Текст книги "Цветы тянутся к солнцу"

Автор книги: Лябиба Ихсанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

«Какой же он «киндер»? – подумал Гапсаттар. – Как был Матали, так и остался: маленький, кругленький. Вот про меня можно сказать «киндер». Я длинный, тонкий, как конопля. Я вот действительно «киндер»…

Так они шли, разговаривая, и не заметили, как дошли до Ягодной слободки. И только дошли – навстречу Газиза с Закирой.

Девочки шли, оживленно болтая о чем-то. Газиза хохотала. От утренней тревоги не осталось и следа.

Ханифа действительно вернулась скоро, успокоенная и чуть оживленная.

– Эх, сестренка, – сказала она с улыбкой, – все-то ты напутала. Ну и хорошо, что напутала…

Ханифа еще раз перебрала в памяти все события этого утра.

Солдат тот жив-здоров и на свободе. В Заречье на сеновале поймали какого-то бродягу. Это точно знает Абдулла. Что к отцу приходили искать солдата – это плохо. Значит, кто-то донес. Газиза и мать – молодцы, ничего не сказали. Отцу говорить нечего, он сам ничего не знает. Ну, а посадить его могут. Конечно, если посадят – это плохо. Но все равно – подержат денек да и выпустят. Так Абдулла говорит, а он в этих делах понимает.

«В общем, не так уж все плохо», – решила Ханифа.

– Ступайте, девочки, погуляйте, – сказала она и принялась за уборку. А девочки побежали на улицу и встретили друзей.

Все четверо обрадовались, конечно, неожиданной встрече. Посыпались вопросы:

– Ты не к нам ли идешь, Матали? – спросила Закира.

– Не… – только и успел сказать Матали.

Гапсаттар перебил его, не желая уступить удовольствия сообщить девочкам необыкновенную новость.

– У Матали отец приехал с войны, – выпалил он. – Мы к нему в казармы идем, повидаться.

– Ой, правда? – удивилась Закира. – Вот здорово! Ну тогда и мы с вами.

Так вчетвером они подошли к казарме.

Закира и Газиза бывали здесь не раз. Не всегда их пропускали во двор, но зато уж если пропускали, солдаты угощали детей вкусной солдатской кашей, иногда и по кусочку сахару давали девочкам. Солдаты любят ребят… Газиза думала, что и сегодня их угостят чем-нибудь, но солдат, стоявший у ворот, прогнал их да еще и винтовкой пригрозил.

– Пошли кругом, – предложила Закира, – я дорогу знаю.

– Не стоит, ребята. Здесь не пустили и там не пустят, – возразил Гапсаттар. – А без спроса полезем, еще застрелят… Пошли домой, а отец твой, Матали, сам придет, наверное.

– Ишь ты умный какой! Столько пройти да назад ни с чем уходить? Нет уж, кто как хочет, а я своего добьюсь, разыщу отца…

– Ну и пошли скорее. А Совенок пусть домой идет, раз боится. Пошли, – сказала Газиза.

Ребята побежали вдоль каменного забора, даже не попрощавшись с Гапсаттаром.

Он долго смотрел им вслед, а когда они добежали до перекрестка и уже начали заворачивать за угол, он сорвался с места и пустился догонять товарищей. Догнал и сказал, задыхаясь от быстрого бега:

– Подождать не могли!

– А чего тебя ждать-то? – резко сказала Закира. – Ты же домой собирался.

– Ладно, ребята, не надо ссориться, – перебил Матали, – вместе пришли, вместе и домой пойдем.

Очень скоро дружной четверкой они прошли на то место, где два месяца назад были артиллерийские склады. И Газиза и Закира хорошо знали это место. Здесь еще так недавно они всей семьей искали Шакира…

Все так и было здесь, как в те дни. Повсюду валялся битый кирпич, осколки стекла, головешки, покрытое ржавчиной, измятое кровельное железо. Кое-где стояли обвалившиеся, полуразрушенные стены. Ветер гулял среди развалин, где-то хлопая оторвавшейся доской, где-то свистя в кучах обгорелого мусора. Страшно и неуютно было ребятам среди развалин, и хорошо еще, что им недолго пришлось бродить тут. Скоро они нашли пролом в высокой стене и один за другим пробрались в казарменный двор.

