Текст книги "Жених панны Дануси"

Автор книги: Людмила Рублевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Андрусь отчаянно покачал головой.

– Ты дала слово, что будешь его женой взамен за мою свободу. Но здесь жандармы, меня арестуют, и ты свободна! Разве не так?

– Не так, дорогой друг!

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Валентин. Как всегда, уверенный, мужественный. Андрусь вскочил и стал напротив – согнувшийся, обросший, пытаясь подавить кашель... Дуэль взглядов закончился ничем – Валентин явно не чувствовал за собой никакой греха. Так же он когда-то отбирал понравившиеся игрушки у приятелей, отбирал – силой, молча, упорно и никогда не просил дать поиграть.

– Андрей, тебе лучше прилечь. Сегодня вечером придет врач, человек надежный. А ты, Ангелина, иди в свою комнату.

– Я останусь с ним, – голос женщины звучал вызовом.

Валентин сжал зубы, помолчал, видимо, чтобы унять гнев.

– Вы напрасно волнуетесь. Никто не арестует тебя, Андрей. Ты в безопасности. Вылечишься и уедешь – я помогу тебе выбраться за границу.

Андрусь смотрел в лицо Анели, в котором соединялись радость и страдание, и чувствовал себя негодяем.

Женщина недоверчиво переспросила мужа:

– Но почему здесь жандармы?

– Им донесли, что подозреваемый человек двинулся в сторону поместья. Ты не был слишком осторожен, Андрей, – голос Валентина звучал холодным укором. – Но сейчас я выйду к ним и направлю в другую сторону. Там поручик, мой хороший знакомый... Никакой риска, никто не поверит, что я – предатель, – в голосе хозяина чувствовалась настоящая горечь. Валентин мягко взял жену за плечи. – Пойдем... Больному нужен покой.

Анеля покорно опустила голову:

– Хорошо... Как скажешь...

Голос ее прошелестел, как сухие листья. Она медленно двинулась к двери. Андрусь сжал кулаки. Заложница... Он боролся, чтобы добыть своему народу свободу – и сделал любимую женщину рабыней врага. И она будет терпеть и смиряться, она – такая гордая, жизнерадостная когда-то! Кто же он сам после этого?

За окном слышались грубые голоса, смех, топот лошадей. Андрусь подобрался к окну. Действительно, конный отряд... Два офицера... Как раз как два года назад. Вот уверенный голос Валентина. Андрусь пошарил под подушкой. Пистолет у него не отобрали – он же не был пленником. И само собой разумеется, что он не мог стрелять в хозяина дома, который дал ему пристанище.

Андрусь распахнул окно и упал на прелую листву. Отполз, прячась за кустами. Пусть думают, что он бродил где-то возле дома. Рука предательски дрожала, и он выстрелил не целясь. Один из жандармов схватился за плечо...

Бунтовщик был истощен и имел всего один заряд. Далеко не убежал. Инсургента связали и положили на телегу, одолженную у хозяина. Хозяин был несколько растерян – видимо, не ожидал, что такой гость скитается прямо под окнами. Пани, добрая душа, вынесла для арестованного теплую одежду. Пусть... Должен же злодей дожить до виселицы.

– Зачем ты это сделал?

Она не плакала – глаза были совсем сухие, с горячим блеском.

– Теперь ты свободна... Уходи от него. Обещаешь?

– Любимый... – она поцеловала его избитое лицо. – Ты должен знать... У тебя есть сын.

– Что?!!

– Да. Твой сын. Похожий на тебя, светленький и веселый. Зовут – Константин.

– Любимая... – Андрусь, связанный, больной, избитый, захлебывался от счастья. Сколько в нем, оказывается, еще силы, спасибо, Господи!

– Я уйду. Но Валентин не отдаст мне сына.

– Я вернусь, – Андрусь сказал это неожиданно жестко. – Я вернусь за ним и за тобой.

Дождь хлынул на черную землю, словно оплакивая ее зимнее умирание. И вдруг в низких, похоронно мрачных тучах блеснула поздняя молния – словно притупленная в славных битвах сабля, и отразилась в серых глазах женщины, неподвижно стоявшей у ворот и смотревшей на пустынную дорогу.

