Текст книги "Кушанское царство"

Автор книги: Людмила Боровкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Не удивительно поэтому, что Чэньпань, один из членов правящего дома Шулэ, отправленный на рубеже 116–117 гг. в Кушанское царство, по облику и одежде тоже был похож на китайца. Так что в рассматриваемом сообщении из предания описан еще один факт, дающий основание считать, что именно Чэньпань был тем чжицзы, которого принимал царь Канишка.

Однако Е. Цюрхер, утверждая, что «заложники» прибыли к Канишке из Китая, ссылается еще и на сведения о названиях груш и персиков, завезенных в Индию «заложниками», и на танские комментарии к ним во втором предании, записанном Сюань-цзаном в царстве Чжинапуди. Но в докладе он лишь кратко упоминает о них. Поэтому решающее значение приобретает рассмотрение его перевода этой части предания.

Наш, практически дословный, перевод ее начала таков: «Это царство (цы го) тогда (цзэ) и было зимним местожительством чжицзы (чжицзы дун со-цзюй е). Поэтому (гу), сказывают (юэ), по причине местожительства [в нем] чжицзы Чжинапуди (Чжинапуди чжицзы со цзюй инь) [в Тан говорят, что Хань пожаловала [его] (Тан янь Хань фэн)] и было [это] царство названо (вэй го хао)».

Считаем, что первое предложение в этом сообщении заканчивается частицей е, которая в древних текстах обычно оформляла конец предложения с предметным сказуемым при отсутствии связки, заменяя ее, и переводится «и есть». А следующее предложение начинается со слов «поэтому (гу), сказывают (юэ)….». Последовательность идущих далее слов – «Чжинапуди чжи-цзы местожительства» – позволяет перевести их только так – «местожительства [в нем] чжицзы Чжинапуди», где Чжинапуди, стоящее перед чжицзы, оказывается собственным именем этого чжицзы. Если бы Чжинапуди было географическим названием места обитания чжицзы, то оно и стояло бы непосредственно перед словом «местожительства». Иероглиф инь, стоящий после «местожительства» и означающий «из-за», «по причине», «вследствие», определяет структуру нашего перевода этого предложения: «Поэтому, сказывают, по причине местожительства [в нем] чжицзы Чжинапуди… и было [это] царство названо». Согласно этому сообщению Чжинапуди – это имя чжицзы, любезно принятого Канишкой, в память о котором царь, видимо, и назвал это царство.

Е. Цюрхер перевел и истолковал данное сообщение иначе: «Это, значит, и есть страна, где заложники-сыновья жили в течение зимы, поэтому она называется Чжинапуди (по-китайски: удел Хань); поскольку это и есть место, где жили заложники-сыновья, они и сделали его названием страны» (Цюрхер, 1968, с. 382).

Он проигнорировал частицу е, заканчивающую первое предложение, и включил в него первые три слова из второго предложения (гу юэ Чжинапуди). В результате в его переводе получилось, что страна была названа Чжинапуди, потому что в ней зимой жили «заложники-сыновья». Перевод им остальной части второго предложения просто повторяет по смыслу предыдущее предложение. Он начал его с отсутствующей в китайском тексте фразы: «Поскольку это и есть», добавив в него далее местоимения «они» и «его». Если вместо этих местоимений поставить существительные, их заменяющие, то предложение будет таким: «Поскольку это (т. е. страна. – Л. Б.) и есть место, где жили заложники-сыновья, они (т. е. заложники-сыновья. – Л. Б.) и сделали его (т. е. место, которое и есть страна. – Л. Б.) названием страны».

Согласно столь неясному переводу, получилось, что иноземные «заложники», поскольку эта страна была тем местом, где они жили зимой, сами и назвали ее, что, полагаем, было невозможно. Однако этот перевод позволил Е. Цюрхеру предположить, что Чжинапуди – это географическое название, «вокруг которого и развивалась история прибытия китайских заложников» (Цюрхер, 1968, с. 355).

