Текст книги "Сердар"

Автор книги: Луи Жаколио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

Легко понять после этого, с каким тяжелым сердцем проезжали наши герои расстояние, отделявшее их от Галле, куда они все же прибыли без приключений. На «Радже», как говорил Барбассон, пары были уже разведены и из предосторожности был даже поднят якорь. Им не оставалось ничего больше, как зайти на борт вместе с клеткой, в которой находился несчастный губернатор. Луна только что зашла, и как нельзя более кстати, так как это давало возможность незаметно выйти из порта. На борту имелась прекрасная карта канала и компас, а провансалец, как опытный моряк, брался вывести яхту в море без всяких аварий. Он сам встал у штурвала и взял к себе двух матросов, чтобы те помогли ему в случае надобности. Механику он дал только один приказ:

– Вперед! На всех парах!

И как раз вовремя! Не успели они выйти из узкого входа в канал, как два световых луча, направленных из форта, скрестились друг с другом и осветили порт, канал и часть океана, ясно указывая на то, что похищение и побег уже открыты. В ту же минуту раздался выстрел из пушки, и ядро, скользнув по поверхности воды, упало в нескольких метрах от борта.

– Да, как раз вовремя! – сказал Сердар, вздохнув с облегчением. – Только теперь мы можем сказать, что спасены.

Он приказал двум матросам освободить сэра Уильяма от веревок и запереть в комфортабельной каюте, не обращая внимания на его протесты и не отвечая на его вопросы. Прежде чем начать разговор, для которого он рисковал жизнью, он хотел убедиться в том, что «Раджа» окончательно вышел из цейлонских вод.

Сэр Уильям, увидя, с кем имеет дело, замкнулся в презрительном молчании. Когда матросы уходили от него, он сказал им с величественным видом:

– Скажите вашему хозяину, что прошу только одного: я желаю, чтобы меня расстреляли как солдата, а не вешали как вора.

– Что еще за фантазия! – сказал Барбассон. – Знаем мы этих героев, нанимающих всяких Кишнай для убийства!

– Он вспомнил, что хотел нас повесить, – вмешался Нариндра, – и сам боится той же участи.

– Так же верно, как то, что я сын своего отца. Он хочет представить себя стоиком, чтобы затронуть чувствительную струнку Сердара и этим спасти свою жизнь… Посмотрим, но, по-моему, он в сто раз больше Рам-Чау-дора заслуживает веревки.

Из форта послали еще несколько ядер, но, убедившись в бесполезности того, решили прекратить стрельбу.

Так как в Галле не оказалось больше ни одного судна, которое можно было бы послать за ними в погоню, наши герои не стали ждать «Дианы» и направились в Гоа.

Они буквально падали от усталости, а потому Сердар, несмотря на желание немедленно вступить в решительный разговор со своим врагом, уступил просьбе товарищей и дал им несколько часов отдыха.

ГЛАВА IV

Суд чести. – Сэр Уильям Браун перед судьями. – Обвинительный акт. – Ловкая защита. – Важное признание. – Ловкость Барбассона. – Бумажник сэра Уильяма Брауна.

День прошел без приключений, и в условленный час, после того как Барбассон дал все указания команде, чтобы ничто не мешало им, Сердар и его товарищи собрались в кают-компании.

– Друзья мои, – сказал Сердар, – я пригласил вас быть моими судьями. Я хочу, чтобы вы взвесили все, что произошло между мною и сэром Уильямом Брауном, и решили, на чьей стороне правда. Все, что вы по зрелом и спокойном размышлении найдете справедливым, я исполню без страха и колебаний. Клянусь в этом моею честью.

Барбассон, как более способный дать отпор сэру Уильяму, был избран своими коллегами председателем военного суда.

Все трое сели вокруг стола, и тогда по их приказанию привели сэра Уильяма. Последний с презрением окинул взглядом собравшихся и, узнав Барбассона, тотчас начал атаку, бросив ему в лицо:

– Вот и вы, благородный герцог! Вы забыли представить мне все ваши титулы и не прибавили титула атамана разбойников и президента комитета убийц.