Здесь стояла тишина, и людей не было видно. Только холодный ветер, плутая между мрачными каменными домами, порой швырял в лица ребят сухую пыль, которая скрипела на зубах, а ветер пробирался под одежду. Но ребята упрямо шли и шли вперед, а куда шли – они не знали и сами.

Вдруг Газиза остановилась.

– Ой, ребята, что это? – крикнула она, подняв руку.

Ребята прислушались. Из глубины двора доносился неясный гул. Похоже было, что это шумит толпа.

И взрослые и дети уже привыкли к тому, что люди в последнее время собираются толпами на перекрестках, на площадях, на лужайках. Собираются, произносят речи, спорят, кричат, как на базаре. Влезут на телегу, на ящик, на опрокинутую бочку и кричат до хрипоты. Бывает и так, что один не успеет сказать всего, что хотел, а другой уже тянет его вниз и сам взбирается повыше… Взрослые говорят: «Митинг, собрание, сходка». Различают: это – кадет говорит, это – большевик, это – эсер… А ребята еще не понимают всех этих слов, но кое в чем и они уже научились разбираться. Большевики – это те, кто за бедных. Вот тот, что тогда у вокзала укрыл Газизу полой тулупа, был, наверное, большевик. И солдат, который у них ночевал, тоже, конечно, большевик – иначе его бы не стали искать офицеры. Когда большевики говорят, их слушают молча, внимательно, а когда кадеты – толпа шумит, свистит. А одного кадета прямо при них стащили с телеги, когда он стал заступаться за богатых. «Значит, здесь митинг», – решили ребята.

Пробежав вдоль длинного казарменного здания, преграждавшего дорогу, они завернули за угол и выбежали на широкий учебный плац, заполненный солдатами. Солдаты шумели, кричали, кому-то угрожали. Внезапно раздался винтовочный выстрел.

Гапсаттар побледнел от страха. Матали и сам испугался, но ему, сыну солдата, показывать это, да особенно при девчонках, не хотелось, и он, обогнав остальных, взобрался на толстое бревно, лежавшее возле ограды. Совенок и девочки тут же пристроились рядом. Но какой-то солдат заметил их, пригрозил кулаком и крикнул сердито:

– А ну, мелюзга, марш отсюда…

Ребята разбежались в разные стороны, и тут как-то так получилось, что Газиза отбилась от товарищей и затерялась в толпе солдат. Она кинулась туда, сюда – всюду были одинаковые шинели, одинаковые ботинки и одинаковые ноги в обмотках. Со всех сторон ее толкали и бранили, пока наконец каким-то чудом она не выбралась из толпы.

Уставшая и напуганная, она заметила скамейку возле красной кирпичной казармы и решила передохнуть немножко и там подождать товарищей.

Тут из казармы выбежал молодой солдат. Газиза вскочила и стала искать глазами, куда бы спрятаться. Она боялась, что солдат заметит ее и прогонит. Но солдату, видно, было не до нее. Озираясь по сторонам, он искал кого-то, не найдя, побежал обратно к казарме и тут увидел девочку.

– Эй, сестренка! – крикнул он. – Московскую улицу знаешь?

– Конечно, знаю, мы рядом живем, – осмелев, сказала Газиза.

– А кто отец, мать?

– Отец – кучером у бая, а мать у него же стирает и прибирает дом.

– Тогда вот что: я сейчас дам тебе пакет, а ты отнеси его поскорее. Читать-то умеешь?

Газиза кивнула.

– Ну тогда все. Адрес тут на пакете. На-ко вот деньги на трамвай. Поскорее, ладно? Да помни: дело это очень важное!

Сунув за пазуху пакет, зажав в кулачке медяки, Газиза ветром полетела к воротам. Она бежала и думала о том, как это здорово, что ей поверили, дали такое важное поручение, не посмотрели, что она девчонка…

Знала Газиза и Московскую улицу, и дом с надстройкой на ней. Когда нужно бывало попасть туда, на Московскую, она шла прямой дорогой: в заборе медресе была щель, закрытая доской. Отогнуть доску и пролезть туда – ничего не стоит. А там пересечешь еще один двор и через каменные ворота выходишь как раз к этому дому, у двери которого вывеска с надписью:

МУСУЛЬМАНСКИЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ КОМИТЕТ

Сколько раз читала Газиза надпись на вывеске, но не знала, что означают эти слова. Она думала, что там какой-нибудь купец устроил свою контору или просто живет богатый человек. Дом был высокий и красивый… А вот оказалось, что там и у простых солдат есть какие-то дела…

Газиза спрыгнула с подножки трамвая, вбежала во двор, бросилась к забору медресе и тут услышала голос матери:

– Вернулась, доченька. Вот и хорошо. Иди домой, куда же ты? Отца отпустили, он дома, тебя ждет, а ты бежать…

Но Газиза не остановилась. Ловко отогнув доску забора, она юркнула во двор медресе, выбежала на Московскую улицу и на мгновение остановилась перед знакомой вывеской. Только теперь она вспомнила, что не знает, кому нужно отдать пакет.

– Тебе куда, девочка? – спросил кто-то басом из темной двери.

Голос показался знакомым. Газиза подошла. В двери стоял высокий широкоплечий солдат. Газиза сразу узнала его. Это был тот самый человек, с лицом, изрытым оспой, который укрыл ее шубой на крыше вагона. И улыбнулся он так же, и тулуп на нем был тот самый. Только сейчас он был подпоясан солдатским ремнем, а в руках держал винтовку.

Он тоже узнал Газизу.

– А, это ты, мерзлячка! – сказал он. – Ну, так куда тебе?

– Туда… – Газиза рукой показала наверх. – Мне по делу, дяденька. Мне велели поскорее отнести.

– Что отнести, кто велел, кому?.. – Человек с винтовкой еще что-то спрашивал, но Газиза не ответила. Она шмыгнула в дверь и хотела подняться по лестнице, но человек опустил винтовку и перегородил дорогу. – Стой! Скажи сперва, кто тебе нужен? – сказал он на этот раз строго.

– Ой, дяденька, не знаю.

– Не знаешь, а идешь. Так не годится.

– Кто там, Исхак? – послышался сверху молодой, звонкий голос.

Газиза подняла голову. Там, наверху, держась за перила, стоял незнакомый человек, в ладной офицерской гимнастерке, с полевой сумкой через плечо.

– Слушай, Муллахмет, тут девчонка к вам просится.

– Ну, так пусти, чего же?

– Иди, – сказал Исхак, поднимая винтовку. – Иди, мерзлячка! – И он ласково подтолкнул Газизу.

Газиза мигом взбежала по крутой лестнице, достала пакет и, улыбаясь, протянула Муллахмету.

– Вот, – сказала она, – мне солдат велел передать.

– Солдат? – переспросил Муллахмет. – Ну, посмотрим, что твой солдат, нам пишет? Пойдем. – И, пропустив Газизу вперед, Муллахмет вошел в большую, освещенную электричеством комнату.

Тут Газиза хорошенько разглядела Муллахмета. Был он невысок ростом, но широк в плечах. Черные волосы, аккуратно расчесанные на косой пробор, блестели, как смола. На суконной гимнастерке, туго перетянутой ремнем с портупеей, виднелись следы погон. Справа на ремне висела коричневая полевая сумка, слева – большой пистолет в деревянной кобуре.

В комнате были еще какие-то люди. Они с любопытством глядели на Газизу, а Муллахмет, улыбнувшись Газизе большими карими глазами, вскрыл конверт и, весело повторив: «Посмотрим, что твой солдат пишет», – стал читать бумагу.

– Здорово! – сказал он, закончив чтение. – В журавлевских казармах солдаты поднялись. Ротмистра избили… Просят прислать кого-нибудь.

– Я поеду, – тут же вызвался человек со шрамом на лице.

– Хорошо, – согласился. Муллахмету – разберись там на месте, а что делать, ты знаешь.

– Разберусь, – откликнулся тот и, не сказав больше ни слова, вышел из комнаты.

– А ты, оказывается, проворная девчонка, – обернувшись к Газизе, ласково сказал Муллахмет. – Просто Искорка. Как так быстро добежала?

– А я на трамвае…

– Вон как. Ну, молодец… Эй, Исхак! – крикнул он. – Смена не пришла еще?

– Не видно пока, – донеслось снизу. – А что?

– Да надо бы девочку проводить. Темно на улице.

– Не надо, – перебила Газиза, – я не боюсь. Я тут рядом живу, у «Дунайской харчевни».

– У «Дунайской харчевни»? Ну, тут недалеко, – сказал Исхак. – А ты чья же, девочка? Может, я знаю?

