Текст книги "Рождество в Париже"

Автор книги: Людмила Леонидова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

22

Около гостиницы стояло несколько такси. Маша села в одно из них и назвала адрес.

– Стольничек, хорэ? – посмотрел на нее молодой парень.

Маша кивнула, даже не поняв, что тот сказал.

– Как поедем, по набережной или по кольцу?

– Все равно, – ответила девушка.

– Ты чего, тут работаешь? – оглядывая ее и кивая в сторону «Славянской», спросил парень.

Маша опять кивнула.

– В фирме?

Маша ничего не ответила. Но парню, видимо, наскучило одному долго сидеть в машине, и он, не обращая внимания на то, что Маша не поддерживает разговор, продолжил:

– У нас недавно один тоже в фирму ушел. Говорит, бешеные бабки зарабатывает. Но работа… – Парень помотал головой. – Мне такой не нужно, круглые сутки. Когда шефу вздумается, тогда и вези, хоть ночью, хоть утром. Вот ты тоже с работы… – Он многозначительно посмотрел на Машу. – Ночью возвращаешься. Кому это надо? А я смену отбарабаню и свободен, гуляй – не хочу. Если повезет, сниму какого-нибудь лоха, лучше иностранца, тоже заработаю. У них выхода другого нет. Москву не знают. Да я и не заламываю. Не дороже, чем у них. Ведь так?

Мимо мелькали Воробьевы горы, университет, потом появился Детский музыкальный театр.

«Как я давно здесь не была, – подумала Маша. – Когда-то мама водила меня сюда на «Белоснежку и семь гномов», а потом мы гуляли с ней по аллеям».

– На Ленинский в какое место?

Маша назвала.

– Вы меня в подъезд не проводите? – протягивая стотысячную купюру и соображая, наконец, что это двадцать долларов, попросила Маша. – А то у нас там лампочка выбита.

– Еще двадцатничек. А то, может, тебя там твой мужик дожидается. Так я вместо кого-нибудь от него и схлопочу. За риск, как омоновцу!

Маша, порывшись в сумочке, нашла десять тысяч.

– А десяти не хватит?

– Ладно, пошли, – великодушно согласился парень.

В подъезде Маша сразу споткнулась о высокий порог и, пролетев его, больно ударилась о стенку. Парень в потемках, не видя ее, но услышав удар, забеспокоился:

– Ты где? – Он зажег зажигалку и стал нажимать кнопку у лифта. Но она не слушалась: то ли лифт не работал, то ли кто-то оставил открытой дверь.

– Ну, вот. Теперь иди с тобой в потемках. Мы так не договаривались. Ты на каком этаже живешь?

– На третьем, – виновато ответила Маша.

– Ну, ладно, может, хоть там светло.

Маша вспомнила, что мама просила утром соседа вкрутить лампочку.

– Вы меня только до второго этажа проводите, а там дальше я сама.

Всю ночь Маше снились кошмарные сны: Мишель с Гошей и князем спасали ее в темном подъезде от бандита, который выглядел как шофер такси. Маша кричала и звала на помощь.

Проснувшись, она вспомнила, что предстоит тяжелый день – Мишель назначил на сегодня много встреч. А дальше планировались съемки в Архангельском.

В Москве продолжали стоять жаркие дни, но в Архангельском, где они работали уже неделю, была всегда приятная прохлада.

Один из таких дней выдался наиболее напряженным. Сначала снимали в помещениях дворца на фоне синих стен, белых с золочеными ручками дверей, картин, роскошной мебели. Потом перешли в парк и на террасы. Работали уже несколько часов подряд, и Мишель объявил перерыв.

Маша, не переодеваясь, как была в костюме графини, прохаживаясь под руку с партнером, дошла до ворот парка.

Пожилому американцу, игравшему старого графа и первый раз приехавшему в Россию, было интересно все. Он предложил Маше выйти за ворота. Там, как на всех людных местах, образовалась бойкая торговая точка. Местные жители, привлеченные скоплением туристов у музея, продавали грибы, ягоды, огурцы и первые фрукты с собственных участков.

Свою небогатую снедь они расставляли на деревянных ящиках.

Американец заинтересовался и направился к бабке, торговавшей грибами. Подойдя к ней поближе, он нагнулся, чтобы получше рассмотреть чернушки, сыроежки, летние опята, уложенные в кучки. На его лице было неописуемое удивление. Он никогда не видел таких «даров леса». Маша знала, что в Америке продаются только культивированные грибы – в основном шампиньоны.

