Текст книги "Похождения Бамбоша"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА 17

Боско поставили за ушами пиявки, к ногам приложили горчичники, и он очнулся. Он был слаб, как ребенок, все тело ломило, двигаться он совершенно не мог.

По одну сторону его кровати находилась сестра-монахиня, по другую – медбрат-араб, старик из переселенцев.

Так как Боско метался на постели, медбрат прочел ему нотацию:

– Не шевелись. Доктор рекомендовал тебе полный покой.

– Ладно, твой доктор – славный малый, и я ему очень благодарен. Сестра, позвольте выразить вам почтение и уверения в моей признательности.

– Оставьте это, дитя мое, оставьте. Вы ничем мне не обязаны. И не разговаривайте. Попытайтесь даже ни о чем не думать. Вы себя чувствуете лучше?

– Телом – да, сестра. Но душой… Душа моя безмерно страдает…

Вместе с сознанием к нему вернулось воспоминание о возлюбленной, перед его мысленным взором вновь предстала Фиделия, с растерзанным горлом, убитая каким-то мерзавцем, быть может, обесчещенная… При этой мысли слезы вновь брызнули из его глаз.

Монахиня поняла, что этот человек с разбитым сердцем нуждается в одиночестве, чтобы выплакаться вволю. Она сделала знак медбрату, и оба на цыпочках удалились – они привыкли видеть страдания.

Другие размещенные в палате больные ни слышать, ни видеть его не могли. Двое из них, сраженные солнечным ударом, бредили. Еще один, казалось, спал.

Но на самом деле он бодрствовал, внимая горестным стенаниям соседа. Ничего похожего ему в жизни еще не приходилось слышать.

Но вдруг Боско вздрогнул и подскочил на постели – тихий шепот соседа подействовал на него так, будто ему выстрелили в грудь.

– Боско!.. Боско… Не шевелись, лежи спокойно… Ничего не отвечай… Опасайся всех и всего… Слушай меня– и ни одного неосторожного возгласа, ни звука…

Пораженный Боско зашептал в ответ:

– Положись на меня… Но кто ты?

– Здесь меня называют номер сто сорок пятый… Но ты зналменя под другим именем…

– Говори!

– Леон… Леон Ришар…

Боско крепко закусил край простыни, чтоб удержать крик удивления и радости. И в тот же миг вынужден был побороть порыв вскочить и прижать к сердцу драгоценного друга, жениха несчастной Мими, его названой сестренки, наконец, человека, к которому он так мучительно и безуспешно стремился в течение двух лет.

– Вот так и лежи, молодец, – снова зашептал Леон. – Сохраняй спокойствие… Придвинь голову ближе ко мне, слушай…

– Леон, дорогой ты мой, подумай, мало того что мы встретились здесь, но еще и при каких жутких обстоятельствах нам довелось свидеться!..

– Я ничего не знаю.

– Сейчас я тебе все расскажу… Но ты-то, значит, ты болен?

– Да нет, я чувствую себя как нельзя лучше. Симулирую тяжелую болезнь, чтоб здесь восстановить силы, окрепнуть и… бежать. Я притворяюсь, что крайне слаб, теряю сознание при каждом удобном случае, и теперь меня пичкают тонизирующими средствами. Кроме того, дают хинин, свежие орехи колы.

– А ты знаешь, Леон, голубчик, я ведь к тебе добирался оттуда… из Сен-Лорана…

– Я в этом и не сомневался… Сам туда собирался, чтоб тебя вызволять… Но тут нам будет полегче – Бобино нам поможет…

– Ах да, Бобино… Господин Жорж де Мондье… Ты ведь не знаешь…

На последних словах Боско немного повысил голос, и в нем зазвучали такие тоскливые нотки, что Леона пробрал озноб.

– Ты принес какое-то печальное известие? – спросил он, охваченный дурным предчувствием.