– Мой папа Хусаин, а мама Фатыйха…

– Хромой Хусаин? Кучер? – спросил Исхак.

Газиза кивнула.

– Ну вот, видишь, старый знакомый оказывается. Как он, жив, здоров?

– Жив, – тихонько ответила Газиза и сразу вспомнила, что надо скорее домой, что там уже ждет ее отец, а раз ждет отец, значит, ждут и неприятности…

Газиза торопливо спустилась по лестнице, выскользнула на улицу и побежала.

– Отцу привет передай! Скажи, если рано сменят – приду! – крикнул Исхак вдогонку.

Во дворе казармы ребята не долго искали подружку. Посмотрели туда, сюда – нет нигде. Покричали – не откликается.

– Пошли, ребята, – сказала наконец Закира. – Не пропадет Газиза и без нас найдет дорогу.

– Правда, пойдемте, – поддержал Закиру Совенок. Ему тоже давно надоело здесь, но сам предложить уйти он не решался.

– Ладно, – согласился и Матали. – Отца тут все равно не найдешь. Пошли.

Ребята снова прошли по развалинам сгоревшего завода, выбрались к дамбе и, пока шагали по ней, увидели огни на берегу Казанки. Там на речке, где между двумя мостами росли густые ивняки, дымили костры. Ветер доносил оттуда вкусный запах горячего конопляного масла.

– Там что, картошку жарят? – спросил Матали.

– Не картошку, а катушки, и не жарят, а варят, – сказала Закира.

– Брось врать-то, – возразил Матали. – Зачем катушки варить?

– А вот пойдем туда и сам увидишь. Там дядя Абдулла их варит.

– А правда, пойдемте посмотрим, – предложил Совенок.

Ребята переглянулись и побежали в сторону огней.

Когда они подошли поближе, стало видно и людей, которые работали у костров… Каждый из них держал в руках длинную кочергу. Окутанные густым дымом, рабочие поправляли огонь, горевший под большими котлами, подкидывали дрова в костры и следили, чтобы закипевшее масло не выплескивалось из котла.

В кипящем масле и правда варились большие катушки для алафузовской фабрики. На них там, на фабрике, наматывали нитки, потом ставили катушки в машины, и нитки сбегали с катушек и превращались в ткань. Сырые катушки трескаются от жары, нитки на них цепляются, рвутся. А если проваришь катушки в масле, они становятся прочными, гладкими, и машина работает без перебоев.

Со стороны работа эта казалась легкой. Но когда ребята подошли поближе, они сразу поняли, что и здесь деньги достаются людям нелегко. Горький дым разъедал глаза, забивался в глотку. Ребята еще и подойти не успели, а уже и наплакались, и начихались, и накашлялись.

А каково было рабочим, которые целыми днями работали возле костров и получали меньше, чем на фабрике? Одно утешение было у них: уходя поздним вечером домой, каждый из них уносил под полой бутылочку конопляного масла. Вот из-за этого масла и нанимались люди ворошить костры…

Абдулла тоже варил катушки. Но не грошовый заработок, не даровая бутылочка масла привели его к дымным кострам. Сюда, на берег Казанки, пришел он другими дорогами – сложными и опасными.

Близилось время боев трудового народа с помещиками и фабрикантами. На заводах, на фабриках рабочие собирали боевые дружины. Дружинникам нужно было оружие, а оружие на фабрику не провезешь открыто. Вот и приходилось рабочим выбирать такие места, где можно было до поры до времени надежно спрятать оружие, а потом незаметно переправить дружинникам. В таком месте всегда должен быть осторожный, смелый и умный человек. Вот таким человеком и был Абдулла. Отсюда, с берега Казанки, он с верными людьми отправлял винтовки и патроны, запрятанные под грудами катушек, боевой дружине алафузовской фабрики.

Когда ребята подходили к костру, Абдулла нес тяжелую охапку дров от берега, где почти у самой воды были сложены высокие поленницы.

Абдулла сбросил дрова у костра, обернулся и тут заметил ребят, пробивавшихся сквозь густое облако дыма.

– Куда же вы в дым-то прямо? – крикнул он ребятам. – Возьмите полевее, а то задохнетесь.

Ребята послушно свернули влево. Здесь и дышать стало легче, и не так ело глаза.

