Текст книги "Дарю тебе велосипед"

Автор книги: Людмила Матвеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Про любовь или про войну?

Вожатая Галя сказала:

– Тише! Тише!

И все зашумели ещё громче, потому что стали повторять за Галей: «Тише! Тише!»

Драмкружок всегда шумит. И как же можно обойтись без шума, когда столько нерешённых вопросов, а до спектакля остаётся совсем мало времени.

– Надо решить, какую пьесу мы поставим, – говорит вожатая Галя. – С ума сойти – ещё пьесу не выбрали даже, а до спектакля совсем не так много времени.

– Что тут выбирать? – говорит семиклассница Ксения. – Давайте «Золушку». Красиво – бал, принц, наряды и хрустальная туфелька.

Ксения красиво встряхивает светлыми волосами, которые сама считает серебристыми. Она уверена, что роль Золушки достанется непременно ей.

– Да ну её – «Золушку», – говорит Надя Прохорова из шестого «А», – давайте лучше «Снежную королеву», такая прекрасная сказка, я в театре видела. Про любовь. – Надя закатывает глаза. Надя верит, что роль Герды достанется ей.

Мальчишки смеются, мальчишки видят девчонок насквозь.

– Да ну её, эту любовь, – говорит четвероклассник Валерка, – надоело и неинтересно. Любовь, любовь – это только для девчонок интересно. Лучше про войну, и чтобы сражение было, разведка и стрельба! Бах! Бах! Трах! Снаряды рвутся! Враг бежит!

– Про любовь!

– Про любовь! – кричат девочки.

– Бах! Бабах!

– Шарах!

Это, конечно, мальчишки.

– Тише! Тише!

Это, конечно, Галя.

До чего же они в конце концов договорятся? Ведь спектакль они хотят посвятить концу учебного года. И осталось совсем немного времени.

– Ребята, у меня есть предложение, – говорит вожатая Галя. – Хорошая пьеса, эту сказку все вы любите. Только не кричите.

И стало тихо. Потому что всем интересно.

Все повернулись к вожатой Гале. И красавица Ксения со своими серебристыми волосами. И Валерка, в котором ещё звучали взрывы и выстрелы. И Надя, курносая длинноногая девочка, которой так нравилась «Снежная королева».

– Мы пригласим всю школу, и больших ребят, и младших, – сказала Галя. – Значит, всем должно быть интересно. Так?

– Да!

– Так!..

– Интересно!

– Всем!

Зашумел драмкружок. А потом опять притихли и стали слушать вожатую Галю. Потому что поверили, что Галя знает лучше. Во-первых, она вожатая. Во-вторых, все знали, что Галя чуть не стала артисткой, только по конкурсу в театральный институт не прошла. А могла ведь пройти. В-третьих, у Гали голос громче всех их голосов, вместе взятых, попробуй её не слушать. Когда Галя крикнет: «Тише!» – здесь, в пионерской комнате на третьем этаже, – внизу, в вестибюле, доска «Ими гордится вся школа» со стенки падает, а нянечка Анна Ивановна вздрагивает и уши руками прикрывает.

У Гали голос настоящей артистки. Это у неё природный дар.

– Предлагаю поставить «Красную Шапочку». И хватит спорить, времени и так мало осталось.

– Чур, я буду волком, – сказал Валерка и зарычал: – Р-р-рав!

– Тише, – сказала Галя, – предлагаю роль Красной Шапочки поручить Ксении. Согласны? – Никто не успел ответить, а Галя продолжала: – Роль мамы – Наде, она высокая, это хорошо. А бабушку сыграет Маргарита. Согласны? Галя поняла, чтобы прекратить бесконечные споры, надо взять ответственность на себя. А взяла – и сразу всё решилось.

– А остальным что делать? – спросила Саша Лагутина. Она могла бы сыграть Красную Шапочку ничуть не хуже Ксеньки, но семиклассницу не победишь. – Остальным-то что же, так сидеть, ни при чём? Да?

– Ну почему – так сидеть? – сказала Галя. – Ты, например, будешь отвечать за афишу. Договорились, Лагутина?

Саша кивнула. Она не умеет рисовать и не знает, как делаются афиши, но можно попросить Воронина, он рисует лучше всех в классе.

