Текст книги "Цветы тянутся к солнцу"

Автор книги: Лябиба Ихсанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Лябиба Фаизовна Ихсанова
Цветы тянутся к солнцу

В путь-дорогу!

Ребенок рождается, встает на ноги, начинает играть. С каждым днем игра его становится все интересней, сложней, с каждым днем маленький человек все больше и больше напрягает свою фантазию на выдумывание игр.

Игры детских лет со своими причудами, динамизмом, шумливостью и таинственностью навсегда врезаются в нашу память, неповторимую красоту которых мы сохраняем до конца своей жизни, как самый высокий праздник.

Успех детского писателя связан и с тем, насколько талантливо умеет он заставить детей играть в своих книгах. Высокие образцы этого дал нам Аркадий Гайдар.

В довоенной детской литературе вместе с Гайдаром, плечом к плечу, жил и работал татарский писатель, чудесный сказочник Абдулла́ Али́ш. Он так же, как Аркадий Гайдар, героически погиб за свободу нашей страны, сражаясь против гитлеровских захватчиков.

Они, любимые писатели детворы, ушли из жизни, но оставили будущим поколениям свои завещания: бороться за мир, беречь нашу великую Родину, умножать художественные богатства Страны Советов.

Дорогой друг, вот мы с тобой берем в руки книгу «Цветы тянутся к солнцу». Ее написала татарская писательница Лябиба́ Ихса́нова.

Лябиба Ихсанова – одна из тех писательниц, которые продолжают замечательные традиции Гайдара и Алиша. Ихсанова создала в татарской литературе жанр путешествий и этим самым нашла прямую дорогу к сердцам ребят.

Она родилась, и росла на берегах Вятки, в деревне, с малых лет любила слушать шум соснового бора, смотреть на быстрину родной реки. Отец и мать, оба педагоги, учили ее любить книгу, находить радость в играх, в путешествиях, и не случайно, когда пришла пора поступать в институт, будущая писательница выбрала себе географический факультет Казанского университета.

Окончив университет, она повела детей в путешествие по «Реке-Серебрянке». Путешествие понравилось детям Татарстана, книга получила общественное признание и сразу была переведена на русский язык. Потом появились «Семь дней под землей», «Ребята из Сары Алана», «В лагере Робинзонов», «Дневник матери», «Цветы тянутся к солнцу». Все эти книги, написанные для детей, были уже признаны не только детьми Татарстана, но и далеко за его пределами. Книги Лябибы Ихсановой переведены на русский, украинский, эстонский, чувашский языки. И она, писательница, почти каждый день получает письма от детей из разных городов страны.

Откуда же берет писательница интересные события для своих книг? Берет из жизни: из своей и друзей-ребят. Она любит детей, и они платят ей тем же: делятся всеми своими тайнами, мечтами.

Лябиба Ихсанова долгие годы работала редактором пионерского журнала «Ялкын» («Пламя»), дни и ночи проводила среди школьников в пионерских лагерях и походах. Поэтому в ее книгах зеленые палатки и жаркие костры, юные путешественники и романтики-мечтатели – одним словом, дети с беспокойными сердцами и большой мечтой.

Лябиба Ихсанова – счастливый человек: трудящиеся Казани, уважая ее труд и энергию, несколько раз подряд избирали ее депутатом Казанского городского Совета, ей присвоено высокое звание заслуженного работника культуры ТАССР.

Мне всегда представляется такая картина: Лябиба Ихсанова водит хоровод, а герои ее книг ходят вокруг нее и поют веселую, звонкую песню:

 
В путь-дорогу, в путь-дорогу,
друзья дорогие!
 

Гариф Ахунов

Часть первая

Фатыйха складывала дрова возле печки и уронила несколько поленьев. Шум разбудил дочку Газизу.

Сумерки только начали таять. В доме было тепло. От печки шел вкусный запах чуть подгоревшей картошки. На столе стояла утренняя неубранная посуда, а отца уже не было, ушел на работу.

Сняв короткий залатанный бешмет, мама повесила его на гвоздик, собрала дрова и стала складывать их на печку. Она, должно быть, почувствовала, что дочка проснулась, и, не оборачиваясь, сказала:

– Вставай, Газиза, вставай, доченька. Я картошки напекла. Вон, завернута в салфетку. Поешь, пока не остыла, да сходи сена набери для козы.

