Текст книги "Дарю тебе велосипед"

Автор книги: Людмила Матвеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

В сумерках на платформе

Сашенька сидел и занимался своим любимым делом – смотрел в окно. Там, во дворе, стояла Татьяна Николаевна с первого этажа, вешала на верёвку бельё и говорила дворничихе тёте Розе:

– Вот уехала она на лето – и я отдыхаю. Мне в собесе путёвку предлагают, а я сомневаюсь – куда я поеду из своей квартиры? Спокойно, тихо, нервы улеглись.

– Путёвка есть путёвка. Я бы взяла, – отвечает тётя Роза. – Всё-таки путёвка. Море в Гаграх.

Сашенька не любит Татьяну Николаевну. Он уже собрался уронить из окна на неё яблочный огрызок, но тут в дверь позвонили.

Это была бабушка.

Она вошла, поставила сумку в коридоре и стала обмахиваться веером.

– Бабушка, это что?

– Обыкновенный веер. Ты один дома?

– Один. Мама скоро придёт. И Алёша, наверное, скоро придёт. А я сейчас тебя сырниками накормлю. Хочешь, бабушка, чаю?

– Я за тобой приехала. Ты хоть поправишься на даче. А то худой, как лунатик.

– Бабушка, разве лунатики тощие?

– Ну откуда я знаю?.. Налей мне ещё чаю, покрепче. Ты чемодан собрал?

– Мама соберёт, я плохо знаю, где что лежит.

– «Мама». Не стыдно? Как маленький. Я даже удивляюсь, честное слово.

Сашеньке хочется на дачу к бабушке. Там терраса с цветными окошками. Там река с таким красивым названием – Истра. И там много ребят, может быль, они примут Сашеньку в свою компанию. И может быть, Сашенька как раз в это лето научится плавать.

Приходит мама, целует бабушку.

– Как я рада, что ты приехала. Ну как можно так долго не появляться? Неужели ты не скучаешь по своей единственной дочери и по любимым внукам?

– Нисколько, – честно отвечает бабушка. – Я скучать вообще не умею. У меня жизнь полная, интересная.

Бабушка достаёт из сумки банку варенья.

– Вишнёвое. Это мы с Сашенькой вам оставим, у нас там, на даче, ещё есть.

– Без косточек? – спрашивает мама.

– С косточками. Нет у меня терпения из каждой ягодки косточку выковыривать. Сами выплюнете, верно?

– Я вынимаю, – отвечает мама.

– За счёт чтения? – прищуривает весёлые глаза бабушка. – Впрочем, это твоё дело. Я тебя в пятнадцать лет и то жить не учила. Не люблю навязывать своё мнение.

Сашенька смотрит на бабушку. Она совсем не старая. Щёки румяные, глаза живые и голос молодой. Платье на бабушке в ярких подсолнухах. И веер.

– Бабушка, давай проигрыватель с собой возьмём. Мама, можно?

Бабушка машет рукой:

– Не надо ничего возить. Есть у меня, купила я новый проигрыватель, стереофонический, с колонками.

– Да что ты! – Мама с восхищением смотрит на бабушку. – А деньги откуда? Мама! Ну-ка, признавайся.

Бабушка смеётся, прикрывает лицо веером. Но мама напористо смотрит и ждёт. Сашенька тоже ждёт – в чём должна признаваться бабушка?

– Ну, да, да! – наконец говорит бабушка, заранее занимая оборону на тот случай, если мама её не поймёт и не оправдает. – Продала я эту шубу. Моя шуба – что хочу, то и делаю.

– Мама! Ты сошла с ума! Красивая вещь! Я с таким трудом её достала! По случаю! Она так шла тебе!

– Ну не обижайся, не сердись. Понимаешь, я так подумала: шуба – это для прохожих. Они будут любоваться, а мне-то от этого что? А музыка – это для себя. Я без музыки жить не согласна.

– Как ребёнок. – Мама бессильно опускает руки. Но Сашенька видит, что мама не сердится и не обижается. – А в холод в чём будешь ходить?