Соответственно, Е. Цюрхер перевел и истолковал танский комментарий «Тан янь Хань фэн», включенный во второе предложение. Он дан во фразе: «Чжинапуди чжицзы сю-цзюй инь» – непосредственно к слову «Чжинапуди», отнесенного, однако, Е. Цюрхером к первому предложению. Комментарий «Тан янь Хань фэн», согласно его переводу: «по-китайски: удел Хань» – означал, что «Чжинапуди» – это перевод китайского названия «удел Хань».

Но, во-первых, в танское время самоназванием китайцев был уже этноним хуа или хань и соответственно их язык назывался либо хуа юй, либо хань юй (об этом см.: Крюков и др., 1984, с. 280–283), но не тан юй. И потому выражение Тан янь в этом комментарии и последующих явно означало буквально «в Тан говорят», а не «по-китайски». Во-вторых, в ханьское время иероглиф фэн использовался вместо иероглифа го для обозначения удела или владения титулованного лица очень редко, но очень часто в значении «жаловать». В основном он встречается в многочисленных сообщениях о том, что император жаловал (фэнь) кому-то титул вана или хоу, или должность, или дворы в кормление. Среди перечисленных в разделе «Ди ли чжи» «Хань шу» и «Хоу Хань шу» нет владения (го) с названием Чжинапуди, а жаловать удел в Индии Хань не могла. В Тан, несомненно, говорили о том, что «Хань пожаловала [его]», т. е. Чжинапуди. Поскольку в «Хоу Хань шу» только в описании Шулэ есть сообщение о пожаловании ханьским императором его правителю Чэньпаню звания да-дувэй, есть основание заключить, что Чжинапуди – это индийский вариант имени Чэньпаня, но в китайской транскрипции.

Последующие сведения в этом предании, записанном Сюань-цзаном в царстве Чжинапуди, подтверждают, по нашему мнению, что Чжинапуди – это имя чжицзы, а по мнению Е. Цюрхера, доказывают, что «заложники» прибыли к Канишке из Китая. Рассмотрим эти сведения, сопоставляя его и наш перевод их.

Наш дословный перевод с транскрипцией таков: «В пределах этого [царства] (цы цзин) и на территории всех Индий (ван цзи чжу Инду) не было (у) груш (ли) и персиков (тао). По причине [того, что они] были выращены чжицзы (чжицзы со-чжи инь), персики назвали (вэй тао юэ) чжина-ни (в Тан говорят, что завезены при Хань – Тан янь Хань чи-лай), а груши – чжина-лоду-фуданыо (в Тан говорят, что [завезены] при Хань сыном правителя – Тан янь Хань ван цзы).

Е. Цюрхер перевел это сообщение так: «Начиная с этого региона и по всей Индии (первоначально) не было груш и персиков. Они были (впервые) выращены заложниками-сыновьями, и потому (индусы) назвали персики чжина-ни (по-китайски: «привезены из Хань или Хань»), а груши – чжина-ло-шэ-фу-да-ло (по-китайски: «сын царя Хань»).

С нашей точки зрения эти сведения не позволяют усомниться в том, что персики и груши, изначально отсутствовавшие в царстве Чжинапуди и во всей Индии, впервые были завезены и выращены здесь чжицзы. По этой причине местное население и дало им в его честь названия, начинающиеся с чжина, первой части имени чжицзы – Чжинапуди.

Подтверждают это и танские комментарии к названиям персиков и груш. В комментарии к названию персиков Тан янь Хань чи-лай выражение Хань чи-лай в зависимости от контекста может быть переведено дословно – «Хань привезла» или «при Хань завезены», «завезены во времена Хань». Так как Поздняя Хань никогда и никого не посылала в Кушанское царство, то очевидно, что в данном случае в комментарии говорится о том, что персики были завезены в Кушанское царство во времена Хань. А комментарий к названию груш – выражение «Хань ван цзы» – дословно означает: «сын правителя Хань», но его можно перевести и «сыном правителя при Хань». Однако правитель Хань назывался императором (ди), а термин ван обозначал в ней высший титул знатности, соответствующий титулу «князь». Кроме того, в обеих империях Хань ванами называли также правителей всех иноземных государств (кроме шаньюев Сюнну и куньми Усунь), тем самым приравнивая их к своим ванам (князьям) и ставя ниже императора. Поскольку, как уже говорилось, императоры Поздней Хань и ее ваны никогда не посылали в Кушанское царство своих сыновей в свиту и даже послов, то очевидно, что в данном случае в Тан говорили о сыне правителя какого-то иноземного царства, во времена Хань побывавшего в Кушанском царстве в качестве чжицзы и завезшего туда персики и груши. Но такой редкостный случай, как тоже уже говорилось, в «Хоу Хань шу» отмечен только один: Чэньпань, дядя правителя Шулэ, был отправлен в Кушанское царство, где прожил несколько лет и, следовательно, мог за это время вырастить привезенные им груши и персики, а позже, когда он стал правителем Шулэ, Хань пожаловала ему звание да-дувэй.

