Текст книги "Жених панны Дануси"

Автор книги: Людмила Рублевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Директорша чуть не уронила ребенка. Полковник в отставке ловко поддержал крикливого гостя на ее руках. А младенец горланил так отчаянно, с такой обидой на этот несовершенный мир!

– Успокойте его, мадам, – раздраженно буркнул Магаыш.– Вы же сами говорили, что возиться с такими недорослями – ваш гражданский долг.

– Я – директор пансиона для девиц, – твердо сказала мадам, делая ударение на последнем слове.– Я не имею опыта в воспитании младенцев.

– Эк орёт, – с досадой сказал Магарыш и позвал денщика. Но тот, видимо, тоже убежал по собачьим делам, которые напоминали о себе отдаленным лаем и женским визгом.

Мадам неуклюже качала подкидыша.

– А-та-та... Это он вас боится. Дети чувствуют нехороших людей...

– Перестаньте его трясти, он и смолкнет, – отрезал Магарыш и наставил на младенца два пальца козой: – У-тю-тю-тю-тю!

Малыш брыкнул ногой и попал затейнику в толстый нос.

Магарыш едва сдержал брань.

– Давайте его мне. Он же мужеского пола. Я скорее с ним найду общий язык. А то, ей-богу, уши закладывает. Парень, любишь лошадей? Хочешь на лошадке покататься?

Ребенок отчаянно сопротивлялся. Шляпа директорши, украшенная страусиными перьями, съехала набекрень и наконец совсем упала в сопровождении звонкого дождя шпилек. Мадам Касио раскраснелась, ее волосы, всегда стянутые в строгий узел, рассыпались золотистыми локонами. А глаза, не защищенные лорнетом, были такие растерянные... И светлые... Так что никто не узнал бы с первого взгляда мадам Касио. Да и сурового полковника Магарыша, скачущего по комнате, держа на плечах толстенького капризулю, в то время как мадам бежала за этой живописной группой, поддерживая маленького кавалериста.

– А вот мы на лошадке... На лошадке... Первый раз вижу женщину, которая не может справиться с ребенком! У вас что, никогда не было собственных детей? – пыхтел Магарыш.

– Можно подумать, у вас целая куча наследников! – огрызалась мадам.– Вы вообще одичали со своими лошадьми! Тише, не сбросьте малыша! Я, по крайней мере, стараюсь что-то дать хоть чужим детям. А вы?..

– А мне иногда кажется, что лошади более достойны жалости и понимания, чем люди. Ай, что-то за шиворот потекло...

Когда вернулась легкомысленная мать с взлохмаченной пуделихой на руках, оставленный ею столь коварно ребенок беззаботно спал на Магарышевом диване, а возле него сидели пан Магарыш в турецком халате и мадам Касио без шляпы, хотя с подобранными снова в узел волосами.

– Простите, простите, но на Жужу напала стая злобных грубых псов!

Мадемуазель Нинель также пропищала в свое оправдание:

– Я ничего, ничего не смогла сделать! Их отогнали только водой!

Мадам Касио с достоинством воздела шляпу, аккуратно заколола ее шпильками.

– Думаю, наш визит окончен.

Мадемуазель Нинель с удивлением смотрела на розовые пятна на щеках мадам и гадала, удалось ли ее воинственной руководительнице добиться нужного.

Пан Магарыш серьезно смотрел на молчаливую директоршу:

– До встречи, мадам.

Только счастливая супруга преподавателя естественных наук была полностью поглощена своими проблемами и ничего не замечала, пытаясь одновременно успокоить и рассерженную пуделиху, и разбуженного от сладкого сна и несказанно этим обиженного сынулю.

Если житель города Б* не мог справиться со своими заботами, он обсуждал заботы своих соседей. И таких случаев в городе Б* почему-то было почти столько же, сколько жителей. Поэтому конец холостяцкой жизни коннозаводчика Базыля Магарыша обсуждал весь город.