– Да, страшные беды постигают нас всех… И господина Жоржа де Мондье… И его супругу… И меня самого… Ах, бедный мой Леон, если бы ты только знал!..

– Да расскажи же, расскажи! Сперва о себе.

– У меня была подруга, любившая меня, которую я боготворил. И недавно ее принесли мертвой, искалеченной, поруганной… А я не смог ее защитить, – продолжал Боско. – Мы ждали, когда вернется хозяин, бывший для нас как брат родной. В дверь постучали. На мой вопрос о том, кто пожаловал, последовал ответ, что граф прислал слугу с поручением. Едва я приоткрыл дверь, как негр огромного роста… полуголый… похожий скорее на чудовище, чем на человека… нанес мне страшный удар. Я рухнул как подкошенный. Но, прежде чем окончательно потерять сознание, я заметил, как негодяй кинулся с необыкновенной ловкостью и гибкостью на вбежавшую в комнату Фиделию и в приступе ярости вцепился ей в горло, как тигр. Она хрипела, истекая кровью…

– Мерзавец! – закричал Леон.

– Да, друг мой, я видел это и не умер… Не знаю, что было потом, я вынужден теперь лишь строить догадки… Когда я очнулся, дом был охвачен пламенем, а вокруг меня суетились люди. Бедная Фиделия исчезла… Я вырвался из рук тех, кто пытался оказать мне помощь, и кинулся на второй этаж, где должна была находиться мадам… Пожар гнался за мной по пятам, а я, полузадохнувшийся от дыма, рвался вперед, истошно вопя: «Мадам!.. Мадам де Мондье, где вы?!» Через минуту меня схватили как злодея и потащили в павильон, а там уж судебные власти устроили нам очную ставку!..

– Очную ставку? – переспросил оторопевший Леон.

– Да. Потому что меня обвинили в том, что это я убил Фиделию, которую я так оплакиваю и чья смерть разбила мне сердце.

– Подонки! – вырвалось у Леона, позабывшего при виде несчастья друга о собственных мытарствах.

– И тут, рядом с истерзанным трупом Фиделии, я увидел распростертого Жоржа де Мондье с раскроенным черепом.

– Бобино – убит?! Значит, Бог меня проклял! Бедный Жорж! Неужели я стану причиной его смерти?!

– Будем надеяться, что он останется жив…

– Но что сталось с его женой?

– Не знаю… Она исчезла… Быть может, похищена этим чудовищем… Боюсь даже предполагать, что случилось на самом деле…

– Послушай, Боско, мы не можем больше здесь оставаться, – решительно прервал его Леон.

– Я теперь такой же узник, как и ты.

– Чувствуешь ли ты в себе достаточно сил, чтобы бежать? Чтобы вырваться из этого ада?

– Да, чувствую!

– И устремиться на поиски мадам де Мондье?

– Да, да! Пусть для этого придется перенести тысячу страданий, даже жизнью пожертвовать!

– Ладно. Тогда через два часа нас тут не будет.

– Значит, твой побег уже заранее подготовлен?

– Почти… Если мы все поставим на кон, если форсируем ход событий, то добьемся успеха! Главное, чтобы ты смог вынести все тяготы в борьбе, которую мы собираемся начать!

– Когда человек одержим какой-то целью, он преодолеет все препятствия!

– Не сомневаюсь в твоем рвении, но, Боско, дружище, ты пережил такой удар…

– Не важно! Даже если я голову сложу ради этой цели, тем лучше – избавлюсь поскорей от проклятой жизни…

– Да, ты можешь погибнуть… И я тоже. Но пусть хотя бы наша смерть принесет пользу тем, кого мы любим, кто сейчас страдает из-за нас. Держи, Боско, выпей.

И Леон Ришар протянул товарищу больничную склянку, наполненную какой-то коричневой жидкостью.

