разговора не получилось, и она была этому рада. Оставшись снова в одиночестве, села в кресло и устало закрыла глаза. Вспомнились слова соседки, что от таких, как Егоров, надо держаться подальше, они перешагнут и не заметят.

Раздался звонок, и она, отбросив все страхи, поторопилась открыть дверь. На пороге стояла незнакомая девушка, и Маша честно отметила, что она хороша. Девушка, как хозяйка, вошла в квартиру, небрежно скинула с ног дорогие босоножки и взяла из шкафа нарядные домашние тапочки.

– Хозяин не приходил? – спросила она, не глядя на Машу. – Ты из фирмы? Окна моешь? Мой лучше, я проверю.

Маша замерла от ужасного предчувствия, однако сумела спокойно ответить:

– Нет, не из фирмы.

– Тогда кто?

Только сейчас незнакомка внимательно посмотрела на Машу и усмехнулась, узнав футболку Игоря.

– Правильно я поняла, что ты провела здесь ночь?

Маша в ужасе замерла и не могла отвести глаз от что-то говорящей и говорящей девушки. Она с большим трудом разбирала отдельные слова, однако поняла, что перед ней невеста Игоря, что она живет здесь, что скоро у них свадьба, а жених, затейник этакий, любит иногда развлечься, устраивая такие спектакли с участием провинциальных дурочек.

Все это никак не могло быть правдой, но, видимо, было. Боль от жгучей обиды и стыда стала совершенно невыносимой, и Маша, зажав руками уши, кинулась в спальню, чтобы переодеться. Когда вернулась, увидела, что невеста стоит на прежнем месте, в ее глазах плескалось презрение, а ярко накрашенные губы кривились в брезгливой усмешке. Она вновь заговорила, а потом протянула руку. На ладони невесты лежало несколько купюр. Маша выбежала из квартиры. Слезы никак не хотели останавливаться, а боль в сердце – прекращаться.

До остановки автобуса было недалеко, и через некоторое время она уже ехала домой. Мысли были только об Игоре. Большего унижения в своей жизни Маша не испытывала никогда. Как же она могла забыть старую истину, которую благодаря Андрею на твердую пятерку усвоила еще в школе? Истина была простой: нельзя, никогда нельзя играть в чужие игры, и тогда никто не сможет над тобой посмеяться.

Дома Ивана не было: эту ночь он провел на объекте, и до его возвращения у нее еще было время. Хотелось плакать, но слезы почему-то больше не приходили, казалось, все внутри заледенело. Маша устало села возле кухонного стола и задумалась о том, что же делать дальше. Выбора, собственно, никакого не было.

Все ее вещи уместились в дорожной сумке, а в кармане лежала небольшая сумма денег, которой должно было хватить на месяц. Эти деньги она взяла из тех, которые они откладывали на квартиру. Осталось оставить записку.

"Иван, – писала она, – ты лучший из тех, кого я знаю, от таких не уходят. Но я не могу ничего изменить. Спасибо за все и прости меня. Маша." Утром первым же автобусом она уехала в родной город.

Все, что произошло с ней за последнее время, а так же бессонная ночь, проведенная на вокзале, дали о себе знать: в автобусе она потеряла сознание. Очнулась от того, что кто-то брызгал в лицо водой и настойчиво спрашивал имя.

– Маша, – прошептала она непослушными губами.

– Дыши глубже, Маша!

И она дышала.

Нина Николаевна, подруга матери Маши, встретила девушку радушно, предложила пожить у нее, пока кончится год, на который была сдана квартира. По поводу расставания с Иваном сказала коротко:

– И правильно, если ничего не складывается. Зачем тянуть кота за хвост?

Уже на следующий день Маша отправилась устраиваться на работу. Вакансий не было: в маленьком городке с работой оказалось очень плохо. Маша едва не плакала: одним массажем она много не заработает, да и приглашать желающих в чужую квартиру было нельзя. Главврач участливо посмотрел на девушку.

– Есть еще один вариант, но он не для молодых. Нужна сиделка для тяжелого больного. Находиться с ним нужно круглосуточно. Платят хорошо.

– Я согласна, – ни минуты не раздумывая, выдохнула с облегчением Маша.

Дни, безрадостные и одинаковые, тянулись чередой и не были так страшны, как ночи. Завтра и вчера оказались лишь другими названиями сегодня. Она плохо спала, постоянно возвращаясь мыслями к тому, что случилось. Странно, но Егорова она не винила, хотя и не понимала любви к подобным играм. Он такой, какой есть, пусть и со своими тараканами в голове, однако, за руку ее не тянул и ни к чему не принуждал.