Одни жалели беднягу – взять в жены такую мегеру! Вторые удивлялись – каким путем проникло в кавалерийскую душу коварное чувство? На этот вопрос могли бы, наверное, ответить несовершеннолетние посетители яслей для детей работающих женщин города Б*, но, к сожалению, они еще не умели разговаривать.

ГЕРАКЛ У АДМЕТА

Однажды Геракл остановился у своего друга, царя Адмета, у которого недавно умерла жена Алкестида, выкупив своей жизнью жизнь мужа. Узнав о таком обстоятельстве, Геракл, растроганный гостеприимством Адмета, спустился в подземное царство и принудил Таната, бога смерти, вернуть Алкестиду в царство живых.

(Древнегреческий миф)

Вряд ли знали в богатых, каменных домах города Б* Мамоньку-шлопака.

Да и такого слова – «шлопак» – нет в ученых книгах.

Но в предместьях города Б*, в маленьких домиках под сенью лип и яблонь приходу шлопака радовались все. Потому что целый вечер в доме будет пересказ новостей – что интересного произошло в соседних местечках, что и почем продается на ярмарках, куда лучше идти, чтобы купить новые колеса или поросенка, где в мире началась война или прошло землетрясение... Короче, каждый простой житель города Б*, который вследствие неграмотности или в целях экономии не выписывал газет – а таких было среди обывателей местечка подавляющее большинство – мог получить от шлопака все интересные ему сведения. А шлопак никогда ничего не просил – покормят, так покормят, пустят переночевать – так пустят. Но приют и угощение имел всегда.

Откуда был родом Мамонька – никто не знал, казалось, он вечно ходил по окрестным деревням и местечкам. Даже возраста его нельзя было определить – такой прозрачный, без растительности на лице, мелкий человечек. «Божий человек», – говорили о Мамоньке некоторые, но другие им возражали: «Разве Божий человек бродит по базарам? Божий человек поет псалмы и продает кипарисовые крестики да чудодейственные иконки». А Мамонька и выпить не откажется, если поднесут. Но, что правда, в мешке Мамоньки всегда лежало Священное Писание – дешевое издание для простого люда, в серой бумажной обложке, да еще житие Алексея, Человека Божия, и молитвенник в дополнение. Если рядом не было свидетелей, шлопак доставал заветный томик и вслух, по слогам, читал, задумываясь над непосильными простому разуму фразами.

Но безусловно, что при взгляде в светлые-светлые, добрые глаза Шлопака, доверчивые до дурости, а может – до святости, каждый невольно терял настороженность. Мамонька всегда выполнял множество мелких поручений – передавал из деревни в деревню, из местечка в местечко чужие долги, небольшие посылки и письма. При Мамоньке не стеснялись обсуждать свои домашние проблемы, не боялись доверить ему покачать ребенка во время очередного ночлега.

Не один раз останавливался Шлопак в доме Петра Помидорчика, слесаря города Б*. Не сказать, чтобы богатом доме, хотя Помидорчик имел золотые руки – мог починить любое хозяйственное устройство, любой самый тонкий механизм – от музыкальной машины до золотых швейцарских часов. Но свои заработки спускал Петро быстро и безболезненно. А чего дорожить теми деньгами, помятыми вонючими бумажками и металлическими обшарпанными кругляшами, когда нет ничего дороже хорошего настроения, веселой песни и бокала густого пива, а место в царстве небесном, как известно, ни золотом, ни серебром не покупается, а только праведной жизнью.

И хотя праведную жизнь Помидорчик признавал за ценность, жена его, круглолицая Наста по кличке Клецка, никак мужниной философией не могла довольствоваться. Ведь какая же праведная жизнь в трактирчике? Одно расточительство. Не для того она замуж выходила, чтобы из глиняных тарелок есть. Весельчак Петро подмигнет рассерженной женушке: «Эгэ, милая, хоть и с золота съешь, все в одно место выкинешь». Плюнет бедная Наста, перекрестится, а мужик уже за шапку – в корчемке музыка заиграла.

