Текст книги "Кес Арут"

Автор книги: Луи Бриньон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава 10

Решение

Родственники, друзья, соседи… друг за другом входили в дом Констандянов. Хозяин дома лично стоял у ворот и приветствовал каждого входящего. С его лица не сходила кислая улыбка. Он то и дело оборачивался посмотреть на дочь, которая вместе с остальными женщинами хлопотала за очень длинным столом, сооружённым посередине двора. За стол постепенно усаживались гости. На столе постепенно появлялось вино, армянский лаваш, зелень, отварное мясо из баранины и ещё несколько блюд из национальной кухни. Пока всё это выставлялось на стол, князь Констандян встретил последнего гостя. Оставив ворота открытыми настежь, он проводил женщину к столу и самолично усадил её. Усаживая её, он в которой раз угрюмо покосился на щебечущую вокруг стола Мириам и с недовольством произнёс:

– Сядь за стол как положено невесте.

Мириам, не прекращая своих хлопот, бросила на отца лукавый взгляд.

– Пап джан, я уже замужем. Свадьба прошла.

– Прошла у неё свадьба, – пробормотал Констандян, – да кто её только видел? Да и…жениха… мужа твоего нет. Ох, ох… всё не по нашему обычаю. Всё у вас не так.

– Муж спит. А что ему ещё делать? Он ведь всю ночь не спал… – Мириам осеклась, поняв, что сказала нечто, не подумав над возможным смыслом своих слов. Она украдкой взглянула на отца. Тот стоял с остолбеневшим видом. Многочисленные гости поглядывали на отца и дочь широко улыбаясь. Пока Констандян собирался с силами для того, чтобы сказать пылкую и назидательную речь о недопустимо оскорбительных нравах сегодняшней молодёжи… Мириам залилась настолько заразительным смехом, что ему оставалось только рукой махнуть и забыть о её словах. Что он и сделал.

Гостей собралось более ста человек. Всем хватило места. Хлопоты всё ещё продолжались над столом, когда Констандян попросил всех наполнить бокалы вином. Когда это было сделано, он поднял наполненный бокал с вином, и, оглядывая по очереди всех гостей, громко, с глубоким чувством заговорил:

– Спасибо всем за то, что пришли сегодня поздравить мою дочь! Так уж получилось, что она вышла замуж…неожиданно, – нашёл подходящее слово Констандян и продолжал таким же особенным голосом: – Счастье пришло в наш дом. Большая радость. Пусть не так, как положено по нашим обычаям… всё равно… это большая радость для нашего дома. Сегодня у нас радостное событие,… но первый тост я не могу выпить за счастье своей дочери,… первый тост я поднимаю в память о наших братьях и сёстрах, погубленных в Адане. В память о греках, болгарах… невинно убиенные всегда останутся в нашей памяти и памяти наших потомков.

Все гости как один встали и, не чокаясь, выпили. Опорожнив бокал, Констандян сел в центре стола, на место хозяина дома. В полной тишине гости приступили к трапезе. Мириам поставила на стол ещё два кувшина с вином, а затем, легонько подобрав полы длинного незамысловатого платья, торопливо направилась во флигель, находившийся за домом. Маленький деревянный домик с двумя отворёнными окнами… у Мириам сердце зашлось, когда она подошла к окну и, встав на цыпочки, посмотрела через него. Арут по-прежнему спал. Он лежал на животе, обнимая правой рукой подушку, на которой спала Мириам. Мириам с глубокой нежностью и болью смотрела на шрам и следы пулевых ранений. Два старых ранения и два новых. Одно чуть ниже шеи, второе в правом плече, рядом со следом старой пули. Мириам почувствовала, как нечто неудержимое несёт её к Аруту. Не теряя времени, она подтянулась и влезла в окно, а оттуда спустилась внутрь флигеля. Она только на мгновение во время этих перемещений потеряла Арута из виду.

– Дверь же есть, – раздался голос Арута.