Возиться с единственной безрогой козой и кормить ее всегда приходится Газизе.

Их дом стоит на улице Варламского, недалеко от хлебного базара. На базаре всегда полно лошадей, а на возах сено, солома, зерно. У кого попросторнее дворы, тем хорошо. К ним возчики становятся на квартиру. Утром, как уедут возы, там и сено остается и овса можно набрать… А у них двор тесный. Прямо перед низкими, от самой земли, окнами стоят дровяники. С одной стороны двора «Дунайская харчевня», с другой – забор медресе[1]1
  Медресе́ – мусульманская религиозная школа.


[Закрыть].

С утра Газиза вместе с подружками отправляется на базар подбирать сено. Девочки ходят, смотрят, ждут. Как только отъедет воз, они бегом бросаются туда, где всегда есть чем поживиться. Только зевать не нужно. Мальчишки не зевают: они, конечно, посмелее. Отвернется хозяин, а они тут как тут: прямо из воза надергают сена, иногда у лошади из-под самой морды вытащат. Схватят в охапку и скорее удирать. Девчонкам достается и ругань, бывает, и кнутом пройдутся по спине, а они ревут, убегают, подпрыгивая от боли, а мальчишки издали наблюдают, посмеиваются да еще и дразнятся.

Пройдя весь базар из конца в конец, набрав корму (много не наберешь; принесешь, чтобы коза угомонилась, и то хорошо), отведав кнута и наслушавшись не очень-то ласковых слов, уставшие ребята собираются где-нибудь передохнуть и поиграть.

Чаще всего идут к Матали. Он сирота, живет у тетки Сабиры тут же у базара, как раз напротив дома Газизы. Мать Матали давно умерла, а отец уже который год на фронте.

Матали любит похвастаться:

– Вот придет папа с войны и женится на тете Сабире. Тетя Сабира добрая. Никогда меня не бьет и не ругает. Даже тогда, когда стяну лепешку, которые она печет на продажу…

Матали хвалится, а ребята ему все равно не верят. Они-то знают, что и ему несладко приходится. Вот вчера своими глазами видели, как он ревел, когда тетка Сабира крутила ему ухо. Нет, не добрая она…

Матали – это не имя, конечно, а прозвище. По-татарски «матали» – значит «кувыркается». К нему это прозвище очень подходит. Он маленький, толстый, как чурбак. Кажется, толкнешь – покатится.

Настоящее имя у него подлиннее Мухамметгали. Тетка Сабира при чужих называет его еще длиннее – произносит полностью Минлемухамметгали. А ребята и при людях, и между собой зовут его попросту Матали. И он не обижается. Чего обижаться, если у всех мальчишек тоже есть прозвища, а бывают они и у девчонок. У Газизы в Ягодной слободе живет старшая сестра с дочкой Закирой. А ребята прозвали Закиру Атаманом. Пучеглазого Гапсаттара, лучшего друга Матали, все ребята зовут Совенком. Наверное, потому так и прозвали, что у него глаза большие и круглые, как у совы. Вот эти трое: Матали, Закира и Совенок – лучшие друзья Газизы. Есть еще девочка Галия, соседка. Только она редко выходит на улицу. Ее мама не пускает: не хочет, чтобы она водилась с мальчишками. Но иногда девочка все-таки убегает потихоньку из дома и уж если убежит – наиграется досыта. Конечно, ей потом достается от мамы. Но это нестрашно. Кому же не достается?

Вот и сегодня ребята собрались около дома Матали. Хотели зайти погреться, но тетка Сабира ушла на базар торговать лепешками и повесила на дверь большой, с телячью голову, замок. Так что Матали и сам не смог попасть домой.

– Ладно, ребята, – предложил он, – пошли в сарай. Будем играть в лавку. Там, конечно, не то что в доме, но хоть ветра нет. Все-таки потеплее.

Играть в лавку Матали любит больше всего. У него есть небольшой ящик. Он его подобрал на базаре и сложил туда все свои богатства. Тут всякие лоскутки – и ситец, и сукно, и кашемир, и сатин. Тут и черепки с золотыми разводами, и настоящие пуговицы с вырванными серединками, и расколотые деревянные ложки, и коробочки из-под помады. Как в лавке Хакимзян-бая: чего пожелаете – все есть.