Галя продолжала:

– Ещё нам нужны декораторы, и музыкальное сопровождение, и суфлёр. Всем хватит работы.

– А если Ксения заболеет? – вдруг спросил Сашенька Черенков. – Кто тогда сыграет Красную Шапочку? Сашеньке тоже казалось, что Саша Лагутина гораздо больше подходит для этой роли. Саша смелая, весёлая. А Ксения что? Воображала.

– Я никогда не болею, – сказала Ксения, – даже гриппом. Меня даже эпидемия не касается.

– На всякий случай назначим второй состав, – сказала вожатая, – чтобы не было неожиданностей.

– Дублёров! Как у космонавтов! – сказал Каныкин из третьего «А». – Я хочу дублёром! Волка!

– Какой из тебя волк? Ты волчонок! Тебе никого не проглотить! – сказала Ксения.

– Ничего. Я съем тебя по частям, – пообещал Каныкин.

Все стали хохотать и веселиться.

Только Сашенька Черенков не особенно хохотал. Он видел, что Саша не оценила сто хитрой дипломатической попытки – выдвинуть её на главную роль.

Никаких компотов!

Сегодня опять дождь, и весна больше похожа на осень.

Саша учит историю и слышит, как в соседней комнате мама говорит папе:

– А давай в воскресенье встанем пораньше, возьмём рюкзаки, положим в них бутерброды и термос и поедем в лес, как раньше.

Что скажет папа?

– Можно, конечно. Только там, в лесу, наверное, очень сыро.

– А мы обуем резиновые сапоги. Зато там весна, там первая трава, цветёт мать-и-мачеха. Ну что может быть прекраснее начала весны?

– Первая травка, первая травка, – машинально и совсем без энтузиазма повторяет папа, ты сентиментальная женщина. Всё это как-то не вяжется, ты меня прости, с возрастом, с твоим семейным положением. Не девчонка ты давно. Ну почему в выходной день, в единственный свой законный воскресный день, нельзя делать то, что хочется?

– А что тебе хочется? В голосе мамы позванивает металл. – Ну что бы стал делать, если бы остался дома? Говори, не стесняйся.

– Мало ли, – мямлит папа.

Саша прислушивается. Ей очень хочется поехать в лес, она любит лес. Но сейчас ей жалко папу. Действительно, почему человек не может распоряжаться собой в свой единственный выходной? Правда, почему – единственный? У папы, как у всех людей, два выходных, суббота и воскресенье. Это у неё, у Саши, единственный выходной, и надо бы пожалеть себя. Но жалко почему-то папу. Он не умеет поставить на своём, и всё всегда получается так, как хочет мама.

– Ну что же ты замолчал? Выскажись.

– Мало ли что, – опять неуверенно говорит папа, – зачем мне травка, я не корова, не коза.

Шутит. Вряд ли мама примет шутку – когда мама чего-нибудь хочет, она не отвлекается.

– Ты не корова. – Тон у неё серьёзный. – Не-е-ет. Ты унылый, скучный человек. Ну почему ты такой скучный?

Это ему за намёк на возраст.

– Видишь ли, если тебе со мной скучно, зачем ты тащишь меня с собой в холодный сырой лес? Поезжайте без меня, так будет логично.

У папы логика. А у мамы зато воля.

– Без тебя! А ты будешь весь день лежать на тахте, тупо смотреть телевизор, наживать ранний инфаркт. Бездна вкуса!

– При чём здесь вкус? Я не буду лежать. Вы с Сашей поедете в лес, в поля, в луга – куда вам угодно. А я, пожалуйста, картошки начищу. Хочешь, винегрет сделаю. Я даже борщ могу сварить. А? Или компот. А?

Нет, не победит папа. Саша понимает, что мама во всём права, но папу жалко всё равно.

– Никаких компотов, я приготовлю обед накануне. И пойми раз навсегда: не нужно никаких жертв. Я тебя не заставляю, я только предлагаю. У тебя остаётся полная свобода выбора.

Мама всегда уверена в своей правоте.

– Никто на тебя не давит. Полная свобода выбора.