В пансионе для мальчиков, где среди прочих учился двенадцатилетний сын статского советника Валентина Р. Константин, царила строгая дисциплина. Часть учащихся содержалась за казенный счет, и почти для всех вырисовывалась одна перспектива – пополнить ряды царской армии. Поэтому особое внимание уделялось воспитанию верноподданнического духа и телесной мощи. Северо-Западный край, который только что пережил бунт, нуждался в здоровых молодых силах, способствующих гражданскому согласию.

По правде говоря, статский советник мог бы для своего единственного сына выбрать лучший пансион. Тем более Константин Р., белокурый умный мальчик, особые успехи делал в изучении языков, а за нарушение дисциплины достаточно часто попадал в карцер. Отец редко звал сына на каникулы домой. Еще бы – овдовев, женился второй раз. Мальчик изредка посещал только родителей матери – за стены пансиона выходить не разрешалось. Много времени Константин проводил в библиотеке. Новый учитель немецкого языка, почтенный человек с совершенно седыми волосами и жилистой фигурой бывалого путешественника, особенно отмечал способности Константина, даже дополнительно с ним занимался. Поэтому никого не удивило, что он вызвался проводить ученика к его родственникам.

Константин Р. и учитель-немец больше в пансионе не появились. Следствие установило, что мужчина и мальчик, по паспортам – отец и сын, пересекли границу Российской империи на границе с Пруссией. Пошли слухи, что немец был вовсе не немец, а итальянец, один из головорезов Гарибальди, и в свое время носил знаменитую красную рубашку. Говорили еще, что он то ли карбонарий, то ли масон и мальчика увлек для каких-то магнетических опытов, и непонятно, откуда у него блестящие рекомендации и неоспоримо высокая образованность.

Статский советник Валентин Р. не проявил заинтересованности в розыске сына. Подробности дела были строго засекречены.

ЛИКАНТРОП

Стволы высоких корабельных сосен – сверху янтарные от солнца, а начиная с середины темные, будто постаревшие – и у самой земли контрастно к юной нежной коже вершины покрыты седым мрачным мхом. Даже при небольшом ветре деревья качаются, сталкиваясь широко раскинутыми ветвями. Тому, кто смотрит на них из окна усадьбы Варгуны, кажется, что сосны идут прямо на него, неуклюжие и одновременно устрашающие, идут на несгибающихся ногах, наклоняясь из стороны в сторону, и вот-вот пробьют тонкое стекло, вставленное в свинцовые рамы, жесткими, как копья, ветками...

Но человек в усадьбе раскрывает окно тонкой рукой в перстнях и кричит, перегибаясь вниз с высоты третьего этажа:

– Гринь! Сегодня охоты не будет! Запри собак! И не выпускай, пока не скажу...

Внизу отзываются грубым недовольным голосом:

– Как хочешь, пан...

Собачий возмущенный визг стихает.

Человек резко отходит от окна, запахивает на груди бархатный халат, словно от холода, и все ходит по комнате, и стонет, и горько посмеивается, и не закрывает окно... Опять, ну почему опять... Боже мой, Боже мой...

Богато, непривычно богато живут в этой деревне мужики. Дома крыты не соломой, а гонтой – добротной монастырской черепицей, крыши – «в закот», и в каждом дворе – гнездо аиста... Пан поручик оглядывается и созерцает свой унылый отряд – десять усталых жандармов на забрызганных грязью лошадях... По крайней мере, дороги здесь такие же, как и в России. Но – не Россия... Литвины, белорусы, темный, суеверный народ. Они прячут в кладовках деревянных католических святых и в «красные» дни мажут их губы медом. За православными иконами у них скрыт пук зверобою, собранного на языческое Купалье, и обязательно висит венок чеснока – от нечистой силы. А под венцом каждого дома, с восточной стороны, был некогда зарыт живьем петух – несчастный солнечный вестник...

