Текст книги "Продлёнка"

Автор книги: Людмила Матвеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Почему меня не любят?

Жанночка сидит вместе со всеми на продлёнке и вместе со всеми пишет сочинение по рассказу Тургенева «Муму».

Чистая страница тетради портит ей настроение – она не знает, как надо писать сочинение про Муму. А больше всего не нравится, что другие в это время пишут, они почему-то знают. Ну и пускай. Заглянула в тетрадку Дениса, он сидит как раз за ней. «Герасим был слабак, надо было не мычать, а идти на революционную борьбу против помещицы». Денис сидит растрёпанный, он увлечён работой. Повернулась Жанна в другую сторону, там Катя Звездочётова, крупные буквы: «Раньше не было колхозов, некому было заступиться за Герасима». Нина Грохотова сидит рядом с Жанночкой и тоже пишет. Потом задумчиво говорит:

– До революции даже собаки были угнетённые, вот Муму и утопили. А теперь моя Инга гуляет в клетчатой попоне и отказывается есть готовый фарш, а любит бананы.

– Нина, не разговаривай, работай. А ты, Жанна, не смотри в чужие тетради – сочинение надо писать самостоятельно.

Мария Юрьевна проверяет тетради с немецким диктантом. Этот диктант писали восьмиклассники, Мария Юрьевна и у них преподаёт немецкий. То и дело учительница делает поправки красной шариковой ручкой. Жанна наблюдает: вот опять. Восьмые классы, совсем взрослые, и то вон сколько ошибок насажали. И диктант всего лишь, диктант в сто раз легче писать, чем сочинение. А тут надо же – сочинение. Не умеет Жанна сочинять. И вообще, когда проходили про этого Герасима, она была на съёмках. На съёмках была, а не дурака валяла.

– Жанна, работай, работай, Жанна.

Жанна капризно дёргает носиком. Хороший человек Мария Юрьевна, но зачем она ставит её, Жанну, на одну ступеньку со всеми? Неужели же учительница не понимает, что Жанна, единственная из всех этих ребят, определила своё будущее? У неё уже есть профессия. И какая! Киноактриса. Кто из них снимался в кино? Никто. Даже потрясающая Катя Звездочётова не снималась. Даже первый парень на продлёнке – Денис. Да никто. А Жанна снялась уже в двух фильмах. И даже ездила специально на Одесскую киностудию – её возили туда вместе со всей съёмочной группой, ей выписывали специальную командировку. Значит, чем-то она лучше других? Если говорить честно, то – да, лучше. И Жанна это прекрасно понимает. И понимает она также, что и Мария Юрьевна тоже понимает. Но виду не показывает и ведёт себя с Жанной как с обычной девочкой. Это обидно.

Началось всё с того, что в прошлом году приоткрылась дверь класса и просунулась в неё совершенно голубая голова. Голубые локоны аккуратно лежали на этой голове, а голубые длинные глаза смотрели на Жанну.

– Мальвинка! Смотри! Твоя мама пришла! – не удержался Денис. – С голубыми волосами!

– Денис! Уймись. – Это, конечно, Мария Юрьевна.

Женщина с голубыми волосами тем временем уже вошла в класс. Платье тоже было голубое.

– Вовсе не моя мама. – Не нравится Мальвине, когда её называют девочкой с голубыми волосами. Она же не кукла, и волосы у неё не голубые, а пепельные. До этого Мальвина считала, что людей с голубыми волосами вообще не бывает, но вот вошла женщина, и Мальвина увидела, что – бывают.

– Я не родительница, – обаятельно улыбнулась женщина с голубыми волосами, – я с киностудии. Мне нужна на несколько дней Жанночка Волохонская. У нас киносъёмки.

– Здравствуйте, – каким-то воспитывающим тоном ответила Мария Юрьевна.

Как все учителя на свете, она любит, чтобы дети готовили уроки, а не любит, чтобы они снимались в кино.

Голубая женщина сразу почувствовала настроение учительницы:

– Я помощник режиссёра, меня зовут Тамара. С вашим директором я уже договорилась.