– Я так и понял, – отвечает папа. – Свобода выбора это прекрасно, это просто восхитительно – свобода выбора.

Папа двигает табуретку, это он лезет на антресоли за рюкзаками и сапогами.

– Сашиных сапог не нахожу, – говорит он сверху.

– Их там нет, – отвечает мама, – они сохнут на батарее. Твоя дочь ухитряется находить самые глубокие лужи. Саша! Ты выучила географию?

– Сто лет назад. – Саша утыкается в учебник.

– Всё-таки ты жёсткая, – тихо говорит папа, – а раньше была робкой, слабенькой и беззащитной.

– Закалилась, – отвечает мама не то с гордостью, не то с горечью.

– Ты теперь опираешься только на себя, – говорит папа, – я тебе совсем не нужен.

– Хотелось бы мне опираться на тебя. – Мама говорит громко, забыв о том, что в соседней комнате всё слышно.

Саша думает, что опираться на себя – хорошо. Ни от кого не зависеть, быть сильной, иметь волю и смелость – прекрасно. Таких людей все должны уважать. Чем же недоволен папа? Они с мамой часто спорят, и споры бывают странными. Вот и сегодня, они недовольны друг другом, и Саше становится очень грустно.

Папа вдруг спрашивает:

– Помнишь, в институте ты любила ландыши?

– Ландыши давно занесены в Красную книгу. Непонятно. Почему так трудно понять тех, кого любишь?

Как ты могла забыть?

Вожатая Галя идёт по школе, и на каждом шагу Галю останавливают, никак ей не дойти, куда шла.

Вот мальчишки из третьего «Б», Кузнецов и Курочкин:

– Галя! Галя! Когда же мы в уголок Дурова пойдём? – Третий «Б» своего не упустит. – Там говорящая ворона! Там слон танцует, а петух из лейки цветы поливает! Когда пойдём, Галя? Ты обещала весной! А уже весна!

– Весна! Весна! – Это Таня Капусткина, тоже из третьего «Б», загораживает вожатой дорогу. У Тани веснушки оранжевые по всему лицу – наступила весна.

– Вижу, Танечка. Весна, весна. Скоро пойдём. Скоро. – Убежала от них, вырвалась, спешит по коридору вожатая, а навстречу семиклассницы, Ксения и Маргарита. И Маргарита говорит капризно:

– Галя, ну почему нам мальчишки не помогают? Не можем мы всё к спектаклю делать сами. Пусть хоть декорации приколачивают, скажи им, Галя.

– Скажу, скажу.

У Ксении волосы светлые рассыпаются дождём по плечам. Интересно, думает Галя, каким шампунем она их моет, свои волосы. У самой Гали никогда волосы не рассыпаются, а висят сосульками. И сапоги на весну опять не купила, всё некогда, некогда. А у Ксении вон какие модные сапожки. И у Маргариты хорошенькие.

– Обязательно, девочки, поговорю. Я тороплюсь, девочки. Ксюша, не забудь, тринадцатого генеральная репетиция.

– Не забуду, Галя.

– Готовьтесь, девочки, поактивнее. Вы Сашу Лагутину не видели?

– А кто это? – Ксения пожимает плечом, Маргарита тоже пожимает плечом, точно так же, как Ксения. Они – семиклассницы, зачем им знать, кто такая Лагутина из какого-то там четвёртого класса?

– Ну, девочки, вы что? Сашу Лагутину все знают, она очень активная, она в совете дружины.

– Ах, эта, – говорит Ксения, как будто только сейчас догадалась. – Которая на мальчишку похожа? Которая свистит, как разбойник? Не видели, нет, Галя, мы её не видели.

– Она хорошая девочка, – говорит Галя строго. – Активная. – Галя бежит дальше. Семиклассницы переглядываются.

– У всех свои любимчики, – Ксения поджимает губы. – А по-моему, ничего хорошего в этой Лагутиной нет. Неженственная она, правда, Маргарита?

– Совсем неженственная. И красоты никакой, носится как угорелая.

А Галя никак до пионерской комнаты не добежит. Саша Лагутина, наверное, давно ждёт её в пионерской комнате. Опять вожатую задерживают на каждом шагу.

– Галя! Галя! А костюмы к спектаклю?