– Эти господа не ваши судьи, сэр Уильям Браун, – вмешался Сердар, – и вы напрасно оскорбляете их. Это мои судьи… Я попросил их оценить мое прошлое и сказать, не злоупотреблял ли я своими правами, поступая определенным образом по отношению к вам. А вы будете иметь дело только со мной, и если я приказал доставить вас сюда, то лишь для того, чтобы вы присутствовали при моих объяснениях и могли уличить меня в том случае, если какая-нибудь ложь сорвется у меня с языка.

– По какому праву вы позволяете себе…

– Никаких споров на этот счет, сэр Уильям, – прервал его Сердар дрожащим от гнева голосом. – Говорить о праве не смеет тот, кто еще вчера подкупал тхагов, чтобы убить меня… Замолчите! Не смейте оскорблять этих честных людей, иначе, клянусь Богом, я прикажу бросить вас в воду, как собаку!

Барбассон не узнавал Сердара, не узнавал того, кого он называл иногда «мокрой курицей».

Он не понимал ничего потому, что никогда не видел Сердара в таком состоянии, когда вся его энергия поднималась на защиту справедливости, а в данный момент на защиту друзей от этого низкого негодяя, сгубившего его и теперь оскорбляющего близких ему людей. Выслушав это обращение, сэр Уильям опустил голову и ничего не отвечал.

– Итак, вы меня поняли, сударь, – продолжал Сердар, – мои собственные поступки предаю я на суд этих честных товарищей… Будьте спокойны, мы с вами поговорим потом лицом к лицу. Двадцать лет я ждал этого великого часа, вы можете подождать десять минут и затем узнаете, что я, собственно, хочу от вас.

И он начал:

– Друзья мои, по обстоятельствам более благоприятным, быть может, чем того заслуживали мои личные достоинства, я уже в двадцать два года был капитаном, получил орден и был причислен к французскому посольству в Лондоне. Как и все мои коллеги, я часто посещал «Military and navy Club», т.е. военно-морской клуб. Там я познакомился со многими английскими офицерами, и в том числе с лейтенантом королевской конной гвардии Уильямом Пирсом, который после смерти отца и старшего брата унаследовал титул лорда Брауна и место в палате лордов. Человек этот был моим близким другом.

Я работал в то время над изучением береговых укреплений портов. Мне разрешили поискать необходимые сведения в архивах адмиралтейства, где находилось много ценных документов. Я часто встречался там с лейтенантом Пирсом, который был в то время адъютантом герцога Кембриджского, главнокомандующего армией и флотом и председателем совета адмиралтейства.

Как-то раз, придя в библиотеку, я застал там всех чиновников в страшном отчаянии. Мне объявили, что вход и чтение в архивах навсегда запрещены иностранным офицерам. Тут я узнал, что накануне кто-то открыл потайной шкаф и похитил оттуда все секретные бумаги, в том числе план защиты Лондона в случае нападения на него двух или трех союзных держав.

Я ушел оттуда сильно взволнованный. Вечером ко мне зашел Уильям Пирс с одним из своих молодых товарищей, которого звали Берном. Мы долго разговаривали о происшедшем, так сильно волновавшем меня главным образом потому, что я не мог закончить начатой очень важной работы. Молодые люди сообщили, что среди украденных бумаг находились настолько важные документы, что, будь похитителем английский офицер, его расстреляли бы как изменника. Затем они удалились.

Не знаю почему, только посещение это произвело на меня тяжелое впечатление. Оба показались мне крайне смущенными и какими-то скованными, что обычно не было им свойственно. Затем, странное дело, они попросили меня показать им планы, рисунки и разные наброски, которыми я сопровождал мои письменные занятия, тогда как раньше никогда этим не интересовались. Они их ворошили, вертели, складывали в картонную папку, снова вынимали оттуда… Одним словом, вели себя крайне непонятным образом.

Каково же было мое удивление, когда на следующий день рано утром ко мне явился первый секретарь посольства в сопровождении английского адмирала и двух незнакомых мне людей, которые были одеты в черные костюмы и принадлежали, по-видимому, к высшим чинам полиции.