– В старой шубе, – весело и беспечно отвечает бабушка. – Она тёплая и уютненькая. А зато какое звучание! Моцарт! Шуберт! Рахманинов! И ещё пластинок накуплю!

– Как ребёнок, – повторяет мама и накладывает себе ещё варенья.

– Ну и что? Пусть лучше ребёнок, чем старуха – правда? Старыми успеем стать.

Бабушка удивительная, Сашенька очень любит бабушку.

– Собирай, Сашенька, чемодан, пора ехать на вокзал.

Мама из комнаты говорит:

– Сашенька, я кладу тебе тёплую курточку и серый свитер. Вечерами прохладно, не бегай раздетый.

Бабушка весело смотрит на внука, а он на неё. Это означает: ещё неизвестно, надо ли кутаться в толстый свитер даже в прохладный вечер.

Мама из комнаты говорит:

– Сашенька, дай мне слово, что не будешь подходить к этой сумасшедшей реке! И не будешь есть немытые ягоды!

– Оставь парня в покое, – говорит бабушка. – Он не маленький ребёнок и сам прекрасно соображает. Соображаешь? – спрашивает она Сашеньку.

– Конечно.

– Он взрослый мальчишка, ему скоро одиннадцать лет. Они в этом возрасте уже в девочек влюбляются.

Сашенька отворачивается к окну, чтобы бабушка не видела, как он покраснел.

– Ерунда, – твёрдо говорит мама из комнаты. – Тренировочные брюки, резиновые сапоги, чтобы ноги не промочил. Панамку – чтобы голову не перегрел. И пожалуйста, без легкомыслия.

– Конечно, какое может быть легкомыслие? – отвечает бабушка, пряча в глазах смех. – Хороший я веер купила?

– Прекрасный веер, – вздыхает мама.

Сашенька суёт в чемодан увеличительное стекло – вдруг надо будет добыть огонь, не имея ни одной спички. Журнал «Катера и яхты» – вдруг ему захочется от нечего делать самому построить лодку. И тёмно-синее стекло – вдруг случится солнечное затмение.

– Ну вот, собрались наконец, – говорит бабушка и легко поднимает чемодан.

– Стоп! Помогу пожилой женщине, которая так молодо выглядит, что её неудобно называть бабушкой. – Это пришёл Алёша. – Бабушка! А платье! Я должен написать твой портрет. Ты у нас красавица.

– Ладно тебе – «красавица», – ворчит бабушка очень довольная. – Я и смолоду красавицей не была. На характере всю жизнь держусь, вот и не старею, тьфу-тьфу, не сглазить бы.

– Логика! – Алёша берёт чемодан, и они втроём едут на Рижский вокзал.

Мама тоже хотела поехать провожать Сашеньку, но бабушка сказала:

– Не смеши людей. Не в Тюмень едет, не на БАМ – на станцию Снегири, пятьдесят минут езды.

– При чём здесь Тюмень? – слабо возразила мама, но проводила только до лифта и крикнула вслед, когда лифт стал спускаться:

– Сашенька! Пиши! Каждый день!

– Хорошо! Через день! – ответил Сашенька. – Или раз в неделю!

На платформе в сумерках всё казалось синим – касса, часы, асфальт и небо. Бабушка прохаживалась взад-вперёд, ей было скучно стоять на одном месте. А Сашенька и Алёша стояли возле чемодана.

– На всё лето едешь? – спросил Алёша.

– Да.

И вдруг Сашенька понял: вот сейчас подойдёт поезд, они с бабушкой уедут, и он никогда не скажет правду про голубую акварель. Так и останется тяжёлый груз на душе. На всё лето. А может быть, и на всю жизнь.

И в сотый раз спрашивает себя Сашенька, ну зачем, зачем он взял эту картинку? Разве нельзя было написать афишу на чистом белом листе бумаги? Нет, ему захотелось, чтобы афиша была особенной, сногсшибательной, высокохудожественной. И вот что получилось.