Матали раскрыл свой ящик и «продает» ребятам «товар». Ребята увлеклись: «покупатели» старательно выбирают, что получше, прицениваются, торгуются, совсем как взрослые, и так же, как взрослые, радуются удачной покупке и огорчаются, когда кто-нибудь из друзей перехватит приглянувшуюся вещь.

В сарае холодно. Но ребята и про холод забыли. Можно весь день здесь пробыть, и никто их искать не будет и не увидит. Впрочем, и родителям так спокойнее. Ребята не путаются под ногами, не надоедают, не просят каждую минуту есть… Всем хорошо. Вот только Галие не очень хорошо: знает она, что попадет дома.

Галия тоже не байская дочка. Ее отец на войне, а до войны служил конторщиком в суконной лавке. А мать Галии, тетя Бадыгельзямал, одна мается с целым выводком дочерей. Она твердо уверена, что за этих неугомонных девчонок только тогда можно быть спокойной, когда они сидят взаперти… О старших… да что о них говорить? Старшие выросли. А Галия… Ну, дождется она…

Галия это и сама знает, что «дождется». Но зато пока девочка здесь, она целиком отдается игре.

– Господин лавочник, – стараясь говорить голосом взрослой, начинает Галия, – мне бы белого батиста на занавески. Отмерь три аршина…

– Матали, – перебивает Газиза, – у тебя тамбурные нитки для вышивки есть?

– Матали? – возмущается «лавочник». – Какой я тебе Матали? Меня зовут господин Минлемухамметгали, поняла? Пора бы знать.

– Поняла, господин Матали. Только у меня, боюсь, денег не хватит. Дай, пожалуйста, в долг.

– «В долг, в долг»! – сердито ворчит Матали. – Потом получишь с вас, жди. Ну, да ладно, я добрый. Нужны нитки? Вот, натаскай дров к крыльцу, тогда и в долг дам.

Матали хитрит. Газиза понимает это. Тетка Сабира велела натаскать дров, а ему лень. А ей не лень, что ли? Ей и дома надоели заботы да хлопоты. Но красные нитки Газизе так понравились, что она без спора соглашается.

Она набрала охапку дров, но не успела и трех шагов отойти к ящику мелкими шажками, как, выпятив грудь, подошла Галия. Голосом, точь-в-точь таким, как у чернявой Фарбузы, молодой жены муллы из Каменной мечети, Галия протяжно произносит:

– Сынок, Минлемухамметгали, отмерь-ка мне аршин десять кисеи…

Матали засуетился так, словно к нему пришла настоящая Фарбуза. Ловко орудуя невидимым аршином, он отмерял невидимую ткань.

– Раз… два… три… четыре… пять… – приговаривал он.

Но Галие-Фарбузе не суждено было получить покупку.

Взвизгнула калитка, и в сарай вошла мать Галии – тетя Бадыгельзямал. Галия метнулась в сторону, хотела спрятаться, но длинная костлявая рука матери крепко вцепилась в рукав девочки, и Галия, размазывая по лицу слезы, вышла за матерью из сарая.

Интерес к игре сразу пропал. Матали начал собирать свой «товар» и складывать в ящик. Он и красные нитки хотел отобрать у Газизы, сказал, что игра кончилась, что нитки он дал не по-настоящему, но Газиза решительно возразила:

– Ну и что же, что кончилась? Дрова-то я по-настоящему носила. Ишь какой хитрый!

– Давай, давай, нечего болтать, – не сдавался Матали, – то дрова, а то игра…

– На, бери, жадина противный! – сказала девочка.

Она уже готова была заплакать, но в это время в калитку, размахивая прутиком, выпучив свои круглые глаза, вбежал Гапсаттар-Совенок.

– Ребята! – крикнул он. – Пошли на улицу. Там солдаты всю площадь запрудили. Все идут и идут. Один конец у Каменной мечети, а другого и не видно… Пошли.

Разом выкрикнув свою новость, не дождавшись товарищей, Совенок помчался на площадь. Газиза тут же забыла и про нитки, и про дрова, и про свою обиду. Даже не взглянув на Матали, она побежала следом за Совенком. А Матали сперва растерялся. Он с ящиком под мышкой побежал было за ребятами, потом вернулся, поставил свой драгоценный ящик в угол и, даже не заперев дверь дровяника, бросился на улицу.