– Ой, ребята, смотрите-ка, Лида сидит! – крикнула Закира, увидев девочку, сидевшую у костра.

Это и правда была Лида. Она любила приходить вечерами на берег и смотреть, как Абдулла работает у костров. Услышав свое имя, Лида вскочила, бросилась навстречу ребятам и крикнула:

– Дядя Абдулла, это ко мне пришли!

– Ну и молодцы, что пришли, – сказал Абдулла и засунул огромные рукавицы за веревку, которой был подвязан его грязный фартук. – Пока посидите вон там. – Он показал на крошечную песчаную полянку между ивами. – Там и ветра нет, и дым не донимает. Да скоро и ужинать будем…

Ребята проголодались. Услышав про ужин, они весело переглянулись, но сидеть на тихой полянке никому не захотелось. Мальчишки побежали к речке, а девчонки подошли к костру и стали ворошить горящие угли длинными палками. Палка Закиры оказалась посуше. Она загорелась, обуглилась. Закира подняла ее, начала крутить, и над головой у нее возникло красное огненное кольцо.

Потом подъехала лошадь с телегой. На телеге стояли большие плетеные корзины с сырыми катушками. Их с грохотом вывалили из телеги прямо на песок.

– Надо бы коня попоить, – сказал возчик, выразительно глянув на девочек, игравших у огня.

– За этим дело не станет, – ответил Абдулла. – Вот только ребят займу.

Он кликнул мальчишек, самозабвенно кидавших камешки в холодную, темную воду. Потом расстелил на песке большой пестрый платок, поставил на него чашечку с солью, измятую жестяную мисочку с маслом и, натаскав из костра печеной картошки, принес ее в фартуке и высыпал на середину платка.

Подобрав под себя ноги, ребята уселись вокруг и торопливо, словно боясь, что у них отнимут лакомство, прямо с кожурой макая горячую картошку в соль и в густое пахучее масло, принялись уплетать ее. И такой вкусной показалась им картошка, что, быстро разделавшись с ней, ребята облизнулись и пожалели, что так поторопились.

Тем временем Абдулла вместе с возчиком пошли к реке. В поводу за возчиком, мягко ступая копытами по песку, шагала лошадь с возом. Они обогнули поленницу, поставили воз между дровами и речкой, и, пока возчик поил из ведра свою лошадь, Абдулла, оглядевшись, разгреб солому на дне телеги, достал оттуда несколько винтовок, ящик с патронами и быстро спрятал оружие в дровах.

Возчик попрощался и уехал. Абдулла вернулся к ребятам и, увидев, что те покончили с ужином, спросил весело:

– Управились?

– Управились.

– Ну тогда давайте катушки грузить.

Все вместе они накидали готовые, теплые еще катушки в пустые корзины. Потом Абдулла присел на корточки, свернул цигарку и, не закурив, сунул ее за ухо. Большими, потрескавшимися от работы руками он погладил колени.

Совенок тоже погладил колени, а Матали похлопал себя по животу и сказал:

– Ужин хороший был…

– Ужин не ужин, а червячка заморили, – согласился Абдулла. – Вот подождите, возьмем власть в свои руки, тогда белыми калачами будем вас кормить.

– А скоро вы власть возьмете, дядя Абдулла? – спросила Закира.

– Придет время, возьмем. Теперь уже скоро, – сказал Абдулла и поднялся. Послышался скрип колес на дороге, и Абдулла пошел навстречу. Скоро он вернулся, и ребята увидели, что он чем-то озабочен.

Подъехала пустая телега. Абдулла помог возчику поставить на нее корзины с катушками. Телега отъехала, а он все стоял, не отходя от ребят, и не начинал разговора. Молчали и ребята, и даже разговорчивая Закира молчала, словно боясь нарушить наступившую тишину.

Очень ей хотелось спросить у Абдуллы, куда девался тот солдат, который ночевал на сеновале. Абдулла, конечно, знал это, но как спросить, когда тут мальчишки и Лида?

Наконец Абдулла нагнулся к костру, прикурил от уголька и нарушил молчание.

– Мальчики, – спросил он с самым невинным видом, – а кто из вас дальше камни кидает?

– Я! – закричал Совенок.

– Я! – перебил Матали.

– Давай на спор?

– Давай!

Мальчишки сломя голову помчались к речке, и камешки с тихим бульканьем снова полетели в воду.

