Текст книги "Продлёнка"

Автор книги: Людмила Матвеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Портрет друга

Сегодня утром папа дал Кире три рубля и сказал:

– Кирушка, купи себе новогодний подарок. От меня. Договорились?

Мама укоризненно посмотрела на папу:

– Кто же так делает подарки? Родной дочери? Единственной?

Папа только развёл руками и беспомощно поднял плечи. Это означало – а что поделаешь? Я занят, требую сочувствия и понимания.

Мама махнула рукой:

– Ты – современный мужчина. Может быть, и мне на Восьмое марта деньги выдашь? Вместо цветочков? А? Только попробуй.

– Ну что ты! Тебе – никогда!

И было видно по глазам, что собирался и маме на Восьмое марта вручить именно деньги. Именно – вместо цветов. Собирался. И сожалеет, что не удастся – план раскрыт.

– Кира не обижается, верно, Кирушка? – папа потянул её за косичку, а когда голова поднялась, заглянул в лицо. – Мы свои люди, мы обойдёмся без штучек и без всяких мелких счётов. Да?

Он говорил это дочери, но адресовал – маме. Кира это поняла.

Она не любит, когда они начинают так разговаривать – через неё. Как будто она – трансформатор и через неё пускают ток, чтобы получить нужное напряжение.

– Я сейчас пойду и куплю себе, знаю что, – Кира поспешила надеть пальто. – Сказать вам, что я куплю?

Мама поддалась не сразу. Она быстро, резко застегнула «молнию» на сапоге и, не разгибаясь, сказала:

– Нельзя считать капризами и штучками нормальные человеческие желания. Понимаешь, Кира, есть разница. Подарок – знак внимания. Нельзя делать подарок, а при этом подчёркивать, как тебе некогда. Это уже – знак невнимания. Совсем другой знак, Кирочка.

Трансформатор не волнует высокое напряжение – он не человек, он гудит себе тихонько, работает, перерабатывает высокое напряжение в низкое, а если надо – наоборот. Трансформирует, то есть изменяет. Папа рассказывал про это Кире, она не всё, правда, поняла, но папа сказал:

– Начнёшь изучать физику – разберёшься получше. А пока и так хорошо – представляешь хотя бы в общих чертах, чем твой отец там, у себя на работе, занят.

Кирин папа – инженер-электрик, специалист по высоким напряжениям. На заводе его уважают и ценят. И Кира тоже ценит папу. И уважает. И не любит, когда мама на него сердится.

– Сказать вам, что я сейчас куплю? Вот прямо сию минуту? Как только магазин книжный откроется? Сказать? – Кира старается вызвать любопытство. Ну неужели им не интересно, что купит себе их ребёнок на эти три рубля?

Мама спешит на работу, она уже взялась за ручку двери.

– Ну, что ты купишь? – спросила без всякого интереса.

– Краски. Гуашь. Вот что куплю, – без большого вдохновения ответила дочь.

Когда тебя спрашивают без интереса, то и отвечаешь без интереса…

Эти замечательные краски были в цветной коробке. Кира принесла их домой, села за стол и раскрыла коробку. Белые баночки стояли ровными рядами, всего двенадцать красок. Краски были яркие, свежие. Они вкусно пахли, и Кире захотелось немедленно рисовать.

Она раскрыла альбом, взяла кисточку. Рисуй что твоей душе угодно. А что твоей душе угодно? А всё угодно моей душе. Потому что у меня новенькие краски за три двадцать, и мне давно хотелось именно такие – яркие, таинственные, со странным названием «гуашь». А страницы альбома белые, немного шершавые. На такой странице любая краска ляжет ровно.

Кира обмакнула кисточку в жёлтую краску с непонятным названием – пигмент жёлтый. И нарисовала подсолнух. Он качался на ветерке, длинные лепестки разлетались в разные стороны, как лучи.