Пан поручик пренебрежительно кривит губы. Чужое... Но ведь все вокруг может в будущем принадлежать ему, верноподданному русскому дворянину...

Последнее осеннее солнце щедро золотило Северо-Западный край империи. Над дорогой сомкнулись кроны сосен, кружевные мерцающие тени легли под ноги коней. И этот шум – будто волны... Немного воображения – и полное ощущение, что едешь по дну реки с прозрачной, пронизанной солнцем водой...

Вот, наверное, и граница имения. Двое мужиков в маленьких войлочных шапках – кажется, они называются магерки – поворачивают бревно, что перегородило дорогу на двух подпорках-рогулях... Наверное, и сами эти Варгуны – обычный неухоженный старинный дом, немного лучше дома зажиточного крестьянина... А владелец – непременно типичный застенковый шляхтич, чья гордость больше дыр, что проела моль в его прадедовских коврах с вековой пылью...

Сосны подступают, кажется, к самым стенам дома... Но можно рассмотреть, что постройка большая, на три этажа, с торжественной колоннадой при входе. Хотя, конечно, немного запущенная... Конь поручика упирается, поднимая целый фонтан грязи копытами, и дрожит... Что за морок напал на лошадей? А тут еще жуткий собачий вой откуда-то из хозяйственных пристроек усадьбы...

В окнах большой комнаты для гостей гаснет красное солнце (разве такое позднее время?). У стен неуклюжая, отделанная резьбой мебель черного цвета, в которой что-то есть от гроба. И этот распространенный обычай местных жителей ставить печь в ближайшем ко входу углу... Поручик косится на обложенную блестящим зеленоватым кафелем печку, и ему кажется, что пузатые голенькие херувимчики с бокалами пива с каждого кафеля поглядывают на него, повернув лукавые пухленькие рожицы, и подмигивают самым непристойным образом. Поручик слышит, как жандармы за его спиной громко восхищаются звериными головами, украшающими комнату. Зубры, туры, олени, лоси, медведи, кабаны скалятся со стен, поблескивают почти живыми, налитыми кровью глазами, кажется, даже покачивают огромными рогами...

Возвращается слуга – в сюртуке, с бакенбардами и оскорбительной важностью:

– Пан Леонард просит прощения у достопочтенных господ, что по причине плохого здоровья не может спуститься, чтобы встретить их лично. Пан ждет достопочтенных господ в библиотеке...

Поручик хмыкает: хозяин, очевидно, испугался. Ничего. Поднимемся сами, не трудно...

Поручик и трое жандармов идут за слугой наверх по деревянной отполированной лестнице. Со двора долетает опротивевший собачий вой и испуганное ржание лошадей.

В вольтерианском уютном кресле сидит изысканный, с тронутыми сединой висками пан. На нем алый бархатный халат, окаймленный темно-фиолетовой тафтяной полоской, на ногах – турецкие расшитые туфли с задранными носами. Деликатная, в перстнях рука откладывает пухлый томик... А говорили, что знаменитый охотник...

– Простите, уважаемые, что не встаю – ревматизм.

От этого вежливо-равнодушного голоса и твердого взгляда серых насмешливых глаз краска бросается в лицо поручику. Проклятые напыщенные шляхтичи... Но подожди, дорогой, послушай императорский указ: «За содействие мятежникам... Недонесение на заговорщиков... Подлежит аресту... Обыск... Конфискация имущества...».

Пан Леонард задумчиво перебирает роскошную алую кисть на конце своего пояса... Что ж, гости приехали точно во время...

– Мой дом и я в вашем распоряжении... Позвольте только больному человеку остаться в кресле...

Тонкая рука снова берет книжку. Поручик крикливо отдает приказы – даже голос срывается на мальчишеский дискант от неосознанной злости на утонченного аристократа, который всю жизнь пил вон из тех переливающихся фарфоровых чашек – поручик видел такие только в тех семействах, где на него никогда не смотрели как на возможного жениха... Хрупкая на вид рука в перстнях сжимала это ружье с прекрасной серебряной гравировкой, и королевская добыча – зубр – лежала под ногами, что сейчас греются в расшитых настоящими жемчугами туфлях... Такой и на виселицу пойдет с легкой презрительной усмешкой... На минуту офицер чувствует себя беспомощным, затерянным вместе с группой солдат в чужих лесах и болотах, откуда целый день быстрой езды до ближайшего городка.