Да не сказать, чтобы были Петро с Анастасией наихудшей в мире парой. По крайней мере, шлопак Мамонька любил у них останавливаться. Хозяйка всегда угощала, оставляла ночевать. Хозяин же бесконечно расспрашивал обо всем на свете, причем наиболее любил слушать не о ценах на базарах, а о чудесах – петух снес яйцо, а из того вылупился маленький черный дракон, на ярмарке в соседнем уезде показывали восковых людей – точно живые, и даже шевелятся и крутят глазами.

Но на этот раз Мамоньку не встретила в Помидорчиковом дому приветливая хозяйка. Все двери нараспашку, куры забегают в сени и с опаской заглядывают в комнаты, в стекла бьются, как пьяные бродяги, жирные зеленые мухи, а на скамье под образами сидит Петро Помидорчик, и его красное лицо аж сморщилось от страдания.

– Али у хозяина зубы болят? – сочувственный тонкий голосок Мамоньки подействовал на печального Помидорчика как горчичная припарка.

– А братец ты мой, а головушка же моя пропащая! Грешный, грешный был, вот и наказал Боженька!

Помидорчик повис на тонком шлопаке со всей силой своего горя, так что Мамонька зашатался, не столько от тяжести, сколько от сильного запаха перегара. Душа у шлопака была чуткая и доверчивая и вскоре так же разрывалась от разделенного с хозяином дома горя.

Две недели назад в дом уважаемой вдовы Крыси пришли необычные гости: шесть женщин, преимущественно пожилого возраста, в темных длинных платьях и белых платках, плотно обвязанных вокруг головы, один хромой старик и высокий бородач в белой хламиде с толстенной книгой, которую он нежно прижимал обеими руками к груди. Странная компания целый день не показывалась на улице, только из окон тетки Крыси доносились протяжные, но мелодичные песнопения, украшенные мощным басом – видно, дюжего бородача. Соседи от любопытства млели. Но вскоре смогли полностью удовлетворить свое любопытство – бородач пригласил всех желающих на духовную беседу. Это действительно оказался незаурядный человек. Может быть, даже пророк. По крайней мере, сам себя он так и называл. И проповедовал он вещи вполне понятные, хотя и сложные для воплощения: чтобы попасть в царство небесное, надо здесь, на земле, уподобиться Господу нашему и Его апостолам, а для этого немедленно распродать все свое имущество, выручку отдать ему, бородачу, который удостоился постичь небесную мудрость, и двинуться по грешной земле с проповедями упомянутой мудрости. Поклонницы в белых платках слушали своего пророка с таким умилением и преданностью, что казалось, вокруг того действительно распространяется неземной свет. Пророк щедро цитировал высказывания из толстой книги о конце света, и слушатели (в основном, правда, слушательницы) заливались слезами от осознания греховности и неминуемой гибели.

Правда, поплакав и пожертвовав святому человеку определенное количество семейных денег, жительницы города Б* покорно возвращались в семейное ярмо.

Все, кроме тети Насты.

Наверное, контраст между развеселым пьяненьким Помидорчиком и возвышенным суровым пророком был слишком впечатляющим для ее женской натуры.

Помидорчик вернулся из корчмы и увидел на столе пустую шкатулку, где Анастасия хранила остатки приданого – горстку серебряных рублей, два золотых кольца и золотые монисты. При кратком обзоре выяснилось, что исчезли и припрятанные в копилке деньги. На испуганный рев Помидорчика пришла соседка и сообщила, что Наста-Клецка подалась в святые сестры к бородатому пророку. Все попытки Петра вернуть жену к семейному очагу или хотя бы переговорить с ней разбиваются о железную стену духовной общности бородача, хромого и белых платков.

– Слушай, друг, копейку дам, сходи в тот проклятый дом, приведи ты мою глупую женщину с деньгами назад!

Через полчаса шлопак Мамонька с Помидорчиковой еще не заработанной копейкой в кармане стоял перед добротным домом пани Крыси, почтенной ветеринарской вдовы. Сквозь закрытые окна слышалось аллилуйя. Шлопак вежливо постучался. Аллилуйя не смолкло, но скрипнула дверь, и Мамонька увидел бородатого мага, который в прошлом году на ярмарке нанимал его сидеть в восковой фигуре и дергать за ниточки, чтобы фигура могла шевелиться. Маг платил Мамоньке пять копеек в день и строго заповедал хранить тайну живой фигуры. А шлопаку что? Раз сказано – он так и сделает.