Мириам ойкнула и быстро подняла на него взгляд. Арут лежал, опираясь на руку, и с глубокой нежностью и радостью улыбался ей. Мириам зарделась мгновенно от этого взгляда и этой улыбки. Она подошла к кровати и присев на корточки, очень нежно поцеловала Арута. Оторвавшись от него, Мириам мягко произнесла:

– Нас гости ждут!

– Иду, – Арут снова улыбнулся ей.

Мириам выпорхнула так же стремительно, как и появилась. Правда, на этот раз через дверь. Арут поднялся с кровати, разминая тело. На стуле лежала чистая одежда. В первые же минуты пробуждения он почувствовал, сколько радостей несёт в себе семейная жизнь. А Мириам…Мириам была чудом, которое послал ему бог. Она в одно мгновение стала для него миром прекрасного и счастливого, того…что он никогда не знал прежде.

Погружённый в счастливые мысли о Мириам, Арут оделся и вышел из флигеля. Чуть ранее одна из гостей за столом, пожилая женщина лет семидесяти с печатью глубокого страдания на лице… поднялась, держа наполненный кубок в правой руке. Видя, что женщина собирается что-то сказать, присутствующие замолкли, устремляя на неё взгляды. Чуть выждав, когда разговоры за столом затихли, женщина заговорила негромко. Голос её прерывался временами, видимо от чувств или воспоминаний.

– Я поклялась,…где бы я ни была, за каким бы столом ни сидела, обязательно подниму тост в честь одного из самых достойных армянских сынов, – женщина сделала паузу и, вздохнув полной грудью, под совершенную тишину, прерывистым голосом полным переполнявших её чувств, продолжила: – Я поехала в гости к дочери в Адан. Я была в Адане первого апреля. Я видела собственными глазами смерть несчастных. Я видела смерть своей дочери и зятя. Их выводили из домов и… резали ножами, саблями, топорами. Меня, двух моих внуков и ещё двадцать армян, согнали в кучу. Но нас не убивали. Я подумала, что нас пожалели… что они не станут убивать детей и женщин, ну а потом… потом, – женщина судорожно вздохнула, – нас всех повели на второй этаж какого-то балкона. В конце балкона полыхал огонь. Горел соседний дом. Пламя вырывалось из окон. Нас всех погнали туда. Турки хотели нас сжечь живьём…

Почти у всех сидевших за столом, почернели лица,… руки сжимались в кулак. Судорожно всхлипнув, женщина продолжала:

– Я бога молила о смерти… я молила, чтобы он не позволил мне увидеть… такую смерть моих внуков. И тогда… тогда… я увидела этого человека. Он появился позади турков. Я увидела его глаза,… в них была боль и гнев армянского народа. В тот миг я поняла, что мы спасены…

Женщина не выдержав, несколько раз судорожно всхлипнула.

– Он с горсткой людей спас нас. В тот день я ещё не раз слышала имя этого человека. И не только от армян. Я слышала разговор турок, которые говорили о «шайтане» который летает по городу и убивает всех. Тем же днём, ночью, когда нас из города выводили фидаи Сепуха, я снова увидела его. Он лежал на носилках. Он был в беспамятстве. Его ранили. Нас было несколько сот человек, и каждый из нас мог рассказать историю о том, как его спас этот человек. Мы все несли носилки. Несли по очереди. Никто не желал отказываться от этой чести. Даже раненые. Даже я несла их. Всю ночь пока мы шли, фидаи рассказывали о том, что совершил этот человек. Слушали со слезами на глазах. И всю ночь мы слышали, как он в беспамятстве повторял одни и те же слова: «Грек или армянин?»

Женщина высоко подняла руку и с невыразимой гордостью произнесла:

– За Арута Акопяна! За Кес Арута!