– Тебе не холодно? – заботливо спрашивает брат.

От этого тёплого голоса Сашеньке становится совсем невмоготу. Он произносит слова, которые так долго не мог выговорить:

– Алёша! Слушай и не перебивай. Это я взял тогда твою картинку. Я сделал из неё афишу.

– Какую картинку? – не понимает Алёша. – Какую афишу?

– Ну, Алёша, помнишь, ты искал и ругался?

– Ты? И молчал? И испортил? И не сказал?

Вдали показались огни электрички, два длинных ярких луча быстро приближались.

– Я больше никогда не буду, прости, – быстро говорит Сашенька.

Что теперь сделает Алёша? Будет ругать? Стукнет? Обидится навсегда? А пускай делает что хочет – что хочет, то пускай и делает. Сашенька признался, всё-таки у него хватило смелости. Да, он стащил акварель. Да, он её испортил. Да, он молчал долго и трусил. Но всё-таки он сказал.

Алёша не ругает Сашеньку и никакого подзатыльника не даёт. Он молча смотрит на брата, внимательно смотрит и грустно. С обидой смотрит. И не говорит ни слова, совсем ни одного. Сашенька съёживается под этим взглядом, а брат всё смотрит и молчит. И тогда Сашенька всхлипывает, хотя изо всех сил старался не плакать. Слёзы текут по щекам и стекают с носа.

Электричка подошла к перрону, бабушка за руку втаскивает Сашеньку в вагон. Алёша входит следом, чтобы поставить чемодан.

– Это ещё что за слёзы? – сердится бабушка. – Люди на Северный полюс уезжают и то без слёз прощаются. А ты, большой мальчишка, ревёшь, как павлин.

– Бабушка, разве павлины ревут? – спрашивает Алёша.

Сашенька утирает слёзы. Всё-таки Алёша заговорил.

Правда, не с ним, а с бабушкой. Но всё-таки нет этого тяжёлого молчания.

– Разве павлины ревут, бабушка? – опять спрашивает Алёша.

– Ах, откуда я знаю? Глупая, наверное, птица. Голова маленькая, хвост большой.

Потом Алёша стоит на перроне, поезд медленно трогается. Сашенька смотрит в окно на своего старшего брата, а старший брат смотрит на Сашеньку. И вдруг Алёша показывает Сашеньке кулак. Бабушка не видит кулака, а Сашенька видит и понимает, что Алёша его простил.

– Что он говорит? – спрашивает бабушка. – Я не поняла.

– Не знаю, – отвечает Сашенька, хотя он, кажется, понял. Алёша сказал: «Запомни».

Сашенька, конечно, запомнит. Этот случай с голубой акварелью он не сможет забыть. Алёша забудет, а Сашенька будет помнить. И никогда больше не возьмёт чужого без разрешения.

…Мчится поезд в синий вечер, мелькают огни за окном. Они разные, эти огни. Вот фонарь качается от ветра тревожный огонь. Вот тихие освещённые окна. А вон, далеко, горит костёр. Может быть, как раз там и есть лагерь «Светлые полянки»? И теперь, на опушке леса, в этот самый вечер зажгли рыжий костёр, летят в небо рыжие искры, смотрит в огонь девочка.

Пошли шарик покидаем

Бежит Саша Лагутина по дорожке.

Спешить особенно некуда, а она всё равно бегом. Ноги от земли сами отскакивают. Бежит и по сторонам смотрит. Никого она не ищет, просто смотрит, и всё – вокруг так много интересного.

Вот застеклённая доска, сверху написано красными буквами: «Ими гордится наш лагерь». И в самом центре, среди других портретов – фотография Курбатова Константина. А как же? Кем же ещё гордиться? Он чемпион, и никто, даже старший вожатый Дима, не может обыграть Курбатова в настольный теннис. Вот так. Интересно, где сейчас Курбатов Константин? Нет, нет, Саша его не ищет. Просто интересно, вот и всё.