Тут помощник режиссёра с голубыми волосами увела Жанночку, и Жанночка не слышала, что по этому поводу сказала продлёнка.

А у продлёнки было своё мнение:

– Подумаешь, Жанночка, – ядовито и как-то вбок прошипела Катя Звездочётова.

Всё, как всегда, начинается с Кати. Она высказалась, теперь имеет право говорить каждый. И этим правом тут же воспользовались:

– У Жанки мать работает на киностудии, вот её и снимают ещё с яслей.

– Ах, Жанночка, фильм называется «Горшочки», сплошные кинозвёзды, а первая на все ясли – Жанночка.

– Да я видела её кино – вовсе и не ясли! Она там уже здоровая девчонка! Про неряху, и называется «Беспорядок». Я видела. Она там одну секунду на вокзале мелькала в пёстром сарафане!

– В кино снимается! А сама ходит вот так! – Сима вылезла из-за парты и показала, как ходит Жанна. Она выкидывала вперёд ноги, как цапля. Получилось не очень похоже, но довольно смешно. И продлёнка веселилась. Тем более, это приятнее, чем учить немецкие спряжения.

– Строит из себя Людмилу Гурченко!

– А саму с физкультуры выгнали!

– Кинозвёзды не такие, они совсем другие!

– Держите меня!

– Выдрючивается!

– Ставит из себя!

Мария Юрьевна вынуждена была постучать ключом по столу.

– Как вам не стыдно, интеллигентные люди? Ведёте себя как мелкие завистники. А зависть, скажу я вам, отрава. И прежде всего – для того, кто завидует.

– А чего же она? – Катя Звездочётова сбавила тон, но всё равно была очень недовольна Жанночкой, – чего же она, Марь Юрьна? Разве нет более подходящей девочки? Ну скажите честно, Марь Юрьна!

Мария Юрьевна задумалась, все притихли и ждут. Пусть скажет честно. Нет, пусть скажет. Пусть.

– Слушайте, а вдруг у нашей Жанны Волохонской талант? Ну – вдруг? Что тогда? Понимающие люди обнаружили, что у девочки талант, выбрали её из сотен детей, снимают её в кино. А мы с вами сидим, как злобные мыши, и говорим тут злые слова. Хорошо? Красиво? Честно?

– Прям, талант, – не совсем уверенно протянул Денис. – Какая нашлась.

– Ну а вдруг – нашлась? Одна-единственная такая необыкновенная девочка? Именно из нашей школы? И мы, вместо того чтобы радоваться, давай завидовать. Даже уроки бросили. Даже о прогулке забыли. Ну-ка, давайте заниматься своим делом. Быстро, собранно, серьёзно. Слышишь, Денис? Слышишь, Катя? И ты, Сима, сядь, пожалуйста, на своё место.

Так они все остались на своих местах. А Жанна стала сниматься в кино.

С того дня, когда женщина с голубыми волосами пришла в школу, жизнь Жанны не то чтобы переменилась. Всё было как раньше: уроки, продлёнка, яйцо всмятку на завтрак, суп в школьном буфете на обед. Вечером одна дома – мама на киностудии. Папа на телевидении. Всё как всегда.

Кроме тех дней, когда она приезжает на съёмку.

Тут всё другое, совсем иная жизнь, похожая одновременно и на праздник, и на большую суматоху. И она, Жанна, переодетая в чужое неудобное платье, загримированная, на себя не похожая, с деревянной походкой, что-то говорит, что-то делает, куда-то идёт, к кому-то как-то относится. А очень яркий свет не только светит, но и греет – и сквозь грим проступает на лице пот.

Трудно? Конечно. Трудно и странно. И очень интересно. И бесконечно приятно. Если бы всё так и шло, так и мелькало бы, похожее на сон, на туман. И она бы в этом горячем тумане шла, плыла, подчинялась бы этим нереальным ритмам, командам. И пусть бы её жизнь была особенной, невероятной, исключительной. Она только этого и хочет.

Но проходит день, два, три. И надо вернуться в свой четвёртый класс «Б».