– Добрый день, господин маг! – от искренней улыбки Мамоньки бородача аж передернуло. – А я вот поручение имею...

В доме тети Крыси горели свечи. Восемь женщин, среди них хозяйка со строго поджатые губами и дородная Помидорчикова Анастасия, сидели на лавках вдоль стены и сверлили глазами шлопака. Плотно повязанные белые платки напоминали не столько о монастыре, сколько о больнице. Старик угрожающе расхаживал за спиной гостя, и его хромая нога придавала шагам ритм похоронного марша. Бородатый пророк, известный Мамоньке под именем Мага, возвышался перед щуплой фигурой шлопака как Самсон перед филистимлянами.

– Раба божья Наста выбрала себе праведный путь! – басил пророк. – Никакие земные грешные заботы не могут совратить ее! Аки Господь наш и апостолы Его, должны мы оставлять ближних наших из любви к ним же и идти по заблудшему миру со Словом Божиим...

Мамонька согласно кивал головой. Красиво говорил господин Маг, громко! Но долго...

– Извините, может, мы с пани Анастасией уже пойдем?

Белые платки злобно зашипели, бородач покраснел. А шлопак вежливо продолжал:

– И монисто свое, пани Анастасия, не забудьте... Пан Петро просил... И деньги...

Громкие обвинения тети Насты в адрес нечестивого мужа слились с возмущением всех присутствующих.

– Это сейчас божеские деньги! – горланил бородач.– Грешник Петр должен был не требовать их назад, а продать все, что имеет, и пожертвовать! Каждый, кто принесет сюда все свои деньги, спасется! Только пожертвованием денег можно добыть место в царстве небесном. А я – посредник в этом деле. Так и скажи всем, бродяга.

Шлопак невольно заволновался. Бородач говорил громко и доходчиво, но что-то не то. В шлопаковом издании Священного Писания не было такого вывода о деньгах... О любви к ближнему – было... О том, что не укради, – было. Не пожелай жены ближнего своего, имущества и так далее... Мамонька честно об этом и рассказал. Со священниками, школярами и другими осведомленными людьми пророк и не собирался дискутировать, но ведь здесь – какой-то недомерок... Громогласные аргументы пророка отлетали от маленькой фигуры шлопака, как дождевые капли от зеленых листьев скромного крыжовника. Понемногу визгливые голоса женщин в белых платках и хромого помощника пророка стихли, слышен только был яростный рев бородача да вежливый тонкий голос гостя.

– Но ведь он правду говорит, – наконец сказала старшая из женщин, в прошлой светской жизни – торговка зеленью. – Что это за святость, если к пальцам деньги прилипают? Разве Христос с апостолами деньги собирали?

Бородатый пророк почувствовал, что теряет власть над своими кроткими овечками, и возвысил голос. Бедный Мамонька всегда страдал, когда кто-то при нем сердился, злился, ругался. А тут он сам – причина ругани! Но бородач явно говорил что-то вопреки заветной серой книжечке из шлопаковой сумы, каждое слово которой – книжечки, а не сумы, конечно, – запечатлелось на шлопаковом сердце, как десять заповедей на Моисеевых скрижалях. Кстати, еврейский Моисей тоже не был разговорчивым, попросту – так сказали бы, что у него каша во рту... Но не может земля быть без пророка! И город Б* не мог. Тонкий голос Мамоньки возвысился до вершины горы Синай... Конечно, в окрестностях города Б* не имелось горы Синай, но если бы была – там Мамоньковы речи непременно услышали бы!

И сняли просветленные женщины свои белые платки, и высказали бородатому вождю, что у каждой накопилось на него за дни скитаний, а от глаз местечковой тетки ничего не скроется! Ни тайное свидание с румяной молодкой, ни продажа ростовщикам отданных на покупку места в раю колец.

