Текст книги "Дарю тебе велосипед"

Автор книги: Людмила Матвеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Телеграмма

Сегодня Сашенька приехал на почту на закате. Сейчас он опустит письмо в синий почтовый ящик, не слезая с велосипеда. Это совсем нетрудно, если держаться за забор. Вот как всё складно получается – Лёша обещал взять Сашеньку сегодня на рыбалку. Не Фиму, не Аллочку, не Пашку-Машку, а именно Сашеньку. Потому что не они, а он, Сашенька, ухитрился накопать червей за старым колодцем. Лёша сказал:

– Завтра вечером возьму тебя с собой на рыбалку. Ты, Сашенька, хотя и на два года младше, а всё равно толковый.

Вот как сказал Лёша, такие слова не часто услышишь, особенно от такого взрослого сдержанного человека. Сашенька сразу понял, что теперь он поймает штук сто ершей, а может, и щуку. Мечтая об этом, он подъехал к зелёному домику, на котором была вывеска: «Отделение связи». Это и была почта.

Сашенька достал из кармана конверт. Там были стихи, которые казались Сашеньке очень хорошими. «Летают весёлые птицы, летают горячие искры, летит к тебе эта страница с далёкого берега Истры». На самом деле это не были такие уж замечательные стихи, но они выражали Сашенькино настроение – немного грустное, немного мечтательное, а именно настроением ему и хотелось поделиться.

Письмо с шорохом упало в ящик и стукнулось о железное дно. Всё, можно мчаться обратно, Лёша, наверное, ждёт его у своей калитки.

– Мальчик, постой, не уезжай!

В дверях почты стояла женщина, которая обычно сидела внутри, за барьерчиком, и принимала бандероли и заказные письма.

– Послушай, мальчик, отвези телеграмму на Лесную, дом шесть. Здесь недалеко, я не могу почту оставить. Будь добр. Знаешь, где Лесная?

– Конечно, знаю. – Сашенька взял сложенный листок. – Я все улицы в посёлке знаю. Пока пешком ходил – не все улицы знал, а теперь-то я на велосипеде. Я эту телеграмму с большой скоростью доставлю. Раз-два – и на Лесной. А потом раз-два – и на реке.

Сашенька помчался по дороге, женщина с почты что-то говорила ему вслед, но он не слышал.

Вот и Лесная улица, мягкая от опавших сосновых иголок. Велосипед пружинит, как будто едет по матрасу. Сашенька затормозил у дома номер шесть и крикнул:

– Вам телеграмма! Здравствуйте! Я привёз телеграмму!

Приятно кого-то обрадовать. Телеграммы чаще всего бывают поздравительные, так считал Сашенька. Или кто-нибудь в гости приезжает из другого города, тоже весело…

Из дома быстро вышла старушка, накинутая на её плечи шаль зацепилась за дверную ручку, но старушка не отцепила, она быстро шла к калитке, к Сашеньке, а шаль так и осталась висеть на двери.

Старушка взяла телеграмму и сказала «спасибо». Ну вот и всё, сейчас Сашенька нажмёт на педали и полетит к Лёше. И так задержался. Лёша, может быть, сердится: куда подевался этот Сашенька? Зря я с ним связался. И тут Сашенька примчится – вот он я. И они пойдут на речку и будут ловить рыбу. И Сашенька сразу научится и поймает штук сто или больше.

И вдруг старушка опустилась на скамейку у калитки, задрожала, слезы полились по щекам, а телеграмма упала в траву.

– Как же так? Как же так? – повторяла старушка и раскачивалась, закрыв лицо. – Сестра, Соня, умерла. Как же так?

Сашенька растерялся. Это была совсем чужая женщина, он впервые в жизни видел её. Но Сашенька спрыгнул с велосипеда, подошёл и погладил её по плечу. Он сел с ней рядом. Чем можно помочь? Что нужно сказать? За кем сбегать? Он не знал, он просто сидел рядом. И может быть, это было самое трудное для него и единственное, что нужно было сейчас этой старой женщине. Когда у человека большое горе, с ним иногда нужно просто посидеть рядом. Ничего этого Сашенька не знал. И хотелось спросить: «Что мне сделать?» Если бы она сказала, он бы сразу всё сделал, и стало бы легче. Но она сама растерянно спросила:

– Что же теперь делать?