Только этого и нужно было Абдулле. Внимательно оглянувшись по сторонам, он достал из кармана листок бумаги, достал огрызок карандаша и быстро написал записку.

– Девочки, – сказал он очень тихо и очень серьезно, – бегите сейчас же на фабрику. Найдите там дядю Николая. Ты, Лида, его знаешь. Тихонько, чтобы никто не слышал, скажите ему, что я вас прислал, и отдайте эту записку. И чтобы никто, кроме него и вас, об этой записке не знал. Понятно?

Девочки кивнули.

– Ну, все? – спросил Абдулла.

– Дядя Абдулла, – спросила Закира, – а что случилось?

– Ничего не случилось, девочки. Приехал другой возчик, не тот, которого я ждал. Только и всего. Но и это большой секрет. Ну, все теперь?

– А мальчишкам что мы скажем? – не унималась Закира.

– Скажи, что хочешь маму проведать. Поняла?

– Поняла, – сказала Закира и тут же крикнула: – Матали, Совенок, мы пошли!

– Куда? – донеслось в ответ.

– К маме, – крикнула Закира, – на фабрику!

– И мы с вами.

– Ну пошли тогда…

Ребята дружной стайкой бросились в сторону от костров. А Абдулла посмотрел им вслед и улыбнулся.

Девочкам он доверял, как себе. А Николай что-нибудь придумает. Не оставлять же оружие здесь, на берегу, в дровах.

…Ребята пришли как раз вовремя. Из цехов на широкий, мощенный камнем двор шумной толпой выходили рабочие и шли к фабричному клубу, стоявшему неподалеку. Закира тоже хотела завернуть туда, но Лида ущипнула ее за локоть и тихонько, так, чтобы не слышали мальчишки, шепнула:

– А дядя Николай как же?

– Ой, правда! – вспомнила Закира и, как настоящий атаман, шествуя впереди четверки, смело вошла в цех.

Закира не раз бывала здесь у своей мамы Ханифы, она знала здесь каждый закоулок, но сегодня не узнала цеха.

Обычно здесь стоял такой шум, что даже разговаривать было невозможно. Тысячи веретен стрекотали на все голоса, тысячи катушек вертелись со свистом. Между рядами машин сновали усталые работницы. Они снимали полные катушки, ставили на их место пустые, следили за веретенами, связывали оборвавшиеся нити…

А сейчас машины молчали. Как мертвые великаны, они стояли, возвышаясь над мокрым бетонным полом. Катушки и веретена не крутились. Тусклые электрические лампочки едва светили с потолка. Людей почти не было в цехе. Только на одной скамейке сидели пожилые женщины и что-то ели. Закира подошла к ним и спросила, где ее мама.

– В театре, где же еще! Ты еще не знаешь, что ли? Все туда пошли, – сказала одна.

– И ты бы сбегала. Ноги-то молодые. Послушаешь, что люди говорят. Сходка у них там… – поддержала другая.

– Вот видишь, – сказала Закира, обернувшись к Лиде. – Нужно было сразу идти. А теперь там и не найдешь никого…

И верно: найти кого-нибудь в театре было трудно. Ребятам показалось, что сюда собрался весь город. Тесно усевшись на длинных скамейках и на подоконниках, прислонившись к стенам и просто стоя в проходах, рабочие и работницы внимательно слушали, что говорят ораторы. А ребята за спинами взрослых не видели и не слышали ничего. Постояв немного, они решили пробиваться вперед. Матали, расталкивая стоящих локтями, прокладывал путь. Следом за ним шла Закира, Лида с Совенком замыкали шествие.

Что это было за шествие! На ребят со всех сторон шикали, сердито говорили им что-то. Их толкали, хватали за плечи, иногда и подзатыльники давали. Им наступали на ноги, да так, что от боли у девочек выступали слезы на глазах, но они упрямо двигались вперед и, наконец, пробились в первый ряд и сели на корточки прямо перед столом, за которым сидел президиум.

У стола, поблескивая стеклами железных очков, стоял невысокий, пожилой, чуть сгорбленный человек с бородкой клинышком. Темная рубашка с карманами на груди, подпоясанная узким пояском, мешком висела на его узких плечах. Давно не глаженные брюки пузырями вздувались на коленках.