«Все будет мое!» – является из подсознания радостная мысль, и поручик опять приобретает прежнюю уверенность и, оставив жандармов стеречь арестованного, идет командовать действиями остальной части отряда.

В библиотеку вместе с собачьим воем начинает доносится звук разбитой посуды и женский визг.

Темнеет. В усадьбе зажигают свечи. Поручик, торопясь, составляет протокол обыска. Завтра опять грязные сентябрьские дороги, тоскливые крики болотных птиц и на каждой развилке – страшный деревянный Иисус, распятый на покосившемся неоструганном кресте... А сегодня есть наконец возможность переночевать в людских условиях, на пуховой перине, в огромной господской кровати под сказочным балдахином... Пан Леонард сказал, что просидит до утра в библиотеке – с любимыми книжками... Интеллигентный человек. Достаточно одного часового перед дверью и двух – под окнами...

По крайней мере, кухня здесь выше похвалы... Повара ни в коем случае не нужно увольнять.

Пан Леонард сидит в своем уютном кресле. За окнами качаются темные силуэты сосен. Когда ветер усиливается, они сталкиваются не только ветвями, но и стволами, и тогда слышно сухое постукивание дерева о дерево. Вдруг к привычному запаху старых книжек присоединяются тысячи различных запахов и их оттенков, словно к звуку неслышного инструмента – целый оркестр. Пан Варгун улавливает даже горький запах пожарища на месте соседнего имения.

Почти сразу же обостряется звуковое восприятие – миллионы звуков – шорохи, царапанье, стоны, перешептывания, шаги – врываются в отвыкший мозг, так что требуется некоторое время, чтобы вновь овладеть сознанием...

Пора... Пан Леонард беззвучно встает и дует на свечи, что горят на круглом мраморном столике. Воцаряется тьма, но глаза приобретают неожиданную остроту зрения – все окружающее видно совершенно отчетливо, словно в какой-то серой подсветке. Теперь начинает страшно зудеть кожа... Пан, торопясь, развязывает пояс и скидывает халат. Красный цвет бархата вызывает непреодолимое раздражение, и Варгун заталкивает сброшеную одежду в нижний ящик шкафа.

Тело пронзают невидимые потоки энергии, которая, кажется, исходит от полной луны, что заглядывает в окно. Все существо человека вибрирует, наполняется мощью и веселым безумием. Неодолимо хочется встать на четвереньки... Мощный звериный рык рвется сквозь стиснутые зубы – или клыки? Створки окна тихо раскрываются, впуская ночь. Внизу, в зарослях жасмина, видны две ненавистные белые фуражки...

Из окна второго этажа усадьбы Варгуны на землю, покрытую ковром первого листопада, беззвучно спрыгивает огромный волк с серыми глазами, в центре которых горят два желтых огонька – как лепестки свечей...

Жутко воют собаки, на конюшне рвутся с привязей вспененные кони, дворовые люди, не говоря ни слова, встают с кроватей, зевая, вешают на двери и окна своих комнат связки чеснока и чертополоха – сейчас ни ведьма, ни оборотень не войдет; крестятся и снова ложатся спать, суеверные, темные, спокойные...

На утро прислуга долго убирает дом, совсем не удивляясь ночному исчезновению пришельцев.

В библиотеке, в уютном вольтерианском кресле, сидит пан Леонард Варгун. Красный бархатный халат перевязан поясом с большими мохнатыми кистями, изящная рука в перстнях переворачивает страницы томика латинских стихов, а за окном шатаются, качаются сосны, которые идут к усадьбе и никак не приблизятся к ней вплотную...

– Гринь, готовь собак! Сегодня идем на охоту!