Все встали. Констандян замер с бокалом в руках. Он не ожидал услышать имя, которое произнесла женщина. Сама же женщина собиралась выпить и уже поднесла вино к губам, но… так и застыла… а через мгновение она поставила бокал на стол и выйдя со своего места куда-то направилась. Все удивлённо проследили за ней. Женщина обошла стол и подошла к одиноко стоявшему молодому человеку. Всхлипнув, она опустилась перед ним на колени и прижалась губами к руке. Арут взял её за плечи и поднял.

– Не позорь меня перед всеми, мать, – прошептал Арут, обнимая женщину, – это мне нужно стоять перед тобой на коленях.

Арут проводил женщину до её места. Он уже собирался снова заговорить с женщиной, успокоить её, когда заметил стоявшую в воротах одинокую фигуру Мусавата Али. Арут оставил женщину и быстро направился к нему. Остановившись в двух шагах от Мусавата Али, он склонил голову, приветствуя его приход.

– Отец…

– Ничего не говори, – остановил его Мусават Али. В глазах имама, которые неотрывно смотрели на Арута, светилась глубокая нежность, – я всё слышал и всё понимаю. Время такое… когда сердце приходится разрывать пополам. Я пришёл сказать, что тебя ищут. За твою голову назначена награда. – Мусават Али дотронулся рукой до головы Арута, а потом прижал к своей груди и прошептал:– Больше мы не увидимся. Я буду молить аллаха, чтобы он даровал тебе долгую жизнь… сын мой!

Сказав эти слова, Мусават Али ушёл. Арут долго смотрел ему вслед, а потом вернулся за стол и сел рядом со счастливой Мириам, которая не сводила с него взгляда. Погружённый в мысли об отце, Арут не замечал восхищённых взглядов направленных в его сторону. Как не замечал, что гости один за другим, поднимались и провозглашали тосты в честь него. Арут задумался. Слова Мусавата Али позволили ему полностью осознать происходящее. А ведь в последние дни он мечтал о спокойной семейной жизни. О детях. О Мириам. О своём доме… но, по всей видимости, его мечтам не суждено было сбыться. Мириам видела, как помрачнело лицо Арута, и взяла его за руку. Арут встрепенулся, отрываясь от своих размышлений. Послышался голос Констандяна, в котором явно слышалось глубокое уважение:

– Арут джан, я не знал про Адану!

Арут только бросил взгляд в его сторону и коротко ответил:

– Если бы меня не ранили, я остался бы до конца в городе!

– Мы должны отомстить за Адану, – послышался за столом чей-то гневный голос.

– Отомстить? – Арут гневно сверкнул глазами. – Мы не мстить должны, не мстить. Как вы все не понимаете. Вот ты, – он обратился к говорившему, – что ты будешь делать, если завтра придут к тебе домой и убьют твою семью? Тебе нужна будет месть? Что это даст? Твоя жизнь будет хуже смерти. Ты будешь завидовать тем, кого уже не будет на этом свете… не мстить мы должны за мёртвых, а защищать живых. Только так мы сможем выжить. Нужно сплотиться… всем вместе и каждый из нас должен защищать семью другого так, как будто это его собственная.

Арут залпом опорожнил бокал вина. Все слушали его с глубоким вниманием. За столом раздался робкий голос:

– Что скажешь, брат Арут? Нам что, надо всё бросить и податься фидаи?

– Нет, – прозвучал твёрдый ответ, – Но взяться за оружие придется всем, иначе нам конец.