И Сашенька почувствовал, что он сейчас умнее и главнее.

Так они сидели у калитки долго. Потом старушка сказала:

– Ступай домой, тебя, наверное, ищут.

– Посижу, – твёрдо ответил он. – Я не маленький.

Потом приехал из города сын старушки, высокий быстрый человек. Он прочёл телеграмму, обнял мать, повёл её в дом. Потом вышел, пожал руку Сашеньке – то ли попрощался, то ли поблагодарил.

В сумерках ехал Сашенька по дороге. Кричали вороны в верхушках сосен. Синие облака тянулись к городу. Велосипед подбрасывало на толстых корнях, выступавших из земли. Печально было на душе, Сашенька впервые так близко увидел горе. Мог растеряться, мог испугаться. А он поддержал человека. Так поступают добрые и сильные. Но об этом Сашенька не думал. Люди редко замечают, как меняется их характер.

Валя Туманова плачет

А в лагере «Светлые полянки» сегодня последний день третьей смены.

В последний день люди почему-то становятся на самих себя не похожи. И вытворяют всякие номера. А вожатые, хотя и сердятся, но не очень. Они тоже понимают: последний день это последний день.

Фокусник Гена Воблин вымазал своего соседа зубной пастой. Тот проснулся утром, все кругом смеются, а он понять ничего не может. Остроумно? Конечно, нет. Но почему-то такую шутку в последний день чуть ли не в каждом лагере проделывают. Ну, пошёл человек, умылся, и от шутки следов не осталось. На будущий год он Генку вымажет. Или ещё какую-нибудь каверзу придумает.

Старший вожатый Дима вчера на планёрке всем вожатым сказал:

– Смотрите завтра во все глаза. В последний день дети становятся сами на себя не похожи. Поверьте моему опыту.

И вот с утра по лагерю крик:

– Валерка в речку свалился!

Летит Тамара через весь лагерь к реке. Валерка, бедный! Холодная вода, конец августа. Прибежала. А он, Валерка, на берегу стоит, вода с него течет, и тина на ушах висит, а рот до ушей.

– Я, Тамара, корабль хотел испытать. Последний раз. И упал, Тамара.

Ну что за люди! Каждый день этот Валерка свои корабли на реке испытывал и в воду не падал. А в последний день надо было ему всё-таки упасть. И все вокруг стоят, на происшествие смотрят.

– Скорее, немедленно в спальню! В сухое переодеться! – прогоняет Валерку Тамара. – Ну что за люди!

– Тамара! А Валя Туманова плачет, – останавливает вожатую Зина, которая танцевала тарантеллу. – Она уже давно плачет, – добавляет Нина, которая давно помирилась с Зиной.

– Где? Почему плачет?

– А вон там, в беседке, – показала Зина.

Валя ревёт и даже подвывает. И нос покраснел: даже у красавиц от слёз носы краснеют.

– Что случилось. Валя? Ушиблась? Порезалась? – Тамара трясёт её за плечи, но Валя только отмахивается и продолжает плакать.

– Влюбилась она, – объясняет маленькая девочка из самого младшего отряда. – В чемпиона этого. Она от разлуки ревёт.

Тамара опускает руки.

Ну что ты будешь делать? Влюбляются, в речку падают. И зубной пастой мажутся. Что за люди? Никогда больше не поеду в лагерь, ни за что. Все нервы они мне вымотали. Тамара обнимает Валю.

– Не плачь, Валя. Ну успокойся. Не на Северный полюс уезжаешь. Захочешь, позвонишь ему по телефону, в одном городе живёте. Ну чего ты? А вы все уйдите, как не стыдно?

– Он мне телефон не даёт. Я говорю: дай свой телефон, а я тебе свой. А он говорит: зачем? – Валя ещё сильнее начинает рыдать. Тамара гладит её по вздрагивающим плечам. – Скажи ему, Тамара, чего он?