Зацвёл шиповник, яркие розовые цветы даже издали пахнут. А над кустами осы гудят, вьются. Сидит в беседке Валя Туманова и вяжет зелёную жилетку. Она с самого начала смены её вяжет.

– Эй, Туманова, смотри, оса сейчас ужалит!

– Ой! Ой! – замахала руками Туманова, вязание бросила, волчком вертится. – Где оса? Где она?

А никакой там осы нет, они все над шиповником. А Туманова, хоть и красивая, – не цветок всё-таки, зачем она осам?

– Валя, да я так просто, не бойся.

– Шуточки у тебя, Саша.

Валя скривила губы и опять начала вязать и шептать: – «Одна петля, два накида».

– Валя! Пошли в настольный теннис поиграем! Что ты всё вяжешь, вяжешь, всю смену вяжешь.

– Нет, не пойду. Я плохо играю.

– Ну пошли тогда на большую поляну, может быть, земляника поспела?

– Две лицевых, две изнаночных. Не сбивай меня. И во-первых, не поспела. Во-вторых, у меня от земляники аллергия, я чихаю и чешусь.

– Нудная ты. У меня от твоей зелёной жилетки аллергия. Ап-чхи!

И помчалась дальше. А на поляне белые звёздочки светятся, цветёт земляника. Саша приглядывается, наклоняется – нет, не поспело ни одной ягодки. Но ничего, она их дождётся, на все три смены в лагерь приехала. Поспеет земляника, Саша наберёт полную кружку, а придёт родительский день, и Саша угостит маму и папу. А Вальке Тумановой ни одной ягодки не даст. Пускай вяжет свою жилетку.

А трава шелестит, кто это идёт в высокой траве? Идёт Курбатов Константин. Жёлтая яркая майка в траве мелькает. Он ракетку подбросит – поймает. Саша ждёт, вот сейчас Курбатов Константин увидит её, улыбнётся, скажет: «А, Саша, привет. Я тебя ищу, ищу. Пошли шарик покидаем». Он скажет эти слова, и сразу станет очень весело. Саша ответит: «Привет, Костя. Вообще-то я хотела землянику собирать. Но она всё равно ещё не поспела, только цветёт. Ладно, пошли поиграем. Только подожди, я сбегаю в спальню, возьму ракетку». Так она ответит ему слегка небрежно, как героиня какого-нибудь фильма. Чтобы он не слишком зазнавался. Потому что, хотя он и сам Курбатов, а всё равно зазнаваться нечего. Пусть не думает, что Саша до смерти рада, раз он её сыграть пригласил.

Он будет ждать её под соснами, у зелёного стола для настольного тенниса. И она побежит очень быстро, чтобы взять ракетку, а потом – туда, на спортивную площадку, где вокруг большого зелёного стола вытоптана трава. Там, наверное, уже собираются болельщики – сам Курбатов будет играть.

Спортивную площадку отсюда, с поляны, видно. Вон летает со звоном волейбольный мяч. А с другой стороны кто-то крутит «солнце» на турнике, Васька, кажется. И вокруг зелёного стола кто-то прыгает, но любые люди уступят стол Курбатову Константину – чемпиону лагеря «Светлые полянки».

Вот сейчас он позовёт, а она побежит. Саша уже сейчас, заранее, чувствует радость от этого бега, она слегка подскакивает на месте – так ей хочется сорваться и пуститься бегом. Саша заранее улыбается, кивает Курбатову Константину.

А он?

Он молча проходит мимо Саши. Как будто здесь вообще никакой Саши нет. Прошёл, прошелестел травой, наступил на цветы земляники. Как так? Почему? Разве можно вот так – мимо человека? Как будто она – пустое место. Разве может человек быть пустым местом?

А он, Курбатов, вдруг громко позвал:

– Валя! Туманова! Пошли шарик покидаем! Я тебя ищу, ищу…

И Валя Туманова оставляет в беседке зелёную свою бесконечную жилетку.

– Иду! Только у меня ракетки нет! И я не умею играть!

– Научу, – отвечает он. – Ракетка у меня есть запасная, олимпийская.