Жанна приближается к школе, вестибюль кажется ей темноватым и тесным. А Нина Грохотова скользит мимо Жанны, не взглянув в её сторону. Не соскучилась Нина по Жанночке. И Денис проносится с воплем, специально толкнув её локтем. Наплевать на неё Денису. Катя Звездочётова в классе, увидев Жанну, громко говорит:

– Явилась. Ты, Жанна, не думай, что ты звезда. Это раз. И не строй из себя. Это два.

– Я ничего и не строю, – пытается защититься Жанночка, – но, знаете, девочки, как интересно сниматься в кино. Как интересно, как необыкновенно, просто потрясающе!

– Расскажи, – требовательно говорит Катя.

И девчонки обступают Жанночку. А мальчишки возятся и борются вокруг, но, разумеется, всё слышат и видят.

Жанна раскрывает рот – сейчас она расскажет им про киносъёмки, они тогда поймут, как это прекрасно, удивительно и ни на что на свете не похоже.

– Это удивительно, девочки. Я чуть с ума не сошла, представляете? Один актёр, очень знаменитый, я фамилию не помню, забыл свой текст. Режиссёр ему делает знак: говорите, а он молчит. А я ему говорю: «Говорите!» И он сказал. Представляете?

– Нет, – говорит за всех Катя Звездочётова, – не представляем. Правда, девочки, ничего нельзя понять из этого лепета?

Жанночка растерянно моргает, длинные ресницы хлопают, хлопают. Легко сказать – расскажи. Как рассказать? Что рассказать? Где самое главное, самое яркое и важное? Ускользает, уплывает. И она восклицает только: «Прекрасно! Потрясающе!» Но её восклицания никого не потрясают, никого.

И Сима, которая в то время ещё не разносила вечерние газеты и, значит, была другой, говорит ехидно:

– Ничего не поймёшь – только охаешь и ахаешь. И фамилию знаменитого артиста забыла. Эх ты! Какой же он знаменитый, если ты и фамилию забыла? Никакой он не знаменитый!

– Он очень знаменитый! Не знаешь, Сима, а говоришь!

– Знаменитые фамилии не забывают, – подскочил к ним Денис.

– Всё-то вы знаете, – борется Жанна, – ты, Денис, больно умный выискался. А там всё по-другому!

– Почему? – спрашивает Денис, и Серёжа подбежал, и Руслан:

– Почему?

– Почему?

– Потому что кино – это кино.

– Ну и что?

– И почему?

– И для чего?

Они дразнят её, она для них обычная Жанночка, которая хоть и была на киностудии, а ничего не может толком рассказать. Её, эту Жанночку, снимали в кино. В кино её, видите ли, снимали! Такую дурочку! Такую обыкновенную! Уж если кого снимать, то, конечно, не Жанночку. А кого? Катя знает – кого. И Денис знает. И Сима тоже знает.

Жанночка переминается с ноги на ногу. Мокрые ресницы хлопают так, что, кажется, можно услышать эти хлопки. Если, конечно, в классе станет тихо. Но пока не придёт учительница, тихо не будет.

– Кино – это кино, – твердит Жанночка слова, услышанные от помощницы режиссёра. Эта не очень молодая женщина с необыкновенными голубыми волосами зовёт себя Тамарой, быстро носится по киностудии, всё на свете знает, но ничего толком не объясняет. Ну, например, если подумать, что означают эти слова: «Кино – это кино»? А ничего не означают – просто говорится так, и всё. Школа – это школа. Улица – это улица. Жанночка – это Жанночка. Ну и что? Смысл-то в чём? А нет здесь смысла, его и не найти.

– Так. Кино, значит, – это кино, – говорит Денис, и в серых глазах горят зловредные искры. – А ещё что знаешь? Ну чего ты молчишь? Ты же снимаешься в кино! Никто не снимается – вон сколько людей. А ты снимаешься! Как хоть фильм называется?

– «Сороконожка», – всхлипывает Жанна.