Даже хромой старик стукнул о стол кошелем с общинной казной:

– А мне ни разу похмелиться не дал!

Мудрецы мира давно сказали, что чем выше идол, тем легче его обрушить в пыль. Развенчанный из апостолов бородач исчез в осеннем полумраке. Обвинения утихли. Женщины молчали и растерянно смотрели друг на друга.

Шлопак, который и на минуту не потерял кроткой улыбки, поклонился в сторону жены Петра и умоляюще проговорил:

– Может, пойдете домой, тетушка?

Анастасия неловко осмотрела своих недавних сестер:

– Действительно же, в Писании сказано...

Ну, вот все и обошлось. Шлопак оказался в объятиях свежего сентябрьского ветра. Город Б* потихоньку готовился к встрече с вечерними сумерками. Меланхолически лаяли собаки. Помидорчик будет доволен. Копеечку дал не зря. Мамонька не собирался злоупотреблять его гостеприимством, только, идя, представлял, как тетка Наста зайдет в дом, усядутся они с мужем на скамейку рядом... Обнимутся...

– Как голуби... Чисто голуби... – шептал растроганный воображаемыми картинами шлопак.

Предместье города Б* кончилось, что подтвердил придорожный крест, обвязанный чистеньким рушником. За спиной слышались чьи-то шаги. Мамонька оглянулся и увидел... тетку Насту. В белом, плотно повязанном платке, со скрещенными на груди руками. Шлопак хотел спросить, почему это она не в своем доме, но слова застряли в тонком шлопаковом горле. За теткой Настой одна за другой из сумрака выплывали фигуры сестер в белых платках. Замыкал процессию хромой старик. Теперь они остановились и как-то странно смотрели на шлопака. Ну, что ж, может, людям куда понадобилось... Мамонька скромно ступил с дороги и зашагал по боковой тропинке. Оглянулся... Процессия след в след двинулась за ним. Бедному шлопаку стало немного не по себе.

Он остановился:

– А люди ж вы мои добрые... Куда ж вы?..

– Ты иди, иди, батюшка, не заботься... – ласково-ласково проговорила тетка Наста и низко поклонилась.

За ней начали кланяться другие.

– Иди, батюшка... Бог тебя ведет... И мы уж, грешные, за тобой...

Мамонька растерянно оглядел неожиданных спутников и наконец увидел, какие у них просветленные лица, как широко они улыбаются, как смотрят на него, шлопака!

Истерические перешептывания заставили Мамоньку задрожать:

– Настоящий... Истинный... Простой духом... Блаженный... Пророчествовать начнет... Кто будет записывать? Ты, Крыся? Карандаш, карандаш приготовь...

Мамонька на несгибающихся ногах двинулся по тропе и услышал, как за его спиной слаженный хор затянул аллилуйя. Вместо баса козлиным тенором выводил хромой.

Помидорчик так и не дождался своей Насты. Город Б* поговорил немного об этом и забыл – в каменных домах о новых апостолах ничего и не слышали, а в домишках предместий появлялись новые и новые заботы и чудные слухи. Тем более, корчемка – лучшая Помидорчикова утешительница и советница, быстро высушила его слезы, а в скором времени и вынесенные из дома заблудшей Анастасией деньги были получены обратно почтовым переводом.

А еще через некоторое время извозчик, проездом из соседней губернии, передал Помидорчику и вовсе странную посылку – копеечку, завернутую в аккуратную белую тряпочку.

Сказал, от святого человека, которого в их губернии очень ценят за пророчества и аскетическую жизнь.

Рассказы

СЛОВО ЧЕСТИ

Начинались темные ноябрьские ночи – беззвездные, черные, как сама безнадежность, перевитые траурными лентами тумана. Андрусь слабел. Каждый шаг давался с трудом – все-таки простудился тогда, в холодной, засыпанной серебряной осенней росой лощине. Лошади жандармов топотали наверху, на холме, и нельзя было даже пошевелиться, чтобы почувствовать онемевшее от холода тело – будто оно само уже из тумана и мокрой земли. На почти голых ветках кустарников качались удивительными украшениями синицы, крупные капли сыпались с веток вниз, словно жемчужины из порванных бус, и Андрусю казалось, что этот нежный шум сейчас выдаст его. Но сами синички даже не тенькнули. Может, им передался страх человека?