Проведенный анализ этих сведений из преданий показывает, что Чжинапуди – это имя чжицзы, которого принимал Канишка, что его именем (по-видимому, после его возвращения домой) царь назвал царство, в котором чжицзы жил зимой, что названия персиков и груш, данные им местным населением, поскольку чжицзы впервые вырастил их в этом царстве, начинаются в знак признательности с первой части его имени. А анализ танских комментариев к этим сведениям в предании не оставляет сомнения в том, что описанные в них события относятся к периоду Хань, разумеется, Поздней, так как при Ранней Хань Кушанского царства еще не существовало, что чжицзы Чжинапуди, позже пожалованный в Поздней Хань званием да-дувэй, впервые вырастивший в Кушанском царстве груши и персики, «сын» иноземного (по отношению к Хань) правителя, и был тем самым Чэньпанем из Шулэ, который был послан в Кушанское царство на рубеже 116–117 гг.

Наш подробный анализ этих сведений не позволяет согласиться с Е. Цюрхером, который, судя по его переводу, считает танские комментарии к ним не толкованиями текста, а простым переводом индийских названий на китайский язык: Чжинапуди – по-китайски: «удел Хань»; чжина-ни (персики) – по-китайски: «привезены из Хань»; чжина-ло-шэ-фу-да-ло (груши) – по-китайски: «сын царя Хань» – и рассматривает их как доказательство того, что «заложники» «прибыли из Китая».

Но еще более убедительное доказательство этого Е. Цюрхер видит в заключительных фразах предания, приведенных сразу после рассказа о чжицзы, впервые вырастившем персики и груши. Согласно нашему переводу, в них сказано:

«Поэтому (гу) люди этого царства (цы го жэнь) глубоко (шэнь) уважают (цзин) [иноземцев из] восточных земель (дун ту). А указывая друг на друга (гэн сян чжи), [они] заявляли (гао юй) [мне]: «А мы (ши во) и есть люди (жэнь е) данного царства (бэнь го) давнего правителя (сянь ван)»».

По смыслу эти фразы точно согласуются с тем, о чем говорилось в предании до этого: жители царства Чжинапуди уважали людей из восточных земель, поскольку они знали, что чжицзы, впервые вырастивший в их царстве груши и персики, был прислан к Канишке правителем иноземцев, живших к востоку от Цунлина и к западу от какой-то неизвестной им реки, т. е. из восточных земель, и явно гордились тем, что они были людьми царства давнего могущественного правителя, несомненно Канишки, о котором они только и говорили Сюань-цзану.

Е. Цюрхер перевел эти фразы иначе: «По этой причине народ этой страны глубоко уважает восточные земли (Китая) и, более того, они указывали (на нас) и говорили друг другу: «Эти люди из первоначальной страны наших прежних царей» (Цюрхер, 1968, с. 383).