Потом она обмакнула кисточку в синюю краску и нарисовала синюю птицу. Голубь? Ворона? Галка? Да нет же – синяя птица, та самая, из сказки. Кира с папой смотрели в театре такой спектакль – «Синяя птица». Это был очень хороший спектакль. Правда, синюю птицу так и не показали – её всё время искали и догоняли. Это была мечта одной девочки и одного мальчика. Но Кира не любит искать и не найти. У неё есть краски, есть альбом, и вот она, синяя птица с узкими крыльями, с длинным тонким хвостом. Скорее всего – ласточка. Или стриж.

Кира видела стрижей на берегу реки Зинки, есть такая маленькая речка, приток другой речки, побольше. Прошлым летом папа купил там дом.

Кира хорошо помнит тот вечер. Папа примчался домой счастливый и закричал с порога:

– Девчонки! Я купил дом! На реке Зинке!

Мама перестала чистить ванну, откинула с лица волосы:

– Какой дом? Ты что?

– Самый настоящий! Собственный дом. Недорого! Летом будем жить в собственном доме, и пусть исчезнут из нашей жизни дачные хозяйки!

Кира хотела крикнуть «ура», потому что дачная хозяйка Надежда Федотовна крепко въелась в печёнки. Ей все казалось, что Кира рвёт её клубнику. Она говорила притворным голосом: «Скажите вашей Кире, чтобы не трогала ягоды – от незрелой клубнички живот заболит. Мне не жалко ягод, но здоровье девочки – это серьёзно». В самом деле ей было жалко ягод, это было ясно. Кира и не рвала её несчастную клубнику, один только раз попробовала. Или два.

– Какой собственный дом? – Мама не проявляла никакой радости.

Папа не поддавался, он продолжал ликовать:

– Собственный, совершенно отдельный дом! С крышей, с двумя комнатами. И даже сарай.

Когда папа ликовал, а мама была подчёркнуто спокойной, получалось, что они говорят не друг с другом, а каждый сам по себе.

– К собственному дому на реке Зинке нужна собственная машина, – вяло сказала мама.

– Доедем на автобусе, – радостно отвечал папа, как будто ничего нет приятнее.

– А сегодня ты тоже ездил на автобусе? – подчёркнуто скучно звучал мамин голос.

– Меня возил Теневой! Мы ехали прекрасно, с ветерком всего полтора часа. Или два. Роскошно!

– Ах, Теневой! Опять твой дружок. От Теневого не пришло ни одной здравой идеи. – Мама опять стала сердито драить ванну. Она макала тряпку в серый порошок и тёрла с такой силой, как будто хотела протереть ванну насквозь.

– Что плохого сделал тебе Теневой? – Всё-таки папа погас, от ликования не осталось следов.

– Мне он ничего не сделал. – Мамина голова была в ванне, голос звучал как у джинна из бутылки. Кира видела такого джинна в кукольном театре, он говорил гулко и авторитетно. – Мне – нет. Да я и не позволю. Ещё не хватало – мне. Тебе, тебе, мой милый, он вредит на каждом шагу.

– Чем это? – Папа наконец снял плащ и стал варить пельмени в кастрюле.

– Отвлекает тебя от семьи, вот чем. Мне надоел ваш первый «А» – вы взрослые мужчины, и ты, и Семён, и этот Дуб, Клён, как его. А играете в свои дурацкие игры, как мальчики. И первый этот Теневой.

Кира сунулась в ванную:

– Мама, а зато Федотовна не будет командовать. И клубнику посадим свою. И гамак привяжем куда захотим.

– Надоело. – Мама яростно мыла руки. – Понимаешь, Кира, надо смотреть на вещи реально. И жить надо на земле. Не витать. Ты понимаешь, Кира?

Папа в кухне стукнул вилкой по столу:

– Кира, ты сможешь ловить рыбу и купаться! А моего друга зовут не Дуб и не Клён. Его зовут Зуб, потому что у него фамилия Зубчиков. Кира, это школьное прозвище. И запомни, дочка: дружба зависит не от возраста. Если кому-то кажется, что взрослые мужчины должны бросить своих старых друзей… Теневой нас объединяет, мы благодарны ему, Кира.