Констандян поднялся, желая прекратить эти разговоры. Как– никак, сегодня состоялась свадьба его дочери. Достаточно о плохом. Настал и веселья час. Констандяна сразу поддержали. Как бы тяжело не было на душе, мы должны веселиться, мы должны предаваться радостям жизни, когда выпадает такая возможность. Ведь кто знает… что нас ждёт впереди. Пир длился до поздней ночи. И уже глубокой ночью гости начали расходиться по домам. За столом остались лишь сам Констандян, домочадцы, Арут и Мириам. Они о чём– то шёпотом разговаривали, когда Арута спросили о том, что он думает делать дальше. У Арута был ответ на этот вопрос. Он хотел ответить, но снова послышался голос Констандяна:

– Арут, сынок, может, правда бросишь свою жизнь? У меня есть хорошее дело. Дам тебе равную долю. Останешься в нашем доме. Будем считать тебя родным. Всё у тебя будет. Ни в чём не будешь терпеть недостатка. И мне хорошо. Ты рядом. Дело сразу в гору пойдёт. Что скажешь? Да и Мириам будет рада…

Арут посмотрел на Мириам. Она гладила его руку и смотрела с такой любовью, что он почувствовал себя плохо. Он почувствовал, что ему не хватит мужества признаться ей в том… что решение уже принято. У него было такое чувство, будто он обманет Мириам, если выскажется с полной откровенностью. Пока Арут мучился, не зная, что ответить, послышался голос Мириам:

– Место Арута там, где его друзья. Там, где льётся наша кровь. Там, где он может помочь обречённым и дать им надежду. А я… я буду ждать его. И каждую минуту, проведённую с ним, почту за великое счастье, – Мириам дотронулась рукой до его щеки и прошептала:– Не думай обо мне. Думай о нашем несчастном народе!

– Такая жена как ты… подарок божий. Я бы лучше не выразил свои мысли…

Арут крепко обнял Мириам.

– Что бы ни случилось, Мириам, как бы далеко я не был… мы всегда будем вместе, Мириам… клянусь тебе.

Констандян и остальные домочадцы молча смотрели на обоих и втихомолку вздыхали. Чуть позже Мириам собрала вещи Арута в узелок и ещё один узелок с едой. Положив всё это в хурджин, она отдала его Аруту. Арут стал прощаться со всеми. Констандян куда– то исчез. Напоследок Арут прощался с Мириам. Они несколько минут шёпотом разговаривали и сразу после этого Арут, вскинув хурджин за плечо, направился к воротам. У самых ворот его остановил голос Констандяна. Он появился, ведя в узде лошадь. Он подвёл её к Аруту и протянул поводья.

– Коня-то возьми, а то люди скажут… зять Констандяна и ходит пешком.

Арут широко улыбнулся, а в следующее мгновение обнял тестя и вскочил в седло. Ещё долго Констандян обняв за плечо свою дочь, смотрел вслед ускакавшему Аруту. Они чувствовали себя почти счастливыми. Позади были тяжелейшие годы гонений и репрессий. Сотни тысяч армян погибли. Но им удалось выжить… да и не только, а и налаживать свою жизнь.

Кровавый 1909 год близился к завершению.

Глава 11

Константинополь. Утро 24 апреля 1915 года

Российское посольство

Телеграфист с заметным сочувствием смотрел на бледного и потерянного Лущева. Полковник ещё, уже в который раз, взъерошил свои волосы и чуть подумав, показал рукой на аппарат.

– Ещё одну шифровку…. Телеграфист приготовился

– Прошу…нет… умоляю ваше превосходительство содействовать в скорейшем начале военных действий России против Османской империи на территории Западной Армении. В нынешней обстановке дорога каждая минута.

Чуть позже телеграфист протянул обратную телеграмму.

– Предпринимаю все возможные действия. Однако военные действия возможны лишь через несколько месяцев.

Лущев схватился за голову.

– Несколько месяцев… несколько месяцев

Он вышел из телеграфной и прямиком направился в кабинет к Зиновьеву. Посол находился едва ли не в худшем состоянии, чем сам Лущев.

– Шесть лет мы их предупреждали,…а они говорят…через несколько месяцев, – с ходу бросил Лущев и буквально упал в кресло, – понятия не имею…что делать… всё так отвратительно, что и слов нет. А у вас есть новости?

Посол отрицательно покачал головой.

– Ни одной хорошей. Все дипломатические представительства считают, что происходящее является внутренним делом Османской империи. Нам не позволяют вмешиваться в события. Только наблюдать.