Саше олимпийскую ракетку не предлагал!

Саша остаётся на поляне, они проходят, не замечают её. Константин Курбатов проходит. А за ним Валя Туманова, красивая, нежная, кудрявая. «Ну до чего противная, – думает Саша, – ставит из себя! Ненавижу! На всю жизнь!»

А трава уже не такая зелёная. И небо не такое чистое. И земляника не такая душистая. Ах ты Туманова-растуманова! Сидела бы и вязала свою дурацкую жилетку. Подумаешь, коса! Если бы мама не гоняла Сашу в парикмахерскую, может, у Саши бы коса выросла ещё и получше. Вот так.

Там, на площадке, щёлкает лёгкий пластмассовый шарик: «Цок-цок! Цок-цок!» Летает над столом, как маленькая белая птица. Смеётся Валя Туманова. Смех у неё тоненький, притворный. Неужели такой смех может нравиться такому умному и замечательному человеку – Курбатову Константину.

Не становится легче от этих мыслей.

Саша бредёт по дорожке. Над кустом смородины повисла неподвижная зелёная стрекоза. Саша знает одно: когда она, Саша, вырастет, то станет астрофизиком. Или врачом в Антарктиде. Или полярной путешественницей. Начинается пурга! Не ныть, вперёд, отважный отряд! Меховую одежду продувает насквозь. Воет злой ветер. Но мы откроем новые земли! Мы отважные геологи! И астрофизики! Астрофизики никогда не плачут. И антарктические врачи – тоже никогда. А уж полярные путешественницы тем более. Полный вперёд! Примите радиограмму! Просто мошка в глаз влетела. Бывают такие противные, мелкие, почти невидимые мошки. Из-за них слёзы катятся по щекам, стекают с подбородка и падают в траву.

Кто главный герой?

Эту главу я хочу начать с прямого обращения к тебе, читатель. Эти прямые обращения уже не раз встречались тебе в повести. Зачем они нужны?

Мне хотелось бы, чтобы ты, читая книгу – не потом, а прямо во время чтения, останавливался и задумывался. О себе самом. И представлял бы себя в разных ситуациях, которые происходят на страницах – в классе, в лагере, дома, во дворе. Чтобы ты думал, разглядывал, и в это время старался понять себя, своих друзей, родителей, бабушек, вожатых, учителей. Понять свою жизнь, свой характер.

Мне кажется, что ты это можешь. Ты уже не маленький, мой читатель. Умеешь думать. А если не думать – какой интерес? Тогда и читать неинтересно, и писать не хочется.

А теперь вернёмся к Сашеньке.

Сашенька сидит на берегу. Солнце пляшет в воде, она лёгкая, звонкая, бежит по камушкам. Речка Истра бежит быстро.

Сашенька бормочет:

– Речка Истра бежит быстро. Речка Истра бежит быстро.

Складно получается. Красиво. Да это же стихи. Вот так раз. Кто умеет сочинять стихи? Курбатов Константин, может быть? Это не ракеткой махать. Стихи – это стихи.

– Речка Истра бежит быстро. В речке камушки на дне. Хорошо поплавать мне.

Сашенька сам удивляется. Так легко сочинились стихи. Он нисколько даже не старался. Если так дело дальше пойдёт, можно за одну неделю, ладно – за две, целую книгу стихов насочинять. И потом эту книгу напечатают в типографии. А на обложке заметными буквами будет напечатано: «Черенков Александр. Стихи». И книга будет продаваться в киоске напротив школы. Вот кончились уроки, все выходят, и Саша Лагутина впереди всех бежит. Она летит, летит. И вдруг замирает. Она видит за стеклом киоска скромную коричневую обложку со скромными золотыми буквами. Как? Неужели? А вот так. Кто каша манная? Кто киселей лапша? Кисели стихов не сочиняют. И каши тоже не сочиняют. Их сочиняют только поэты. И она сразу удивится. И ей станет стыдно. И она скажет: «Миша, Маша, Серёжа! Вы не видели Сашеньку? Черенкова не видели? Куда же он девался? Он мне очень-очень нужен». И она побежит его искать. А он, Сашенька? Вот же он, совсем недалеко. Сидит на скамейке, на облака смотрит. Серых воробьёв разглядывает. Синичек печеньем кормит. Не потому, что он размазня. А потому, что – поэт. И Саша увидит его. Она подойдёт, тихая, виноватая. И скажет: «Прости меня, Александр Черенков. Если можешь». И он ответит: «Конечно, могу. Давай дружить верно и преданно. На всю жизнь!» А она? Она ответит: «Давай. Я всегда мечтала с тобой дружить». Вот что будет в самом скором будущем. Теперь – всё.