Высокое напряжение не разрядилось и за ужином. Папа не стал есть пельмени, а только выпил чай, в два глотка – всю чашку.

– Сыт, спасибо, – сказал он и ушёл в комнату.

Чем сыт, он не объяснил.

Дом оказался прекрасным.

Он стоял на пригорке, и солнце светило на него сразу со всех сторон. Он был сложен из толстых серых брёвен. Полы из широких досок скрипели от шагов, и это было похоже на музыку. Под крышей было маленькое окошко без стёкол.

– Халупа, – сказала мама и стала мыть полы.

– Можно, я буду жить там? – Кира показала на маленькое окошечко под крышей.

– Это чердак. – Папа потрепал Киру по голове, – Нравится дом?

– Очень, – ответила Кира. – А что такое халупа?

– Халупа, – сказала из комнаты мама, возя тряпкой по широким доскам, – это то, что Теневой никогда не купит своей семье, но посоветует приобрести своему очень умному другу. Кира, вытри ноги, пройди в комнату и разбери чемодан, хотя бы свой.

Это было прекрасное лето.

Речка Зинка была ласковая и тёплая. Рыбки плавали у самых ног. Папа сказал, что это мальки, а настоящая рыба в глубине. Мальки мелькали, как серебряные чешуйки.

…Кира любит синий цвет. Она нарисовала речку Зинку, синюю ленточку. А на берегу тёмно-зелёная трава и светло-зелёная берёза. Синим можно нарисовать и море, и колокольчики на лугу. Или вечер. Коричневой краской Кира нарисовала огромный дуб на краю деревни. Он был корявый, сильный. Там были привязаны качели, не железные, как в школьном дворе, а из толстых верёвок. На них можно было раскачаться не так, как Руслан, он качался еле-еле, дальше не пускала перекладина. А на верёвочных качелях можно было взлететь так, что облака становились ближе. Намного.

И Кира нарисовала качели – летела под самыми облаками девочка в красном платье.

Краски сияли, мерцали, красная горела пожаром, зелёная стелилась шёлковой травой. А по траве брело стадо. Белые коровы в чёрных пятнах, чёрные коровы в белых пятнах. Морды тяжёлые, добрые, печальные. За всё лето Кира ни разу не видела весёлой коровы. Она рисует грустное стадо и пастуха дядю Романа. У него серая телогрейка даже в жаркую погоду, а длинный кнут волочится по траве, как змея. Дядя Роман никого не бьёт своим кнутом – он только щёлкает, пугает отстающих, и они неуклюже бегут, догоняют всех. Может быть, они оттого и грустные – им надоело всегда ходить стадом. Хочется и корове иногда побыть наедине с собой.

Рисунки получаются быстро, летает по листу кисточка. Кира не любит вырисовывать каждую травинку и каждое коровье ухо – всё и так понятно. Волнистые зелёные пряди качаются на ветру – берёза. Чёрно-белые прямоугольники в высокой траве – стадо. А жёлтый круг вверху – солнце, ну конечно, солнце. Оно над всем.

Какие замечательные краски, ну как хорошо, что они есть у неё! Зелёная, ах какая зелёная. У неё странное название – окись хрома, так написано на баночке. А на этой – краплак красный. Что такое краплак? Неважно. Ясно одно – он красный. А вот пигмент жёлтый. И любимая, кобальт синий. Чёрная, хмурая – газовая сажа. А белая – белила цинковые.

Когда знаешь эти названия, можно считать себя почти настоящей художницей. Хотя руководитель рисовального кружка в Доме пионеров, Юрий Борисович, сказал недавно:

– Настоящей художницей ты, может быть, не станешь. Но любишь цвет, а это уже счастье.