Во-первых, сведения в преданиях, записанных Сюань-цзаном, и в древнекитайских историях не дают ни малейшего основания говорить, как это делает Е. Цюрхер в своем переводе, о якобы известных древним индусам восточных (т. е. самых дальних от Индии) землях Китая. Во-вторых, во фразе: «указывая друг на друга, заявляли», – Е. Цюрхер поменял эти глаголы местами, в результате чего получилось, что жители царства Чжинапуди, рассказывавшие Сюань-цзану предание о Канишке и чжицзы, «указывали на нас», т. е. на Сюань-цзана и его спутников, и говорили друг другу, что они являются людьми «из первоначальной страны наших прежних царей», т. е. из Китая. Таким образом, согласно переводу Е. Цюрхера, не только несколько «заложников (чжицзы)» прибыли в Кушанское царство из Китая, хотя таких фактов в истории Китая не было, но и родиной давних царей царства Чжинапуди был Китай. Однако в предании, рассказанном жителями этого царства Сюань-цзану, речь шла только об одном давнем их царе, о Канишке, который не был ни китайцем, ни похожим на китайца, ни родом из Китая. А чжицзы, похожий на китайца, не был царем. Уже эти несоответствия известным историческим фактам дают основание усомниться в точности перевода Е. Цюрхером преданий о Канишке и чжицзы в целом и последних фраз в частности, а также в обоснованности умозаключений, сделанных им на основании такого перевода.

Проведенное подробное исследование сведений из буддийских преданий о Канишке и чжицзы, записанных Сюань-цзаном в первой половине VII в., и исторических фактов I–II вв., изложенных в «Хоу Хань шу», доказывает, что они в целом согласуются.

Сообщение в преданиях о могуществе царства Канишки согласуется со свидетельством в описании Большого Юэчжи в «Хоу Хань шу» о том, что после завоевания Тяньчжу Вимой Кадфизом, предшественником Канишки, Кушанское царство стало самым богатым и процветающим.

В преданиях говорится, что Канишка с войском доходил до земель к востоку от Цунлина и иноземцы, жившие там к западу от реки, испытывали страх перед его могуществом. И факты, изложенные в «Хоу Хань шу», доказывают, что кушанские войска два раза, в 90 и примерно в 123 г., перевалив через Цунлин (как в Поздней Хань назывался Заалайским хребет), входили в ближнее к нему с востока царство Шулэ (Кашгар). При этом кушанское войско в 90 г. пришло в Шулэ покарать Бань Чао без запаса продовольствия и потому, ограбив жителей Шулэ, тут же вернулось домой. Не удивительно поэтому, что народ Шулэ испугался кушанского войска, когда оно, сопровождая Чэньпаня, примерно в 123 г. мирно вступило в это царство. Очевидно, что только население Шулэ могло быть теми иноземцами, жившими к востоку от Цунлина и к западу от реки, безусловно Кызылсу (истинное направление течения которой кушанцы не успели узнать), которые испытывали страх перед Кушанским царством. Народы же других мелких царств Западного края (Восточного Туркестана) и тем более ханьцы, жившие к западу от Хуанхэ в Ганьсуском коридоре в более чем двух тысячах километров от Цунлина и Шулэ, вряд ли вообще слышали о кратковременных появлениях кушанских войск в нем.

Согласно обоим преданиям, Канишка с почестями принял прибывшего к нему чжицзы, а согласно описанию Шулэ, кушанский царь сердечно принял прибывшего из Шулэ Чэньпаня.

В первом предании сказано, что чжицзы потом вернулся домой, и в описании Шулэ говорится о возвращении Чэньпаня.

По сведениям в первом предании, чжицзы по чертам лица, одежде и украшениям был «очень похож» на китайца. А в «Хоу Хань шу», в биографии ханьского военачальника Бань Чао, жившего с 74 до 102 г. в Шулэ, говорится, что он в 84 г., получив в свое подчинение уже двухтысячное войско из ханьцев, по причине измены правителя Шулэ Чжуна, его первоначального ставленника, сделал правителем этого царства начальника своей канцелярии ханьца Чэн Да. Несомненно, что Бань Чао дал ему в помощники и других ханьцев. Они, надо полагать, породнились со знатными родами Шулэ. Поэтому неудивительно, что их ближайшие потомки и Чэньпань в их числе были очень похожи на китайцев по чертам лица и одеяниям.