Невзрачный вид был у этого человека. Но зато говорил он громким, резким и, как показалось ребятам, сердитым голосом. Он то по-русски говорил, то по-татарски, иногда взмахивал рукой, точно обрубал слова и бросал их в жадно слушавшую толпу.

Это и был слесарь – дядя Николай. Он не раз приходил к Абдулле домой. Сначала Лида боялась его, а потом привыкла, узнала поближе и сама не раз ходила к нему с разными поручениями. И оказалось, что дядя Николай вовсе не сердитый, а, наоборот, очень добрый и веселый. Однажды, когда Лида пришла к дяде Николаю, он подарил ей тоненькую книжку с цветными картинками. Назад она тогда как на крыльях летела. Потом вдвоем с Закирой они много раз перечитывали эту веселую книжку… Конечно, Лида сразу узнала дядю Николая и шепнула об этом Закире.

Закира даже огорчилась немножко. Она думала, что дядя Николай молодой, стройный, красивый. Ну, вроде сына соседки, хозяйки яблоневого сада. А это, оказывается, старый рабочий, и штаны у него такие же мятые и замасленные, как у Абдуллы. И голос сердитый.

Закира прислушалась к словам дяди Николая, но он так мудрено говорил, что она ничего не поняла. Потеряв всякий интерес и к речи, и к самому дяде Николаю, Закира стала вертеть головой, оглядываясь по сторонам и отыскивая глазами Ханифу.

«И чего они здесь сидят, чего слушают? Вовсе и не интересно это», – подумала она. Но в это время дядя Николай закончил свою речь. На скамьях, на подоконниках и в проходах все дружно захлопали в ладоши.

– Правильно, молодец, Николай Николаевич! – крикнул кто-то прямо над ухом у Закиры.

Она оглянулась. Прислонившись к стене, стоял молодой рабочий в войлочной шапке. Многие смотрели на него. Вдруг он сорвал шапку с головы, рванулся вперед, вскочил на сцену и стал на то место, где только что стоял дядя Николай.

– Это что же получается, братцы? – громким голосом обратился он к залу. – Царя мы скинули, а ярмо на шее оставили. Вот сегодня потребовали мы у хозяина восьмичасовой рабочий день. А он говорит: идите в мечеть, просите у своего аллаха. Если аллах согласится вам жалованье платить, тогда хоть весь день отдыхайте… Кричим «свобода», а на что нам такая свобода, если спину разогнуть некогда? Правильной говорю? – И, не дожидаясь ответа, он быстро отошел от стола, спрыгнул со сцены в зал и затерялся в толпе.

Закира обернулась, провожая его взглядом. Тут она заметила волнение в толпе. Рабочие, стоявшие в проходе, теснясь, пропускали кого-то вперед. Послышались голоса:

– Муллахмет приехал…

– Вот уж этот всю правду скажет!

– Молодой, а башка варит у парня!

Потом показался и сам Муллахмет. Молодой, стройный, в черных поношенных галифе, в начищенных сапогах, он легко поднялся на сцену, одернул суконную гимнастерку, поправил волосы на голове и, подняв обе руки над головой, звонким голосом крикнул:

– Товарищи, братья, отцы!

Сердце Закиры сразу часто забилось. Голос показался ей знакомым. Она посмотрела на сцену и тут же узнала Муллахмета.

Так вот кто, оказывается, ночевал на сеновале у деда! Значит, его не схватили. Все наврала Газиза! А может быть, это не он? Нет, он, конечно. Только бороду сбрил. И хорошо, что сбрил: без бороды он стал моложе и красивее.

– Мы много молились аллаху, – неторопливо сказал Муллахмет. – И отцы наши много молились, и деды много молились, и все ждали исполнения наших желаний. А чего мы дождались? Ярмо не свалилось с нашей шеи. Мы по-прежнему льем пот, и по-прежнему голодают наши дети. Довольно ждать! Довольно молиться! Настало время силой отнять у богачей то, что принадлежит трудовому народу. Пора с оружием в руках выступить против грабителей.

– Правильно! – раздалось со всех сторон. – Даешь восьмичасовой рабочий день! Если не дадут – остановим фабрику!

– В бой пойдем за свои права!

– Голыми руками много не навоюешь!