– Любезный друг, – сказал мне секретарь, – посещение наше носит исключительно формальный характер и делается по распоряжению посла с целью положить конец недоброжелательным разговорам по поводу похищения в адмиралтействе.

– Меня! Меня! – пробормотал я, совсем уничтоженный. – Меня обвиняют?!

Посетители с любопытством следили за моим смущением, и я уверен, что оно произвело на них плохое впечатление. Верьте мне, никто так плохо не защищается в подобных случаях, как люди невиновные.

Секретарь отвел меня в сторону и сказал:

– Успокойтесь, мой милый, я понимаю ваше удивление, но дело в том, что среди исчезнувших бумаг находилась переписка английского посла по поводу смерти Павла I, бросающая странный свет на это событие, в котором русские обвиняли англичан, а потому правительство делает все возможное, чтобы помешать этой переписке попасть за пределы государства. Вы работали в адмиралтействе в двух шагах от потайного шкафа, а поэтому, естественно, находитесь в списке лиц, которых хотят допросить.

– Хорошо, – отвечал я, – пусть меня допрашивают, но предупреждаю вас, что я ничего не знаю. О происшествии я узнал от чиновников адмиралтейства, которые сообщили мне также о мерах, принятых после похищения.

– Вам придется также, – продолжал секретарь со смущением, – разрешить нам осмотреть ваши бумаги…

– Только-то? – воскликнул я, уверенный в своей невиновности. – Все, что у меня здесь, в вашем распоряжении.

– Я был в этом уверен, – заметил секретарь. – Господа, мой товарищ, – и он сделал ударение на этом слове, – не возражает против исполнения вами вашей миссии.

Ах, друзья мои, как неопытен я был тогда! Мне надо было прибегнуть к дипломатическим хитростям, против которых сам посол не мог бы ничего поделать. Прежде чем министр иностранных дел и военный министр Франции пришли бы к какому-нибудь решению, а оно во всех случаях было бы благоприятно для меня, я успел бы разрушить вражеские козни… Уверенный же в своей честности, я погубил сам себя.

Что было дальше? Среди моих рисунков и черновиков нашли два самых важных письма из знаменитой переписки. Вся сцена мгновенно изменилась…

– Вы нас опозорили! – воскликнул секретарь с презрением. Сраженный этим непредвиденным ударом, я упал как громом пораженный.

Напрасно, поднявшись, я негодовал, протестовал, рассказывал о посещении накануне.

– Не хватало еще этого, – прервал меня секретарь, – обвинять людей, принадлежащих к самому древнему дворянскому роду Англии.

Я понял, какая глубокая пропасть разверзается подо мной… я должен туда упасть, и ничто не может меня спасти… Я сокращаю свой рассказ…

Двадцать лет прошло, но до сих пор я испытываю ужасные страдания… Я был отправлен во Францию вместе с материалами дознания и письменным заключением английского правительства, настоятельно требовавшего моего наказания, а потому меня судили военным судом.

Там я знал, как защищаться… я рассказал все подробности посещения двух английских офицеров и их странного поведения. Я сообщил, что тот из двух офицеров, который впоследствии стал лордом Брауном, уплатил неожиданно более полумиллиона из суммы своих долгов.

Я закончил свою речь следующими словами: «Эта переписка, господа, стоила, вероятно, нескольких миллионов и могла соблазнить младшего сына знатной семьи, не имеющего состояния. Но чего мог желать французский офицер, капитан двадцати двух лет от роду, награжденный орденом и имеющий ежегодный доход в триста тысяч франков… офицер, который, как я уже доказал вам, не играл в карты, не держал пари, не участвовал в скачках и расходовал только десятую часть своих доходов? На что мне было золото России, которая будто бы купила эти нужные ей бумаги…»

Я говорил два часа, говорил отрывисто, внушительно, с негодованием… и меня выслушали. Но существовала одна материальная улика, которую я не мог отрицать, – присутствие у меня двух писем.