А вот она хороша! В двадцать пять лет безоглядно влюбиться в человека, от которого и десяти слов не услышала! Это надо было суметь. Как будто, дожив до таких лет, не знала, что есть жизнь, а есть любовь. И они часто не пересекаются. А Иван... как легко она отказалась от того, кому по-настоящему была нужна и дорога! В итоге потеряла то немногое, что имела, хотя абсолютно не жалела об этом.

Это в кино все красиво и просто. Главной героине надо всего лишь поплакать немного, красиво заламывая руки, попрощаться с прежней жизнью и любовью, потом на нее неожиданно свалятся престижная работа и обеспеченный красавец, который, оказывается, всю жизнь только и мечтал вытирать ей сопли и слезы. Прежняя любовь тут же забыта, да здравствует новая! Конечно, такая героиня не будет по часам переворачивать больного, чтобы не было пролежней, мыть его, видя беспомощную и некрасивую старость, заботиться о смене памперсов. Здесь была жизнь, а не кино.

– Дыши глубже, Маша, – говорила она себе каждое утро, – жизнь не кончилась.

Однако вскоре произошло событие, заставившее ее по-новому взглянуть на все происходящее. Она поняла, что беременна, и это неожиданно для нее самой принесло успокоение душе. Как оказалось все просто: она, как в свое время и бабушка, и мама, родит и будет воспитывать ребенка. И останется только любовь к нему, найденному стержню жизни, а все остальное неважно. Теперь каждое утро она начинала фразой:

– Дыши глубже, Маша, ты не одна.

Об Игоре она честно пыталась забыть, но, как ни старалась, не смогла. Воспоминания были окутаны грустью. Какая же она странная, эта жизнь! То, что для одного было лишь щекотанием нервов, этакой необычной потребностью, игрой, пусть и жестокой, для другого оказалось полным крахом надежд и мечтаний. Как, наверно, он потом смеялся, вспоминая о наивной и верящей в сказки дурочке, таращившейся на него влюбленными глазами! Так и хотелось, отдавая дань его незаурядному таланту, похлопать в ладоши и воскликнуть:

– Браво! Браво, Игорь Васильевич!

В один из дней на пороге квартиры неожиданно появился Егоров. В глазах не было той спокойной властности, о которой помнила Маша, они были грустными и бесконечно усталыми. Он стоял, смотрел на нее и молчал.

– Маша, что же ты творишь? – наконец услышала она.

От звука его голоса закружилась голова, она побледнела. Игорь осторожно обнял ее, и Маша почувствовала, что ничего не забыла, не смогла забыть. Так они стояли долго, не в силах разомкнуть объятья.

– Собирайся, мы уезжаем. Во всем разберемся потом, дома, – тихо сказал он, отстраняясь.

Дома? А как же свадьба? Маша ничего не понимала: ведь не приснились ей его невеста и эти трижды проклятые розовые с бантиками тапочки!

– Значит, ты не женился?

Он смотрел на нее такими честными и удивленными глазами, что пришлось рассказать обо всем: о появившейся невесте, о ее тапочках в шкафу, о его забывчивости и попытке невесты расплатиться за проведенную с ним ночь, о его любви к странным играм с провинциальными дурочками. По ходу ее рассказа лицо Игоря мрачнело все больше и становилось таким, каким она привыкла видеть его в кабинете, замкнутым и мрачным. Он замер, а когда заговорил, то Маша уловила в голосе горечь и раскаяние:

– Прости, я виноват. Этого не должно было случиться.

Он рассказал о смерти Резникова в тот злосчастный день, о том, что никогда не собирался жениться, а потом просил Машу верить ему, всегда верить. Он вновь обнял ее, и она, прижавшись к нему, единственному и желанному, ощутив прилив успокоения и счастья, поняла, что для нее нет ничего лучшего на земле. А он никак не мог успокоиться, то что-то начиная объяснять, то принимаясь уговаривать вернуться, и умолк, лишь услышав ее согласие.

Выехать удалось только часа через три. Разговор в машине то затухал, то начинался вновь. Неожиданно Игорь стал рассказывать о себе, о своих трех жизнях и начале четвертой. Маша понимала, что такому человеку, как он, трудно говорить о прошлом, поэтому поспешила его успокоить. Она ласково провела рукой по его плечу.