Конечно, счастье – любить краски. Особенно новую гуашь. Старую коробочку с акварельными красками Кира теперь и в руки не возьмёт. Краски там тусклые, как будто пыльные. И продырявлены все до одной – когда долго рисуешь, они всегда продырявливаются. Гуашь не высохнет, потому что Кира будет рисовать каждый день. Краски высыхают, когда ими долго не пользуются, когда их не любят. Наверное, Юрий Борисович это имел в виду, когда говорил о любви к цвету. А может быть, что-то другое, Кира не поняла.

Сегодня ей хочется рисовать без конца. Наверное, настоящие художники такое состояние и называют вдохновением. Кира бежит в кухню, чтобы сменить воду в чашке. Она будет чисто мыть кисточку, чтобы не попортить гуашь. А то наберётся чёрная газовая сажа в зелёную окись хрома. Или ультрамарин окажется вместе с пигментом жёлтым. Это нельзя. Цвет должен быть чистым.

Кира ещё раз смотрит на картинку с подсолнухом, склоняет голову набок и говорит, как Юрий Борисович:

– В этом что-то есть.

Подсолнух светится, и в комнате от него светло.

Тут приходит мама, она так энергично входит в комнату, что занавеска колышется от ветерка. Мама на ходу целует Киру в щёку, идёт в кухню, оттуда спрашивает:

– Ела? А суп? Каникулы каникулами, а режим режимом. И никакой сухомятки.

– Мама, смотри, я новыми красками рисую. Смотри, мама. Красиво?

Мама не смотрит.

– Красиво, красиво. Отправляйся на свежий воздух. Погода волшебная, а ты дома сидишь. Быстро, быстро.

– У нас дома тоже свежий воздух, я форточку открывала, – сопротивляется Кира. Но сопротивление бесполезно, это ясно с самого начала.

Кира надевает шапку и спрашивает:

– А что там делать-то, на свежем воздухе?

– Что твоей душе угодно, – отвечает мама из ванной. Она уже начала стирать.

Мама всё делает очень быстро. Она считает, что времени не хватает тому, кто медленно поворачивается.

Что твоей душе угодно. А что же ей угодно, твоей душе? Кира Сухиничева не знает, опять не знает. Это очень, очень трудный вопрос.

Пустой двор, вечер синий сегодня, не ультрамарин, нет. Светлее – кобальт синий, вот как называется этот цвет. Голубой свет смешан с белым. Кобальт синий. Цвет весеннего неба. А в другие времена года такого неба не бывает. И окна горят, как гуашь в коробочках. Вон на втором этаже изумрудная зелень. А рядом – пигмент жёлтый. И тёмные окна – сажа газовая.

Кира входит в промёрзшую беседку, стряхивает снег со скамейки и садится. Холодно и скучно.

Когда Киру выбрали председателем совета отряда, она прибежала домой радостная.

– Меня выбрали председателем! Совета! Отряда! – сообщила она, после каждого слова поставила восклицательный знак. Потому что была рада – приятно, когда тебя выбирают.

Мама сказала тогда:

– Молодец. Значит, ты пользуешься авторитетом. Значит, ты не размазня какая-нибудь. Знаешь, чего хочешь.

Кажется, перед её приходом опять происходил крупный разговор. Подозрительно трансформаторные ноты звучали в мамином голосе.

Папа сказал:

– Председателем? Тебя? А что, Кирушка, не нашлось у вас парня толкового?

– Ну папа, – обиделась Кира, – разве я не толковая?

– Ты очень толковая. Но ты – девочка. А командовать должен мальчишка. Так я понимаю. Не обижайся, Кирушка.

Мама не смолчала:

– Знаешь, доченька, девчонки бывают энергичнее и полезнее мальчиков. В любом возрасте.

Трансформатор гудел вовсю.

Скоро выяснилось, что папа был прав.

Кира не умела командовать, не умела придумывать интересные дела. И скоро все как-то забыли, что она председатель. Катя Звездочётова была главной и на продлёнке и в классе. Кира Сухиничева при Кате чувствовала себя неуютно. Но однажды Мария Юрьевна сказала:

– Кира, а почему бы нам не выпустить стенгазету?