Его искали уже вторую неделю. От их отряда осталось четверо – слишком мало, чтобы отбиваться, но для того, чтобы потерять надежду, – слишком много. Круг осады был плотным, но жандарм – не тысячеокий Аргус. Они решили разойтись в разные стороны – кого-то заметят, другие ускользнут. Конечно, чтобы после, в назначенном месте, встретиться и начать все заново. Андрусю выпало двинуться в сторону родных мест – это была сладкая мука. Не хотел даже в мыслях упоминать – «убегаю», «прячусь»... Когда-то не сомневался – приедет победителем, во главе закаленного в битвах отряда, отсалютует саблей-молнией перед крыльцом, на который выбежит Она... Анеля... В короне золотых кос, с серыми глазами, похожими на два чистые озера, в глубинах которых, однако, скрываются резвые русалки. И он поцелует ее, не сходя с коня, подхватит с земли – гибкую, легкую, такую желанную... Чтобы не выпустить из объятий никогда-никогда! Между ними все было решено уже давно. Их поместья рядом, родители дружат, и еще тогда, на Рождество, когда он отдал заплаканной краснощекой девочке в щедро усыпанном серебряной пыльцой костюме Метлушки своего миндального генерала с вкраплениями-изюминками – и готов был отдать в нежные ручки все свои игрушки, – еще тогда он решил: вырастет и завоюет... Конечно, красавиц, Прекрасных дам надо завоевывать. Тем более он огорчался, что совсем не был похож на мужественного воина, – волосы светлые, рост скорее средний, не богатырские плечи – хотя жилистый и выносливый. А разве бывает воин с такими наивными голубыми глазами! А она, уже девушка-подросток, смеялась над его романтическими представлениями: любовь – это же не война, в ней осада ведется только взглядами, словами, цветами... А я не враждебная крепость, дорогой.

И он обижался и убегал на обрывистый берег речки... И снова возвращался – с цветами.

Анеля спрятала бы его, конечно. Ему так надо хотя бы одну ночь провести в тепле, высушить одежду... Выпить горячего чая... Он последние дни не мог даже позволить себе разжечь костер – по всем дорогам разъезжали солдаты, видимо, наведенные на его след мужиками из той деревни, куда он зашел, чтобы купить кусок хлеба. А мог бы отобрать – у него, несмотря на то, что это была смертельная опасность и, возможно, просто глупо, – за поясом под сорочкой был пистолет с одним патроном. Андрусь просто не смог заставить себя остаться безоружным – это значило все равно как признать себя побежденным. Пока у него есть оружие – он воин и восстание живет.

Андрусь думал обойти дорогие сердцу места. И даже сам не заметил, как направился именно в ту сторону – словно его вел истинкт затравленного зверя. В свой дом? Это невозможно – конечно, враги ждут именно там. Не оставили они без внимания и дом его невесты. Из-за этой опасности Андрусь последние два года даже не вел никакой переписки с близкими. Но есть, есть надежное убежище – там, где никто не догадается его искать. И даже сам Андрей ранее не ожидал, что соберется к этому человеку.