ТЕНИ ЗАБЫТОГО КАРНАВАЛА

Позолоченная фольга склеивалось плохо, и от этого латы казались безжалостно изрубленными вражеским мечом. Однако Антик не хотел и слышать о другом карнавальном костюме. Он будет только серебряным рыцарем! Таким же, как на их гербе. Старшая сестра, сероглазая Наста, уже совсем рассердилась, перепачканная клеем, облепленная серебряными ошметками, – вот выдумки баловня!

Но в семье Карваров Рождество праздновались с особым размахом. Даже отец, такой обычно озабоченный и серьезный, не считал зазорным украшать елку, помогать придумывать карнавальные шутки и игры.

На это Рождество также ожидалось много сюрпризов. Взрослые бродили по дому с таинственным видом. Мохнатая кошка Заира, материнская любимица, убегала с визгом из углового комнатки, где проходили репетиции. И, конечно, по шкафам и ящикам прятались коробочки и пакетики с подарками. В их семье был обычай, кроме покупного, дарить друг другу что-то, сделанное своими руками. Ну хотя бы бархатный кошелек, вышитый незабудками, или вырезанного из липовой древесины всадника, неуклюжего, но очень боевого.

Антик, представитель новейшего, прагматичного, поколения, решил вопрос очень просто: составил список того, что бы он хотел получить от каждого из домашних. Не удивительно – все, о чем он мечтал, касалось исследований в естественных науках, а приобретать в качестве рождественского подарка бутылку формалина, ей-богу, никому бы и в голову не пришло. Хотя Антикова коллекция заспиртованных головастиков, лягушек, ящериц и других малопривлекательных существ пользовалась большим успехом у Настасьиных подруг – Антик специально заманивал неопытных девочек в свою комнату, чтобы услышать приятное мальчишескому уху визжание. Аккуратные ряды расставленных по полкам банок, в которых плавало всякое непотребство, производили впечатление не только на гимназисток. Единственный, в ком коллекция вызывает умиление, – сосед Стас. Он уже учится на первом курсе медицинского университета, отрастил длинные волосы и даже пытается отпустить бороду, хотя пока она не очень солидная и, сказать по правде, на звание бороды даже не тянет.

Стасик очень умный и смелый. И познакомились они с ним, когда три года назад черноглазый застенчивый подросток нырнул в страшный Баламутов омут, чтобы достать Настасьину соломенную шляпку. Гувернантка-француженка тогда от ужаса потеряла сознание, и пришлось брызгать ей в лицо водой и потом долго упрашивать, чтобы не рассказывала никому о неразумном поступоке «сэра Ланцелота» – так мадемуазель Алин прозвала Стася. Антику было всего восемь лет, но новый знакомый разговаривал с ним, как со взрослым, и об очень серьезных вещах – например, как устроена дыхательная система лягушки, или о животном магнетизме, или о теории эволюции Дарвина.

Антик искренне удивлялся, почему они раньше никогда не виделись со Стасиком? Имения же рядом – Залесье, откуда родом Стас, и их Речицы, и в доме Карваров всегда любили гостей. По крайней мере, после того случая с омутом Стасик стал заходить во время каждых каникул. О Стасевых родителях Антик не знал ничего, кроме того, что залесский пан – полковник в отставке и имеет связи в Санкт-Петербурге, откуда и приехал. Никаких попыток сблизиться с кем-то из соседей залесские господа не делали. Да какое это имело значение, если со Стасевой легкой руки коллекции птичьих перьев и яиц и многое другое пополнялись, а животный мир поместья Речицы обогатился двумя парами удивительных голубей – белых, как молоко, и пушистых, словно растрепались, продираясь сквозь облака.