– Галя! А магнитофон починили?

– Галя! А шефы? Когда пойдём приглашать шефов?

– Хорошо, хорошо! Обязательно! И шефы, и костюмы, и магнитофон! Всё будет! Ничего не забыла вожатая Галя. А сейчас ей нужна Саша Лагутина.

У окна два мальчишки меняются марками.

– Я тебе с пальмой, ты мне с бульдогом. Пойдёт?

– Я тебе с вертолётиком, ты мне с ястребом. Пойдёт?

– Ребята! Сашу не видели?

– Какого Сашу?

– Не какого, а какую. Из четвёртого класса, Лагутину. Ищу всю перемену. Куда человек делся?

– Я тебе с пароходом, ты мне с кактусом. Пойдёт?

– Хитренький!

Когда люди меняются марками, от них толку чуть.

Наконец добежала Галя до пионерской комнаты.

Народу в пионерской полно. Девочки в уголке поют под гитару, с большим чувством поют «Я так хочу, чтобы лето не кончалось». А десятиклассники опять в чехарду играют. Сколько раз Галя им говорила: пионерская комната не место для чехарды. Всё равно играют. Дежурная учительница прогнала их из коридора, чтобы пыль не поднимали и маленьких не толкали. А они, дядьки здоровые, сюда пришли.

Саши Лагутиной нет.

– Уходите из пионерской со своими прыжками! – говорит Галя, но взрослые парни только смеются, вожатая Галя всего на два года старше их, не слушаются они Галю. Скачут друг через друга.

А в стороне сидит на стуле мальчик с большими глазами, задумался о чём-то. Ну, конечно, Сашенька.

– Сашенька, наконец-то я тебя встретила. Где Саша Лагутина? Я всю школу обегала.

И вдруг Сашенька, тихий, смирный Сашенька, отвечает:

– А я не сторож вашей Саши. И за ней не слежу.

Он отводит свои прекрасные задумчивые глаза.

– С ума все посходили. Как это – не следишь? Как это – не сторож? Она мне во как нужна, Саша Лагутина. А ты грубишь.

– Я не грублю, извините. Валер, давай в шашки.

– Давай, только в поддавки.

А маленькая первоклассница всё прыгает через верёвочку, всю перемену прыгает, и ни разу не сбилась. У Гали в глазах мелькает, в голове что-то запрыгало. А другая маленькая девочка вбежала и закричала:

– Дай, Катюшка, мне попрыгать! Ну дай! Ты долго!

– Ничего не долго! Не дам!

Заглянул Женька Воронин.

– Галя!

– Потом, Воронин, потом!

– А мне ничего не надо, – смеётся Воронин, – я только сказать. Лагутина в буфете чай пьёт. С печеньем.

Галя летит в буфет. А Сашенька играет с Валеркой в поддавки и думает, что Саша не может пить чай с печеньем – она не любит печенья, терпеть его не может.

В буфете свой шум-гам.

– Мне апельсин!

– Два коржика!

– Вафли с компотом!

– Ватрушку!

– Галя! Мы вас пропустим без очереди!

– Спасибо, я не есть. Мне Лагутину из четвёртого «А».

– Только что тут была, вот за тем столом сидела.

А Саша в спортивном зале, потому что сам Курбатов позвал её: «Пойдём, покидаем шарик, Лагутина». И теперь из-за двери спортзала слышно щёлканье шарика: цок-цок! Лёгкий весёлый звук. А у дверей в зал уже прогуливается по коридору взад-вперёд, ну конечно, Сашенька Черенков. Лидия Петровна заболела, урока не будет. А тогда можно прогуливаться где угодно – где твоя дорога прошла, там и ходишь.

Милый Сашенька! Опять ты ищешь её, злую, несправедливую. Грубая она, резкая. И красоты никакой – глаза, как обсосанные леденцы, локти острые, на коленях ссадины, на щеке царапина. Ты ещё вчера всё решил раз и навсегда. Это очень помогает – решить раз и навсегда.

Вздохнув и потоптавшись ещё немного перед дверью, Сашенька тихо входит в зал и садится на низкую скамейку у стены. Это общая скамейка, она принадлежит всей школе, а не Саше, и каждый ученик может сидеть на этой скамейке. Разве не так? И Сашенька сидит и отдыхает.