– А про что? – спрашивает Катя, и не поймёшь, с интересом спрашивает или только для того, чтобы выставить Жанну в глупом виде.

– Про детский ансамбль. Там танцуют девочки, много ножек, вот и получается сороконожка.

Жанна перестаёт хлюпать, ей кажется, что слушают с интересом.

– Все в одинаковых платьицах мы там танцуем.

– И ты, что ли, танцуешь?

Катя Звездочётова умеет спросить так, что лучше совсем не отвечать. Лучше исчезнуть. Перестать существовать. Во всяком случае, не попадаться на глаза Кате. Но Жанна – попалась. И теперь она похожа на мышь в зубах у кошки.

– Ты, что ли, танцуешь? Разве ты умеешь? Что-то я не видела, чтобы ты так уж хорошо танцевала.

– Как заводная кукла, – вставила Сима.

– И слуха нет, – добавил Валерка Сиволобов.

– Ни слуха, ни духа! – совсем уж ни к селу ни к городу ляпнул Руслан.

И все захохотали, как будто это было остроумно.

– В кино всё решает режиссёр, – ответила простодушная Жанна. – Режиссёр всё решает. Он выбирает, кого снимать. И кто хорошо танцует, а кто плохо. Там другие совсем танцы, в картине. Всё решает режиссёр.

«В кино всё решает режиссёр» – эти слова несколько раз слышала Жанна на студии. Когда их произносила Тамара с голубыми волосами, она, может быть, понимала, что это значит. Тамара говорила это с умным видом:

– В кино, Жанночка, ласточка, всё решает режиссёр. Ни актёр, ни редактор, ни сценарист, по существу, ничего не значат. Режиссёр и только режиссёр всё решает. Потому что кино – это кино.

Когда эти слова повторяла Жанночка, получалось смешно. Получалось, что Жанна строит из себя кинозвезду. И Катя Звездочётова переспросила:

– Режиссёр всё решает?

– Всё решает.

– Потому что кино – это кино?

Жанна и тут не поняла, что надо быть осторожнее. Она не догадалась промолчать, отойти в сторонку, посидеть тихонько. Нет, она обрадованно подтвердила:

– Кино – это кино. И всё решает режиссёр.

Вот тут Катя Звездочётова расхохоталась Жанне в лицо. А за Катей – вся продлёнка…

В тот день Жанна Волохонская поняла, что сниматься в кино – не только радость.

А потом все как-то быстро забыли, что Жанна – кинозвезда. Жили себе и жили, как раньше.

Жанночке, конечно, хотелось, чтобы они помнили, чтобы говорили: «А у нас на продлёнке есть одна девочка, да вот она, её зовут Жанночка. Она, знаете, снимается в кино. Картина называется «Сороконожка». Правда, правда!» Но никто, ни один человек, ничего похожего не говорил. А Мария Юрьевна относилась к Жанне как раньше и поставила тройку по немецкому. А Галина Макаровна выгнала её с урока физкультуры из-за невыстиранной майки. Она строго сказала:

– Ты, Жанна, большая девочка. Должна сама следить за своей физкультурной формой.

Все были к ней несправедливы.

Однажды вожатая Марина прибежала в четвёртый «Б»:

– Пионерское поручение, срочное и важное! Девочки! Надо пойти и подежурить у кабинета врача. Там первоклассникам делают прививки, некоторые плачут, а надо, чтобы не плакали. Ну, быстренько, трое! Самые весёлые, самые выдумщицы и добрые. Ну, кто? Наверное, ты, Жанна?

Жанна замялась. Не хотелось ей возиться с малышами, да ещё ревущими. Жанна видит себя актрисой, а ей предлагают что-то такое обыкновенное.

– Не смогу, Марина. Мне нужно на студию.

– Давайте я пойду, – сказала Майя Башмакова, – я много сказок знаю.

– А я им буду песни петь, – побежала за Майей Кира Сухиничева, – и картинки покажу, – она схватила свой альбом.

– Я тоже петь умею! – Мальвина с ними пошла.