Потом крики утихли. Заговорил новый оратор – парень с волнистыми русыми волосами и с орлиным носом. Он тоже говорил, что пора браться за оружие. Тем временем Муллахмет подошел к дяде Николаю и торопливо сказал ему что-то. Тот поднялся и вместе с Муллахметом стал пробираться к выходу.

– Пошли, – тихонько, но властно сказала Закира, сжав Лидину руку.

Обе молча встали, кинулись за уходившими, но толпа сразу сомкнулась за ними, и Закира поняла, что сейчас они потеряют и Муллахмета и дядю Николая.

Тогда, поднявшись на цыпочки, во всю силу своих легких Закира отчаянно крикнула:

– Дядя Николай!

Стоявшие поблизости сразу оглянулись. Кто-то засмеялся, кто-то зашикал на Закиру. Дядя Николай остановил Муллахмета и поманил девочек рукой. И сразу, как по волшебству, толпа раздалась, девочки догнали слесаря, Лида что-то шепнула ему на ухо, а Закира незаметно сунула в его руку записку Абдуллы.

Дядя Николай не таясь прочитал записку, потрепал девочек по головам.

– Спасибо, девочки, – сказал он и, обернувшись к Муллахмету, добавил негромко: – Молодцы, ребята, не ждал я оружия сегодня. Абдулла просит послать надежного человека.

Оба торопливо зашагали к выходу, девочки, едва поспевая, спешили за ними и скоро оказались на улице.

Не успели они надышаться свежим осенним воздухом, как к ним подбежали Матали и Совенок.

– Кто это? – спросил Матали. – О чем вы с ним говорили?

– Я спросила, не видел ли он тетю Ханифу. Они вместе работают, – сказала Лида. – Мы с ним давно знакомы…

Когда Газиза пришла домой, отец, обняв колени, сидел на нарах, низко опустив голову. Мама, словно боясь, что кто-то увидит ее покрасневшие глаза, надвинув платок на самые брови, готовила ужин за перегородкой. И мать и отец молчали. Газиза сразу поняла, что была большая ссора. Такое часто случалось теперь у них в доме. А сегодня…

У отца Газизы, Хусаина, и прежде был нелегкий характер, а после гибели любимого зятя Шакира стал еще тяжелее. Хусаин раздражался по всякому пустяку и, что бы ни случилось – на работе, на улице, дома, – все равно злился и срывал свою злость на жене. А она молчит да плачет потихоньку. А что ей еще делать?

Соседи жалеют Фатыйху. Есть среди них и такие, кто помнит те дни, когда ее называли Красивой Фатыйхой. Газизе мама и сейчас кажется самой красивой, несмотря на морщинки и красные от слез глаза, несмотря на огрубевшие от тяжелой работы руки. Но, кроме Газизы, вряд ли кто назовет красивой эту маленькую белолицую женщину с мягким, покладистым характером.

Когда Фатыйха выходила замуж, ей казалось, что жизнь у нее сложится счастливо. И у нее и у Хусаина хватало и здоровья и силы. Богатством не мог похвастаться Хусаин, но пара умелых работящих рук – это тоже богатство, думала Фатыйха. А сверх того, у Хусаина были пышные черные усы да еще подарок бая – не очень новая, но уж очень красивая каракулевая шапка.

Какая девушка устоит, глядя на молодого черноусого красавца в лихо заломленной каракулевой шапке, когда тот подъезжает к дому в дорогом экипаже, на горячих лошадях?

Фатыйха не устояла… и скоро пожалела об этом.

Хусаин ездил на хороших лошадях, возил самого бая или его родню. Бывал он с хозяевами и на ярмарках, и на даче, и по гостям ездил. В одежде с барского плеча он всегда выглядел франтом и очень гордился этим. На других байских слуг Хусаин смотрел свысока, ни с кем не дружил, и они с ним не дружили. Они-то знали, что черноусый франт всего-навсего байский кучер, а вовсе не важный господин.

Зато дома Хусаин важничал как хотел. Он покрикивал на жену, на старшую дочь – Ханифу, на младшую – Газизу, не терпел возражений, а порой и рукам давал волю.

А время шло. Каракулевая шапка износилась, в усах появилась седина, лицо избороздили морщины. На работе он вел себя тихо, зато дома год от года с ним становилось труднее. Ссоры все чаще возникали в семье, и только мягкий характер Фатыйхи да ее молчаливость не давали этим ссорам разрастись в скандалы.