Неожиданно бабка, соскочив со складного стульчика, на котором сидела, упала в ноги одетому в костюм графа американцу и запричитала:

– Батюшки-святы! Явился, явился! – И начала бить поклоны.

Американец растерялся и стал поспешно поднимать бабку, а сидевшие рядом мальчишка и девушка постарше, держась за животы, буквально умирали со смеху.

– Бабка Анисья, мы же тебе говорили – это американцы приехали… в усадьбу, кино снимать. Ты что, забыла?

– Забыла, забыла, – передразнила их бабка. – Давеча, когда я ягодами торговала, подошел один, одетый, как мой Васька-жених, – в казака. Я форму-то эту крепко помню. Фотография с тех времен над кроватью Васькина висит. Ну вот, я ему и говорю: «Ты че, милый, в кино сниматься приехал?» А он мне: «Бабка, ты не знаешь, что все назад вернулось. Я казак настоящий. Мы сюда прибыли охранять вас». От энтих, значит, как их называют, рекеров или роперов.

– Рокер, бабка, это твой внук Петька, который на мотоцикле гоняет, а казак сказал, наверное, от рэкетиров, – поправил ее, утирая слезы, мальчишка. – Казак-то, конечно, был настоящий. А это артист, из кино, понимаешь?

– Артист, артист, а похож на настоящего барина, и барыня тоже, – уважительно поглядев на Машино роскошное платье, возразила бабка Анисья. – Я барина-батюшку, как сейчас, помню, отсель тоже выезжал. – Показала она рукой на усадебные ворота.

– Бабушка, – поинтересовалась Маша, – а сколько же вам лет?

– Сто, – ответил за нее озорной мальчишка.

– Нет, – возразила девушка. – Ей недавно девяносто исполнилось. Вся деревня отмечала.

– Да, – подтвердил мальчишка, – бабка Анисья водки выпила и еще плясала.

– Даже губернатор области приезжал, подарки ей, как долгожительнице, дарили, – добавила девушка.

– Во, – пробубнила бабка, – губернатор! А вы говорите, что он не хозяин-батюшка, – снова показывая на роскошный костюм актера, запричитала она.

– Ой, какое же у вас платье красивое! – забыв про бабку, воскликнула девушка. – Можно потрогать? – И она осторожно пощупала натуральные дорогие кружева на летнем платье «графини Натали».

Маша перевела курьезную сцену американцу и рассказала, что это имение, где они сейчас снимают фильм, в XVIII веке принадлежало роду известных в России князей Голицыных, а потом, до революции 1917 года, им владел знаменитый князь Юсупов. Бабушка Анисья, которая, как оказалось, уже жила в те времена, била актеру поклоны, приняв его за последнего владельца имения.

Американец только изумленно качал головой…

Месяц пролетел в Москве незаметно. Мишель, как всегда, держался ровно. О вечере, проведенном у него в номере, никогда не вспоминал. Зойка же, позвонив на следующий день, упрекнула Машу за то, что она разбила компанию и ушла, не попрощавшись, и что Мишель с Клодом после ее ухода тут же выпроводили Зойку домой. Маше очень хотелось узнать, что они тогда делали в другой комнате. Но болтливая подруга ничего не рассказывала, а самой ее об этом спрашивать Маше было неудобно.

Она мучилась, чувствуя к Мишелю нечто большее, чем просто уважение или привязанность, но гордость не позволяла ей даже намекнуть ему об этом – ни взглядом, ни жестом, ни поведением. Она знала, что существует тысяча уловок остаться с ним наедине, хитростью или женским кокетством приблизить его к себе. Но, как только кончался съемочный день и Мишель, поблагодарив всех, назначал время на завтра, Маша первая уезжала с площадки. Позже ругала себя за это, страдала, а потом все повторялось.

Съемки фильма приближались к концу, оставалось отснять еще небольшой кусок в Лос-Анджелесе и финал в Париже.

Маша скучала по Парижу. Она вспоминала горькие дни, проведенные здесь с Гошей, и спокойные, добрые – с Пьером.

Париж! С него все и началось.

23

Обсуждая в Лос-Анджелесе дальнейшие съемки. Клод сообщил Маше, что теперь ей придется ездить верхом.

– Если помнишь, по сценарию ты должна гарцевать на красивой лошади в яблоках. Мишель уже заключил договор на прокат очень дорогого скакуна. Сначала будут снимать дальние планы, с дублершей. А потом твой эпизод.

– Но я вообще не умею ездить на лошади, боюсь даже подходить к ней, – призналась огорченная Маша.