Боско опорожнил ее на треть и, оторвавшись, крякнул:

– Сто чертей! У меня от этой штуки прямо пожар полыхает – как будто молнию проглотил.

– Этот тоник – мое изобретение. Через четверть часа ты почувствуешь в себе такую нечеловеческую мощь, что сможешь вынести любую усталость, любые лишения. А теперь – разговоры в сторону. Давай притворимся спящими.

Леон Ришар был прав. Странное питье подействовало на Боско почти мгновенно. С каждой минутой силы его множились, он становился другим человеком. Члены приобрели прежнюю гибкость, а на лице при слабом свете ночника можно было прочесть выражение решимости и отваги.

В течение двух часов он лежал молча, в лихорадочном ожидании исполнения плана своего друга.

Было два часа ночи, в госпитале царила мертвая тишина.

Вдруг Леон стал быстро одеваться. Боско последовал его примеру.

Декоратор подошел к двери палаты и коротко приказал:

– Следуй за мной.

Они вышли в коридор, прошли его и остановились подле окна. Леон пощупал решетку и приподнял один из прутьев, который легко поддался, образуя свободный проход. В тот же миг к ним подошел старый медбрат-араб с горящими в темноте, как угли, глазами.

Боско вздрогнул и подумал: «Все пропало!» Он уже изготовился для прыжка, чтобы заткнуть рот пришельцу, но, к его глубочайшему удивлению, Леон протянул тому руку. Послышался звон золотых монет. Вместо того чтобы подать сигнал тревоги, медбрат вжался в угол.

Леон просто-напросто расплатился с одним из своих сообщников.

– Лезь туда! – Леон указал Боско на щель. – Там невысоко, всего метр.

Не говоря ни слова, Боско пролез между прутьями и спрыгнул. Леон поступил точно так же. Спустя несколько секунд к их ногам упал объемистый пакет.

– Что это? – спросил Боско.

– Одежда, чтобы переодеться, и сабля.

– Здорово!

Вокруг царила тишина. Сориентировавшись по звездам, они достигли ограды, в то время как медбрат, пересчитав золотые, опустил на место, в гнездо, тяжелый железный прут.

Никого не встретив, они без труда перелезли через стену и опрометью бросились в лесок, чьи ветвистые деревья защищали госпиталь от солнечных лучей. Беспрепятственно пройдя через него, не проронив по дороге ни слова, они вышли на берег канала.

– Неужели все это так просто? – спросил наконец Боско, которому эта тишина казалась гнетущей.

– Просто, но при условии, что в кармане у тебя десять луидоров – сумма огромная на каторге, – что ты сумел пристроиться в госпиталь не будучи больным, что тебе удалось подкупить медбрата, отбить на решетке скрепляющий цемент и так далее.

– Твоя правда. А что мы теперь будем делать?

– Я разверну тючок, достану куртку, матросские штаны, рубаху, пару башмаков, саблю, мольтоновую шапку.

Перечисляя эти предметы, Леон постепенно заменял свою каторжную униформу вышеупомянутыми предметами матросского гардероба.

Когда Леон натягивал штаны, Боско услышал звон металла.

– Что это? – спросил он.

– Моя двойная цепь.

– Бедный дружище, как же ты от нее избавишься?

– В один момент. Вот, я уже нащупал напильник. Добрый, старый Арби ничего не забыл.

Беглец разорвал на бинты грубую полотняную рубашку, зацепил на ноге вою длинную цепь, сунул напильник в карман и взял в р' су саблю.

– Пошли!

– Куда ты хочешь идти?

– К дому, где жили Жорж де Мондье и его жена. Там дождемся рассвета, чтобы взять след этого, совершившего столько злодеяний подонка, а там любой ценой попытаемся вызволить графиню.

– Только бы успеть вовремя! – с воодушевлением воскликнул Боско.

Они быстро зашагали по дороге, не обращая внимания на прохожих, торопясь к сгоревшему дому.