И дала лист ватмана, свёрнутый в трубочку. Эта плотная белая бумага сразу понравилась Кире. Захотелось нарисовать что-нибудь красивое.

Дома Кира сразу развернула бумагу, достала свои старенькие акварельные краски. Она знала, как надо делать стенгазету. Написала широкими ровными буквами название – «Пионер». Потом нарисовала карикатуру на Дениса. Он был похож на Карлсона, который живёт на крыше, на спине крутился пропеллер. Потом Кира переписала стихи о новогодней ёлке, это были взрослые стихи, очень красивые. «Синяя крона, малиновый ствол, звяканье шишек зелёных». Вообще-то это была песня Окуджавы, и мама её часто пела. Но ведь любую хорошую песню можно считать и стихами. Кире очень нравилась эта стенгазета. Она нарисовала ёлку, игрушки были всех цветов, Кира не стала подробно вырисовывать каждую хлопушечку – яркие пятнышки – красные, синие, зелёные. Весёлая ёлка. А скоро как раз должен был прийти Новый год.

Оставалось на белом листе ещё место. Наверное, полагалось поместить заметку об успеваемости и дисциплине. В стенгазетах всегда об этом пишут. Кира подумала, подумала и написала на свободном месте: «Об успеваемости и дисциплине писать не буду – и так всё понятно».

Всем очень понравилась новая стенгазета. Ребята смеялись над карикатурой. Денис показал Кире кулак, но она только плечом пожала – что делать, художники часто страдали ради искусства…

– Ты сделала хорошую стенгазету, – сказала Кире Мария Юрьевна, – только надо было делать вместе. Организовать ребят – вот что основное.

– Я не умею организовать никого, – тихо ответила Кира Сухиничева. – Председателем нужно выбирать мальчика, за мальчиком все пойдут. А за мной – нет.

Она вздохнула.

– Ты сама это придумала?

– Папа сказал. Но я сама тоже так думаю.

Мария Юрьевна тоже вздохнула.

– Это, конечно, так. Теоретически. А на практике – женщинам приходится и вести за собой, и командовать, и решать за себя и за других. Ладно, Кира, что-нибудь придумаем.

Мария Юрьевна пока ещё ничего не придумала. Председателем считается Кира Сухиничева, а ребята слушаются Катю Звездочётову. Значит, дело не в том, что командовать должен мальчик. А в чём?

Кира думает об этом, сидя одна в пустом дворе. Белеют и покачиваются бумажные треугольники – пакеты из-под молока. Днём воробьи залетают в эти пакеты и клюют крошки, верещат и отталкивают друг друга. Сейчас воробьёв нет, они, наверное, рано засыпают. Кормушки качаются и тихо шуршат на ветру.

– Ав! – Чья-то рука хватает Киру за воротник.

Она вскрикивает от испуга, вылетает из беседки. Серёжа смеётся во всё горло:

– Во напугал! Ты прямо обалдела! Правда?

– Ничего подобного. Это от неожиданности. Глупо подкрадываться и гавкать, Серый.

– Ничего глупого. Это была шутка. А ты что здесь торчишь?

– Гуляю, а не торчу.

Почему ей всегда хочется воспитывать этого Серого? Она разговаривает с ним каким-то педагогическим голосом.

– На свежем воздухе гуляю. Каникулы каникулами, а режим режимом, Серый. А ты, наверное, весь день дома торчал?

– Не, мы на горке бесились. А ты чего не приходила беситься?

– Не знала. Я, Серый, рисовала. Мне новые краски подарил папа. Представляешь? Гуашь. – Она забыла свой поучающий тон. Вспомнила про гуашь, и стало хорошо на душе. – Ультрамарин, окись хрома и жёлтый пигмент. И ещё кобальт синий.

– А что такое кобальт этот?

Слово красивое, Серый слышит его в первый раз.

– Кобальт – это синяя краска, только она не совсем синяя, а голубая. И не совсем голубая, а матовая.

– А ну тебя! – вдруг рассердился Серёжа. – Голубая – не голубая. А голубая – так и скажи по-человечески. Кобальт какой-то выдумают, голову людям морочат.