Красивая игра. Курбатов скачет у стола мягкими прыжками. Шарик будто прилипает к его ракетке, и вот он делает почти неуловимое движение – и шарик летит в самый угол стола. Саше ни за что не взять. Разве честно так бить? Это зловредный удар, и Сашенька на Сашином месте никогда не стал бы играть с таким человеком. Подавай удобно, чтобы можно было попасть по шарику ракеткой, тогда и будет справедливая игра.

– Семь – одиннадцать! – говорит Курбатов торжествующе. И через секунду бьёт каким-то хитрым образом, и шарик стукается о самый край, и опять не взять Саше. – Восемь – одиннадцать!

Саша Лагутина вся состоит из углов и вихров. Но Сашенька считает, что Саша – красавица. В ней радость, скорость, смелость. Вот такой он её видит. А может быть, нам нравится в других то, чего в нас самих мало? Очень, очень может быть…

Курбатов опять без труда забивает очко.

– Плоховато ты сегодня играешь, Лагутина. Придётся мне другого партнёра поискать.

Сашенька хмурится на своей скамейке. Никто не замечает его, а он болеет за Сашу. Саша, Саша Лагутина, ну победи! Докажи этому великому чемпиону, что ты в сто раз лучше его можешь играть. Сашенька всей душой верит, что победа Саши Лагутиной где-то рядом, что эта победа, вполне возможно, придёт. Вот она, победа – кружит над облупленным зелёным столом для настольного тенниса. Вера в успех – разве она не должна помочь Саше Лагутиной? Эх, если бы всё всегда получалось так, как желают нам те, кто в нас верит…

– Двадцать один – четырнадцать, – зловредно улыбается Курбатов. – Ты проиграла по всем швам, с чем тебя и поздравляю.

А Саша?

Она видит ослепительность его улыбки и совсем не замечает зловредности Курбатова Константина. Она улыбается и не расстраивается.

– Ладно, Костя, потренируюсь, постараюсь.

Курбатов идёт по залу: пружинистая уверенная походка. Ракетка, сделанная по специальному заказу в какой-то специальной олимпийской мастерской. И новенькие кроссовки на его ногах. Фирменные, так сказал сам Курбатов.

«Тоже ещё чемпион, олимпиец с погорелого стадиона, – говорит Сашенька Черенков. – Да она просто не постаралась. А в другой раз обыграет тебя, Курбатов, в одну минуту. Обдерёт как липку, всухую. Сашу Лагутину, что ли, не знаешь?»

Он говорит так. Но почему-то никто не слышит Сашенькиных слов. Наверное, потому, что он сказал их очень, очень тихо. Честно говоря, сказал про себя.

А Курбатов?

Он спокойно ушёл. Ему что был Сашенька, что не было никакого Сашеньки. Несуществующий человек, пустое место.

А Саша стоит у окна. О чём-то задумалась Саша Лагутина. О чём? И улыбается Саша Лагутина. Чему?

И тут врывается вожатая Галя.

– Саша Лагутина! Наконец-то я тебя нашла! Ты принесла?

Саша моргает, потом хватается за щеку, как будто у неё заболел зуб. И Галя понимает всё.

– Забыла! Неужели ты забыла?

Галя в изнеможении садится на скамейку рядом с Сашенькой Черенковым и говорит:

– Какой кошмар. Ну что же это? Я так на тебя надеялась, Лагутина. Сделать афишу на час всего работы. А теперь что будет? Завтра она должна висеть. Не бывает спектакля без афиши. Ты когда-нибудь видела спектакль без афиши? Я тебя спрашиваю, Саша Лагутина.

– Галя, ну, Галя, я всё понимаю. Я бы давно её нарисовала, эту несчастную афишу. Но я совсем не умею рисовать! Даже домик не могу. У меня по рисованию твёрдая тройка, и то из милости, Галь.

– Тебя никто не просил рисовать, – отвечает Галя сурово, – тебя просили организовать. Это разные вещи. Ты – председатель совета отряда, должна была поручить кому-нибудь. И ответственно отнестись. И тот чтобы ответственно отнёсся.