Я убедил моих судей, но они не могли меня оправдать. Они сделали все, что могли: устранили обвинение в краже со взломом и в простой краже, но так как обвинение было необходимо во избежание серьезного конфликта с Англией, то мне предъявили обвинение в злоупотреблении доверенными мне документами, содержание которых было будто бы мне сообщено. Последствия были для меня ужасны. Я избежал тюрьмы, но меня разжаловали и отобрали орден Почетного легиона.

Не буду говорить вам об отчаянии моей семьи, я много рассказывал вам об этом… Я хотел умереть, но мать заклинала меня жить и искать доказательства своей невиновности для восстановления честного имени…

Был, однако, один человек, который знал, что я невиновен, но он был бессилен исправить ошибки правосудия. Лорд Ингрэхем, бывший в то время английским послом в России, услышал во время интимного разговора с одним из высокопоставленных русских сановников, когда они болтали о пропаже знаменитой корреспонденции, следующее заявление:

– Клянусь честью, капитан Де-Монмор-де-Монморен не виновен в том, в чем его подозревают.

Да будет благословенно имя благородного лорда! Он всегда при любом удобном случае старался защитить меня. Мой отец благодаря ему смог спокойно закрыть глаза, сняв с меня проклятие.

Я мог бы закончить на этом, друзья мои, но хочу познакомить вас еще с одним фактом, который является главной причиной, заставившей меня просить вашей помощи в сегодняшнем суде.

Один из двух негодяев, похитивших переписку и затем, чтобы отвлечь подозрения, подложивших два письма в мои папки, был, как вы уже знаете, лейтенант Берн. Впоследствии он получил чин полковника. Смертельно раненный в Крымской кампании, он не хотел умереть с таким пятном на своей совести.

Он написал подробный отчет о случившемся, указал своего сообщника, способ, с помощью которого они открыли потайной шкаф, и как погубили меня. В конце он просил у меня прощения, чтобы, писал он, получить прощение верховного Судии, перед которым он готовился предстать… Он просил католического священника, который присутствовал при этом в качестве свидетеля, подписать этот отчет.

Уильям Пирс, бывший в то время генералом и командовавший бригадой, в которой служил полковник Берн, был свидетелем его раскаяния. Он боялся разоблачения, а потому поручил следить за полковником и в решительную минуту дать ему знать. В ночь, последовавшую за смертью полковника, это важное признание, отданное на хранение священнику, было украдено из его палатки, когда тот спал. Кем? Вы должны догадаться… генералом Пирсом, теперешним лордом Брауном.

– Это ложь! – прервал его последний, не произнесший ни слова во время этого длинного рассказа.

– О! Только на это из всего мною сказанного вы нашли возможность возразить? – спросил Сердар с презрительной улыбкой. – Вот что уличает вас: сообщение священника, который, негодуя на совершенную у него кражу, написал обо всем этом моей семье.

И Сердар, вынув из портфеля письмо, передал его Барбассону.

– Клянусь честью, – продолжал сэр Уильям, – я не крал признание Берна, о котором вы говорите.

И он сделал инстинктивное движение рукой, как бы собираясь достать какую-то бумагу. Жест этот поразил Барбассона.

«Надо будет посмотреть!» – подумал он про себя.

– Честь сэра Брауна! – воскликнул Сердар с нервным смехом. – Не играйте такими словами! Кому же, кроме вас, интересно было завладеть этим письмом? Если вы не сами взяли его, то поручили украсть кому-нибудь из ваших сообщников. Я закончил, друзья мои! Вы знаете, что он с тех пор, опасаясь моей мести, преследовал меня как дикого зверя, унижаясь до союза с тхагами, лишь бы убить меня. Мне только одно остается еще спросить у вас: неужели двадцать лет моих страданий и преступлений этого человека недостаточно для того, чтобы оправдать мой поступок, и разве право жизни и смерти над ним, которое я присвоил себе, не является самым обыкновенным правом самозащиты?

После нескольких минут совещания Барбассон ответил торжественным голосом:

– В полном единодушии, клянемся нашей совестью, жизнь этого человека принадлежит вам, Сердар.