– Что бы ты ни сделал, я всегда буду рядом. В этом даже не сомневайся.

Они опять надолго замолчали. Потом, собравшись духом, Маша начала рассказ о себе.

– В моей жизни нет ничего необычного: родилась, училась. Дружила с мальчиком, которого знала с пеленок. Когда пришло время, его выбрал пал не на меня. А я совсем растерялась, потому что не умела без него жить. Потом окончила училище и пошла работать. Заболела мама. Очень переживала, что оставляет меня одну. Сыграть роль жениха я попросила одного знакомого. Мама умерла спокойной. Он захотел жениться на мне, я согласилась, думала, что смогу...

Маша замолчала.

– И? – поторопил ее Игорь.

– В итоге обидела хорошего человека.

Маша замолчала, но потом все-таки добавила:

– Он ждал от меня того, что я не могла дать.

Игорь ничего не захотел уточнять: все было неважно. Начинается новая жизнь, прошлое остается позади.

Маша прикрыла глаза, и он подумал, что она задремала.

– Знаешь, я все это время жалела только об одном, – сказала вдруг она, не глядя на Игоря, и, ничего не пояснив, снова замолчала.

– О чем? – наконец не выдержал он и протянул руку, чтобы погладить ее пальцы.

Они не были теплыми, и он осторожно сжал их, чтобы согреть.

– Жалела, что жизнь может так и пройти без нас.

Он усмехнулся и крепче сжал ее пальцы.

– Я бы никогда этого не допустил. Все плохое прошло, Маша, все прошло.

Тысячи машин бегут по дорогам, наверное, во многих из них сидят влюбленные. О чем они говорят? Скорее всего, разными словами, но об одном. О любви. И разве не является проявлением любви известие о скором рождении их ребенка?

Дыши глубже, Маша! Ты не одна, жизнь продолжается!

Часть третья Долги наши

Виктор Иванович Резников, а тогда его называли просто Витюшей, родился в ничем не примечательной рабочей семье. Родители, уже смирившиеся с тем, что детей у них не будет и разговоров об этом не заводившие, были бесконечно рады появлению сына. Он был недоношенный, слабенький, долго не говорил и не ходил, только тихо сидел, обложенный подушками, и внимательно смотрел на мир большими голубыми глазами.

К двум годам Витюша начал осторожно ходить, держась за руку матери, и сказал первые слова. Мать была бесконечно счастлива, тайком бегала в церковь и ставила свечки за здоровье сына. Отец к этому времени совсем ослаб. Тяжелые ранения и контузия давали о себе знать, он часто болел. Витюше едва исполнилось три, когда отца не стало.

– Как жить? – сокрушалась на скромных поминках мать. – Витюша – слабенький ребенок, в садик ему нельзя, а няньке платить надо.

– Не реви, – утешал ее сосед, безногий инвалид Федор, – справимся. Я пригляжу.

Мать заплакала еще громче.

– Весь век буду тебе благодарна и сыну накажу.

– Бабы!

Федор покрутил головой и скрылся в своей комнатке.

Жили они в то время в деревянном бараке. Вход с улицы вел в довольно просторную кухню с большой печью, которая отапливала две небольшие комнатки. В одной жили Резниковы, в другой – безногий Федор. Он был человеком деятельным, знал сапожное дело и шил туфли на заказ. Получение незаконного дохода сурово каралось властями, поэтому дверь во время работы закрывалась от непрошенных гостей на толстый крючок, а Витюша знал, что это тайна, и помалкивал.

Федор оказался способным воспитателем и учил мальчика всему, что знал и умел сам.

– Сегодня уборка, – говорил он, и Витюша безропотно принимался за работу.

Работы было много: смахнуть пыль с подоконника и старого темного комода, подмести пол, полить два цветка, мокрой тряпкой несколько раз провести по кухонному столу. Когда дела были окончены и Витюша забирался на кровать в комнате Федора, начиналось самое интересное. Федор был прекрасным рассказчиком, и его истории о войне никогда не кончались. Все русские солдаты были храбры и смекалисты, а фашисты... они и были фашисты.

– Сидим мы в засаде на берегу, – таинственным голосом начинал рассказ Федор. – А на другом берегу немцы. Хотели они вброд реку перейти. Осмотрелись, никого нет, и решили одежду не мочить. Разделись догола и идут, руки у всех подняты – одежду держат. Дошли до середины, а мы как начали стрелять! Они все побросали и с голым задом назад побежали.