Текст книги "Похождения Бамбоша"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 36 страниц)

– Если я с умом употреблю эти сорок семь тысяч, то спасу его! Да, да, я его спасу!..

ГЛАВА 23

В большинстве своем преступники, не будучи подкованными в процедурных вопросах, довольно хорошо знакомы с устройством судебной машины. Вот и Бамбош, вечером того дня, когда суд вынес ему смертный приговор, подписывая прошение о пересмотре дела, думал про себя: «Время у меня еще есть». Он искренне полагал, что это ходатайство, отчасти сравнимое с кассационной жалобой, долго будет ходить по инстанциям.

Из заблуждения Бамбоша вывел адвокат, пришедший навестить его в камере смертников. Тут-то Король Каторги и узнал, что апелляционная комиссия является постоянно действующим органом. Отсюда и название: постоянный совет по обжалованию. В Кайенне он состоит из следующих членов: старшего морского офицера или офицера береговой охраны, например, капитан-лейтенанта или пехотного капитана, офицера из комиссариата береговой охраны, правительственного комиссара и мелкого чиновника из береговой охраны, исполняющего должность секретаря суда.

Это судебное учреждение работает весьма оперативна—в течение двадцати четырех часов, хотя официально установленный срок рассмотрения апелляции – трое суток. Кассационная жалоба Бамбоша, Мартена и Филиппа была изучена и, на основании статьи 183 уголовно-процессуального морского кодекса, отклонена.

От этой новости голова у Бамбоша пошла кругом, он как будто получил удар под дых. Ведь он рассчитывал, что у него в запасе две-три недели, не меньше, а оказалось – его смертный приговор немедленно стал делом решенным и вступил в силу. Впервые бандит по-настоящему испугался, впервые ощутил реальность высшей меры наказания.

Однако – ни тени раскаяния, лишь дикая злость на людей и фатальное стечение обстоятельств…

Тюремный капеллан[159]159
  Капеллан – в католической церкви так назывался придворный священник, а также священник при любой часовне (капелле).


[Закрыть] пришел побеседовать с ним и попытался его утешить. Бамбош вылил на него поток грубой брани и вынудил удалиться.

Мозг его теперь все время бодрствовал, ухо ловило малейшие шорохи, всю ночь, каждую минуту он спрашивал себя: сооружают ли уже эшафот? Его, как и Мартена с Филиппом, перевезли на острова Спасения, где приводят в исполнение смертную казнь.

Довольно было – во всяком случае так полагал Бамбош – сигнала, переданного по оптическому телеграфу из Куру, чтобы на острове Руайаль, в двух шагах от тюрьмы, в центре Террас-де-ля-Ревю, начали строить помост для казни. При этой мысли он с ног до головы обливался липким потом, отдающим затхлым запахом болота, его била дрожь, тело сводили судороги.

Бамбош сидел в одиночной камере, вернее в скальном углублении, чьи непробиваемые стены благодаря включениям карбонатов железа имели охристый цвет, напоминающий запекшуюся кровь. Кроме того, он был в кандалах, то есть на довольно длинной, скользящей по железному стержню цепи, запертой на замок. Цепь позволяла ему, хоть и не без труда, вставать, ложиться, принимать пищу.

Отдаленность островов Спасения, надежность тюремных стен, железная цепь – все это служило достаточной гарантией против возможного побега. Вот почему Бамбоша, Мартена и Филиппа не стерегли охранники, здесь, на островах, имевшие обыкновение перекинуться с заключенными в картишки, пока очередная партия не бывала прервана вмешательством косы смерти.

Надзиратель приходил к нему лишь два раза в день, сопровождая дежурного по кухне, приносившего узнику еду.

Завидя унтер-офицера, Бамбош старался скрыть свое уныние, даже начинал хорохориться, пытаясь поразить воображение охранника каторжными байками о своих подвигах. Словом, он позировал для того, чтобы слух о его поведении дошел до его товарищей и каторга до последнего гордилась бы своим Королем.

– Ну так как, шеф, – обращался он к невозмутимому стражу, проверявшему его кандалы, – церемония сегодня не состоится? Хорошо ли палач правит свою бритву? Надо ведь сбрить целых три башки. Много же древесных опилок понадобится! Я лично потребую самых первоклассных, из розового дерева, – люблю тонкие ароматы!

Надзиратель невозмутимо удалялся, не проронив ни слова, так, как будто он ничего не видел и не слышал.

Но каторжники, получавшие наряд по кухне, трепетали от восторга, а товарищи, которым они расписывали браваду Бамбоша, превозносили его до небес и ставили всем в пример.

Но, когда он оставался один, возбуждение спадало, и он, удрученный, бросался на раскладушку и с трудом мог проглотить свою пайку, хоть она и была получше, чем у других. Впрочем, впереди у него еще была передышка – о, недлинная, всего двухдневная. И вот почему. После отказа, полученного в апелляционной комиссии, его дело было послано в так называемый «Внутренний совет». В местных условиях этот орган действует на манер комиссии по помилованиям и решает, надо ли отложить исполнение приговора в надежде на то, что глава государства помилует преступника.

Этот совет состоит из одиннадцати членов, включая губернатора, являющегося его председателем. Довольно, чтобы за отсрочку проголосовали всего два члена, и исполнение приговора будет перенесено на более поздний срок. В другом случае, если за отсрочку проголосует большинство, губернатор имеет право, не запрашивая мнения метрополии, если найдет нужным и под личную ответственность, чинить суд по своему усмотрению. Отчитаться о мотивах, приведших его к тому или иному решению, губернатор обязан только перед министром.