Клод озадаченно посмотрел на нее:

– Мы даже не подумали об этом, потому что каждый актер в Голливуде должен уметь все: петь, танцевать, сражаться на шпагах, водить автомобиль и, уж конечно, ездить верхом. Придется тебе срочно учиться.

– Я научусь, – твердо сказала Маша.

На следующий день, когда были продолжены съемки, Клод познакомил Машу с девушкой-дублершей. Она была в Машином парике и костюме.

Глядя на девушку, Маша позавидовала ее легкости обращения с конем – красавцем Пеле. Она внимательно присматривалась, как та вскакивала в седло, ласково трепала и прижималась к морде коня, угощала его своим завтраком.

Разговорившись, Маша узнала, что девушка выросла в сельской местности. У ее отца были конюшни, и она с детства ухаживала за скакунами, а также ездила верхом. Теперь знания пригодились, и она зарабатывает этим на жизнь. Девушка уже успела подружиться с Пеле, узнала его характер, повадки.

Она показала Маше, как забираться на лошадь, держаться в седле и много других премудростей, о которых мог знать только человек, любящий и знающий свое дело.

Маша так расхрабрилась, что даже решилась сесть верхом, и дублерша, держа Пеле под уздцы, прошлась с ним пару кругов.

Конь отнесся к Маше довольно благосклонно, ел с руки и слушался команд.

Маша твердо решила, что она не будет ничего говорить Мишелю, просить его о помощи, а сама овладеет ездой.

Рано утром, еще до начала съемок, приехав в конюшню, Маша попросила вывести Пеле.

– Вы ходите поездить? – ничего не подозревая, спросил конюх. – Только не заблудитесь. – И он обвел рукой каменистую дорогу, серые, невыразительные пески с редкой растительностью и горы.

Маша решила, что просто попробует спокойно поездить по дороге взад и вперед, чтобы они с Пеле привыкли друг к другу.

Когда конюх ушел, Маша достала из дорожного рюкзака угощение, которым накануне кормила коня дублерша, но он сегодня был явно не в духе, беспокойно бил копытом и уж совсем не обрадовался, когда Маша на него взобралась.

Но отступать было некуда, и, приговаривая ласковые слова, она потихонечку поехала вперед. Через некоторое время дорога стала раздваиваться, и Маша решила повернуть обратно, чтобы, как советовал конюх, не заблудиться. Но Пеле не слушался, чувствуя ее неопытность, сердито мотал головой и упрямо шел дальше.

«Через некоторое время попробую просто его остановить, слезу и поведу под уздцы назад, – неуверенно решила она, – а пока…»

Сидеть стало неудобно, от напряжения и с непривычки заныла поясница. Сильно пекло солнце, хотелось пить…

Вдруг откуда-то сбоку, из-за высокого камня, выскочили два парня. Они выглядели очень подозрительно: были одеты в грязную одежду, длинные черные волосы напоминали паклю.

«Это, наверное, местные жители, – успокоила себя Маша, – не негры, но и не белые, похожи на испанцев или мексиканцев».

Оборванцы закричали и бросились наперерез девушке. Конь испугался, рванул и понес, откинув Машу назад. Выпустив от неожиданности повод, она ухватилась за гриву. Конь продолжал мчаться по неровной дороге, и, не удержавшись от очередного резкого толчка, Маша вылетела из седла. Упав, она больно ударилась головой о землю и потеряла сознание.

Очнувшись, Маша увидела вблизи тех двух грязных парней. Один из них, длинный, рылся у нее в рюкзаке, другой держал под уздцы вздрагивающего Пеле и, успокаивая, поглаживал его.

«Ну вот и приехали, – казнила она себя. – Денег у меня нет. Теперь уведут коня. Клод говорил, что конь очень дорогой. Даже за его наем Мишель в день платил бешеные деньги. Если они его продадут…»

Не найдя в рюкзаке ничего, кроме лошадиного угощения, длинный наклонился над Машей, коснувшись ее щеки липкими волосами. От него неприятно пахло.

На девушке были замшевые брюки для верховой езды, майка и легкая куртка. Пошарив в карманах куртки и опять ничего не обнаружив, парень со злостью рванул ее на себя, оторвав пуговицы. На какое-то мгновение Маше показалось, что он собирается ее ударить, но вдруг лицо у него вытянулось от изумления. Он что-то крикнул на непонятном языке своему спутнику. Тот, оставив коня, подошел к Маше, нагнулся над ней и тоже, удивленный, замер. Маша, с трудом приподнявшись на локтях и опустив голову, посмотрела в вырез разорванной куртки.