А там! Там, заполнив всю площадь, шли солдаты с красными знаменами в руках. Откуда-то доносилась музыка. Кованые каблуки солдатских сапог так дружно топали по мостовой, что земля дрожала и тихонько дребезжали стекла в окнах. Из домов выбегали люди посмотреть на солдат. Кто машет рукой, кто кричит чего-то. Кто свистит. Вдруг заиграла гармонь. И тут же вся площадь, все солдаты в один голос дружно запели:

 
Долой царя, прощай, война.
Война нам больше не нужна.
Шагай, солдат, сквозь ветра вой,
Спеши домой с передовой,
Шагай сквозь стужу и сквозь зной
В родную избу, в край родной.
 

Песня гремит в прохладном осеннем воздухе, плывет мимо домов и заборов. Солдаты поют. Мужчины, те, что стоят на улице, слушают молча. Женщины тайком вытирают слезы, набежавшие на глаза. Кажется – никогда не кончится эта песня. Но она идет в ногу с солдатами и проходит мимо. А сзади все шагают и шагают новые ряды людей в серых шинелях.

И вдруг как ножом отрезало. Прошли солдаты. За ними бегут ребятишки. Бегут, махая хвостиками, дворовые собаки. Бежит на своих длинных ногах Гапсаттар-Совенок, стараясь не отстать от него, бежит Газиза.

– Матали! – кричит она. – Пойдем на завокзальную поляну! Говорят там солдатская сходка будет. Посмотрим!

– Пошли, – соглашается Матали и догоняет друзей.

Чем ближе к вокзалу, тем теснее становится в толпе. И по одной улице идут солдаты, и по другой. Над головами, словно крылья огромных сказочных птиц, трепещут красные полотнища. На них непонятные надписи… Там песня звучит, тут музыка…

Такого ребятам еще не приходилось видеть. Здесь, кажется им, собрались люди со всего света. И конечно, не зря собрались. Что-то очень интересное должно случиться. А что? Посмотреть бы своими глазами, послушать бы. Да как посмотришь? Не то что пробиться, тут даже голову не просунешь. А уйти, отступиться – тоже обидно. Нужно что-то придумывать.

Матали первый нашел выход.

– Пошли кругом, ребята, – предложил он, – обойдем склады!

И вот уже мчится дружная троица, петляет между дровяными сараями, мимо помоек, мимо собачьих будок.

Чужими, незнакомыми дворами ребята выбрались на Привокзальную улицу. Отсюда узкий переулочек вел вниз, прямо на железнодорожное полотно.

Там на запасных путях стояли целые составы и отдельные вагоны. Порожние и с грузом, открытые и закрытые, с окнами и без окон… А еще дальше за вагонами, за составами толпились тысячи людей.

Ребята бросились вниз, спустились на полотно. Пробираясь между составами, проползая под вагонами, они быстро приближались к толпе. И вдруг уперлись в высокую каменную стену. Нет, и здесь не пройдешь!..

Матали и тут не растерялся. По узкой лесенке он мигом взобрался на крышу вагона. Ребята кинулись за ним и так, с крыши на крышу, с вагона на вагон, пробрались туда, поближе к солдатам.

Но оказалось, что не одни они такие хитрые. Чем ближе к поляне, тем теснее становилось и здесь. На крышах и на подножках, на лестницах и на тамбурных площадках везде были люди. Ребята с трудом нашли местечко. Тут тоже было тесно, но зато отсюда хорошо была видна вся поляна.

Сколько раз приходила на эту поляну Газиза: весной, она собирала здесь щавель, летом бегала за цветами… А сейчас эту поляну и не узнаешь. Словно туча, заволокла ее серая толпа.

Отсюда, с крыши вагона, людей не видно. Видны только их высокие солдатские шапки, красные полотнища над головами да медные трубы музыкантов, как костры, горящие кое-где в лучах холодного осеннего солнца.

Пока ребята бежали, им жарко было. А тут, на крыше вагона, со всех сторон дул осенний ветер. Он пробивался под одежду. Сразу стало холодно. Особенно Газизе. На голове у нее тонкая нитяная шаль. Старенький бешмет изношен так, что светится насквозь и совсем не греет. Из коротких рукавчиков торчат тонкие руки. Они посинели, покрылись гусиной кожей. Вот кто-то окликнул девочку. Газиза обернулась.

На крыше сидел мужчина такой большой, что Газиза сначала испугалась и его могучих плеч, и его широкого лица, чуть тронутого следами оспы, и его больших рук. Она даже попятилась от страха, но мужчина поманил ее пальцем и, обнажив два ряда ровных зубов, улыбнулся так приветливо, что и Газиза улыбнулась в ответ и доверчиво подошла к нему.