– Как это мерзко, как бесчеловечно, – Лущев выглядел необычно мрачным, на лице проглядывались оттенки презрения; весь мир вопил об армянском вопросе, а теперь… когда армяне попали в тяжелейшее положение…никому и дела нет. Мерзость…

Повисло тягостное молчание. Неизвестно, сколько бы оно продлилось, если б в дверях не появился сотрудник посольства.

– Ваше превосходительство, некто Махмут бей просится к вам на приём!

– Кто? – Лущев едва не подпрыгнул в кресле, услышав это имя.

– Вы его знаете? – Зиновьев посмотрел на Лущева.

– Знаю. Это наш резидент. Долгие годы работает на нашу контрразведку. Не понимаю, как он решился прийти сюда. Если об этом станет известно, он и дня не проживёт.

Услышав этот ответ, Зиновьев кивнул головой сотруднику посольства. Тот ушёл, а через несколько секунд возвратился в сопровождении Махмут бея и сразу же вышел. Махмут бей был бледен и необычно взволнован. В руках он держал какой-то свёрток.

Лущев пошёл ему навстречу.

– Ты же сильно рискуешь, – начал было Лущев, но Махмут бей резко прервал его:

– Не время, господин полковник! – Махмут бей подошёл к столу, за которым сидел Зиновьев и положил на него свёрток.

– Здесь все документы, касающиеся планов Османского правительства в отношении армян. Мы передадим эти данные во все дип. консульства. В какие сможем – поправился Махмут бей. – Вы все будете знать, что произойдёт. И не говорите потом, что вы ничего не знали. Честь имею!

Махмут бей собрался выйти, но его остановил Лущев.

– Что произошло, Махмут бей? – негромко спросил он.

– Что? – переспросил Махмут бей. – А вы не знаете? К власти в нашей стране пришли палачи. И они собираются потопить страну в крови невинных. Они собираются повесить на нас клеймо убийц, изуверов и мучителей. Знаете, что сказал Энвер паша на совещании правительства? Привожу дословно: «В нашей стране не должно остаться ни одного христианина». Ещё сегодня до полуночи начнутся аресты. Они станут началом плана, разработанного Энвер пашой, Джемаль пашой и Талаат пашой, при участии практически всей верхушки страны, некоторых военных советников из Германии. Задействованы все, начиная от преступников, которыми спешно комплектуются отряды «четников», местного населения, которому раздаётся оружие, полиции и регулярных армейских частей. Всё, что будет происходить с сегодняшнего дня, – Махмут бей обвёл рукой комнату, – останется на нашей совести.

Он покинул кабинет посла столь же стремительно, как и вошёл. После его ухода, Зиновьев и Лущев развернули свёрток. Под свёртком находилась связанная стопка бумаг. Они развязали бумаги и разложили и на столе. При первом же взгляде на принесённые бумаги, оба побледнели. Они не верили тому, что видели.

– Господи, – едва слышно пробормотал Лущев, разглядывая бумаги, – мы даже отдалённо не представляли, что готовится. Я ошибался,…это не кровавая летопись Османской империи… нет, это преступление не имеющее себе равных в истории. Боже…

Зиновьев с Лущевым просидели до вечера, изучая документы, принесённые Махмут беем. Не раз за это время то у одного, то у другого вырывался прерывистый вздох. Они смотрели и сопоставляли. Изучали и запоминали. К концу оба выглядели совершенно измученными. Но, несмотря на это, следовало немедленно что– то предпринимать. Дата 24 апреля 1915 года, дата начала осуществления всех этих гнусных замыслов, стояла почти на всех документах. Это была сегодняшняя дата.

Оба, – и Зиновьев, и Лущев, – взяли некоторые из документов и, не сговариваясь, отправились в телеграфную. Там они некоторое время раздумывали, как лучше поступить, потом решили, что лучше информировать в первую очередь правительство о полученных сведениях. Они были слишком важны.