На ее груди, в глубине створок раскрывшегося от удара медальона сверкала волшебной красоты камея. «Священный амулет, – вспомнила Маша слова старого князя, – он открылся!» И в это мгновение она услышала топот копыт.

Парни пустились наутек.

А на дороге, поднимая облако пыли, показался всадник, мчавшийся галопом. Маша попробовала встать на ноги, но у нее все закружилось перед глазами, и она снова упала лицом в грязный песок.

Всадник резко остановился и соскочил с коня. Маша почувствовала сильные ласковые руки, которые приподнимали ее с земли, губы, целующие ее перепачканные лоб, щеки, нос, и услышала взволнованный голос Мишеля:

– Кто, кто тебе позволил?

Маша открыла глаза и увидела совсем близко встревоженное лицо того, кто столько раз снился ей, о ком мечтала и, теперь она уже это точно знала, кого по-настоящему любила.

Она обхватила Мишеля за шею и крепко прижалась к нему. Он, подложив ей под голову куртку, осторожно опустил на землю. И, целуя грудь, плечи, волосы Маши, расстроенно повторял:

– Я ничего не знал! Почему ты мне не сказала? Я бы выкинул эту чертову сцену! Ты для меня важнее всего на свете! Ты же могла разбиться!

Маше было больно от ушибов, гудело в голове. Однако близость Мишеля, его чувства к ней, которые он так долго скрывал и выплеснул сейчас, признавшись, что именно Маша, а не придуманный им образ Натали, дорога и важна ему, заполнили ее всю, заставив забыть про боль, и она задохнулась от счастья в его объятиях.

24

Оставшееся время работы в Лос-Анджелесе Маша с Мишелем провели вместе. Впереди их ждал Париж и вновь Рождество!

«Что оно принесет мне?» – подумала Маша, когда прозрачные автоматические двери парижского аэропорта раздвинулись перед ней.

– Здравствуй, Париж! – с удовольствием вдохнув морозный воздух после тяжелой духоты Лос-Анджелеса, проговорила она. – Я опять скучала без тебя!

По дороге в окнах автомобиля мелькали знакомые места, любимые улицы. Париж вновь, как год назад, готовился к празднику.

Вечером они пошли с Мишелем в знаменитый ресторан «Максим». Предпраздничная красота и элегантность одного из самых дорогих ресторанов Парижа кружила голову. Заказав спаржу под соусом из шампиньонов, а к ней – вино, Мишель предложил Маше послушать романтическую историю.

– Владелец этого ресторана, Луи Водабль, – начал Мишель, – которого все называли Максим, недавно умер. Теперь ресторан принадлежит знаменитому кутюрье Пьеру Кордену, потому что сын Максима не захотел продолжить дело отца и деда.

Маленькие лампочки на столе подсвечивали лицо Маши. Большие зеленые глаза смотрели не мигая. Она с интересом слушала рассказ Мишеля.

– Он был очень красивый мужчина, – продолжал Мишель, – любая женщина, если бы он захотел, была бы у его ног. Но он дал клятву одной-единственной.

Маша затаила дыхание.

– Ты говоришь так, что я жду печального конца этой истории, – прошептала она.

– Да, ты права, – сказал Мишель. – Когда Луи было двенадцать лет, он учился в школе с одной девочкой, и они поклялись друг другу в вечной верности.

– И что? – нетерпеливо спросила Маша.

– Вдова Луи в Новогоднюю ночь, которую ей предстояло провести одной, выбросилась из окна. Их дом находился на роскошной улице у королевского дворца, окна выходили в сад Пале-Рояль, который на ночь запирался. Наутро садовник нашел ее там мертвой.

Маша дотронулась до темной подвязки, придерживающей светлую штору на окне. Она вдруг ощутила какую-то непонятную духовную близость с людьми, о которых ей рассказал Мишель.

Она смотрела на обрамление дорогих зеркал. Рисунок резьбы сочетался с резьбой на люстрах, настольных лампочках, столовых приборах и даже стульях, на которых они сидели.

Маша подумала о человеке, создавшем весь этот мир роскоши и уюта, отдыха и наслаждения. Ей казалось, что его дух присутствовал всюду, настраивая на единение, любовь и верность.

– Верность до конца жизни, – тихо прошептала Маша и посмотрела в глаза Мишелю.

Дни в Париже текли своим чередом.