Вот так мечтает Сашенька Черенков. Мало похоже на жизнь? Да, пожалуй. Но если присмотреться, мечта всегда отличается от действительности. Иногда – немного, а иногда – сильно.

Бежит речка, перекатывает яркие блестящие камушки, шныряют бесшумные мальки. И опять получаются стихи.

– Мальки шныряют бесшумные, солнышко светит умное.

Проговорил и сам брови от удивления поднял. Вот как, оказывается, бывает. Вот как стихи-то пишут! Они сами пишутся. Сочиняются сами собой, как песенка у птицы. И между прочим, стихи. А не какая-нибудь чушь вроде самбо или, например, настольная ерунда вроде тенниса. Стихи! Это понимать надо.

Внизу, под берегом, купаются ребята. Высокий мальчик в оранжевых плавках с зелёным пояском нырнул с дерева, нависшего над водой. Да так ловко нырнул – без единого всплеска.

– Видали, как я ныряю! Могу винтом, могу солдатиком!

А вон совсем маленькая девочка Аллочка выскочила из воды и давай по берегу носиться. Бегает кругами и орёт:

– Я умею плавать! Я научилась! Сама! И за дно не держусь! Я умею плавать!

Она бегала, как счастливый щенок, в своих красных трусах, и визжала от радости.

А в середине реки барахтались близнецы с соседней дачи, Машка и Пашка. Сашенька ещё вчера с ними познакомился, когда они из-за гамака подрались, тянули гамак в разные стороны и кричали.

Машка кричала:

– Мой гамак!

Пашка кричал:

– Мой гамак!

Вышла на террасу Сашенькина бабушка и сказала:

– Сашенька, ты что смотришь? Они же малыши, им по шесть лет всего. Ну-ка быстро наведи порядок.

И Сашенька подошёл к ним, взял за руки и сказал:

– Общий гамак! И тихо у меня.

Он сам не знал, откуда взялась храбрость. Наверное, она взялась оттого, что через забор на него смотрела бабушка. При бабушке он становился другим человеком. Только ненадолго.

Пашка-Машка уставились на него, разинув круглые рты. Они были совсем одинаковые, ни за что не различить.

Теперь они плавали наперегонки. Эти шестилетние малыши. И не обращали на Сашеньку внимания. И опять спорили:

– Я быстрее плыву! А ты медленнее!

Понять, кто из них прав, было невозможно, потому что нельзя понять, кто Машка, а кто Пашка.

И вот все они там плескались, кувыркались, веселились. И только Сашенька сидел в сторонке, сочинял свои стихи. И уговаривал себя, что стихи важнее плавания. Такие, как он, всегда стараются себя уговорить. Слабохарактерному человеку ничего другого не остаётся – только себя уговаривать и успокаивать. Слишком уж они сами к себе хорошо относятся, эти слабые люди.

А ребятам и так хорошо, без Сашеньки Черенкова. Кто бы он ни был – великий поэт, чемпион по самбо или мастер спорта по вольной борьбе. Это его личное дело. Прекрасно умеют люди обходиться без тех, кто в сторонке…

– Человек уехал в лагерь, мы не виделись давно. Если хочешь, на бумаге напишу тебе письмо. Без тебя печально слишком, очень грустно без тебя. Все девчонки и мальчишки не заменят мне тебя.