Всё-таки жалко Валю. Вот и ей пришлось теперь плакать. И вряд ли Тамара или кто другой смогут ей помочь. А Курбатов-то – хорош гусь. Мужественный, спортивный, сильный. А оказался каким?

…Бежит Степан Малофеев, новую рубаху надел, красную. Как же – последний день, прощальный костёр. Бежит кричит:

– Саша Лагутина! Тебе письмо!

Хотел Степан добавить: «А Тумановой Вале нет писем!», да увидел в беседке Валю, утирающую слёзы, и не стал её задевать.

После полдника, в сумерках, загорелся прощальный костёр. Все сидели вокруг огня. А пламя струилось вверх, трещало, всхлипывало. Саша смотрела в огонь. Он был живой, и смотреть на него можно было без конца. Вспомнила костёр, который тогда, весной, они развели с папой. И сидели все втроём, и смотрели в огонь. Папа был рядом, и мама была рядом. А теперь Саша так долго не видела их. И очень соскучилась. Но сегодня-то чего скучать – завтра они увидятся. Завтра. Одну ночь поспать в лагере, а следующую – уже дома. И мама ждёт. Может, даже пирог печёт. И папа ждёт. Может быть, велосипед купит. А может, уже купил. К приезду Саши.

Идёт у костра прощальный концерт. Туся пляшет «татарочку», Валя показывает этюд со стаканом воды на лбу. А вода в стакане не проливается. Ни одной капли. И Генка Воблин показывает свой фокус с лентой. По правде говоря, этот фокус всем немного надоел. Но надо похлопать и Генке, зачем обижать человека. И тарантелла, и сценка «Рыболов», и, конечно, пирамида – как полагается. Концерт как концерт. Только он прощальный, и от этого немного грустно. Прощаться всегда грустно, даже если едешь к себе домой.

Степан Малофеев сидел на большом пне рядом с Сашей. Он тоже смотрел в огонь, и в каждом его глазу отражалось маленькое пламя.

– Саша, а ты в городе ко мне в гости приедешь?

– Конечно. Обязательно, Степан.

– Я бы к тебе пришёл хоть завтра, только меня не пускают одного ездить.

– Не грусти. Я приеду и тебя к себе привезу. И знаешь, научу тебя кататься на взрослом велосипеде. Договорились?

– Договорились, – повеселел Степан. – Конечно, Саша, договорились.

А вдруг и правда стоит в передней новенький оранжевый велосипед? Саша вернётся в город, войдёт в квартиру, и вот он, велосипед, милый и дорогой. Складной.

А мне купят велосипед

В квартире пахнет масляной краской. И сама квартира стала за лето как будто меньше. А может быть, Саше это кажется. Улыбается мама, папа смотрит на дочь. Соскучились.

Она обходит квартиру. Оказывается, можно соскучиться по коврику – Саша гладит коврик. Она проводит ладонью по шкафу, по столу. Даже по письменному столу можно соскучиться. Сидит на диване старая кукла Ляля в розовом платье. Саша берёт Лялю на руки.

Мама говорит обычные домашние слова:

– Саша, мой руки, будем обедать.

Оказывается, можно соскучиться по любым маминым словам.

Папа говорит:

– Надо на работу. Мы сегодня объект сдаём. Конец месяца.

Саша смотрит на маму, а мама уходит в кухню. Саша хотела спросить: «А разве объекты сдаются по субботам?» Но она не спрашивает.

Они обедают вдвоём с мамой.

– Какой пирог вкусный, мама. А у нас один мальчик умел фокусы показывать. Не веришь? Честное слово.

Мама кладёт Саше на тарелку ещё кусок пирога.

– Ты загорела. Стала совсем большая.

Грустные у мамы глаза. Она улыбается, Саша знает эту улыбку.

– У нас один мальчик вчера в реку упал. Знаешь, мама, у нас одна девочка влезла на забор, а слезть не может. И кричит на весь лагерь. Смеху!

Зазвонил телефон. Саша взяла трубку. Бабушка сказала:

– Здравствуй, Саша. А я связала тебе варежки. Тёплые, как печки. Как вы там?