– Благодарю, друзья мои, – отвечал Сердар, – это все, что я хотел от вас. – И, обернувшись к сэру Уильяму Брауну, он сказал ему:

– Вы сейчас узнаете мое решение. Я не могу просить вас возвратить мне признание Берна, которое вы, конечно, уничтожили, но я имею право требовать, чтобы вы написали это признание в том виде, в каком оно было, чтобы не оставалось никакого сомнения в моей невиновности и в вашей вине и чтобы я мог представить его военному суду для отмены приговора. Только на этом условии и ради вашей жены и детей я могу даровать вам жизнь… Напишите, о чем я вас прошу, и, когда мы приблизимся к Цейлону, лодка отвезет вас на берег.

– Следовательно, – возразил сэр Уильям, – вы хотите отправить к жене и детям опозоренного мужа и отца?.. Никогда!.. Лучше смерть!

– Не выводите меня из терпения, сэр Уильям. Бывают минуты, когда даже кроткий человек становится беспощадным и неумолимым… и забывает все законы человеколюбия.

– Я в вашей власти… мучьте меня, убейте, делайте со мной что хотите, мое решение бесповоротно… Я совершил в молодости преступление, большое преступление и не отрицаю этого… Я горько сожалею об этом и не хочу, сославшись даже на Берна, игравшего главную роль во всем этом деле, умалить значение моего преступления. Но так постыдно лишиться положения, которое я занимаю, потерять чин генерала и место в палате лордов, вернуться опозоренным к жене и детям, которые с презрением встретят тебя, – здесь он не смог сдержать волнения, и слезы оросили его лицо. Задыхаясь от рыданий, он закончил свой монолог, – не могу согласиться, никогда не соглашусь… Вы не знаете, что значит быть отцом, Фредерик Де-Монморен.

– Причиной смерти моего отца было бесчестье сына, сэр Уильям!

– Не будете же вы меня упрекать, если я хочу умереть, чтобы не опозорить своих детей! Выслушайте меня, и вы не будете настаивать и возьмете мою жизнь, которую я отдаю, чтобы искупить свой грех. Да, я был негодяем, но мне было двадцать лет, мы проиграли огромную сумму, Берн и я. Я не хочу, поверьте мне, оскорблять его память, уменьшая свою вину, но должен сказать все, как было. Он один взломал шкаф в адмиралтействе, он против моего желания согласился на постыдный торг, толкнувший его на преступление.

Я виновен только в том, что согласился сопровождать его к вам. Вы были почти незнакомы с ним, и его посещение показалось бы вам странным… Это, конечно, не уменьшает вины и преступление не заслуживает прощения, но искупление, которое вы требуете, выше моих сил… Неужели вы думаете, что я не страдаю? Я пытался преданностью моей стране, честным исполнением обязанностей совершить сделку с совестью, но это мне не удалось…

И с тех пор, как вы скитаетесь по миру, мысли мои следовали за вами, и я дрожал каждую минуту, боясь, что вот наступит час возмездия. Ибо этого часа, часа правосудия Божьего, я жду также двадцать лет, уверенный, что он наступит, роковой и неумолимый! Какая пытка!

Лоб несчастного покрылся крупными каплями пота, и руки его судорожно подергивались. Невольное чувство сострадания начало овладевать Сердаром.

– Вы говорите о семье вашей, пораженной вашим несчастьем! – продолжал несчастный среди рыданий. – Чем больше вы правы, тем больше я думаю о своей… помимо моих детей и всего рода Браунов, мой позор падет еще на четыре ветви… многочисленный род Кемпуэлов из Шотландии, Кэнавонов из графства Уэльского…

– Кемпуэлов из Шотландии, говорите вы… Вы в родстве с Кемпуэлами из Шотландии? – прервал его Сердар с горячностью, удивившей всех присутствующих.

– Леди Браун, – бормотал пленник, выбившийся из сил, – урожденная Кемпуэл, сестра милорда д'Аргайля, главы рода, и полковника Лионеля Кемпуэла из 4-го шотландского полка.