Там еще толпились люди. И Боско, которого увели отсюда в наручниках лишь пять часов назад, и верил и не верил, что все эти необычайные горестные события произошли в действительности.

Пожарники продолжали поливать из насосов жалкие развалины, толпа любопытных мало-помалу рассасывалась.

Благодаря ночной темени Боско и Леон пробрались незамеченными через ограду в усадьбу и прилегли под деревьями.

Пользуясь этой передышкой, Леон с помощью напильника яростно атаковал браслет своих кандалов. Когда его онемевшие от напряжения пальцы отказывались повиноваться, за напильник брался Боско и с силой вгрызался в металл. После часовых усилий цепь сдалась.

– Наконец свободен! – воскликнул Леон.

Не успел он вымолвить эти слова, как до них донеслось учащенное дыхание, сопровождаемое слабым стоном, заставившим их вздрогнуть.

– Да это же собака, черт побери! – сказал Боско. – Она нас выдаст!

– Пес тебя хорошо знает?

– Еще бы!

– Ну так подзови его!

– Атос, ко мне! Ко мне, моя славная псина!

Собака приблизилась, волоча лапу, сперва заворчала при виде Леона, но вскоре успокоилась и начала лизать Боско руки.

Тот гладил ее, подпуская все ближе к Леону, давая почуять его запах, обнюхать одежду, и умное животное, как бы поняв, что это – друг, мгновенно успокоилось.

Была примерно половина пятого. Через час с четвертью рассветет.

Боско заметил, что скоро они уже не будут в безопасности на этом участке, куда утром сбегутся все зеваки города.

– Уходим, – коротко ответил Леон. Сопровождаемые собакой, у которой как будто и сил прибавилось, они двинулись по направлению к пустоши, ограниченной дорогой в Кабасу и бухтой Крик-Фуйе, куда, вне всякого сомнения, и направился таинственный похититель Берты де Мондье.

Когда они перелезали через ограду, Леон Ришар заметил, что в одном месте за частокол зацепились два лоскута: один – грубого полотна, другой – тончайшей шелковой ткани цвета спелой кукурузы. Он отцепил их от забора и на всякий случай положил в карман, чтобы, когда рассветет, повнимательней их изучить – а вдруг находка даст какую-нибудь ниточку для поиска. И он не ошибся. Когда рассвет уже позволял им различать предметы, Боско глянул на лоскуток и вскрикнул:

– Это обрывок пеньюара мадам де Мондье!

Леон рассмотрел кусок грубого полотна, на котором были видны вполне читаемые буквы и цифры вперемежку с бурыми пятнами засохшей крови.

– Поклясться могу, – сказал он, – что это обрывок одежды мужчины… Того негодяя, который похитил жену Бобино.

– Ты уверен?

– К несчастью, более чем уверен.

– Кто?.. Кто же он? – спрашивал Боско, тем более взволнованный, что злодей был еще и убийцей Фиделии и Бобино.

– Это один из каторжников.

– Кто же он, говори! У меня кровь закипает в жилах!

– Что ж, слушай. На ткани написан номер одного из самых жестоких, самых кровожадных бандитов среди тех, кто совершил побег из лагеря Мерэ. Это номер Педро-Крумана.

ГЛАВА 18

Переход беглых каторжников был нескончаемой борьбой – они боролись с самой природой, усталостью и голодом, ужасным голодом, постоянно терзавшим их внутренности.

Уже на исходе второго дня все они, кроме разве что Бамбоша, стали сожалеть о каторге с ее железной дисциплиной, изнурительным трудом, двойными цепями, со всей ее безнадежной жизнью.

Какой им толк от этой свободы, купленной слишком дорогой ценой, если приходится агонизировать долгими часами, чтобы бесславно погибнуть и стать добычей ненасытных муравьев, чье шуршание нарушало тишину ночи.