– Хорошо, – ответила Саша.

Всё было хорошо. И что-то было очень даже нехорошо. Она не понимала, вернее – старалась не понимать. Потому что понимать некоторые вещи страшно. И тогда мы не понимаем. Если папа всё время задерживается и всё время куда-то уходит из дома, то лучше всего заставить себя верить, что папа сдаёт объект. А что? Строители всегда сдают объекты, тем более – в конце месяца. Не говоря уж о конце квартала. Правда, сегодня суббота и дочь только что вернулась домой… Но об этом лучше не думать.

– Саша, собирайся, пойдём в парикмахерскую.

– Да ну, мама.

– Ничего-ничего. Хватит бегать как скочтерьер.

– Мама, а это кто?

– Собака славная, лохматая, с занавешенными глазами.

Они выходят во двор. Листья летят по воздуху, как бумажные самолёты. А небо прохладное и очень яркое.

В парикмахерской очередь – перед началом учебного года многим надо привести себя в порядок. Может, кто знакомый встретится? Нет, все чужие.

– Мам, очередь. Пошли отсюда, в другой раз лучше.

– Подождём, – говорит мама и усаживается в уголке. – Садись вот на тот стул.

Мама достаёт из сумки журнал. Чужая женщина в клетчатом костюме разглядывает маму, потом Сашу и говорит:

– Мамина дочка, копия.

Мама улыбнулась, кивнула:

– Все дети похожи на маму. – Помолчала и добавила: – И на папу.

– Правда, – засмеялась клетчатая. – А я вот костюм купила, венгерский. Ничего?

– Хороший костюм, – похвалила мама. – Готовое покупать, конечно, лучше. Меньше возни – примерки, трата времени.

– Ну да, – сказала пожилая женщина из угла, – а тут надела и пошла. Я сама во всё готовое одеваюсь, а внучке шьём. Она у нас фасонистая.

Девочка в зелёной шапке сказала Саше:

– Зачем старые наряжаются? Правда?

Саша посмотрела на свою маму. Ну какая же она старая? Молодая и красивая. Только невесёлая. Читает свой журнал, ресницы длинные, лоб красивый, волосы светлые. А рот длинный, и уголки губ загнуты вверх. Как будто мама всё время немного улыбается.

– Следующий, – сказали из зала, и пожилая женщина подтолкнула в зал девочку в зелёной шапке:

– Иди, Ирочка, иди, деточка. Поаккуратнее подстригайся, а то нас дома заругают. – Обернулась ко всем, объяснила: – Зять у меня строгий, серьёзный.

Когда подошла их очередь, мама взяла Сашу за руку, подвела к свободному креслу и сказала молоденькой парикмахерше:

– Я вас очень прошу, сделайте красивую стрижку. А то моя дочь, когда приходит к вам одна, не позволяет дотронуться до своей дикой причёски. Так и возвращается назад косматая.

– Поняла, – засмеялась парикмахерша, – всё сделаем, как положено.

Мама ушла в соседний зал делать маникюр.

Парикмахерша накинула на Сашу простыню и туго затянула у шеи. Саша повертела головой.

– Терпи, – сказала парикмахерша. – С характером ты. Я тоже такая была. – Она защёлкала ножницами, длинные пряди падали на пол. – Ну точно такая я была. Чёлку распущу, учителя ругаются, дома пилят, а я ноль внимания. Бегаю. Коленки посшибаю, через лоб царапина. Пират, а не девчонка.

– Ты, Риммочка, и сейчас боевая, – пропела кудрявая парикмахерша Клава. – Тебя и сейчас голыми руками не трогай.

– А как же! И за внешностью слежу. Причёсочка, реснички. Хочешь, я тебе брови выщипаю? – спросила она у Саши. – А что? Моду надо соблюдать в любом возрасте.

– Нет, не надо, что вы.

– Римма, не выдумывай, – сказала Клава. Она накручивала волосы клетчатой женщины на железные трубочки. – Ребёнок совсем, а она – брови.