Услышав эти слова, Сердар судорожно поднес руку ко лбу… Можно было подумать, что он боится потерять рассудок… Жена лорда Брауна урожденная Кемпуэл? Но если это правда, то прелестные молодые девушки, которых он видел, племянницы его сестры, его милой Дианы!.. И месть должна поразить их…

Вдруг точно черный покров заслонил ему глаза… кровь прилила ему к голове, к вискам, он задыхался… Затем он сделал несколько шагов вперед и упал на руки Рамы, бросившегося поддержать его. Барбассон вне себя хотел броситься на пленника, но Нариндра удержал его жестом.

– Сэр Уильям Браун, – сказал махрат громовым голосом, – знаете вы, кто этот человек, которого вы поразили в самое сердце?

Пленник, пораженный происходящим, не знал, что и отвечать, а потому Нариндра с ожесточением бросил ему в глаза:

– Этот человек, молодость которого вы погубили, зять Лионеля Кемпуэла, брата леди Браун.

Черты лица несчастного сразу изменились. Он всплеснул руками и, рыдая, упал на колени перед Сердаром, говоря в глубоком волнении:

– Боже Великий, да поразит Твое правосудие виновного, но пощади этого человека, так много страдавшего! Клянусь перед всеми вами, что честь его будет восстановлена!

– Неужели он говорит искренне? – сказал Барбассон, начиная колебаться… – Ба! Не будем терять его из виду!

Придя в себя, Сердар долго смотрел на сэра Уильяма, все еще стоявшего перед ним на коленях и омывавшего слезами его руку.

– О, оставьте мне вашу руку, – говорил сэр Уильям с отчаянием, – не отнимайте ее у меня в знак прощения, я сделаю все, что вы не потребуете от меня. Я дал клятву в этом, когда вы были без сознания, и, каковы бы ни были для меня последствия этого, ваша честь будет восстановлена.

Сердар не отымал руки, но и не отвечал… По всему было видно, что в нем происходит та борьба, из которой благородные и великодушные люди всегда выходят победителями.

Рама и Нариндра, хорошо знавшие характер друга, не сомневались в том решении, которое он примет. Что касается Барбассона, то он, говоря языком матросов, был «опрокинут вверх дном» тем оборотом, какой принимали события.

– Все это притворство!.. – бормотал он про себя, уходя на капитанский мостик, чтобы не видеть то, что он называл слабостью характера.

Сердар, как и предвидел Барбассон, не замедлил произнести слово прощения.

– Да, я прощаю вас, – сказал он с глубоким вздохом, – я остаюсь проклятым людьми, авантюристом, Сердаром… зачем повергать в отчаяние молодых девушек, только начинающих жить и имеющих все, чтобы быть счастливыми…

– Нет, Сердар! Я не могу принять вашей жертвы, хотя бы вся моя семья погибла от этого… Но могу вам сообщить, что жертва ваша не нужна.

– Что вы хотите сказать?

– Берн в своем признании ничего не говорит о сообщнике. Перед смертью он обвиняет только себя и в воровстве, и в том, что подбросил письма в вашу папку, считая себя не вправе выдавать меня на правосудие людей, когда сам готовится предстать перед правосудием Бога. Вы можете оправдать себя, нисколько не впутывая меня в это дело… я все время хранил это признание.

– Не может этого быть! – воскликнул Сердар с восторгом. Затем он с грустью прибавил, взглянув на своего прежнего врага: – Вы, должно быть, очень ненавидите меня, если не хотите отдать мне…

– Нет! Нет! – прервал его сэр Уильям, – но после того, что вы выстрадали, я не верил в возможность прощения, и хотя признание Берна не могло служить основанием для обвинения меня, но я хотел избежать скандала, который разразился бы, если бы вы вздумали привлечь меня к ответственности…

– А признание это? – живо спросил Сердар.

– Оно заперто в моем письменном столе в Галле… Нам стоит только вернуться, и завтра же оно будет в вашем распоряжении.

Сердар устремил на него взгляд, которым хотел, казалось, проникнуть в душу собеседника.

– Вы мне не доверяете? – спросил сэр Уильям, заметив эти колебания.