– Давай-ка лезь, сестренка, под шубу, а то замерзнешь совсем, – добрым басом сказал этот великан, посадил Газизу рядом с собой и прикрыл широкой полой овчинной шубы.

Сразу стало теплее, но Газиза все еще дрожала мелкой дрожью и тихонько стучала зубами.

– Ты скажи мне, Исхак, что этих ребятишек сюда несет? – сказал другой мужчина, сидевший рядом, с улыбкой глянув на Газизу. – Сидели бы дома, на печке.

– Нынче и печки-то не больно греют, – ответил Исхак. – А хоть бы и топили, зачем им дома сидеть? Пусть своими глазами посмотрят, как мы власть у буржуев отбираем. Вырастут – детям своим расскажут. А нас-то уж тогда не будет. Так я говорю, сестренка?

– Та-ак, – пролепетала Газиза, еле шевеля замерзшими губами.

Вдруг над толпой грянуло «Ур-ра».

Сначала издалека донесся неясный рокот. Этот рокот, катившийся над головами людей, точно вихрь, приближаясь, становился все явственнее, потом четкий грохочущий звук пронесся над вагонами, умчался дальше, потом как бы ударился об Услонские горы и снова вернулся могучим эхом.

Кто-то совсем рядом с вагоном крикнул:

– Долой войну!

– Вся власть Советам! – донеслось с другой стороны, и тут же, новой волной, прокатилось над лугом могучее «Ура».

Мужчина, пригревший Газизу, сорвал с головы шапку, замахал ею и тоже закричал «Ура». И Газиза закричала своим тоненьким голоском. И Матали с Совенком тоже махали руками и во всю глотку кричали «Ура».

Потом голоса как-то разом умолкли, и такая тишина воцарилась над толпой, что казалось, будто люди не дышат даже. Вытянув шеи, все ждали чего-то, и вдруг, рассекая тишину, вдали раздался голос:

– Товарищи…

– Это Ершов говорит, – сказал мужчина и привстал немного, вглядываясь вперед. – Правильно, Ершов, – удовлетворенно добавил он, садясь на место и заботливо укрывая Газизу.

Газиза старалась услышать, что говорит этот Ершов, но всего не услышала и не разобрала. Ершов стоял далеко, да и шуба мешала, а вылезать на холод не хотелось. Ветер, дующий с Волги, доносил только отдельные слова.

– …Готовы ли вы к этому?.. Волны революции… Что сейчас должны делать солдаты?.. Земля крестьянам…

А вот то, о чем заговорили здесь, на крыше вагона, когда Ершов кончил свою речь, Газиза услышала от слова до слова.

– Вот ведь выходит, и офицер офицеру рознь, – проговорил сосед. – Одни солдатскую кровь пьют, а сами жиреют, как клопы. Уж я-то насмотрелся. Два года в окопах провалялся. Знаю я этих собак. А этот, гляди-ка ты. Про него говорят, что он и сам за таких, как мы, терпел.

– Так он же большевик, – подхватил Исхак. – Большевики за простой народ и на смерть идут…

Тут кто-то толкнул Газизу в бок. Она высунула головку из-под шубы и увидела Совенка.

– Мы пошли, – сказал он, показывая рукой в сторону вокзала.

Трудно было Газизе вылезать на холод, но не хотелось и одной оставаться здесь, среди незнакомых людей. Она тихонько выбралась из-под теплой шубы.

– Согрелась, дочка, уходишь? – спросил Исхак.

– Ухожу, – сказала она, даже не успев поблагодарить доброго человека, и заторопилась вслед за товарищами.

– Тебе-то хорошо, ты под теплым тулупом сидела, – зябко ежась, с укором пробормотал Матали. – А мы закоченели совсем.

«Ох уж этот Матали, – подумала Газиза, – что ему легче бы стало, если бы и я закоченела? Вечно он ворчит. Вот Совенок, тот молодец. Тоже замерз, а никому не завидует, да еще и шутит».

– Эх, стянуть бы сейчас у тетки Сабиры горячую лепешку, – сказал Совенок и засмеялся, а сам запрыгал и стал колотить руку об руку, чтобы согреться.

А Газизу сразу замутило от голода. С утра она только картошки поела, даже без хлеба. А сейчас-то уже дело к вечеру.