– Мне скоро одиннадцать, – говорит Саша в зеркало. – Мне велосипед купят. Взрослый. Папа обещал.

– Ой, как я в детстве о велосипеде мечтала! – Римма быстро лязгает ножницами. («Как бы она все волосы не состригла», – думает Саша.) – Так и не купили велосипед. А как хотелось! Во сне снилось – катаюсь на велосипеде. Нас трое у матери, какие велосипеды. И отец нас бросил, тем более.

– Ну и что! Коленки целее без этих велосипедов, – сказала клетчатая. – Верно я говорю?

– Идите в сушилку, – сказала ей Клава, – сушитесь. А ты, Римма, выросла не хуже других. Чего себя жалеешь? Велосипед, подумаешь. Купи теперь хоть два. И езди.

– Теперь не хочу. Прошло. А тогда с ума сходила. У нас во дворе парень жил, Вовка. На мопеде ездил. Как вечер – заведёт свой мопед, треск, вонь, синий дым. И гоняет вокруг домов. Все его ненавидели. Кто с детьми гуляет, кто забивает «козла», кто просто вышел подышать. Все ненавидели, а я завидовала. Он никогда никого не катал. Он теперь базой заведует на Макеевской. Я даже до слёз доходила, представляешь, Клава?

– Ты, Римма, вообще завистливая. От этого тебе жить тяжело.

– Это почему? – Римма перестала щёлкать ножницами, повернулась к Клаве, подняла свои тонкие бровки. – Обычное дело, завидую и всё.

– А не надо. Всегда у кого-нибудь есть то, чего у тебя нет. И будешь всю жизнь себя грызть? Ещё этого не хватало. У меня, например, от зависти и от ревности голова болит. Я и не допускаю.

– Самонакачка, – сказала Римма непонятное слово, – не верю ни капли. Ну всё, готова твоя голова. – Она сдёрнула с Саши простыню. – Смотри, какая симпатичная девчонка оказалась.

Шее было холодно, и лбу тоже. А спину кололи волоски, которые всё равно насыпались за воротник. Но это были пустяки.

Из зеркала на Сашу смотрела внимательно какая-то новая девочка с загорелыми щеками и белым лбом: половина лица не загорела, она была прикрыта чёлкой. Брови были тёмные, как у папы. А глаза светло-карие, как у мамы. Почти жёлтые. И губы загибались кончиками вверх, как будто Саше всегда весело. Но если заглянуть в глаза повнимательней, то видно, что не всегда. Вот сейчас, например, не очень весело.

Подошла мама:

– Ну вот, совсем другое дело. Какая голова хорошая. И лицо открыто – хоть увижу, какая у меня дочь. Спасибо вам, Римма.

Когда вошли в свой подъезд, мама сказала:

– Подожди, газету достану.

Мама открыла почтовый ящик, достала конверт и отдала Саше:

– Это тебе. От кого это, Саша?

– Пока не знаю, – ответила Саша. И подумала: «Но скоро узнаю. «Ты бежишь, ты летишь и проносишься. Только я всё равно подожду. Ты, как быстрые листья, проносишься. Ну а я всё равно подожду». Немного коряво, не очень складно. Ну и что же? А почерк тот же – узенькие буквы почти без наклона». – Ничего особенного, мама, это один мальчик написал мне стихи.

Они в это время как раз вошли в квартиру, мама снимала плащ и говорила:

– Стихи. И по-твоему, это – ничего особенного? Ты, Саша, маленькая нахалка. Мальчик ей пишет стихи! Да это событие в твоей жизни.

– Событие! Хочет и пишет. Его проблемы.

– Да-а! Я почему-то думаю, что ты будешь вспоминать об этих стихах очень долго. Может быть, всю жизнь.

– Ещё чего? Всю жизнь. А почему, мам?

– Трудно объяснить. У каждой женщины есть в жизни свои стихи. Или ландыши. Вот и всё. Поняла?

– Конечно. – Саша отвечает уверенно. И тут же спрашивает: – А какие ландыши, мама?

– Те, которые давно занесены в Красную книгу. Их совсем мало осталось на земле. Трудно объяснить, Саша. Маленькая ты ещё.