– Моя сестра приезжает через пять-шесть дней, – отвечал Сердар, не умевший врать, а потому избегавший прямого ответа. – Нам некогда сворачивать в сторону, если я хочу вовремя встретить ее… Но раз слово прощения сорвалось с моего языка, я не буду больше удерживать вас здесь!

Молнией сверкнула радость в глазах негодяя, который все еще не верил своему спасению. Сердар это заметил, но чувство радости было так естественно в этом случае, что он продолжал:

– Сегодня вечером, когда пробьет полночь, мы пройдем мимо Джафнапатнама, последнего сингальского порта. Там я прикажу высадить вас на землю. И если вы действительно заслуживаете прощения… вы немедленно перешлете мне это признание через Ковинда-Шетти, хорошо известного судовладельца в Гоа. Клянусь вам, сэр Уильям Браун, что ваше имя не будет упомянуто при разборе дела, возбужденного мною по приезде во Францию.

В эту минуту Барбассон открыл дверь.

– Парус! По траверзу! – сказал он. – Я думаю, это «Диана», которая, помотав изрядно «Королеву Викторию», оставила ее позади и мчится теперь со всей скоростью в Гоа.

Все поспешили на мостик, чтобы убедиться в этом. Да, это была «Диана». Издали она со своими белыми парусами казалась огромным альбатросом, несущимся над волнами.

– Держитесь ближе к берегу, Барбассон! – сказал Сердар. – Мы высадим сэра Уильяма в Джафнапатнаме.

– А! – отвечал провансалец, одновременно кланяясь губернатору. – Вы лишаете нас вашего присутствия?

– Я очень тронут выражением такого сожаления, – отвечал ему в тон сэр Уильям.

Сердар удалился со своими друзьями… Барбассон подошел к англичанину и, глядя на него в упор, сказал:

– Смотрите прямо на меня! Вы посмеялись над всеми здесь, но есть человек, которого вам не удастся провести, и это я! – И он ударил себя кулаком в грудь. – Если бы это зависело от меня, вы бы еще два часа тому назад танцевали шотландскую жигу у меня на реях. – И он повернулся к нему спиной.

– Если ты попадешься мне на Цейлоне!.. – мрачно пробормотал сэр Уильям.

Спасен! Он был спасен! Негодяй не мог поверить своему счастью. Но зато как хорошо он играл свою роль… сожаления, угрызения совести, слезы, все было там… Он отправился к себе в каюту и, сев на край койки, предался размышлениям… Никогда еще в жизни он не подвергался такой опасности! Приходилось играть вовсю… малейшая неосторожность, и он бы погиб… И как кстати открылось это родство, о котором он и не знал…

Так сидел он и размышлял, а голова его все более и более тяжелела… он очень устал от ночи, проведенной в клетке для пантер, и мало-помалу склонился на койку и заснул.

Провансалец не терял из виду ни одного из движений сэра Уильяма и все ходил взад и вперед мимо полуоткрытой каюты, чтобы тот привык к равномерному звуку его шагов. А Барбассон был себе на уме! Когда сэр Уильям горячо клялся, что не похищал признания Берна, он заметил тот инстинктивный жест, в котором воля не принимает никакого участия.

Психолог на свой лад, Барбассон принялся доискиваться причины этого бессознательного движения сэра Уильяма… Он погрузился в ряд оригинальных дедукций, которые привели бы в восторг опытных мыслителей, или, как называет их Рабле[62]62
  Рабле, Франсуа (1494–1553) – великий французский писатель-гуманист; в молодости был монахом; покинув монастырь, изучал право, топографию, археологию, медицину; потом вел жизнь странствующего лектора, врача. Автор одного из самых блестящих произведений мировой литературы – романа «Гаргантюа и Пантагрюэль».


[Закрыть], извлекателей сути. Он также искал самую суть мысли, управлявшей рукой сэра Уильяма, и задал себе вопрос: не находилось ли признание Берна, о котором говорил в тот момент Сердар, в бумажнике самого губернатора?