– Серый! – заорали откуда-то из темноты. – Иди шайбу кидать!

– Иду! – крикнул он и помчался, забыв о Кире и о кобальте.

Стало холоднее, Кира пошла домой.

Дома было тепло, но она не развеселилась.

На следующее утро она села рисовать.

Коричневый чубчик. Краска называется марс коричневый, вот этим марсом – чубчик. Щёки румяные. На подбородке ямка. Рот улыбается. Про таких вот и говорят: рот до ушей, хоть завязочки пришей. Этот рот не до ушей – просто большой и весёлый. А в конце Кира берёт баночку с кобальтом и рисует глаза. Самое трудное – рисовать портрет, это знают все художники. А в портрете самое трудное – глаза. Это всем понятно. Кира касается кисточкой бумаги – кобальт синий раз и два. Глаза. Синие? Нет, скорее, голубые. Но и не голубые, а немного светлее синих и ярче голубых. Кобальтовые, вот какие.

Кира склоняет голову набок, долго смотрит на портрет. Похож? Нет, кажется, не похож. Но что-то есть, что-то всё-таки есть. Она берёт ручку и подписывает внизу: «Портрет друга».

У неё, как у многих в её продлёнке, нет друзей. Но в искусстве можно изображать не только действительность, а и мечту. Портрет друга смотрит на Киру Сухиничеву своими кобальтовыми глазами.

Вечером в Доме пионеров Юрий Борисович говорит:

– У нас будет выставка рисунков. Приносите свои работы, только новые. То, что вы нарисовали за каникулы.

И вот в вестибюле Дома пионеров открылась выставка.

Цветы, пропитанные росой. Подъёмные краны в порту, они похожи на больших жирафов, шагают друг за другом, как будто уходят в море. А вот каток – кружатся белые, красные, синие фигурки. И Кире кажется, что она слышит музыку – это нарисовала Галя, самая маленькая девочка в их рисовальном кружке.

Портрет друга висел в середине, розовые щёки, коричневый чубчик и яркие, кобальтовые глаза. Юрий Борисович сказал вчера Кире:

– В этом что-то есть. С натуры рисовала?

– По памяти, – Кира покраснела. Не обязательно даже Юрию Борисовичу знать всё. – По памяти, Юрий Борисович. – И побежала помогать мальчишкам развешивать рисунки.

Она нарисовала его, потому что ей так хотелось. Он никогда не узнает об этом. Не придёт же он на эту выставку рисунков. Ему это совсем неинтересно…

Девочки из акробатической секции рассматривали рисунки.

– Какие цветы! – сказала беленькая.

– Сирень, – сказала чёрненькая, стриженная под мальчика.

– Не сирень, а гиацинты, – фыркнула беленькая. – А это портрет друга. Кира Сухиничева.

– Хорошенький друг, – сказала беленькая.

– Глаза голубые, – пропела чёрненькая.

Кира стояла рядом, но они не знали, что она и есть Кира Сухиничева. Она стояла как будто просто так.

– Тебе что больше всего нравится? – спросила чёрненькая.

– Каток, – ответила беленькая. – Цветы. И портрет друга.

Кира вспыхнула. Как важно художнику, чтобы его признали, оценили. Людям нравится её работа – значит, они поняли Киру. Не только ей одной кажется прекрасным это лицо – ямка на подбородке, коричневый чубчик, глаза цвета весеннего неба. Кобальт синий.

– Сухиничева! Куда ни придёшь, везде Сухиничева.

Серёжка!

Он стоял перед Кирой в своей серой курточке и стареньких джинсах. Стройный мальчик. Румяный, наверное, опять играл в хоккей. Он весело и удивлённо смотрел на неё своими яркими глазами цвета синего кобальта.

Какой ужас! Сейчас он увидит портрет! Он обо всём догадается! Кира заметалась. Она старалась прикрыть портрет спиной, но он висел слишком высоко. Она вертелась, красная, не знала, что делать. Ну зачем Серый пришёл в Дом пионеров? Никогда ведь не ходил.