Другие девчонки вдруг вспомнили о своих талантах, но вожатая сказала, что троих вполне хватит. Не нужно там, у кабинета врача, устраивать фестиваль. Потому что, честно говоря, не такие уж там массовые рыдания – всего двое вопят, всех будоражат. А её, вожатую Марину, вызвали в райком комсомола. Ну как уйти, если люди ревут? Теперь-то она Спокойна.

Жанна думала: «А я не пошла, и правильно – пусть знают, что я не такая, как они».

Сумела доказать своё – радуйся. Но радости почему-то не было. Они по-прежнему не хотели признать Жанну особенной.

Иногда Жанна пыталась напомнить им всем, что она же не такая, как они, а совсем другая. И она начинала, отведя в сторону Нину Грохотову или Майю Башмакову: «А у нас на съёмках, знаешь, был случай…» Но Майя или Нина почему-то не слушали, отвлекались, начинали рассказывать что-то своё. Получалось, что всё на свете интереснее, чем Жанночкины киносъёмки.

Ледяная горка на бульваре – интереснее. Симины вечерние газеты – интереснее. Парашют Вадика Васюнина – безусловно, интереснее. А уж собака Инга, девочка-боксёр, интереснее в сто раз.

Дикие люди, не умеющие слушать, не понимающие ничего в искусстве. Ладно, они не слышат Жанну – она не будет слышать их. Время от времени её вызывают на студию, а там другой мир, великие люди и каждую минуту свои чудеса.

И тут Жанна решила, что ей повезло. В их продлёнку пришла писательница. Жанна сразу почувствовала симпатию к ней – творческие люди легко поймут друг друга.

– А у нас на киносъёмках… – начала Жанна, но писательница не проявила большого интереса. Может, не поняла? – Я в кино снимаюсь, – с нажимом объяснила Жанночка.

– И что же дальше? – спросила странная писательница. Как будто она видит каждый день или хотя бы каждую неделю детей, которые участвуют в киносъёмках.

– У нас один актёр, очень известный, знаменитый, забыл однажды свой текст. А в кино всё решает режиссёр, – добавила Жанна упавшим голосом. Потому что писательница явно не заинтересовалась ни знаменитым актёром, ни истиной, что кино – это кино. Жанне сразу разонравилась эта писательница.

Почему она с большим интересом слушает Женю Соловьёву, хотя Женя рассказывает всего лишь о парикмахерской? Почему ей нравится Денис, хотя он цепляется ко всем, как крючок? Почему у писательницы у этой загорелись глаза, когда Андрей Кекушев рассказал про свою бабушку Мусю? Разве может быть парикмахерская интереснее, чем киностудия? Жанна нашла ответ: эта писательница мало что понимает в жизни. Потому она и сама слишком обыкновенная. И одежда обычная, и манеры обычные. Если ты писательница, то и веди себя как настоящая писательница. А то что же? Кольцо, правда, она приносила однажды удивительное, и камень менял цвет. Но ведь она даже это кольцо не носит. А ещё писательница. В сумке принесла и в сумке унесла. А надо было надеть кольцо на палец и держать руку так, чтобы все видели поразительный волшебный камень.

Нет, не нравится Жанне писательница.

Сочинение про Муму Жанна так и не смогла написать. Когда все собрались домой, Мария Юрьевна сказала:

– Жанна, придётся тебе сегодня дома ещё раз прочесть рассказ и написать сочинение.

А дома было пусто. Мама на киностудии, монтажный цех работает до поздней ночи, у мамы сегодня вечерняя смена. А папа у себя на телевидении, у него тоже вечерняя смена.

За окном кричат мальчишки – они играют в хоккей, хотя лёд уже тает.

Думала, что папа поможет написать про Муму. Но придёт он, наверное, не скоро. Придёт, как всегда, голодный. А голодного папу лучше не трогать. Значит, сначала надо ему поужинать. Но сытый папа любит дремать у телевизора. Значит, сытого папу лучше не трогать тоже. И к усталой маме лучше не приставать.

Жанна садится за письменный стол, подпирает голову кулаком и думает о Муму. В окне отражается оранжевая лампад кухне гудит тихонько холодильник. Тишина в квартире.