«Бумаги такого рода, – размышлял он, – не доверяют мебели, которую можно взломать или которая может сгореть. К тому же такого рода вещи уничтожают рано или поздно и с этой целью держат при себе, о чем часто забывают, и они долго залеживаются в карманах. У меня до сих пор валяется в кармане старого пальто письмо Барбассона-отца, в котором он на просьбу о деньгах отвечает мне проклятием, и этому письму лет четырнадцать…»

В ту минуту, когда сэр Уильям заснул, поддавшись усталости, ловкая рука осторожно вытащила из его кармана кожаный бумажник, настолько тонкий, что он вряд ли стеснял того, кто его носил. Это была рука Барбассона.

Поддавшись желанию проверить свои психологические умозаключения, он решил, что для этого нет ничего лучшего, чем прибегнуть к осмотру. В бумажнике находилось только одно письмо, написанное по-английски. Барбассон не знал этого языка, но он заметил имя Фредерика Де-Монмор-де-Монморена, повторенное несколько раз рядом с именем сэра Уильяма. С нервным волнением пробежал он последние строчки… там оказалась подпись: полковник Берн.

Провансальцу было этого достаточно. Он сложил письмо и спрятал его в карман, а бумажник положил туда, откуда взял. Затем Барбассон продолжил свою прогулку, потирая руки от удовольствия и без всяких угрызений совести…

Он взял просто-напросто украденный предмет, чтобы вернуть его законному владельцу. Он колебался минуту, не зная, что предпринять. Не воспользоваться ли своим открытием, чтобы заставить Сердара принять крутые меры? Напрасный труд. Сердар никогда не согласится отправить зятя своей сестры качаться в десяти футах над палубой… Просто оставить его пленником нечего было и думать… ну, что с ним делать в Гоа? Посадить в клетку и отвезти в Нухурмур? Нет, Сердар этого не сделает, родство спасало негодяя. Да, наконец, не у него ли, у Барбассона, это оправдание, которое разыскивалось двадцать лет? Нет, он лучше отправит Уильяма Брауна искать другое место, где его повесят, и Сердар будет ему благодарен за то, что он избавил его от новой мучительной сцены и от необходимости принять последнее решение. И он позволил событиям идти своим чередом.

Наступила полночь. Маленькая яхта приближалась к земле. Вдали виднелся уже маяк и огни дамбы Джафна-патнама.

Барбассон разбудил Сердара и его друзей, и все вышли на мостик. Затем он отправился к сэру Уильяму и обратился к нему тем же шутливым тоном, которым обыкновенно говорил с ним:

– Ваше превосходительство прибыли к месту своего назначения.

– Благодарю, господин герцог, – отвечал англичанин тем же тоном. – Верьте мне, я никогда не забуду тех кратких минут, которые я провел на вашем судне.

– Ба! – отвечал Барбассон, – благодарность такая редкая вещь среди людей!.. Только позже ваше превосходительство поймет всю важность услуги, которую я ему сегодня оказываю!

Яхта подходила к рейду, и он быстро крикнул:

– Внимание! Приготовиться спустить бизань!..[63]63
  Бизань – нижний прямой парус на ближайшей к корме мачте кораблей, имеющих три и более мачт, когда эти суда несут прямое парусное вооружение; также – косой парус (иначе: бизань-трисель) на бизань-мачте.


[Закрыть] Право руля! Стоп!

Все приказы исполнялись с поразительной точностью, и «Раджа», сделав поворот почти на месте, остановился кормой к берегу, готовый немедленно двинуться в открытое море.

До берега оставалось около двадцати метров. В несколько секунд была спущена лодка, и Барбассон, пожелавший сам доставить на берег благородного лорда, сказал ему, отвешивая низкий поклон:

– Лодка вашего превосходительства подана!

– Не забудьте моих слов, Сердар, – сказал сэр Уильям, – через два дня… у Ковинда-Шетти.

– Если вы сдержите ваше слово, я постараюсь забыть все сделанное вами зло.

– Не хотите ли дать мне руку в знак забвения прошлого, Фредерик Де-Монморен?

Сердар колебался.

– Ну, это уж нет, вот еще! – воскликнул Барбассон, становясь между ними, – спускайтесь в лодку, да поживее, не то, клянусь Магометом, я отправлю вас на берег вплавь!