В конце концов они поняли, что променяли одну тюрьму на другую. Но теперешняя тюрьма, дающая им иллюзию свободы, была куда страшней и коварней.

Там, на каторге, у них был хотя бы гамак, где можно было дать отдых усталым членам, тюремный госпиталь, где лечили малярийных больных, большая пайка хлеба, а для здоровых работяг – мясо и треска. Ясное дело – работать приходилось до седьмого пота. Да и охранники не отличались, как правило, ангельской кротостью. Но, по крайней мере, каторжники имели там жилье и хлеб, им был обеспечен завтрашний день. И кроме того, можно было лелеять надежду совершить побег, но – при более благоприятных условиях.

Беглецы твердили все это про себя, а наиболее решительные откровенно признавались – да, они бы охотно променяли нынешнюю свободу на миску баланды или на горшок ароматных бобов, обжаренных на сале.

В конце концов, не пошлют же их всех на гильотину! Ну, одного-двух, самых отпетых, – для примера.

Бамбош, слыша эти разглагольствования, видя все симптомы начинающейся дезорганизации, ощущал, как его авторитет на глазах рассыпается в прах. Ясно, никогда больше не займет он на каторге своего места.

Что касается его самого, он верил в успех своего предприятия. Что ж, смерть так смерть, но он желал погибнуть в борьбе, в бескомпромиссной борьбе за свободу.

Лицо его обгорело на солнце, он обливался потом, пробираясь сквозь чащобу, в животе урчало от голода, и вдруг перед его мысленным взором предстало видение, заставившее его содрогнуться.

Париж!

Как легко смельчаку зажить там настоящей жизнью!.. Какое наслаждение – достигать роскоши, побеждая общество, которое он так ненавидел! И мстить своим недругам!.. А все эти разнообразные способы достичь пьянящего упоения, блаженства, которого он был лишен в течение двух лет!..

Два года на каторге… И теперь, когда можно все восстановить, стоит лишь приложить немного энергии, эти скоты хотят его предать! Он заскрежетал зубами и окинул своих спутников взглядом, заставившим их поежиться.

На второй день пути они питались капустной пальмой, подвидом пальмы хамеропс, не имеющей совершенно ничего общего с капустой огородной. Невозможно быть меньше «капустой», чем эти короткие хрустящие, почти безвкусные волокна, которые только набивают изголодавшийся желудок, но не могут быть названы пищей в прямом смысле этого слова.

Ромул первым заметил капустную пальму и принялся ее рубить, потому что, как известно, для того чтобы добыть молодые съедобные ростки, надо пожертвовать всем деревом. Остальные владельцы сабель стали фехтовать следом за ним, пытаясь завалить дерево с жесткими и клейкими листьями, которые почти невозможно прожевать.

Побеги капустной пальмы были проглочены в одно мгновение, и жалкое воинство – ослабевшее, деморализованное, еще более голодное, чем до трапезы, – волоча ноги, тронулось в путь.

Вечером, когда все укладывались на голой земле, чтобы хоть во сне обрести кратковременное забвение от усталости и голода, обнаружился первый пораженец, напрямик предложивший сдаться. Им оказался Галуа, которого Мартен-Геркулес извлек из зыбучей лужайки.

– Черт возьми, – заявил он, – я возвращаюсь в лагерь Мерэ. А там – будь что будет…

Большинство считало, что он прав, кроме разве что Геркулеса и его дружка Филиппа. Бамбош ничего не сказал, только поджал губы и одарил смельчака взглядом, не сулящим ничего хорошего.

Ночью Король Каторги подошел к Мартену, о чем-то с ним коротко потолковал и спокойно растянулся на земле.

Задолго до зари беглецов разбудил ужасный голод, терзавший этих мрачных и одиноких людей уже пятьдесят часов.