Но постепенно Антик начал с досадой подозревать, что заходит старший друг не столько для того, чтобы принести ему новую книжку про животных, а чтобы увидеться с капризницей Настой и завести с ней неинтересные разговоры о каком-до Достоевском, Словацком, Золя и вообще о непонятных Антику вещах, типа женской эмансипации. Причем они всегда спорили – Стасик снисходительно, сохраняя мужское достоинство, Наста – жарко, аж до слез. И ее серые глаза так горели, а голос гневно дрожал, что Антик, наверное, убежал бы от такой бешеной. Даже мадемуазель Алин, которая не раз была свидетелем подобных стычек, не выдерживала и бежала за нюхательной солью – для себя, конечно. А Стас восхищенно улыбался. И Антик каждый раз думал с тайным удовольствием, что сейчас его сестра не захочет больше встречаться с черноглазым задирой. Но, когда гость уходил, мальчик с удивлением замечал на лице Насты странную мягкую улыбку, а взгляд сестры пролетал, не задерживаясь, сквозь неинтересные предметы интерьера в какие-то нездешние дали.

Появилась та улыбка на ее губах и сейчас, когда горничная прибежала с сообщением, что пришел залесский барчук. Антик бросился на лестницу, перевесился вниз. Стас явился в невероятно шикарном виде: поверх длинного черного пальто – клетчатый плед, на длинных волосах – шляпа с широкими полями, с которых сейчас стряхивались целые снежные сугробы. А в руках – два увесистых пакета!

– А, наш юный сосед! Это ваш карнавальный костюм?

Отец, пан Михал Карвар, всегда почему-то разговаривал со Стасиком шутливо. Но молодой человек ответил достойно, с припрятанным вызовом:

– Так одеваются студенты, пан Михал.

– Ну-ну... А как же шинель, мундир, фуражка с гербом, перчатки?

– Мы протестуем против ношения формы, – голос Стася звучал торжественно. – Бедные студенты не могут ее приобрести, поэтому им грозит исключение. Это дискриминация! Мы решили все ходить на занятия в штатском!

– Что ж, одобряю, – отец сказал это уже серьезно. – Но сегодняшним вечером, юноша, желаю вам только искренне веселиться.

Гостей, как всегда, было много. Приехала пани Марыся, вдова дяди Анатоля, брата пана Михаила. Много лет пани Марысю видели только в черном, хотя сегодня на ней серебристо-серый роброн. С пани Марысей дочери, смешливые рыженькие Ганка и Гапка. Вот пан Михал встречает семью из усадьбы Горкавичи: пан Витольд, худощавый, с коротко стриженными седыми волосами и тростью, похож на римского легионера, полная добрейшая пани Ядвига, их сын Радусь, будущий юрист, элегантный и уравновешенный до скуки. Веселая праздничная суета наполнила дом доверху, как разноцветные камешки наполняют шкатулку красавицы.

– Карнавал! Карнавал! Маски, готовьтесь!

Антик бросился в свою комнату. Латы выглядят как настоящие... А меч – так и вообще настоящий: древний, воинский, выщербленный во многих битвах – поэтому и позволили взять, что потерял былую остроту. Конечно, не совсем рыцарский – такой короткий меч назывался «корд» и использовался для ближнего боя. Мальчик не удержался, чтобы не взмахнуть своим оружием, направо, налево, резкий выпад – и дракон подыхает на коричневой от ядовитой крови траве.

В зале уже собирались маски. Старшие гости, что не принимали участие в переодевании, устроились на стульях у стен. Пани Ядвига, конечно, двинулась к столику с угощением – цукаты в имении Речицы были отменные.

Мать в светло-зеленом платье, приветливая и красивая, с такими же огромными серыми глазами, как у Насты, подходила то к одному, то к другому гостю, и от ее слов, взгляда, улыбки просветлялись лица – словно солнечный луч скользил по волнам ручья.

Наста завидовала материнскому умению заставить самого серьезного человека улыбнуться, приоткрыть свою душу. Казалось, пани Карвар провела жизнь в сказочном мире, где просто нет злых людей и больших несчастий, – такая она была вся светлая, доверчивая, никогда не повышала голоса. Как настоящая фея.