Из второго предания ясно, что Чжинапуди – это имя чжицзы, ставшее названием царства, в котором он жил зимой. Несомненно, это произошло по воле царя Канишки после отъезда чжицзы домой. А население этого царства, поскольку чжицзы Чжинапуди впервые вырастил здесь груши и персики, дало им названия, начинающиеся с первой части его имени – чжина. Согласно же танским комментариям к этим сведениям, Чжинапуди был тем, кого «Хань пожаловала». А судя по материалам «Хоу Хань шу», император пожаловал должность военоначальника (фактически – звание) да-дувэй только Чэньпаню из Шулэ. Все это, считаем, вряд ли оставляет сомнения в том, что Чжинапуди – это индийский вариант имени Чэньпаня, но дошедшего до нас благодаря Сюань-цзану в китайской транскрипции.

Как видим, наше исследование подтверждает точку зрения А. К. Нарайна о том, что в буддийских преданиях и в описании Шулэ речь идет об одном и том же событии, что кушанский царь, принимавший Чэньпаня, и был Канишкой, что он правил примерно со 103 по 125 г.

Но если описанный в буддийских преданиях конкретно-исторический факт прибытия ко двору Канишки сына правителя из далекого восточного царства подтверждается достоверными датированными сведениями из «Хоу Хань шу», то есть основание полагать, что описанные в буддийских преданиях другие конкретно-исторические факты, касающиеся деятельности Канишки в его собственных индийских владениях, являются не менее достоверными.

Так, в первом рассмотренном предании, записанном Сюань-цзаном в царстве Цзябиши, есть фраза: «Канишка, правитель царства Цзяньтоло….». Она же есть и в одном из преданий, записанных Сюань-цзаном в царстве Цзяшимило (Кашмире) (ДТСЮЦ, гл. 3, с. 116). В описании царства Цзяньтоло Сюань-цзан сообщил, что его столицей является г. Пурушапур (Пешавар). Этих сведений явно недостаточно, чтобы судить о том, был ли г. Пурушапур столицей Канишки и вообще Кушанского царства.

Но есть и другие сообщения. В первом из рассмотренных преданий говорится, что Канишка, приняв прибывшего к нему чжицзы с любезностью, повелел ему летом жить в царстве Цзябиши, зимой – в одном из царств Тяньчжу, а весной и осенью – в царстве Цзяньтоло. Так что чжицзы половину каждого года проводил в царстве Цзяньтоло. Но этот сын правителя далеких восточных иноземцев прибыл именно ко двору Канишки. Получается, что двор Канишки находился в столице царства Цзяньтоло городе Пурушапур (Пешаваре), ставшем, следовательно, при нем столицей Кушанского царства. Не исключено, что первый шаг к этому сделал Вима Кадфиз, обосновавшись в Пурушапуре при подготовке к завоеванию Тяньчжу. А Канишка, скорее всего, официально перенес сюда столицу из г. Ланьши, оказавшегося на крайнем северо-западе огромного Кушанского царства, поскольку управлять им оттуда стало, несомненно, очень сложно. Пурушапур же находился примерно посередине Кушанского царства.

Кроме того, сыграла, возможно, свою роль и безусловная необычность личности самого Канишки. Его имя резко отличается от несомненно юэчжийских имен основателей царства – Куджулы Кадфиза и Бимы Кадфиза. Но никакого переворота, смены династии при нем не произошло, судя по легенде на его монетах, написанной, обратим внимание, на бактрийском языке: «Царь царей Канишка Кушан». В ней он прямо объявил себя царем кушанской (гуйшуанской) династии, основанной, как известно, Гуйшуан-сихоу Куджулой Кадфизом. Скорее всего, Канишка был сыном Бимы Кадфиза, но не от старшей юэчжийской жены, сын от которой становился наследником, а от младшей, которой могла быть дочь правителя индо-сакской династии царства Цзибинь, завоеванного Куджулой Кадфизом, по нашим расчетам, на рубеже 50–60-х годов I в. н. э. Поскольку он изначально не мог быть наследником, мать дала ему это, вероятно, индо-сакское имя и воспитателей из буддистов. Но в силу неизвестных нам обстоятельств именно он стал кушанским царем примерно в 103 г., когда, полагаем, ему было уже около 40 лет. А умер он примерно в 125 г. в возрасте около 62 лет.