Зиновьев был сосредоточен, как никогда прежде в своей жизни. В руках он держал документы. И глядя на них, он начал диктовать телеграмму. Голос звучал ровно и отчётливо.

– Министру иностранных дел Сазонову от посла в Константинополе Зиновьева.

Едва стук отзвучал, как Зиновьев стал диктовать дальше.

– К нам попали документы чрезвычайной важности. Документы раскрывают тайный план Османского правительства, который в деталях предусматривает полное уничтожение армянского народа. План предусматривает несколько этапов:

1. Во избежание вооружённого противостояния, под предлогом службы стране, в действующую армию было призвано мужское население лиц армянской национальностей в возрасте от 20 до 45 лет.

По уже готовым спискам, в армии находится около 100–150 тысяч армян. Все они подлежат уничтожению. Время начала этой акции датируется 24 апреля 1915 года.

2. Готовится уничтожение армянской интеллигенции Константинополя. В списках врачи, писатели, композиторы, журналисты, духовенство. В списках более 800 имён. Начало акции датируется 24 апреля 1915 года.

3. Сооружены и сооружаются концентрационные лагеря в Сирии и Месопотамии. Концентрационные лагеря сооружаются в местах: Хаме, Хомсе и рядом с Дамаском. А так же в местах: Баб, Мескене, Зиарет, Ракка, Семга, Рас – ул– Айн и Дейрэз – Зоре. Упоминается так же о пустынях Марате и Сувар.

4. План депортации предусматривает создание так называемых «колонн смерти». Армянское население будет разбиваться по частям и помещаться в эти колонны. Колонны будут направляться в концентрационные лагеря и там полностью уничтожаться.

5. Постановлением Османского правительства создан так называемый комитет трёх. Комитет будет возглавлять и направлять уничтожение армян. В состав комитета вошли три человека. Это: Назим, Бакаэтдин Шакир и Шюкри.

Зиновьев на мгновение остановился и перевёл дух. Затем, вновь углубившись в чтение, продолжал диктовать.

– Привожу копии секретных циркуляров разостланных по всей стране.

1. Правительство по приказу Джемиета решило стереть с лица земли всех армян проживающих в Турции. Те, кто не подчинится приказу, не должны служить в руководящих органах. Не различая женщин и детей, больных и немощных, не останавливаясь перед самыми жестокими мерами, ни прислушиваясь к голосу совести, покончить с ними… Министр внутренних дел Талаат паша.

2. Решение об истребление армянского народа было принято заранее. Однако обстоятельства не давали возможности для осуществления этого святого намерения. В настоящее время, поскольку устранены все препятствия с нашего пути, настал час для очищения нашей родины от этого опасного элемента. Мы требуем не проявлять к этим отверженным ни малейшего сострадания. Уничтожать их полностью. Искоренить в Турции само слово «армянин». Сделайте всё, чтобы выполнение этой программы было возложено на преданных патриотов нашей родины… Министр внутренних дел Талаат паша.

3. Право армян «жить и работать»– ликвидировано. Правительство берёт на себя всякую ответственность и приказывает уничтожать всех. Даже армянский ребёнок в колыбели – преступник и подлежит уничтожению.

Зиновьев снова сделал паузу, но чуть передохнув, стал диктовать дальше.

– Это лишь некоторые из документов. Все сведения, имеющиеся у нас, полностью и частично подтверждают факт существования плана уничтожения армянского народа. Ждём ваших инструкций в отношении дальнейших действий… посол в Константинополе Зиновьев и… – в ответ на взгляд Зиновьева, Лущев кивнул, – и полковник Лущев.

– Будем ждать!

Оба вернулись в кабинет Зиновьева. По просьбе посла в кабинет принесли чай и немного еды. Они решили остаться в посольстве и следить за ходом событий. Документы подразумевали начало осуществления плана именно сегодня.