Это случилось как раз два года назад. Магическое слово «свобода» объединяло людей, и победа, казалось, вот-вот спустится к ним по серебряных облаках, и протрубит в золотую трубу, и взмахнет прозрачными крыльями над их землей, навсегда свободной. У Анели был день рождения. Его любимая пришла в этот мир ясным летним утром, когда поднимался белой пеной под окна боярышник и рассыпались на заброшенных тропинках сада маргаритки. И Андрусь не мог не прийти поздравить ее – с охапкой лесных душистых цветов. Гостей собралось немного – все хорошие друзья, никто бы из них не предал. Они снова играли в фанты и шарады, и даже в совсем детские игры – слепого кота, золотое кольцо, и те, кто проиграл, должны были поцеловаться через платок. Из леса был только один Андрусь. И поэтому совершенно непростительно, что он не расслышал, как к дому подъехали враги. Страшны были не жандармы. А тот, кто ехал вместе с ними, – друг по детским играм и сосед. Возможно, тот попал на вечеринку совсем не для того, чтобы схватить инсургентов, откуда ему было знать, что враг империи окажется там? Скорее всего, просто хотел поздравить Анелю, прихватив подчиненных. Ничего удивительного – Валентин тоже любил сероглазую соседку. Это знали все, и прежде всего она сама, хотя очень часто случается, что предмет любви узнает о таком обстоятельстве последним. Но они подрались за Анелю, еще когда им было по четырнадцать, – и это не было похоже на обычную детскую драку. Сжав зубы, молча, упорно... Их, окровавленных и полуживых, растащили взрослые. Тогда Анеля, заплаканная, в испачканном платье – видимо, пыталась разнять драчунов, – и выкрикнула свое: «Больше не деритесь. Никогда! Я выбираю Андруся. Слово чести!». И Валентин, опустив глаза, под которыми «разгорались» сине-красные «фонари», пожал Андрусю руку. Как побежденный на честном турнире. И Андрусь искренне дивился, почему Анеля прислонилась к нему, ничем не выдающемуся, а не к Валентину, ведь тот олицетворял все те черты, которыми Андрусь хотел бы обладать. И высокий, и сильный, как камень, и волосы волнисто-черные, а взгляд темных глаз такой гордый...

Увидев, что этот красивый, уверенный в себе человек заходит в дом, Андрусь понял – это все... Сейчас главное – отвести подозрения от хозяев. Спрятаться? Первому пойти навстречу и сдаться, не оставляя за собой неловкости обыска, разоблачения, ареста?

Анеля встретила гостей в прихожей, видимо, принимала поздравления, надеясь дольше задержать. Наконец она вернулась к компании, где каждый пытался сохранить веселый вид, и от этого собрание выглядело страшновато. Девушка держала в руках красивый пакетик, перевязанный атласной розовой лентой, но казалось, пальцы ее оцепенели и вот-вот выпустят ношу на пол. Валентин с искренней улыбкой поздоровался со всеми, никак не выделяя Андруся, представил двух офицеров, прибывших с ним, пошутил, очень изящно и умно – Андрусь так никогда не умел, и ушел, поцеловав Анеле руку.

Андрусь почувствовал горячую симпатию к бывшему другу – как бывает всегда у честных людей, если кто-то, о ком думалось плохо, оказывается лучшим. Валентин был не из тех, кто служит за деньги или привилегии, – он действительно верил в то, что защищал, и никогда не скрывал своих взглядов, что и послужило когда-то окончательному охлаждению их дружбы. То, что он не выдал Андрея, был действительно благородный поступок, достойный уважения. Особое впечатление на парня произвела сообщническая веселая улыбка, которую Валентин адресовал ему на прощание. Бедная Анеля тогда испугалась сильнее всех – Андрусь тщетно пытался ее утешить. На прощание она страстно прошептала ему: «Как зажжется первая звезда, жди меня в нашей беседке, на берегу речки...».

И он ждал, волнуясь, как будто от этого свидания зависела его вечная жизнь. А звезды зажигались одна за другой, а она все не шла... Наконец гибкая фигура, вся закутанная в белое, рванулась к нему из черемховых сумерек, и горько-сладкими, как ягоды черемухи, были ее поцелуи, потому что слезы катились по ее щекам, и ему было даже неловко – он же еще живой... А она будто прощалась навсегда. Ведь только отчаяние, наверное, заставило его сероглазую королевну шепнуть ему: «Пусть это будет наша брачная ночь!". Конечно, было бы с его стороны благородно и разумно – успокоить ее, уйти самому, удержаться на той грани, за которой начинается необратимость и безумие... Но он был всего лишь человек, и он так любил, что его руки дрожали от нестерпимой жалости и тяги к ней. И если это было безумие – он был готов навсегда отвергнуть разум.