Вожатая любит слово «ответственно». Хорошее слово, в самом деле.

Ну что может ответить Саша Лагутина? Кругом она виновата. В четвёртом «А» рисует хорошо всего один человек Женька Воронин. Ну разве будет Женька выполнять поручение Саши Лагутиной? Да ни за что не станет он относиться ответственно к её поручению. А после дурацкой истории с дурацкой мыльницей Женька вообще с Сашей не разговаривает – даже не ссорится, не дразнит, даже ножку не подставляет, когда Саша Лагутина идёт мимо него по коридору. Вот как обиделся. Ну разве объяснишь это вожатой?

А Галя клокочет от возмущения и говорит то, что вожатые всегда говорят, когда ребята их подводят.

– Вожатая не нянька, чтобы за каждым бегать и напоминать. Другие классы декорации сделали. Даже Курбатов деревья рисовал. А уж на что занят всё время на тренировках человек. И всё равно рисовал. А седьмые классы костюмы сшили, а ваш какую-то несчастную афишу не может сделать по-человечески.

А Саша? Она бормочет, как всякий виноватый человек, что-то невразумительное:

– Я думала, у него есть совесть, а у него, оказалось, ну вот нисколько её нет, даже капли нету. – И Саша зачем-то показывает кончик ногтя. Как будто такая малая доза совести может кого бы то ни было устроить.

Галя ничего не понимает.

– Про кого ты говоришь?

– Про одного человека. Он бы её в пять минут мог сделать, ему только сесть. Нарисовал бы художественную, весеннюю, красивую афишу. Но он не сделал и не сделает никогда в жизни.

– Да почему? С ума с вами сойдёшь.

– Поссорились мы с ним, вот и всё. На всю жизнь. – Саша делает очень круглые глаза, в них светится надежда: может быть, Галя поймёт и посочувствует. Но вожатая не поняла и не посочувствовала. Она жёстким голосом сказала:

– Поссорились, помирились – это ваше личное дело. А общее дело выше личного. Короче: чтобы завтра афиша была, художественная, красивая, и никаких отговорок, слышишь, Саша?

Галя решительным шагом ушла, Саша медленно поплелась в класс. А Сашенька? Его нет в зале, Саша и не заметила, когда он выскользнул.

Божья коровка, улети на небо

В лесу сырые дороги, острая травка, папоротники, свёрнутые в пружину, синие цветы. Дятел барабанит по сухой берёзе – смотрите, какой я великий барабанщик. Все смотрите, все слушайте, заметьте, оцените, полюбите.

Эх ты, дятел в красных штанах.

– А эти белые цветы называются ветреница, – говорит мама.

– А синенькие? – Саша спрашивает, а всё равно, скорее всего, не запомнит. Так и будут называться синие цветы – синими цветами с розовыми бутонами. Странные цветочки, хоть сто раз их встретишь, всё равно удивишься – первые, новые, знакомые и забытые. – А синенькие, мама?

– Это пролеска. Правда, красиво – пролеска?

– Красиво – пролеска. – Саша согласна. Хотя Саше хочется их называть синенькие цветочки с розовыми бутонами.

Папа идёт впереди. Его кеды оставляют большие следы. А Саша идёт за ним и старается шагать по его следам. Но не получается – папины следы далеко друг от друга, у папы широкий шаг. Какой сильный папа, какой красивый, как весело и смело он шагает по лесу.

А лес? Это тихая и мягкая сказка. И музыка, и свет, и тени, и прозрачный голос кукушки в дальней стороне, где самые густые ёлки. И жёлтые солнышки мать-и-мачехи на склоне оврага. И белые солнышки ветреницы, они же звёздочки, они же просто белые цветочки. Ручей на дне оврага бормочет, ворчит, спрашивает, загадывает свои загадки. Вот идёт по тропинке девочка, высокая, угловатая, и ноги какие-то чересчур длинные и тонкие, и коленки торчат, и локти торчат, и руки красные. Ну кто знает, кто скажет – идёт красавица, идёт фея, идёт лесная царевна. Никто не знает, на всем свете – никто. И сама она не знает.

– Саша, умоляю, не лезь в воду, резиновые сапоги сохнут бесконечно долго.