– Я уже сказал и повторю еще раз, – раздался в темноте голос Галуа, – и никто меня не переубедит… Как только взойдет солнце, я отправляюсь обратно…

– А по какой дороге ты пойдешь, идиот? – спросил Бамбош. – Да разве ты знаешь, где сейчас находишься и в каком направлении надо двигаться?

– Тут ты отчасти прав, – отвечал Галуа. – Но если поискать хорошенько… и потом, я голоден!

– Ты наступишь на хвост гремучей змее, свалишься в какую-нибудь яму, тебя звери загрызут!

– Я хочу есть!

– Я тоже хочу, и Малыш хочет, – перебил его Мартен. – Я не такой дока, как профессор из Сорбонны[153]153
  Сорбонна – так называют Парижский университет – по его старейшему коллежу, основанному в 1257 году теологом Робером де Сорбоном (1201 – 1274).


[Закрыть], но я люблю Малыша, и это наводит меня на мысль… Уж я-то дорогу отыщу, ручаюсь…

– Как, Мартен, и ты, один из моих лучших друзей, ты тоже хочешь меня покинуть? – с удрученным видом заговорил Бамбош.

– Как хочешь, а голодное брюхо к уговорам глухо. Вот что я предлагаю: если Галуа решил возвратиться, я берусь указать ему верный путь. Малыш пойдет с нами.

– Мы все пойдем! – в один голос закричали каторжники.

– В этом нет никакого смысла. Давайте-ка мы пойдем вперед и будем помечать путь, делая зарубки саблями. Если мы не найдем дороги, то вернемся сюда и пойдем в обратном направлении, если же нам удастся отыскать верный путь, вы последуете за нами. Таким образом, вы будете избавлены от утомительного перехода и избегнете лишних опасностей.

– А задержавшись здесь, – прервал его Бамбош, – мы сможем раздобыть что-нибудь съестное.

– Поглядим, – странным тоном ответил Геркулес. Тем временем поднялось солнце и ярким светом озарило лесные заросли.

Галуа, Мартен и Филипп двинулись на северо-запад, то есть в сторону Кайенны. Прочие беглецы остались лежать, в то время как Ромул отправился на поиски ягод или диких фруктов.

Он долго отсутствовал, а вернувшись, принес двух черепах весом килограммов в пять, а в руках, завязанных лианами на манер котомки, – орехи красного дерева.

Черепах прямо в панцирях немедленно стали жарить, а пока жадно накинулись на орехи. Но, несмотря на указания негра, советовавшего им удалять мякоть, прежде чем разгрызть косточку, они взялись за дело так неумело, что вскоре у всех распухли губы под разъедающим воздействием сока.

Беглецы ворчали и вовсю ругали своего любезного снабженца, обвиняя его одного во всех совершенных ими ошибках.

Но внезапно все круто переменилось. Ромул, который мог бы великолепно просуществовать в лесах, где европеец отдал бы Богу душу в три дня, неожиданно вскочил, испустив радостный вопль.

Негры смеются и пляшут по всякому поводу. А тут он заприметил дюжину красивых деревьев высотой метров по двадцать. Их верхушки соприкасались с верхушками других лесных гигантов, а стволы, покрытые чешуйчато-подобной корой, достигали метра в диаметре. У подножия – скорлупки, содержащие два зернышка, на вкус не очень приятные, но кое-как годящиеся в пищу изголодавшемуся человеку.

Но вовсе не они так обрадовали чернокожего.

Ничего не говоря, он сделал на дереве длинный надрез саблей. Из щели сразу же обильно хлынул густой, белый, кремообразный сок.

Саблю Ромул воткнул чуть пониже надреза и, образовав нечто вроде импровизированного желоба, стал жадно хватать ртом жидкость, тоненькой струйкой стекающую с острия. Он пил, пил и не мог напиться, а все остальные смотрели на него во все глаза с удивлением, смешанным с завистью.

– Что это значит? – спросил заинтригованный Бамбош.

– Этот багаж – каучук! – отвечал негр, утирая испачканные молоком губы.