В отличие от отцов-основателей Кушанского царства – Куджулы и Бимы Кадфизов, политиков и воинов, Канишка стал государем-духоустроителем. Он отказался от принятого до этого летоисчисления, которое велось от события уже почти никому в царстве неизвестного, и ввел новое, начинавшееся с года своего вступления на трон, названное исследователями «эрой Канишки». Зная, видимо, о недовольстве коренного населения Кушанского царства, жившего к северу от Амударьи, двуязычными монетами Бимы Кадфиза с изображением на оборотной стороне индуистского бога Шивы, Канишка стал чеканить свои монеты по типу монет Бимы Кадфиза, но с легендой на бактрийском языке кушанской письменностью, придав им тем самым общегосударственное значение. Но одновременно, демонстрируя уважение ко всем народам, населявшим его царство, он поместил на оборотной стороне монет изображения божеств различных верований, которые исповедовали эти народы.

Но прославился Канишка как покровитель буддизма, получившего во время его царствования широкое распространение в Индии – обширных и самых богатых владениях Кушанского царства.

Скорее всего, к тому времени, когда Канишка примерно в 40 лет стал царем, он, воспитанный под влиянием своей матери, хорошо изучил буддизм. В этом убеждает сообщение в буддийском предании, записанном Сюань-цзаном в царстве Цзяшимило (Кашмире), о том, что Канишка, став царем, в свободное от государственных дел время изучал сутры и ежедневно приглашал по одному монаху для разговора об учении (ДТСЮЦ, гл. 3, с. 116).

Убедившись, видимо, во время этих бесед в бескомпромиссной разности понимания буддийского учения представителями разных течений, Канишка решает созвать собор самых священномудрых буддистов, чтобы устранить эти противоречия. После многоэтапного отбора 500 человек прибыли в царство Цзяшимило (Кашмир). Но на соборе разгорелись горячие споры (ДТСЮЦ, гл. 3, с. 117–119).

После собора буддизм раскололся на два основных направления – махаяну (большая колесница) и хинаяну (малая колесница). Однако при под держке Канишки фактически победу одержала махаяна, согласно учению которой буддистом мог стать не только монах, отрекшийся от мира, но и любой смертный. А. Н. Зелинский, например, так определяет причины победы махаяны и ее итоги: «Связь кушан с махаяной была связью двух взаимозависимых систем. Поддерживая буддизм, Канишка сам нуждался в поддержке буддистов, которые, выйдя из монастырской общины к широкой общественной деятельности, стали мощной культурной и нравственной силой страны, не считаться с которой кушанские правители не могли, даже если бы и хотели этого. С другой стороны, махаяна как экстерриториальная религия, открывшая широкие двери прозелитизму, была чрезвычайно удобна в качестве культа, способного объединить значительную часть разноплеменного населения империи. Со своей стороны, махаянисты нуждались в сильной руке государства не только для борьбы со своими идейными противниками в лоне самого буддизма, но для противодействия всем чуждым ему религиозным культам кушанского царства. Образно говоря, именно этот союз «алтаря и трона» дал возможность махаяне прочно стать на ноги, а кушанам – расширить сферу своего политического и культурного влияния не только в собственной стране, но и далеко за ее пределами» (Зелинский, 1975, с. 231–232).

Однако некоторые исследователи считают сведения в преданиях о соборе при Канишке легендарными (Зеймаль, 1968, с. 70; Бонгард-Левин, 1969, с. 491). Вряд ли можно согласиться с этой точкой зрения. Созыв собора – событие конкретно-историческое, а не культовое действо, порождающее мифы и легенды о разных чудесах. Достоверность факта проведения Канишкой собора подтверждается, полагаем, тем, что кроме детального описания его подготовки и дискуссии на нем в предании, записанном Сюань-цзаном в царстве Цзяшимило, краткие сведения о нем есть и в предании, записанном Сюань-цзаном в царстве Цзяньтоло. А косвенным доказательством проведения собора и победы в результате его буддизма махаяны являются сведения, собранные разными исследователями, о том, что большинство буддистов-миссионеров, начавших прибывать в Китай примерно в 60–80-х годах II в. н.э, были махаянистами и выходцами из Кушанского царства (Васильев, 1975, с. 212–213).