Вздохнув, Жанна достаёт из портфеля тетрадку, берёт с полки сборник рассказов Тургенева. И тут видит на письменном столе листочек, на котором написано семь цифр. Номер телефона. Жанна смотрит на этот листок. Позвонить? А что толку? Она не понимает Жанну, эта писательница. Не хочет понимать. Жанна её тоже не понимает. Нет, не будет она звонить. Она мне не нравится, я ей не нравлюсь. Чего зря звонить?

Решив так, Жанна набирает номер.

Вопрос, который задаёт Жанна, звучит, наверное, странно. Хорошо, что мамы и папы нет дома.

– Скажите, почему меня никто не любит?

Жанна ждала ответа, она надеялась на утешение. Могла бы писательница воскликнуть: «Ну что ты, Жанночка! Ты такая милая девочка! Тебя нельзя не любить». Пусть бы это было не совсем искренне – всё равно приятно.

Нет, она говорит совсем другое, эта писательница:

– А ты, Жанна, кого-нибудь любишь? Хоть кого-нибудь?

Какой жёсткий, недобрый голос. И неправда. Жанна кладёт трубку. Конечно, неправда. Почему же – никого? Она любит маму. И папу она тоже любит. Она их очень даже любит. Почему же – Никого?

Во дворе ликуют мальчишки. Только и умеют орать, толкаться и забивать свою дурацкую шайбу.

Наверное, там гуляют и девчонки. Но и к ним Жанна не пойдёт. Только и знают ехидничать и вредничать. Да, у Жанны нет ни одной подруги. А с кем дружить-то? Катя Звездочётова воображает из себя какую-то королеву. А какая же она королева? Просто злая девчонка. А Сима её слуга. Мальвинка дура. Грохотова завистливая. И тут Жанна спохватывается: «Ой, неужели я правда никого не люблю! Никого совсем? Совсем никого?» Ей становится очень тоскливо и одиноко. Она растерянно смотрит на телефонный аппарат, он похож на серую лягушку. Лучше бы не звонила. Ну как же – никого? А мама? А папа? Конечно, она их любит. И они её – конечно. Только почему-то приходит такое время, когда человеку мало родительской любви. Нужны друзья, и жить без них трудно. Жанна очень нуждается в друзьях, хотя говорит сама себе: «Я в них не нуждаюсь». Потом, посмотрев на обои в синюю полоску, говорит, обращаясь к синей полоске:

– Пусть они меня полюбят, а тогда уж – я их.

Молчат синие полоски. И серая лягушка телефона молчит, никто не звонит Жанне. Никому она не нужна. Когда мама или папа дома, телефон не молчит.

Жанна сидит расстроенная. Никогда больше она не позвонит этой писательнице. Решив так, она снова набирает её телефон:

– Послушайте, неужели я хуже их всех?

– Ну почему же? Я так не говорила.

– Хотите честно? Катя злая. Мальвинка дура. Женя тихоня. Денис крючок. Разве нет? Скажите честно. Ну, скажите!

– Интересно. Жанна, ты когда-нибудь слышала такое слово – доброжелательность?

– Слышала, слышала. Я вас поняла. Но вы ответьте: разве я не права?

– Нет, не права. Человек не смотрится с одной стороны. Его надо суметь увидеть с разных сторон.

– Как это?

– А вот так. Катя Звездочётова злая? Допустим. Но она ещё и грустная. А ведь ты её не пожалеешь, правда? Мальвина не самая умная? Но она добрая. Женя Соловьёва тихая, но смелая. В этих «но» – своя правда. Ты, Жанна, не спеши судить других. Не спеши. Попробуй судить и винить себя.

– Себя? А в чём я виновата?

– Не знаю. Но думаю, что только тот, кто обвиняет в первую очередь себя, – только тот чаще других бывает прав.

– Обвинять себя? Ой, как не хочется.