Это было уже третье стихотворение за утро. Грустное. Правда, на чём же ещё, кроме бумаги, можно написать письмо? И строки «Если хочешь, на бумаге напишу тебе письмо», наверное, надо было бы переделать. Но Сашенька не любит усилий. Как получилось, так пускай и будет.

Когда Сашенька вернётся на дачу, он попросит у бабушки тетрадку и перепишет в неё стихи. А над этим стихотворением он поставит такие слова: «Посвящается С. Л.». И никто не будет знать, что означают эти две буквы – «С. Л.»

А ребята шумят, бегают. Высокий перестал нырять, надел рубаху, стал рыбу ловить. Удочка у него самодельная, а поплавок красивый, пёстренький, в красную и белую полоску.

– Лёша! Ты бы шёл к трём вербам! Тут шум! – крикнул ему с того берега старик в зелёной шляпе. – Там тихо, там клюёт!

– Зато здесь с народом, – степенно ответил Лёша, – а коту я рыбу-саблю вчера купил, ему хватит.

Близнецы тоже на берег выбрались и теперь стараются друг дружку в воду спихнуть. Пыхтят, сопят, как борцы. Наконец один кто-то победил, и другой оказался в реке. Но и того за собой втащил. Опять они там барахтаются, друг в дружку брызгают. И до Сашеньки брызги долетают.

Ну сколько можно так сидеть?

Он не спеша разувается, пробует ногой воду. Вода очень холодная, как только люди купаются в такой ледяной реке? Но он видит, что и Пашка-Машка, и Аллочка, и большой Лёша поглядывают на него. Пути к отступлению у него нет. Позор страшнее холодной воды. И он влезает в реку, стараясь не завопить. От холода ломит ноги, по спине бегут мурашки. И всё равно Сашенька зачерпывает в горсть воду, споласкивает лицо. И уговаривает себя: «Не такая уж она холодная. Они-то купаются. А чем они лучше меня? А чем я хуже их?»

Если человек в нужный момент задаст себе эти вопросы, у него могут появиться силы, которых он в себе и не знал прежде.

Сашенька барахтается у берега, вцепившись в ивовый куст, нависший над самой водой.

И вдруг Аллочка кричит:

– Смотрите! Смотрите! Плавать не умеет! – Она сама научилась плавать полчаса назад и потому очень гордится. – Эй, большой! Не будь лапшой!

Какой ужас – опять эта ненавистная лапша! Что же теперь – всю жизнь будут его так называть? И чего она вообще раскричалась, эта Аллочка? Откуда она узнала, что он не умеет плавать? Нетактичная какая девчонка.

И все сразу уставились на Сашеньку. Лёша перестал следить за своим полосатым поплавком. А близнецы Пашка и Машка как будто в жизни ничего интереснее не видели, чем человек, который пока ещё не научился плавать. Да, да, не умеет он плавать. Разве мало на свете людей, которые не умеют плавать? Нет, все смотрят. Теперь их Сашенька интересует. Когда он свои гениальные стихи сочинял – не интересовал. А теперь, когда он вцепился в куст, и боится потонуть, и хочет, чтобы никто его не замечал, – тут они все сразу им занялись. Почему?

А как ты думаешь, читатель? Почему – стоило только маленькой девчонке в мокрых после купания трусах закричать громким голосом: «Эй, большой! Не будь лапшой!» – и всем стало интересно. Знаешь, в чём дело? Догадался? Или нет?

Если не смог догадаться, я попробую тебе объяснить, в чём тут всё дело.

Когда человека задели – окружающие проявляют внимание. Они ждут – как он будет себя теперь вести, этот, задетый. Им любопытно. Что он скажет? Как поступит? Не только дети – взрослые тоже иногда точно так же себя ведут. Ждут с интересом. Каким он окажется? Сильным? Слабым? Даст отпор? Смолчит? Пошутит? Не заметит. Разозлится? Люди считают, что в таких обстоятельствах, когда человеку надо себя защитить, он сразу виден. В обиде любой раскрывается. Только это нехорошо – обижать другого. Даже и для проверки. Нехорошо.