– Ну, мама, какая же я маленькая?

– Большая? Тогда давай-ка сама разбирай чемодан. А то бросила на дороге. Стихи она получает. С ума сойти.

И мама почему-то долго-долго глядит в зеркало.

Сашенька смотрит в окно

Сашенька один дома. Он открыл окно и высунул руку на дождь. Холодные капли щекочут ладонь. А во дворе мокрые листья охапками слетают с тополей и прилипают к тёмному асфальту.

Осень пришла. «Осень пришла в наш город, дождик идёт с утра. Тебя я увижу скоро. Очень я рад. Ура».

Вот быстро прошла через двор Сашина мама. Она ходит быстро, почти как Саша. Правда, в такую погоду все ходят быстро. А в руке у Сашиной мамы большая жёлтая сумка – наверное, в магазин спешит Сашина мама. А Саша не показывается. Так хочет Сашенька её увидеть. Должна же она выйти.

Целое лето он мечтал её увидеть. Какая она стала? Выросла, наверное. Загорела, наверное, там в своих «Светлых полянках». И ни разу, наверное, не вспомнила, что есть на свете такой человек – Сашенька Черенков. Он сочинял для неё стихи и насочинял, наверное, штук сто. Но она и не догадывается, кто это такой умный, стихи пишет.

Под окном остановились две старушки – Татьяна Николаевна с первого этажа и маленькая вертлявая старушка с большим чёрным зонтом.

– Нет, вы скажите, погода, – возмущалась Татьяна Николаевна, – ещё только август кончается, а как в ноябре – холод и сырость ненормальная. Старожилы не припомнят. Правда, Тимофеевна?

– Это всё от спутников, – авторитетно сказала Тимофеевна. – Летают, летают – всё небо продырявили насквозь. Какую же теперь требовать погоду?

Они ушли. И никого нет во дворе. Только мокрая ворона сидит на крыше гаража.

И вдруг появляется во дворе человек, которого Сашенька сразу узнал. Это папа Саши Лагутиной. И несёт на плече одну такую вещь, что Сашенька высунулся посильнее и заулыбался. Сашин папа несёт настоящий взрослый велосипед ярко-оранжевого цвета. Ох, сейчас Саша обрадуется! Всё-таки ей купили велосипед! Она его так хотела. Весной из-за велосипеда Сашеньке здорово попало, хотя он и не был виноват.

Сашин папа входит с велосипедом в свой подъезд.

Сашенька представляет: вот он вносит велосипед в квартиру и говорит: «Саша! Иди скорей сюда! Дарю тебе велосипед!»

А Саша?

Она, конечно закричит от радости. «Ура! Велосипед! Миленький мой, хороший велосипед!» Во всём подъезде будет слышно, Татьяна Николаевна опять шарфом обвяжется. Ну что же – такой у Саши Лагутиной голос. Тем более, такая радость.

Саша погладит чистенькие шины. Протрёт чистой тряпочкой забрызганное дождём новенькое скрипучее седло. И покачает его – хорошо ли пружинит. Она проведёт рукой по спицам, по крыльям и педалям. И потрогает блестящую цепь. И нажмёт на звонок. В своём воображении Сашенька видит всё так отчётливо, как будто на самом деле. И вот сейчас там, у себя дома, Саша наверняка говорит: «Я поеду кататься! Ну и что же, что дождь! Подумаешь, какое дело! Сейчас! Немедленно! На своём! Велосипеде! Новом!»

И папа засмеётся и не станет её останавливать.

«Катайся, – скажет он, – что с тобой делать».

И она полетит по двору, счастливая девочка Саша на своём новом велосипеде. И все лужи расступятся перед ней. Она будет мчаться вперёд, как птица.

Вот раскрывается дверь подъезда, и Сашенька видит совсем не Сашу. Никакой Саши нет. Выходит из подъезда Сашин папа. И держит на плече – ну да, оранжевый, новый, складной велосипед. Он несёт его через двор под дождём и уходит медленно. Лицо у него теперь совсем другое – растерянное, не похожее на то, какое было недавно.

Что произошло?