Но ведь это означает, что широкое проникновение буддизма махаяны в царства Восточного Туркестана и затем в Китай началось в тот период, когда правителем Шулэ (Кашгара) был Чэньпань (ок. 123–168 гг.), проживший до этого несколько лет в Кушанском царстве. Согласно преданиям, Канишка построил по монастырю в трех местах его проживания. Он, должно быть, хотел, чтобы Чэньпань, находясь в них, мог серьезно изучать буддизм – и именно буддизм махаяны. Неудивительно поэтому, что возвратившись в Шулэ и став его правителем, Чэньпань широко открыл двери проповедникам буддизма, в основном махаяны, в Восточный Туркестан и через него в Китай. Так что есть основание предположить, что собор в Кашмире Канишка созвал около 110 г. до прибытия к нему Чэньпаня на рубеже 116–117 гг.

Итак, исследователи согласны в том, что буддизм получил особенно широкое распространение в Кушанском царстве при Канишке. Однако буддийские предания, изложенные Сюань-цзаном, и археологические данные свидетельствуют о разной интенсивности его распространения в отдельных регионах этого огромного царства. Так, буддийские предания, записанные Сюань-цзаном, сохранили сведения, подтверждаемые археологическими данными, только о строительстве при Канишке множества буддийских монастырей и прочих святилищ в царствах Северной Индии, лежавшей, по сообщению Сюань-цзана, к востоку от царства Ланьпо (Кабула). А широкие археологические исследования в Средней Азии (Северной Бактрии), где и возникло Кушанское царство, и в отдельных районах Северного Афганистана, где находилось царство Гаофу, первым включенное в Кушанское царство, выявили пока существование здесь в кушанское время лишь нескольких крупных буддийских культовых центров (у Балха, Термеза, Айртама), ступ и мелких памятников вокруг них. Большие размеры этих центров и ступ дали основание предположить, что строились они при поддержке царского двора и его местных представителей (Ставиский, 1977, с. 183–186, 190). В основном же, как показали эти исследования, в бактрийских землях Кушанского царства сохраняли прочные позиции издавна укоренившиеся здесь разные местные культы и созданный и поддерживаемый царским двором династийный культ кушан (сооружения Халчаяна, Сурх-Котала). Так что насильственной буддизации населения всего царства не было.

Но массовое строительство буддийских храмов, монастырей, ступ, инициируемое Канишкой и его представителями на местах, требовало, надо полагать, крупных расходов государственных и частных средств, что подрывало экономику страны. Особенно ощутимо это должно было сказаться на менее богатых, чем Индия, регионах царства, в частности на Северной Бактрии, утратившей после переноса Канишкой столицы из Ланьши в Пурушапур статус метрополии. Подтверждение данному предположению находим в исследовании Е. В. Зеймаля, отметившего сокращение притока кушанских медных монет к северу от Амударьи, начиная с времени Канишки (Зеймаль, 1983, с. 232). Так как этот процесс начинается с времени Канишки и, следовательно, в какой-то мере позволяет ретроспективно оценить его правление, кратко остановимся на нем. Но прежде скажем кратко о кушанских царях, правивших после Канишки, основываясь на составленной Е. В. Зеймалем таблице надписей, относимых к «эре Канишки» (Зеймаль, 1968, с. 32–47). Абсолютные даты их правления даем по хронологии А. К. Нарайна и нашим расчетам.