– Давайте разведём маленький костёр, вот здесь, на поляне, – предлагает папа, – и чего-нибудь поедим. Давайте?

– Да, да, да! – кричит Саша. – Разведём! Костёр! Сейчас! Вот здесь!

– Не кричи, ты что? – Мама сбросила на траву рюкзак, папа сбросил на землю рюкзак. И Саша свой тоже сбросила.

Сухой хворост горит почти без дыма, только прозрачный воздух дрожит над огнём, стволы сосен делаются волнистыми. А в огонь можно смотреть, не отрываясь, хоть час, хоть сто часов.

– Как хорошо, – говорит папа, – так бы сидел и сидел. Почему так хорошо смотреть в костёр?

– Атавизм, наверное, – мама достаёт из пакета бутерброды, – дикари любили смотреть в огонь. – Мама разливает чай из термоса.

Саша взяла прутик и шевелит головешки, искры улетают в небо, их почти не видно. А в лагере костёр бывает вечером, чёрное небо, искры оставляют за собой золотую стружечку. Лагерь будет скоро, через месяц. И почему-то весело, очень весело. И почему-то грустно, очень-очень грустно. Костёр погас, и его засыпали песком.

Кукушка кукует долго, почти весь день она сегодня кукует.

– Вот что такое счастье, – говорит мама и смотрит на лёгкую осторожную берёзу, на прозрачную воду ручья, на травку, похожую на шильца. – Вот что такое счастье. А есть люди, которые этого даже не знают. Вам их жалко?

– Конечно, – отвечает папа.

Он лежит на плаще и смотрит в небо, а там облака медленно, почти незаметно проплывают над верхушками берёз. И там, наверху, что там? Листья? Прутики? Пух? Дымка? Мечта?

– Кукушка-кукушка, сколько лет мне жить? – Саша кричит на весь лес. Ну хочется покричать, тем более от радости.

– Саша! Не надо! Ну зачем? – Мама вдруг забеспокоилась.

А кукушка кукует звонко, отчётливо, щедро – хоть тысячу лет, пожалуйста, на здоровье.

Мама вдруг наклоняется над травой и говорит громко:

– Смотрите, сморчок! – Она показывает коричневый, нет, шоколадный, гриб на короткой толстой белой ножке. Сморчок. Он похож на сморщенного старика, очень маленького. Очень загорелого. Он похож на пирожное. Он похож на орех, только очень большой.

– Посмотрите! Понюхайте! Это прекрасно! – В глазах мамы жёлтые огоньки, щёки у мамы немного загорели. А маленькая коричневая родинка на правой щеке откуда взялась? Не было родинки. Да это божья коровка. Саша взяла божью коровку, посадила на ладонь.

– Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба!..

Вечная песенка, как хорошо, когда по ладони ползёт божья коровка. Она щекочет руку, ползёт вверх, вверх, по самому длинному среднему пальцу. Вот добралась до конца, и раскололась надвое красная спинка в чёрную крапинку, и раскрылись прозрачные крылышки – полетела. Может, и правда, на небо? Нет, на ближайший куст бузины. И села в листья. А они красные, лиловые, бархатные. Они сами не знают, листья они или, может быть, цветы. Или пока ещё только почки. А не всё ли равно? Живут, растут, там будет видно.

– Давайте ещё поищем вместе, здесь явно сморчковое место.

Мама в азарте. Она ныряет под ёлки, она ворошит палочкой слежавшиеся чёрные листья осин и заглядывает под замшелые коряги.

– Вот увидите, сейчас найду! Или вот здесь! Или здесь! Нет, вот там! Или там! Они любят поваленные деревья, эти прекрасные грибы сморчки! Они любят, чтобы были вместе ёлки и берёзы. Вот как раз такое место! Или вот это!

Папа поверил, он честно ищет и от души надеется – вот, сейчас, здесь. Но недолго. Папа садится на пенёк, вытягивает ноги, слушает шелест вершин, зяблика – серебряное горлышко, малиновку хрустальные бусинки. Он слушает ручей, перекатывающий круглые камушки по сырому песку. А может быть, он слушает себя.