Писательница засмеялась:

– Конечно, не хочется. Но, знаешь, я думаю, что этим определяется интеллигентность человека – умением винить себя, а не других. Помнишь, как хорошо говорит Мария Юрьевна: «Будьте интеллигентными людьми!»

Потом они прощаются. Жанна вздыхает.

– Серый! – закричали во дворе. – Серый! Скорее сюда! Будем копать пещеру!

Они там копают пещеру. Все вместе. Толкаются, ехидничают, смеются, вредничают, ссорятся, мирятся. Все вместе.

Надо писать сочинение.

Жанна придвигает к себе книгу. Далёкое чужое горе. Большой беспомощный Герасим. Обречённая собака. Она напишет обо всём этом, о том, как их жалко. Конечно, жалко. Но героев книг жалеть иногда намного легче, чем какого-нибудь Колю Ежова, незаметного мальчика. Или Нину Грохотову в новой куртке, белой, с меховой отделкой.

Жанна не знает, что похожие разговоры происходят теперь почти каждый день. Очень, очень похожие. Может быть, потому, что трудные вопросы у самых разных людей часто бывают одни и те же. Хотя каждый из них считает, что только у него одного-единственного могут быть такие вопросы.

– Почему меня никто не любит? – спрашивает один человек. – Я им не делаю ничего плохого, ведь правда? Они все завидуют мне – я лучше всех одета, у меня роскошная собака.

– Вот видишь. Сама к ним ко всем плохо относишься. Знаешь, начни с себя – упрекай себя почаще. Тогда легче во многом разобраться.

Другой человек пожаловался требовательно:

– Меня мама не понимает. Раньше любила и понимала. А теперь перестала. Я на это не согласна.

– Мама не понимает? А может быть, ты её не хочешь понять? Может быть, ей сейчас труднее живётся? Как ты думаешь? Ты сильная, смелая девочка. Поддержи маму, помоги ей.

– И так в булочную хожу, – проворчал человек.

– Маловато. Булочная, прачечная, мытые бутылочки для Антошки – мало. Надо сердцем сочувствовать.

– Сердцем. А чего же она? «Антошенька, тю, тю, тю. А ты – покупай, мой, пошевеливайся. Большая».

– Обвиняешь? А сама во всём права? Так не бывает, чтобы – во всём. Найди, в чём виновата. А маму надо жалеть, она – мама. А Антошу надо жалеть – он маленький. И папу – он устаёт. И всех людей – у всех свои печали. Понимаешь?

– Да ну их, – ответил человек. Но голос был не такой уверенный, как всегда.

Был и такой звонок:

– Если тебе человек, например, нравится, а ты ему – нет? Я не о себе говорю, мне-то девчонки задаром не нужны.

– Понимаю. Конечно, не нужны.

Он молчит, посапывает сурово в трубку.

Она ждёт, потом спрашивает:

– Чего же ты всё-таки хочешь?

– Ну, к примеру – как сделать, чтобы она, неважно кто, заметила, как к ней относится – неважно кто. Чтобы она поняла. Как сделать?

– А ты думаешь, она не поняла? Она поняла. Давно, ещё в сентябре.

– Ну да? Знает?

– Конечно.

– Сама вам сказала?

– Неважно. Но знаю, что знает.

– Значит, она нарочно не замечает? Издевается? – гневный голос дрожит в трубке.

– Ну почему обязательно – нарочно? Просто такой характер.

– Характер. А мне – то есть неважно кому – что делать? Посоветуйте, что делать-то?

– Чтобы любила?

– Плевать я хотел на её любовь. Вообще – что делать?

– Ничего тут не сделаешь. Нравится человек – ну и прекрасно, ты от этого становишься лучше.

– Лучше. А она, значит, пусть насмехается?

– Она – как хочет, так и ведёт себя. Ты же не думаешь, что за твоё отношение она обязана тебе платить тем же? Иногда так случается. А иногда – нет.

– И как же тогда, когда – нет? – Голос теперь печальный, трудно было предположить, что у него может быть такой голос.

– Не знаю, милый. Не знаю. Даже если страдаешь – держись. Во всём мире человечество не придумало ещё средства, чтобы любовь обязательно была взаимной.