Домой ребята шли молча, невеселые, как будто поссорились друг с другом. Уж очень они устали, замерзли и проголодались.

Мать Закиры Ханида каждый день за руку приводит: непослушную дочь с улицы.

Не такая растет Закира, как другие девочки. Те помощницы в доме – моют полы, убирают на нарах, к приходу взрослых согреют самовар. Иные и штопать мастерицы, и шить, а уж если нечего делать – сядут к окошку и смотрят на улицу. А Закиру и девочкой не назовешь. В куклы она никогда не играла. С малых лет дружит с мальчишками, гоняет собак по улицам, бегает на речку с удочкой…

Покойный отец смеялся над дочкой.

– Тебе, – бывало, скажет, – нужно бы мальчишкой родиться. Промахнулась ты…

Девчонок Закира не любит. А за что их любить? Ревут, обижаются по пустякам. Начнешь с ними играть, а кончится непременно слезами. А Закира слез не любит. Тем, кто ревет, еще и тумаков надает.

Соседки вечно бранят Закиру, а когда своих дочерей ругают, говорят им: «Не будешь слушаться, вырастешь такая, как Закира-Атаман».

И сегодня пришла она поздно, когда уже стемнело, вся посиневшая от холода. Пришла, залезла на печку и ждет, когда мама позовет ее к столу.

На печке хорошо. От кирпичей пышет жаром, греет прозябшую на ветру спину. Вот только заняться нечем. Впрочем, за этим дело не станет. Закира всегда найдет занятие.

Грязным, как у мальчишки, ногтем Закира принялась ковырять побелку на кирпичах. На облупившемся кирпиче получилось пятно, похожее на человеческое лицо. Тут нос, тут – подбородок. Ковырнула еще – получилась борода. А если вот тут ковырнуть – будет тюбетейка. Нет, зачем тюбетейка? Этому бородачу солдатская папаха в самый раз.

Закира увлеклась. Только ковырять ногтем больно. Ну, да и это не беда. Девочка нашла на печке щепочку, и дело пошло поскорее. Бородатый солдат в шинели во весь рост уже стоял на белой кирпичной стенке. И ружье дала ему Закира. Склонив голову, она посмотрела на свое творение. Стала думать, чем бы еще нагрузить солдата, но тут кто-то тихонько постучал в дверь.

Ханифа не успела и ответить на стук, как дверь отворилась, и, согнувшись, в комнату вошел сосед, кочегар Абдулла.

– Можно к вам, соседка? – спросил он негромко.

– Заходи, Абдулла. Да что за дело у тебя в такой час?

Абдулла поднял голову, посмотрел на печку. Закира насторожилась, замерла, но нечаянно шмыгнула носом.

– Секретное дело, соседка. Выйдем-ка на минутку в сени.

«Секретное дело»! Уж кто-кто, а Закира должна знать, что у них за секреты! Как только мать вышла в сени, девочка спрыгнула с печки и прижалась ухом к двери.

– Мы с Шакиром дружно жили, ты знаешь, – тихонько сказал Абдулла. – Вот я к тебе и пришел, соседка, выручай! Есть один человек. Ну, как тебе сказать, нужный очень человек. Так вот его бы спрятать куда на денек-другой?

– О господи, Абдулла! – с тревогой сказала Ханифа. – Накличешь беду на наш дом. Ведь если узнают, повесят меня. На кого я дочку оставлю?

– Погоди, соседка, не спеши. Человек этот за нас страдает. За таких, как мы с тобой. А мы его прямо в лапы офицерью отдадим. Хорошо ли?

– Ой, не знаю, не знаю. Боюсь я, Абдулла. Опасное дело.

– Конечно, опасное. Да что поделаешь? Взял бы его к себе, да у меня сразу найдут. Ты же знаешь, сколько раз меня охранка сажала.

– А что за человек-то? – спросила Ханифа.

– Вчера солдатская сходка была у вокзала. Слышала, наверное? Так тех, кто там речи против войны говорил, хотят посадить. Вот и этот против буржуев, против войны сказал слово. Если заберут его – беда…

– Да куда же деть-то его? Ведь у меня и места такого нет, надежного…

…Забыв, что эти слова и есть «секрет», что их никто не должен слышать, Закира высунула голову в сени и сказала тихонько:

– У нашей бабушки на сеновале можно спрятать. Там сена уже много, я видела.