А вот мадемуазель Алин, их строгая, впечатлительная мадемуазель Алин неожиданно надела яркий наряд озорной Коломбины. Радусь кутался в белый плащ с нашитым крестом. Ганка и Гапка – в невероятной ширины кринолинах и коронах, но каких королев сестры должны были изображать – знали точно только они сами. Среди пестрой толпы выделялся Стасик в простом черном пиджаке, с воротником под горло. Но он принимал такие гордые позы, пытаясь достойно ответить на шутки рыженьких сестер, что его костюм вполне мог сойти за карнавальный – романтический герой, благородный воитель. А вот пан Михал вышел в легкомысленном костюме тамбурмажора, в огромном кивере и с огромным же блестящим жезлом, которым изо всех сил ударил в пол.

– Карнавал начинается!

Усы у пана Михала были пышные свои, и улыбался он в них так весело, что все засмеялись в ответ, захлопали в ладоши. Но Гапка закричала:

– Подождите, еще Насты нет!

Несколько веселых голосов позвали девушку. Вдруг из галереи второго этажа послышалась протяжная восточная мелодия дивной красоты. Кто-то сыпанул блестки, и над лестницей закружился фантастический легкий снегопад. На верхней ступеньке замерла призрачная фигура. На девушке, грациозной, словно родниковая струйка, была изумрудная, расшитая камнями и золотом длинная шелковая рубашка, опоясанная широким золотистым поясом, из-под рубашки показывались шаровары из белого атласа, с блекло-зелеными растительными узорами. Ножки – в золотых туфлях с загнутыми носами, на тюрбане из белого шелка подрагивают чудные перья, а лицо прикрывает прозрачная вуаль, словно сон русалки. Даже Антик не сразу узнал сестру – вот чего она так надолго закрывалась в своей комнате и вот куда исчезли материнские тюлевые пелерины! Только огромные серые глаза скрыть невозможно – сразу узнаешь.

Девушка медленно спускалась по лестнице, ступая в такт переливчатой мелодии. Сквозь вуаль проглядывала улыбка. Наконец общее ошеломление прошло, все снова захлопали, приветливо закричали. К восточной принцессе с двух сторон бросились, предлагая руку, элегантный Радусь в белом костюме паладина и Стас в черном. Принцесса немного промедлила, а потом звонко рассмеялась и протянула обе руки пылким рыцарям.

– Танцы! – закричал пан Михал на правах хозяина.

И танцы начались... И закрутили головы, и заставили сердца биться бешено, словно от изнурительного бегства от прозы завтрашнего дня. Конечно, появились ряженые – с козой, медведем, цыганами и долговязым аистом, который страшно щелкал деревянным острым клювом. А какие были подарки! Антик особенно восхитился полученным от отца микроскопом с двадцатикратным увеличением и Стасевым шикарным набором для создания энтомологической коллекции (бедные будут букашки в окрестностях карваровского дома!).

А в довершение – прогулка на санях.

Конечно, бедного Антика отправили спать.

Какой несправедливый мир!

Девушка в изумрудно-бело-золотистом переливающемся наряде тихо шла по полутемным коридорам поместья, смех и гул праздника затихали где-то далеко. Наконец, там, где конец коридора расширялся в комнату эркера – круглый зал с большими окнами, что выступал перед фасадом дома, будто великанский фонарь, на фоне заснеженного окна увиделась чья фигура.

– Стас! Почему ты убежал?

Юноша мрачно созерцал освещенные дрожащим огоньком лампады ясли – восковой Христос тянется ручонками к склоненной над ним матери с восковым же прекрасно-печальным лицом, овечки – как живые, пушистые, забавные, бычок, кажется, так бы и замычал от радостно-простоватого удивления...

– Ста-ас!

В голосе девушки звучал упрек, будто в адрес непослушного ребенка. Одинокий герой наконец поднял голову как можно более гордо.

– Не волнуйтесь за меня, панна Анастасия. Я привык к одиночеству. Подумать захотелось наедине, поразмышлять.

– Да ты просто обиделся, что я с Радусем танцевала.

Хорошо, что в темноте не видно, когда краснеешь. Стас изо всех сил старался сделать голос спокойным. Выглядеть смешным перед этой девчонкой! Невыносимо.

– Я, извините, не заметил, с кем вы танцевали, и считаю ваш выбор вашим же личным делом. Мое настроение не зависит от... от девичьих капризов.