– Любовь, любовь ещё какая-то. Разве я про любовь говорю? Нужна она мне, любовь эта. Я же просто к примеру.

– Конечно, конечно. Не нужна. Ты же не про себя спрашивал, а вообще. Неважно, про кого. Правда?

– Ну да! Я же просто так. До свидания!

И ещё один разговор. Если бы Жанна могла слышать его, она бы очень удивилась.

– Скажите, почему со мной никто не дружит? В Свердловске у меня были друзья. А здесь нет. Почему? Я же не стала хуже.

– Ты любишь своих свердловских друзей?

– Конечно! Я им пишу всё время, почти каждый день или через день.

– А здесь, в нашем городе, ты кого-нибудь любишь? Тебе кто нравится из продлёнки?

– Мне? Катя Звездочётова.

– Ну, с Катей подружиться трудно. Катя сама решает, сама выбирает.

– А почему она меня не выбирает? Разве я хуже Симы или других?

– Не хуже. И не лучше. Все по-своему хорошие. Но почему бы тебе не подружиться с той, которая слабее тебя? Пусть не она тебя, а ты её поддержишь. И станешь сильнее от этого. Подумай.

– Я подумаю. Значит, сначала я должна сама к кому-то привязаться? Да?

– Умница, всё правильно поняла. Я думаю так: обрадуй кого-то, защити, пригрей, стань другом. Тогда и надейся на дружбу. А не начинай с требований.

…Жанна не знала об этих телефонных разговорах. Она думала, что только ей одной из их продлёнки бывает одиноко. Остальные все весёлые, шумные, им хорошо.

Папа сидит у телевизора, носится по зелёному льду фигуристка в жёлтом платье, летит, летит по кругу.

– Папа, послушай, – Жанна взбирается коленями на подлокотник кресла, кладёт голову папе на плечо. – Папа, ведь правда, талантливые люди всегда одиноки?

– Что-что? – папа как будто проснулся. А может быть, и в самом деле дремал после сытного ужина, – О чём ты, Жанночка? Какие талантливые? Какие одинокие?

– Ну как же? Бетховен, например, был очень одинокий, очень талантливый, совсем глухой. Разве нет?

Папа берёт в ладони Жанночкину голову, смотрит ей в лицо:

– Но ты же не Бетховен. И слышишь нормально. И талантов особых пока не замечено. Ах, это киносъёмки тебя запутали! Я говорил! Нечего девчонке голову морочить! Тоже ещё кинозвезда нашлась! Ну-ка слезь с моего кресла! Встань нормально!

Мама прибежала из кухни:

– В чём дело! Что ты шумишь?

В этот момент фигуристка в жёлтом платье совершает прекрасный прыжок, она просто взлетает в воздух. Аплодирует публика. И тут фигуристка вдруг падает.

– Бедненькая! – говорит мама. То ли фигуристку жалеет, то ли хочет папу отвлечь. – Как она упала! На взлёте! Вот обидно!

– Самый большой талант, – говорит папа, – быть хорошим человеком.

Он уже не кричит. Голос у него нормальный, мама снова убегает в кухню и оттуда говорит:

– И добрым! Обязательно – добрым.

Мама, как Мария Юрьевна, всегда всё слышит. Даже когда шипят на всю квартиру голубцы на сковородке.

– Добрым – в первую очередь, – соглашается папа. – Хорошо относиться к тем, кто тебя окружает. Если человек не любит людей, кому тогда радость от его талантов? Правда, дочка?

Жанна не отвечает. Не могли же они сговориться с писательницей – они её и не видели никогда. Все говорят одно и то же – не жди и не требуй, чего сама не даёшь…

Жанна внимательно смотрит на экран. Фигуристка в жёлтом поднялась и помчалась легко, быстро. Прыжок как полёт – и благополучное приземление. Она мчится ещё быстрее.

– Всё будет хорошо, – говорит папа.

Жанна не знает, кому он это сказал – ей? Или фигуристке в жёлтом платье?

Но почему-то становится легче.