– Закрой дверь, негодница, – сказала мама, но в голосе у нее совсем не было строгости.

Ханифа с дочкой Закирой и незнакомый солдат, которого ищут в городе, поздним вечером втроем идут к базарной площади.

Ни мать, ни дочь не знают, как зовут солдата, откуда он взялся?

Впрочем, Ханифу не это беспокоит. Ей все равно. Вали или Гали этот солдат, шагающий чуть поодаль от них, с головой, втянутой в воротник шинели. Ее другое тревожит: удастся ли спрятать солдата. Сдержит ли она слово, данное соседу Абдулле?

Закиры она не боится. Из нее клещами не выдерешь тайну. Мать тоже не беспокоит. Мать добрая, всегда рада помочь человеку в беде. Мама поможет. А вот отец… Отец упрямый. Если упрется, его не уговоришь.

«А зачем его уговаривать? – думает Ханифа. – Мы ему и не скажем. Потихоньку спрячем солдата. Только как бы получше устроить это?»

Когда Ханифа с Закирой вошли в дом, старики уже собирались ложиться. Увидев поздних гостей, они удивились. Отец сидел на нарах, обняв колени. Он посмотрел на вошедших, но не тронулся с места.

– А, это вы пришли. Что так поздно? – только и спросил он.

А Фатыйха перепугалась.

– Что случилось, доченька? – спросила она, с тревогой взглянув на Ханифу.

– Да ничего не случилось, мама. Атаман мой соскучился. Пойдем да пойдем к бабушке. А не пойдешь, одна, говорит, убегу. Вот и привела ее на денек, на другой. Пусть поиграет с моей сестрой Газизой.

– Вот и хорошо, – успокоилась Фатыйха. – Умница, Закира, что не забываешь бабушку…

Но Закира уже разделась и нырнула под одеяло к Газизе. Та начала рассказывать, как они вчера ходили к вокзалу, что там было. Закира не слушала подругу. Она притворилась, будто у нее зуб разболелся, прижалась к подушке и из под опущенных ресниц смотрела за матерью и бабушкой. Женщины ушли в боковушку, долго шептались там о чем-то. Закира сгорала от любопытства: согласится бабушка или нет? А солдат там на улице, наверное, совсем замерз? Ну что они шепчутся?

Дед тоже забеспокоился:

– Долго вы там еще? Вот бабы, не наговорятся никак. Спать давно пора! – крикнул он сердито.

– Сейчас, сейчас, отец, – сказала бабушка. – Ну, ступай, дочка, провожу тебя до калитки.

Было слышно, как хлопнула дверь, как скрипнула калитка. Были слышны мамины шаги на улице. А потом бабушка вернулась, погасила свет, и вокруг Закиры разлилась тревожная тишина.

Когда девочки проснулись, маленький домик с окнами, вросшими в землю, весь сиял. Светлые лучи холодного осеннего солнца подобрались к нарам. В комнате было пусто. Все, должно быть, разошлись, каждый по своим делам.

Было дело и у Закиры-Атамана. Секретное дело, такое, что даже Газизе нельзя о нем рассказать.

Закира решила следить за сараем: если что случится, если опасность будет грозить незнакомому солдату – сразу бежать к Абдулле и сообщить ему.

Никто, конечно, не давал девочке такого поручения. Закира-Атаман сама решила охранять солдата. Но как это сделать, чтобы Газиза не заметила?

Ох уж эта Газиза: прилипла как смола, ни на шаг не отходит. Только встала и сразу заныла:

– Пойдем на базар. Ну пойдем, Закира…

У каждого свое дело. У Газизы тоже дело – собирать корм для козы. Скоро зима, зимой не очень-то побегаешь по морозу. Нужно спешить.

«Ну и пусть себе спешит, мне-то какое дело? – думает Закира. В другое время сходила бы с ней, помогла бы. А сейчас пусть одна отправляется».

А Газиза не отстает:

– Сама же говорила, что соскучилась, а со мной идти не хочешь…

– Ладно, – согласилась Закира, не выдержав, – один раз схожу, а больше не приставай. А будешь приставать – сразу уйду домой. Поняла?

– Не буду приставать, не буду, – обрадовалась Газиза. – Пойдем скорее. Я только за веревкой слазаю на сеновал.

У Закиры похолодело, сердце, вспотели ладони. Но она тут же взяла себя в руки и сказала спокойно:

– За веревкой я сама слазаю. А ты… это… запри дверь хорошенько, чтобы воры в дом не залезли.