– Серый, ты зачем пришёл? А у нас выставка. Ничего интересного, просто учебные работы, Серый. Ты чего пришёл-то?

– В гимнастику записываться пришёл. – Он отодвинул её от стены и стал смотреть рисунки.

– Серый, вот смотри. Одна девочка цветы нарисовала. Видишь, как красиво? Цветы, пропитанные росой.

– «Цветы, пропитанные росой, – прочитал он, – Галя Кирюшкина, третий класс». Молодец Кирюшкина. Я в цветах не очень понимаю. А это ты, что ли, нарисовала?

Он стоял прямо перед своим портретом. Он долго смотрел на портрет, потом долго смотрел на Киру. Она готова была провалиться сквозь пол. Ну что за кошмар – именно в тот день, когда открылась эта выставка, именно он, Серый, приходит записываться в эту несчастную гимнастику. И тут висит именно этот портрет. Ну что – нельзя было разве коров предложить на выставку? Или подсолнух? Нет, угораздило притащить этот несчастный портрет. Что теперь подумает Серый? Как объяснить ему, что это просто так, мечта и фантазия? Она нарисовала Серого совсем не потому, что влюбилась в него. Пусть не думает. Ну как объяснить ему?

Она мнётся и топчется.

– Серый, это, понимаешь, условность. Ну, портрет друга, это значит – такая мысль просто.

– Понял, – буркнул он и пошёл наверх по лестнице.

Кира осталась около картин одна.

Потом приходили смотреть рисунки барабанщики с барабанами на ремне. Потом – малыши из танцевального ансамбля. И все хвалили портрет друга.

Юрий Борисович позвал Киру в комнату, где они всегда рисовали:

– Только не зазнавайся, ясно? Чувство цвета – это много. Но это ещё не всё. А портрет хороший. Сразу видно, что тебе не безразличен этот человек. Друг этот.

– Да что вы, Юрий Борисович! Ну зачем, честное слово.

– Иди, иди, пора домой. – Он запер студию и понёс ключи дежурной.

Кира вышла из Дома пионеров. Гипсовый горнист стоял на возвышении у двери. А с другой стороны – белая гипсовая барабанщица. Кира спустилась медленно со ступенек и пошла, но тут услышала, как по снегу скрипят быстрые шаги. Кто-то её догонял. Неужели Серый? Неужели всё-таки он скажет ей что-то? Может быть, важное? Так бывает в кинофильмах. А в жизни?

Это был он. Он подбежал.

– Записался в гимнастическую секцию? – спросила она, чтобы не молчать.

Он не ответил. Он крепко дал ей по шее.

– Ты что? За что? – ахнула она и попятилась.

– А нечего! – зарычал Серый. – Друга ещё какого-то нашла себе. Дурака какого-то ненормального. Морда глупая, щёки красные. А глаза-то, ха! Как у девчонки, голубенькие какие-то! Где ты его нашла? Ну?

Кира чуть не села в снег. Как? Значит, он не узнал? Он думает, что на портрете какой-то чужой мальчишка! Одну минуточку, одну минуточку. А за что же он тогда её стукнул? И рассердился – за что?

– Серый! За что? – радостным голосом спросила она. Она уже начала догадываться. – Это условность, Серый!

А он быстро уходил по улице, шаги решительно скрипели на морозе. Обернулся и крикнул:

– Ещё получишь! Друга выискала! Условность!

Она потёрла шею и побежала домой.

До чего хороший сегодня вечер!

А Серёжа шёл по синему снегу и вдруг остановился. Может быть, просто так остановился, на луну загляделся. А может быть, о чём-то догадался всё-таки…

Кира сидела дома и рисовала синий звёздный вечер. Это был очень синий и очень счастливый вечер. Правильно она сделала, что не предложила на выставку коров или подсолнух. Портрет друга – её лучшая работа, хотя и не очень похожий получился портрет.

Но она-то сама знает, кто это.