– Сколько времени? – нервно спросил Лущев.

Зиновьев посмотрел на часы.

– Четверть одиннадцатого!

За окном стало совсем темно. День близился к завершению, однако город дышал обычным спокойствием. Время шло, и Лущев с Зиновьевым понемногу успокаивались. Обоих охватили сомнения. И вслух их выразил Лущев.

– А если это всё фикция? План властей направленный на дезинформацию европейских государств и в первую очередь России.

– Это не похоже на провокацию, – возразил Зиновьев, – вспомните, Лущев… вспомните, сколько раз происходили резни…

– Но не в таком масштабе, – в свою очередь возразил Лущев, – это слишком чудовищно, чтобы оказаться правдой.

– Ну что ж, посмотрим, – протянул Зиновьев и добавил: – Не могу не заметить, что вы противоречите себе, говоря о провокации.

– Отнюдь. Я лишь пытаюсь внушить себе, что окружающий нас мир не столь отвратителен, как я думаю.

Оба снова замолчали. Время тянулось чрезвычайно медленно. Зиновьев чуть ли не ежеминутно поглядывал на часы. Наконец часы начали отбивать одиннадцать часов. Лущев услышав этот звон, вздохнул с огромным облегчением. Едва он собирался заговорить с Зиновьевым и сказать, что он несказанно рад, как вдалеке раздался звук выстрелов. С каждой минутой звуки выстрелов учащались. Стали слышаться какие-то крики. Город в одночасье наполнился невообразимым шумом.

Именно в этот момент Зиновьеву принесли телеграмму. В ней значились несколько слов:

– Всеми силами содействуйте переходу армян на территорию России. Высочайшим приказом открыты границы. Армиям приказано немедленно начать подготовку к контрнаступлению. Удар будет нанесён в район Ван – Эрзерум.

Громкий стук в дверь в мгновение ока разбудил весь дом. Не понимая, кто мог прийти в такое позднее время, писатель Тигран Чеокюрян накинул на себя халат и пошёл открывать дверь. В течение времени, который он потратил на путь из спальни к входной двери, стук неоднократно повторялся. Подойдя к двери, он открыл её и сразу наткнулся на озлобленные лица жандармов.

– Что так долго не открывал дверь, собака, – с этими словами жандарм ударил Чеокюрана по челюсти. Тот упал. Изо рта пошла кровь. В дом вошли около десятка жандармов.

– Одевайся, пойдёшь с нами, – прозвенел над ним жёсткий голос.

– Сейчас, – Чеокюрян поднимался, когда увидел на лестнице, ведущей в холл, свою жену.

– Что происходит? – вскричала женщина, бросаясь к мужу. Тот попытался было её остановить, но жена стремительно подбежала к нему и поддержала за руку.

– Собирайся, – с угрозой повторил один из жандармов.

Жена заслонила мужа собой и с яростью в голосе ответила:

– Он никуда не пойдёт. Мой муж не совершил ничего плохого. Уходите вы. Вам здесь нечего делать.

Без излишних слов один из жандармов достал револьвер и, приставив его к голове женщины, нажал на курок.

Кровь жены хлынула на писателя. С криком отчаяния Чеокюрян упал на пол вместе с мёртвым телом своей жены. На шум выстрела выбежали мать, служанка и трое детей писателя. Два жандарма схватили рыдающего писателя и потащили наружу. Оставшиеся в доме жандармы, в упор расстреляли всех пятерых.

Чеокюрана привезли в тюрьму и сразу же бросили в одну из переполненных армянами камер. Поглощенный своим горем писатель, никого и ничего не видел. Он только и знал, что повторял:

– Почему я не послушал Ашота? Почему?

Все, без исключения сидевшее в камере, пытались как-то помочь ему… утешить.