А потом они плавали в лунной воде, и даже вода не могла остудить огня поцелуев, и уйти было хуже, чем умереть... Но он не собирался умирать – он должен был победить и вернуться.

Вернулся... Кашель разрывал грудь. Но Андрусь уже решил, под чьей крышей проведет следующую ночь, – он пойдет к Валентину. Не может быть, чтобы человек за два года совершенно изменился, – не выдал тогда, не должен и сейчас. Тем более Андрусь больной, измученный, а Валентин – благородный человек. И ничем не рискует – ведь вне всяческих подозрений.

Записка, переданная через мальчика из дворни, не долго оставалась без ответа. Приблизительно через час Андрусь уже лежал в теплой сухой постели и проваливался в глубокий, как могила, сон. Ему не пришлось выслушивать вопросы, что-то объяснять, не встретил он ни настороженности, ни вражды. Конечно, на особое радушие рассчитывать тоже не приходилось. Валентин словно не удивился, воспринял появление обросшего, измученного беглеца достойно, по-мужски. И Андрусь был рад, что пришел сюда. Последняя его мысль, перед тем как заснуть, была об Анеле. Она где-то рядом – он чувствует. Утром он обязательно узнает о ней, возможно – перешлет весть... А может – увидит! Это было бы просто невероятным счастьем!

Когда он открыл глаза и увидел над собой милое лицо в золотой короне кос, то подумал – бред... Только прикосновение прохладной узкой ладони к его лбу подтвердило: не сон... Андрей схватил чудесное видение за плечи: Анеля... Он был так счастлив, что даже не осознал, как она изменилась, как похудела, словно угасла.

– Сейчас здесь будут жандармы.

Он не мог уяснить смысла слов.

Она терпеливо, глуховатым от безнадежности голосом повторила:

– Тебя сейчас арестуют. Зачем ты сюда пришел?

Андрей хотел прижать ее к себе, но она отстранилась. Милая трусишка!

– Анеля! Не бойся, Валентин не такой... Он не выдаст. Какой же он молодец, что послал за тобой!

Анеля как-то странно рассмеялась.

– За мной не посылали. Я здесь живу.

– Живешь? Почему?

Предчувствие чего-то непоправимого шевельнулось болью, но Андрусь отогнал предательское ощущение – еще немного продлить счастье...

– Помнишь, тогда, когда ты пришел на мой день рождения... Валентин знал, что ты должен посетить меня. Жандармы приходили по твою душу.

– Но Валентин...

Анеля остановила его:

– Он задержал меня в прихожей и сказал, что имеет приказ тебя арестовать. И есть только один способ спасти тебя – я должна дать слово, что стану его женой.

Андрусю стало холодно, а думал, что холоднее, чем в той лощине, ему уже никогда не будет.

– И ты...

– Я – жена Валентина. Он сдержал свое слово. Я – свое...

Как больно... Андрусь зашелся в приступе кашля, и Анеля метнулась подать ему теплое питье на травах, что стояло на тумбочке у изголовья кровати. Эгоистичный вопрос брошенного мужчины, от которого самому стало стыдно.

– Ты ... счастлива?

– Посмотри на меня. – Андрусь взглянул в ее серые глаза, обведенные черными тенями, и содрогнулся от острого сожаления.

Он схватил женщину в объятия, целовал ее волосы, брови, милое, любимое лицо – и она словно просыпалась от страшного сна.

– Ты должна уйти от него! Забудь о моей судьбе! Мои воля и жизнь не стоят твоей муки, милая, ведь она – и моя сто крат! И не забывай, я – воин!

Анеля закрыла лицо руками, и Андрусь начал целовать ее пальцы, осушать губами слезы...

– Уйти... Не было дня, чтобы я не мечтала об этом... Родители с радостью приняли бы меня обратно. Не думай, что он меня мучает. Он по-своему хороший человек и любит меня... По-своему... «Стерпится-слюбится...". Какая чушь! Такой красавец, богатырь, уездные барышни млеют, а погладит по коже – озноб отвращения. Словно прикасается жаба. Но я дала слово.