Все-таки выдал себя, сказав о капризах. Сейчас – только уйти... Борец за социальную справедливость, называется... Бедный Вертер...

Пока юноша, уставившись в угол, искренне осыпал себя в мыслях обидными прозвищами, Наста тихо положила руку ему на плечо.

– Дурачок... Радусь просто мой друг детства, самоуверенный денди. Мне такой понравиться не может. Ну, перестань дуться...

Стас не выдержал, обернулся к девушке, схватил ее прохладные ладошки, как два лепестка, в свои руки, припал к ним горячими губами.

– Прости... Я вел себя, как ребенок...

– А ты и есть ребенок, – засмеялась Наста, – хоть и считаешь себя тургеневским Базаровым.

– Но Тургенев во многом был прав, – Стас опять посерьезнел. – Даже твои родители – какие бы ни были умные, порядочные люди, остаются господами, людьми своего класса. Им никуда не деться от вины перед простым народом. Посмотри, сколько сегодня потеряно денег на развлечения – можно было бы накормить целую деревню! Напрасная, порочная трата времени!

Наста покачала головой:

– Мне трудно спорить с тобой – конечно, ты больше меня знаешь, ты старший... Но разве не стоит тратиться просто для того, чтобы человек порадовался? Разве ты не видел, что сегодня в Речицы приходили крестьяне и их дети и тоже получили праздник – и подарки, конечно. Люди тянутся к красоте. Этот парень, что играл сегодня на флейте... В детстве у него отбирали дудочку и били ею по губам – чтобы не занимался глупостями. А он вырезал новую – и играл... Сейчас он учится в консерватории – наш отец помог. А вот эти ясли... Их мастерили не господа – прислуга. Посмотри, с какой любовью тут сделана каждая деталь. Людей никто не заставлял, никто не приказывал это делать. Уничтожь эту красоту, если можешь!

– Мещанство...

Стас наклонился, взял в руки маленького Христа... Пальцы сложились, чтобы щелкнуть в восковой лобик... Разжались... Стас осторожно положил куклу на место, словно живого младенца. Вздохнул... И заговорил другим тоном, мягко и доверительно:

– Наверное, ты права... Даже в том мире, который когда-нибудь построят наши потомки, не исчезнут красота и любовь. Но... я не хочу, чтобы ты превратилась в избалованную барышню, погубила свою живую душу в уездной «светской жизни». Конечно, твои родители не поймут... Как не понимают мои, хотя они тоже хорошие, честные люди, а отец успел и славно повоевать. Так вот... При нашем университете открылись курсы для женщин... Тебе исполняется восемнадцать...

– И мне придется коротко постричься? – рассмеялась Наста.

– Почему? – растерялся Стас.

– Ну как же, все курсистки – коротко стриженные. А у меня – вон какие косы... – Наста игриво приподняла руками пышные русые прядки, перевитые тонкими золотыми нитями с жемчужинами.

И Стас не выдержал, чтобы не дотронуться – осторожно-осторожно, будто боялся повредить – до этого ароматного водопада.

– Ну, я думаю, можно обойтись и без стрижки... Но... Ты согласна?!!

– Разве ты сомневался?

– Дорогая... – два силуэта приблизились друг к другу, замерли...

Потом парень прошептал:

– Я мог бы за тебя умереть... С радостью.

Она накрыла его губы ладонью.

– Зачем говорить о смерти!

Юноша счастливо рассмеялся:

– Действительно... Перед нами – жизнь, дорога из болота – на широкий простор. Мы можем фиктивно пожениться – и ты получишь свободу и сможешь сама распоряжаться своей судьбой. Так многие курсистки сделали.

– Фиктивно? – Наста сказала это так холодно, с такой отрешенностью и обидой, что Стас упал на колени, чувствуя себя негодяем.

– Любимая! Я только хотел сказать, что ты – свободна и от меня. Я никогда, слышишь – никогда – не буду навязывать тебе свои решения. Ты – личность, ты – человек, равный мне...

Наста коротко вздохнула:

– А кто тебе сказал, что я хочу быть свободной от тебя?

– Милая...