В этом краю говорят «этот багаж», как у нас – «эта штука», «этот предмет».

– Каучук?! – переспросил озадаченный Король Каторги. – А разве это можно пить?

– О да! Лючше молоко от бик! (Молоко от быка!)

– Тогда я тоже хочу попробовать!

– Так, так. Но как пить будешь?

– Каким образом? Да с помощью сабли!

– Есть мал-мал три сабля, а мы быть десять.

– Ты прав. Как же поступить?

– Ждать маленький кусок.

Несколькими быстрыми взмахами сабли негр нарубил куски лиан, густо оплетших эти, как, впрочем, и все деревья в округе, и каждым куском лианы наискось опоясал древесный ствол на уровне человеческого роста. Затем он взял комок глины и обмазал ствол там, где к нему прилегала лиана, образовав тем самым желобок.

Каторжники, уловив его идею, тоже стали шпаклевать глиной мельчайшие щели. Когда недолгая подготовительная работа была закончена, Бамбош сделал несколько насечек чуть выше желоба, и сок обильно потек.

Каторжники припали к желобу и стали пить эту жидкость, действительно приятную на вкус и восстанавливающую силы. Пили они долго. Но внезапно хлынул ливень и вывел из употребления примитивное, но хитроумное устройство, которое негры заимствовали у старых серингейру[154]154
  Серингейру – собиратель каучука.


[Закрыть].

По лености своей каторжники не захотели восстанавливать поилку. Среди них нашлись желающие навязать эту работу Ромулу на том основании, что он негр.

Ромул обиделся.

Один из беглецов, Вуарон, грубая скотина, ударил его дубинкой и завопил:

– А ну вкалывай, черномазый, а будешь отлынивать, я тебе покажу! Я знаю, как проучить лодыря!

Негр побледнел, вернее посерел, и задрожал всем телом. Затем, одним прыжком вырвавшись из окружившей его группы сотоварищей, он бросился наутек и скрылся в густом кустарнике.

Преследовать его было бы безумием.

Пораженные его ловкостью, беглецы застыли на месте, сожалея уже, что по собственной глупости грубо обошлись со своим снабженцем. Они провели плохой день и поистине ужасную ночь. Назавтра они единогласно, исключая Бамбоша, объявили, что намерены вернуться в каторжную тюрьму.

– Как изволите, – с ядовито-насмешливым видом заявил Бамбош и ухмыльнулся.

– Что ж, – предложил Вуарон, – пошли по следу Мартена, Галуа и Филиппа.

– Верно, пошли, – поддержал его один из каторжников. – Мне надоело пить в натуральном виде непромокаемые плащи.

Шутке посмеялись и, жуя несколько семечек каучукового дерева – гвианской гевеи, тронулись на голодный желудок в путь.

Ромул ушел и как в воду канул. А каторжники все больше и больше сожалели об его отсутствии. Они легко нашли след трех ушедших товарищей и долго гуськом брели через лес.

Час, от часу страдания их становились все нестерпимее. Усталость, жара, а главное, голод – все это было, в прямом смысле слева, пыткой. Во второй половине дня они уже плелись, шатаясь, спотыкаясь о причудливой формы корни, которые негры называют «собачьи уши».

Запыхавшие, вконец обессиленные, они упали на землю и приготовились к смерти, но тут до них донесся запах жареного мяса. Учуяв его, несчастные вскочили на ноги и, обезумев, помчались к тому месту, откуда этот запах исходил. Каторжники очутились на поляне, на берегу ручья, и увидели Мартена и Филиппа, наблюдавших, как жарится нанизанный на палку большой кусок окорока. Филипп поджаривал на острие палочки что-то коричневатое, очень похожее на печенку.

При этом зрелище голодающие набросились на недожаренное, еще кровоточащее мясо, выхватили его из костра и, как волки, стали рвать зубами и пожирать свою добычу.