Аллочка, конечно, это знает. Но как-то забыла и кричит:

– Не умеет! Плавать не умеет! Большой!

А Сашенька?

Что он сделает? Смолчит? Ответит? А – чем?

Эх, отпустить бы куст и поплыть! Хоть до середины – запросто! Хоть на другой берег – в два счёта! Вот сейчас, вот сию минуту он отцепится от куста! И поплывёт. И нырнёт. И забьёт по воде ногами изо всех сил – разве это так уж трудно – плавать? И совсем не такое хитрое дело. Мало разве людей на свете, которые умеют плавать? Может, даже большинство.

Ну, Сашенька! Отпускай куст, решайся. Бей ногами по воде, дыши ровно, греби руками воду под себя – и поплывёшь. Да, да! И никто не будет над тобой смеяться. Плыви, не держись за куст, решайся. И главное, самое-самое главное – не бойся. Пересиль страх. Да там и неглубоко вовсе. Ну? Ну!

Нет, не решился, не смог выпустить дурацкий куст. Так и вцепился, даже дрожит – то ли от холода, то ли от страха.

Ну, а на берегу веселье. Хохот и радость. Аллочка пляшет. Близнецы вопят. Длинный Лёша басом орет: «Ой, не могу! Ой, потеха!» Ещё какой-то мальчишка в очках прибежал, пока бежал, очки запотели, он их краем майки протёр, чтобы лучше было на Сашенькин позор смотреть.

Ну что оставалось делать? Сашенька из воды вылез, полотенцем вытерся, оделся и пошёл на пригорок, туда, где в вишнёвом садике стояла дача, где были тёплые деревянные стены, гречневая каша в зелёной кастрюле, завёрнутой в тёплый платок, разноцветные стёкла на веранде.

За его спиной смеялись. Он для них – лапша. А сами-то они – кто? Остряки-самоучки. Стихи сочинять ни один не умеет.

На ступеньках крыльца сидела бабушка. Она слушала свою любимую симфонию Скрябина. Музыка играла в комнате, и бабушка слушала её через раскрытую дверь. На полу веранды лежали цветные квадраты – синий, зеленый, красный. Это солнце пробивалось сквозь цветные стекла.

– Бабушка, мне нужна тетрадь. У тебя есть?

– Возьми в ящике, в среднем. И не шуми. Это Скрябин.

Так уютно, так мирно в доме. Пахнет тёплым деревом, мятой. Играет непонятная, но красивая музыка. Бабушка близко, и ничего не страшно – ни насмешки, ни вражда, ни обиды. И можно забыть обо всём неприятном. Просто вытолкнуть его из головы, вот и всё.

– Сашенька, поешь каши с молоком, – говорит бабушка. – Поставь чайник, варенье на полке.

Ах, почему все люди не относятся к нам так, как наши бабушки?

Бабушка меняет пластинку и снова садится на крыльцо. Ей так удобнее слушать, она заодно смотрит на облака и на речку.

Сашенька садится переписывать стихи. «Человек уехал в лагерь. Мы не виделись давно. Если хочешь, на бумаге напишу тебе письмо». Ему очень нравятся эти строки.

– Не шурши, пожалуйста. Это Бетховен, – говорит бабушка.

Хорошо ещё – она не видела, что было на берегу.

Какие они все противные: и этот длинный Лёша – тоже нашёл себе компанию, с малышами водится, и эта Аллочка с пронзительным голосом – сама только что научилась плавать, а хвастается так, как будто это у неё врождённый талант. А эти близнецы? Тоже хороши – всё время спорят и дерутся, что-то без конца доказывают. Дураки какие-то. Если бы у Сашеньки был не старший брат, а брат-близнец, он бы с ним дружил, и во всём уступал ему, и не стал бы каждую минуту соревноваться, и драться, и толкаться.

Нет, неприятные ребята. Сашенька не хотел бы с ними дружить. «Если хочешь, на бумаге напишу тебе письмо…»