Газиза заперла дверь, несколько раз дернула замок, подошла к лестнице на сеновал и крикнула с нетерпением:

– Ну, нашла?

– Сейчас, сейчас, – откликнулась Закира.

– Она там у самого окошка. Не видишь, что ли?

– А, вот она, нашла.

– Нашла, так идем.

– Сейчас.

«Нашла, а сама не идет, – подумала Газиза, – интересно, что она там делает?».

Недолго думая девочка вскарабкалась по лестнице, пролезла в окошко. Веревка лежала на своем месте, а Закира – тоже «Атаман»! Не Атаман, а слепая курица – все сено переворошила, и сама вся в сене, а веревку не видит.

– Ты что, с ума сошла? Вот, не видишь, что ли? – сказала Газиза.

– Где? – не своим голосом крикнула Закира.

– Да вот же, – показала Газиза.

– А-а, – махнула рукой Закира, бросилась на сено и закрыла лицо руками. – Увели, – чуть не плача прошептала она. – Увели.

– Кого увели? – удивилась Газиза.

– Никого! – сердито огрызнулась Закира и отвернулась.

Но не так-то просто было отделаться, от Газизы. Она сразу догадалась, что тут какая-то тайна, что просто так Закира не раскроет эту тайну, и решила схитрить.

– А я все равно знаю, я видела…

– Видела, правда? – оживилась Закира.

Газиза значительно подобрала губы и промолчала.

– Ну, скажи, видела?

– Если признаешься, кто это, тогда скажу.

– Поклянись, что никому не разболтаешь.

– Хлебом клянусь, что не разболтаю, – сказала Газиза.

– Подумаешь – хлебом! Ты глазами поклянись. Скажи: «Пусть глаза лопнут…»

Газиза задумалась на секунду. Хлеб, конечно, вещь святая, но без хлеба все-таки прожить можно. А без глаз… Нет, это уж слишком!

– Хлебом клянусь, а глазами не буду! – упрямо сказала она.

– А тогда и я ничего не скажу!

– Ну и не говори. Больно нужно!

– Слушай, – с заговорщицким видом тихонько сказала Закира. – Тут солдат был один. Мы его вчера с мамой привели и тайком от дедушки спрятали на сеновал.

– А что же он дома не ночует?

– Дура ты, – взорвалась Закира, – у него и дома-то нет! Это же солдат из казармы. Он у вокзала против войны говорил, против баев. И чтобы землю делили… А его за это хотят расстрелять офицеры. А ты когда его видела?

– Кого?

– Кого, кого? Солдата, кого же еще?

– А я и не видела.

Закиру не напрасно прозвали Атаманом. Как всякий атаман, на расправу она была коротка.

– Не видела? – нахмурившись, процедила Закира. – Так вот тебе, вот тебе!

Две звонкие пощечины обожгли лицо Газизы. Цепкие пальцы, как острые шпильки, вонзились в ее черные волосы.

– Ма-а-ма! – успела только крикнуть Газиза и тут же упала на мягкое сено.

Как раз в это время во двор вбежала взволнованная, запыхавшаяся Фатыйха.

«Ох, уж эта Ханифа! – рассуждала она про себя. – И так хватает забот, а тут еще прячь кого-то. Не дай бог, нашли бы, беды не оберешься. А если муж узнает? Тоже не пожалеет, прибьет».

Тут она услышала шум на сеновале. Сердце у нее сжалось от страха, колени задрожали.

«О аллах, что там еще?» – подумала она и торопливо поднялась по лестнице.

Закира и Газиза, вцепившись друг в друга, сопя и взвизгивая, катались по сену. Да еще хорошо, что так. Могло бы быть и похуже.

– Что это вы тут затеяли, негодницы! – крикнула Фатыйха и принялась разнимать девчонок.

Растрепанные, возбужденные, они стояли, не глядя друг на друга, и тяжело дышали. Газиза ревела, размазывая слезы кулачками. Закира злобно шипела:

– Все равно изобью. Узнаешь, как меня обманывать. Получишь!

Ругая и утешая девчонок, Фатыйха, взяв за руки дочку и внучку, повела их домой. Заставила умыться, поставила перед каждой по кружке молока, по куску хлеба. Недоверчиво посматривая друг на друга, девочки принялись за еду.