Хотя никто из них не понимал, почему арестован. Всё происходящее казалось злой шуткой. Из камер раздавались крики, требующие объяснить причины, по которым они задержаны. Люди протестовали против беззакония. Высунув руки из решёток камеры в коридор, они махали ими и кричали. Наконец их услышали. В проходе между двумя рядами камер, появились четверо жандарм. На губах у них играли отвратительные улыбочки. Крики на время стихли. Все ожидали разъяснений, однако вместо них послышался вопрос, заданный вкрадчивым голосом:

– Кто тут недоволен своим положением?

Чеокюрян бросился к решёткам и, вцепившись в них, с глубокой ненавистью закричал:

– Убийцы! Мясники!

– Он недоволен, – задававший вопрос жандарм указал остальным на писателя. Жандармы тут же выволокли писателя. В проходе появился стол и стул. Чеокюряна, под настороженными взглядами остальных арестантов, посадили на стул. Привязали ноги к стулу, затем отвели руки за спинку и связали их. Появился ещё один жандарм с кипящей кружкой в руке. Говоривший был, по всей видимости, главным среди жандармов. Он принял эту кружку и зашёл за спину Чеокюряна. Затем жандарм занёс кружку над торчавшими ладонями писателя и стал медленно переворачивать её, выливая содержимое. Чеокюрян издал дикий крик и стал вырываться. Чёрная кипящая масса лилась ему прямо на руки.

– Смола! Смола! – раздались крики ярости среди арестантов. – Они жгут руки смолой.

Чеокюрян кричал и дёргался не переставая. Жандарм вылил всю кружку, не обращая ни малейшего внимания ни на крики арестантов, ни на страдания писателя. Яростные крики возмущения среди арестантов прекратились на мгновение. Они увидели появившегося жандарма в проходе. Он нёс железные щипцы. Все замерли, не в силах поверить происходящему. Мучитель писателя взял щипцы в руки и, оглядев арестантов, с ехидной усмешкой пояснил:

– Я облегчил ему страдания полив смолой руки. Теперь ногти легче будет вытаскивать.

– Вы не посмеете, – снова раздались голоса полные ненависти и ярости.

– Смотрите сами, – жандарм наклонился и взяв руками большой палец левой руки писателя, ухватил его щипцами.

Затихший было писатель, снова начал дико кричать и выворачиваться. Арестанты замерли от ужаса при виде происходящего. А жандарм тем временем продолжал говорить:

– Ничего, если вместе с ногтем я вырву немного мяса? Руки чёрные, плохо видно, где ноготь…

Раз за разом жандарм с кропотливостью и настойчивостью вырывал ногти писателя. Это продолжалось до тех пор, пока все ногти не были вырваны. Чеокюрян больше не мог кричать. Он лишь глухо стонал. Связанные сзади руки стали багрового цвета и постоянно дёргались. Кровь струилась не прекращаясь. По лицу жандарма было заметно, что он не очень доволен работой. По его кивку другой жандарм зажёг спичку и поднёс её к рукам писателя. Налипшая смола на руке мгновенно вспыхнула.

Среди всеобщего молчания голос одного из арестантов с мучительной болью произнёс:

– Неужели вы люди?

Жандармы злорадно заулыбались. Они с глубочайшим презрением оглядывали арестантов. Снова раздался голос главного жандарма:

– Вы – нечестивые собаки и убить вас святое дело!

– Так убейте. Зачем вы мучаете его? – раздался голос полный ярости. – Убейте его или вызовите врача.

– Вызовем. Обязательно вызовем, – с виду серьёзно заверил говорившего главный жандарм, – только подкуём немного и вызовем врача,… а может, убьём. Нет, убивать не будем. Пусть лучше мучается, нечестивая собака

В следующие четверть часа невыносимо мучающегося писателя положили на пол и вбили в каждую ступню по три гвоздя. После этого его бросили обратно в камеру. Писатель мучился до утра. А утром, наконец, испустил дух.

Писатель стал первым замученным армянином. План уничтожения армян, во всей своей зловещей сущности, начал свой путь.