Согласно двум надписям, датированным 24 и 28 годами этой эры, кушанским царем в 126–130 гг. был Васишка. Но 28 годом датирована и первая надпись царя Хувишки, а последняя – 60 г. Однако исследователи считают, что он правил в 28–62 гг. «эры Канишки» (130–162), хотя в надписях 61 и 62 г. имя царя не указано. Надписи же 63 г. вообще нет. В восьми надписях, датированных от 64 (или 67?) по 98 г. назван царь Васудева. И хотя есть сомнения в чтении первой даты – 64 г. или 67 – его правление принято датировать 64–98 гг. «эры Канишки» (166–200). Кроме того, в надписи, датированной 41 г., царем назван Канишка, сын Васишки, монеты которого неизвестны. Его принято называть Канишкой II. А значительные различия золотых монет Васудевы дали основание многим нумизматам предполагать, что их выпускали несколько царей: Васудева I, Васудева II и даже Васудева III. С нашей точки зрения, факт правления в течение всех 34 лет непосредственно друг за другом двух и тем более трех царей с одинаковым именем в древней истории Востока что-то не припоминается и потому вызывает сомнения. Но кроме гипотезы о нескольких Васудевах высказана гипотеза о существовании одного Васудевы, на каком-то этапе правившего одновременно с Канишкой III, и о возможном разделе Кушанского царства.

О сокращении притока монет этих кушанских царей в их владения к северу от Амударьи свидетельствуют составленные Е. В. Зеймалем таблицы находок их в Южном Таджикистане. Медных монет «сотера мегаса», выпускавшихся, как мы выяснили выше, Куджулой Кадфизом и, по-видимому, Вимой Кадфизом до проведения им денежной реформы, т. е. всего примерно в течение 60 лет, обнаружено около 500 экземпляров (Зеймаль, 1983, с. 160, прим. 27а). Собственных медных монет Вимы Кадфиза, правившего примерно в 80–102 гг., т. е. около 23 лет, и выпускавшего их после денежной реформы в течение, полагаем, примерно 13 лет, найдено тоже немало – 104 экземпляра (там же, с. 187–189). А медных монет Канишки, чеканившихся в течение всех 23 лет его правления, найдено лишь 71 (там же, с. 199–203), всего 31 монета Хувишки, правившего 32 года (там же, с. 212–213) и 36 монет последнего кушанского царя Васудевы, правившего 34 года (там же, с. 219–221). Кроме того, известны 37 монет Канишки III (там же, с. 227–228), которые часть нумизматов считает монетами Васудевы II.

Более того, как выяснил Е. В. Зеймаль, сокращение притока монет в этот регион происходило при одновременном уменьшении их веса, хотя это позволяло из того же количества металла выпускать больше монет (там же, с. 232). Но этого, как ясно из вышеизложенного, не происходило.

Причины сокращения притока монет в коренные земли кушан Е. В. Зеймаль объясняет во введении к разделу «Монеты посткушанского периода» так: «Территории к северу от Амударьи, где кушанские медные монеты имели широкое хождение, видимо, стали испытывать недостаток в монете, когда прекратился ее приток – в результате отпадения этих областей от Кушанского царства в правление Хувишки или позднее, уже после того, как Кушанское царство перестало вообще существовать. Подражания монетам кушанских царей должны были восполнить нехватку собственно кушанских монет в обращении и, видимо, вполне соответствовали этому назначению» (Зеймаль, 1983, с. 232). А далее в четырех главах этого раздела он рассматривает подражания монетам Хувишки, Васудевы, Канишки III и монеты сасанидских кушаншахов.

Но если, как он допускает, области к северу от Амударьи отпали от Кушанского царства при Хувишке, то почему сюда продолжали поступать его поздние монеты и монеты его преемника Васудевы? Если же подражания монетам этих кушанских царей были «посткушанскими», т. е. выпускались после того, как Кушанское царство прекратило существование, то кто их выпускал? Тем более что сам Е. В. Зеймаль считает: эти подражания, вес которых был еще ниже, чем монет-прототипов, «не отличаясь от своих монет-прототипов по металлу, по существу, продолжают кушанскую медную чеканку, хотя и на несравненно более низком техническом и художественном уровне», что они «выпускались с целью сохранить и продолжить традиции и нормы обращения кушанской меди» (там же, с. 232). И при этом, в то время как подражания монетам Хувишки найдены в большинстве своем (37 экз.) в землях к северу от Амударьи и вроде бы выявлены в небольшом числе и в других регионах царства (там же, с. 240), обильные (163 экз.) подражания монетам Васудевы вообще выявлены пока только к северу от Амударьи, как и сравнительно немногочисленные (37 экз.) подражания монетам Канишки III.