Получив то, о чем мечтала. Маша старалась не думать о будущем. Пьер оставил ей небольшое состояние, к тому же она сейчас неплохо зарабатывала. Ей было хорошо с Мишелем, но дальше… Ее мысли останавливались, и она не хотела заглядывать в завтрашний день.

Закончив работу над картиной, Мишель с нетерпением ждал, как публика примет фильм. Они с Машей уехали из Лос-Анджелеса сразу после премьеры, которая прошла очень удачно и предвещала фильму успех. Но Мишель знал, что оценки профессионалов и капризного массового зрителя не всегда совпадают. Он все больше нервничал, просматривая по утрам американские газеты, искал сообщений. Маша, как могла, успокаивала его, но он начал утверждать, что фильм провалился, перестал следить за прессой. Маша расстраивалась, принимая вину на себя.

Как-то ночью, накануне Рождества, раздался телефонный звонок из Лос-Анджелеса. Звонил Клод и сообщал, что он прилетает на следующий день, что встречать его не надо, пусть Мишель ждет его дома.

– Что-нибудь случилось? – спросила наутро Маша.

– Он мне ничего не сказал, – пожал плечами Мишель, – но, наверное, что-то важное. У нас принято Рождество отмечать с близкими, в кругу семьи.

Маша, чтобы создать настроение, наряжала в гостиной елку. Она не занималась этим с детства, поэтому игрушки, которые Мишель купил по ее просьбе, приводили девушку в восторг, и она тихо повизгивала, доставая очередное украшение из нарядной новогодней упаковки. Когда работа подходила к концу и Маша попросила Мишеля повесить последнюю гирлянду, раздался звонок в дверь.

– Это Клод, – обрадовалась она и побежала открывать.

Через минуту Мишель услышал шум голосов и радостные восклицания Маши. Выйдя в прихожую, он увидел всю съемочную группу во главе с Мики, державшей огромную корзину цветов, в центре которой высилась гигантская бутылка шампанского. Они обнимали Машу и поздравляли. Клод держал веером в руках глянцевые журналы с изображением Маши-Натали на обложке.

Это был самый удачный эпизод из фильма: графиня в бордовом бархатном платье, отороченном соболем, в шляпе с вуалью гордо сидела на красавце Пеле.

Мики вытащила из корзины шампанское, и вся компания ввалилась в гостиную. Маша стала расставлять фужеры, а Мики, видимо, уже приняв в самолете, активно ей мешала.

– Давайте выпьем за вашу удачу и триумф вашего фильма в Америке! – трубила Мики.

– Нет, – стараясь перекричать Мики, воскликнул Клод. – Америка уже признала Натали, я желаю теперь фильму успеха тут, у тебя на родине, Мишель. В Европе!

– Ура, – продолжала кричать Мики, – смотрите на часы, через пять минут наступает Рождество, я вам всем приготовила подарки. Я Санта-Клаус! – И, достав, как фокусник, из сумки красную шапочку-колпак и водрузив ее себе на макушку, стала наклеивать всем на грудь эмблемы Золотой Ники – высшего кинематографического приза.

Бой каминных часов известил, что наступило Рождество. Хлопнуло шампанское, зазвенели бокалы. Все бросились обнимать и поздравлять друг друга.

Мишель попросил минуту внимания.

– Я благодарю вас всех, что в такой день, вы, нарушая семейные традиции, прилетели к нам с Машей разделить радость и успех. Приехав сюда на Рождество, вы тем самым подтвердили, что мы с вами близки, как одна семья. Поэтому я вам первым сообщаю о нашей с Машей помолвке. Хочу, чтобы вы все знали: я очень ее люблю. – Нежно притянув Машу к себе и поцеловав в губы, он надел ей на безымянный палец кольцо с бриллиантом. – Завтра мы с Машей улетаем в Лас-Вегас.

От радости и неожиданности у Маши задрожали губы. Она стояла посреди яркой, сияющей от огней на елке гостиной, и отблеск красных, огромных елочных шаров, обвязанных золотыми бантами, отражался в ее зеленых, широко раскрытых от удивления глазах, рассыпаясь мелкими искорками счастья в слезинках, которые катились по лицу девушки. Она, как ребенок, тыльной стороной руки размазывала их по щекам, но не могла остановить подступавшего рыдания. Наконец сбылась ее мечта. Любовь, сильная – на всю жизнь, о которой Маша так много слышала, пришла к ней! Взаимная любовь! Пришла вместе со славой и успехом. Она посмотрела на часы. Стрелки показывали четверть первого.

Начинался новый день – первый день настоящего Рождества в Париже.