Саше так хочется найти сморчок. Но он не находится. Вот он! – нет, горсточка глины крот нарыл. Вот! – нет, коричневый сучок, прошлогодний лист. И первая, самая первая фиалка – такая лиловая, робкая, смелая, тихая, отчаянная высунулась из яркой травы, не прячется, не защищается. Хочешь сорви. Да разве хватит совести её сорвать? На неё и дышать-то страшно. Посмотришь, вздохнёшь и отойдёшь.

Розовые бутоны на синих цветах. Синие цветы, белые цветы, жёлтые цветы. Главная сказка весны.

Саша смотрит на маму, хорошо бы маме попался хоть один сморчок, она просто рвётся сквозь ёлки, вперёд, в сторону, и опять по краю оврага – сама себе не верит, что здесь уже искала. И опять по кругу, по кругу. Жёлтые огоньки в глазах, игра, надежда. Лежит гриб на пеньке. Один гриб, первый, единственный, заманил, обманул. Обманул? Да нет же, порадовал.

– Папа! Давай в бадминтон! Ну давай, папа!

Летает воланчик, глухо, аппетитно стукается о ракетку, порхает, дразнит – прекрасно. Прыгать вверх, потянуться за воланом в сторону. А он послушен, он ручной, как птица, которая к тебе привыкла. И куртки валяются на траве, и солнце пятнами лежит на поляне, на белых звёздочках, на синих цветах, на маминой спине в жёлтой кофточке. А мама задремала. У неё совсем не строгое лицо, она сегодня похожа на девочку. На её волосы села жёлтая бабочка. Села, не боится, пошевеливает крылышками, греется на солнце.

Дятел всё трещит – тр-р-р! тр-р-р! – как будто дрелью работает. Папа кладёт ракетку, садится на пенёк, говорит:

– Он барабанит, зовёт, а она к нему равнодушна, глупая дятлиха, птичьи мозги.

Мама вдруг просыпается и смеётся.

– Как хорошо, что мы поехали. Ну скажите, хорошо? – Она спрашивает у них двоих, а смотрит она на папу. Она упорно смотрит, а он не слышит, он слушает птиц, он слушает ручей, деревья, ветер. И себя.

Саша отвечает:

– Хорошо, что мы поехали, это просто замечательно. А я умею делать мостик. Показать?

Саша изогнулась, повисли, закачались волосы, а она коснулась пальцами травы – и весь мир перевернулся вверх ногами. Берёзы вверх ногами, и белые звёзды – где они? На земле? На небе? И мама перевернулась, и папа тоже.

– А Катя из себя ставит неизвестно что.

– Ясно. – Мама строгает палочку. – Всегда находится кто-то, кто ставит из себя неизвестно что. С этим приходится мириться. Хватит тебе, Саша, у тебя пузо голое. Смотри, вот это заячья капуста. Попробуй, кисленькая. И ты поешь. – Мама суёт пучочек светло-зелёных нежных листиков папе прямо в рот, он жуёт, кивает.

– Кисленькая, я её с детства не пробовал. Заячья капуста, сто лет прошло.

– Жизнь прекрасна, – говорит мама, – можно собирать сморчки, а можно не собирать. Можно делать мостик, а можно не делать. Потому что не в этом суть. Верно?

– Разумеется, – отвечает папа, – важна широта взглядов.

– Сашу проводим в лагерь, сделаем ремонт, хорошо? – Мама стоит теперь за папиной спиной и гладит папу по голове. А он морщится, ремонт – это трудно, это скучно и громоздко. Ремонт – это то, о чём лучше не думать, не помнить. И вообще, кто сказал, что его пора делать – ремонт?

– Не страдай, не мучайся, – смеётся мама, – ты только маляров пригласи, а потом, пожалуйста, можешь ехать к своей маме. Можешь, можешь, я сама справлюсь.

У кукушки такой голос, как будто там, где она сидит, сыро, там, наверное, деревья растут гораздо гуще, они там выше, темнее. Там дебри, чаща, тайны. Сколько лет мне жить? Да хоть тысячу. Она тебе наобещает, пёстрая птица кукушка.

– Кукует, как в часах, – говорит папа.

Мама смеётся, и Саша тоже смеётся.

Они не знают, что скоро придёт беда.