Итак, для созыва этого совета, рассматривающего кассационные жалобы, отвергнутые апелляционной комиссией, требуется двое суток. Таким образом, Бамбош получил еще сорок восемь часов передышки, на которые не рассчитывал.

Заседание Внутреннего совета оказалось чистой формальностью, так как убийство охранников и людоедство так ожесточили местное население и чрезмерно возбудили заключенных, что об отсрочке никто и помышлять не мог.

Так и произошло. Внутренний совет единогласно решил, что правосудие должно свершиться незамедлительно. С этого момента судьбы трех приговоренных оказались целиком и полностью в руках губернатора. Его решение соответствовало решению Внутреннего совета, препятствовало любому проявлению мягкосердечия и конечно же отклоняло отсрочку. Смертная казнь была назначена на завтрашний день.

Мадемуазель Журдэн, ловко сеявшая тут и там золотые монеты, содрогалась при мысли, что каждый истекший час укорачивает жизнь негодяю, владевшему ее душой.

Приговор Внутреннего совета позволил ей предвидеть и то, какое решение примет губернатор. Она поняла: все кончено, Бамбошу осталось жить сорок восемь часов.

Не утратив ни грана энергии, но придя в лихорадочное состояние от терзавших ее мыслей, Фанни сказала себе:

«Вот теперь надо действовать. Увидеть его!.. Спасти!..»

Если бы кто-нибудь, знающий о ее любви к бандиту и о том, что через двое суток на острове Руайаль на его шею опустится нож, услышал бы эти слова, он решил бы:

«Эта женщина свихнулась!»

И действительно, вымолвить такую фразу в подобных обстоятельствах – что может быть нелепее!

Подумать только – получить свидание с узником, приговоренным к смертной казни, сидящим в кандалах в каземате на островах Спасения!..

Это чистое безумие!

Острова эти являются резиденцией тюремной администрации, и никто не входящий в ее состав либо в состав войск береговой охраны, не может на них проникнуть ни под каким предлогом. Добраться до них из Кайенны – тоже штука нелегкая. От столицы острова отделяет расстояние в двадцать семь морских миль или, скажем, в пятьдесят километров к северо-западу. Море в этом месте очень трудное для навигации: течения сильные, на шлюпке этот путь пройти практически невозможно. Стало быть, необходимо пусть небольшое, но крепкое судно, способное идти под парусом, – иначе понадобится большое количество гребцов.

Нечего и думать о том, чтобы зайти в порт, где бросают якорь государственные корабли и трансатлантические пакетботы, где хранятся запасы угля. Круглосуточная охрана, которая тотчас же конфискует лодку, а пассажиров препроводит для выяснения личности к верховному коменданту, который на островах – царь и бог.

В крайнем случае, можно было бы попробовать высадиться ночью в какой-нибудь отдаленной точке острова, рискуя разбиться о прибрежные рифы, образующие вокруг острова опасное кольцо, и залечь на весь день в каких-нибудь кустах. Но вся эта операция чрезвычайно опасна: вы рискуете потерпеть кораблекрушение, очутиться в воде, кишащей акулами, наконец, даже выбравшись на сушу, вы вполне можете быть обнаружены, поскольку войск здесь много, а сам остров – всего два километра в длину.

Итак, тем вечером какой-то сержантик морской пехоты в белом шлеме, со штыком на ремне, скрипя портупеей, поспешным шагом направлялся к кайеннскому порту.

Внезапно стемнело – этот стремительный переход от дня к ночи всегда сбивает с толку непривычного к такому феномену европейца. Тьма воцарилась кромешная – на затянутом облаками небе не взошло ни одной звезды. Словно бы возвращаясь с тайного свидания, сержантик быстро прошествовал мимо таможенных зданий, стараясь держаться подальше от керосиновых фонарей, освещавших красноватую охристую дорогу.

Вдруг хлынул ливень, настоящий водопад, разогнав и без того редких в такой час прохожих.

Унтер-офицер проскочил под навесами таможенных построек и пять минут спустя был уже на набережной. Какая-то черная тень качалась возле каменного парапета—без сомнения, лодка. Сержант тихонько свистнул сквозь зубы и получил такой же ответ. Из темноты последовал приказ:

– Садитесь в лодку. Держитесь за руку.

Руки унтер-офицера и неизвестного встретились, и первый очутился в лодке, тотчас же отчалившей.

Шлюпка прошла на веслах около одного кабельтова[160]160
  Кабельтов – десятая часть морской мили, что составляет 185, 2 м.


[Закрыть], то есть метров двести, и пришвартовалась к суденышку, стоящему на якоре. По двум высоким, чуть выгнутым назад мачтам, по небольшому размеру судна можно было догадаться, что это маленькая шхуна, из тех, которые местные жители используют для каботажного плавания вдоль берегов Гвианы, не боясь, однако, заходить на них и в Амазонку. Несмотря на скромное водоизмещение, редко превышающее двадцать пять тонн, шхуны эти отличаются остойчивостью[161]161
  Остойчивость – способность судна плавать в нормальном вертикальном положении и возвращаться в это положение, если какими-либо внешними силами корабль будет из него выведен.


[Закрыть] и прекрасными ходовыми качествами.

Сержанта, безусловно, поджидали. Он ловко вскарабкался на борт, обменялся несколькими словами с человеком, говорящим на креольском диалекте, и закончил так:

– Вот половина условленной суммы. Остальное – по прибытии.

Послышался звон монет, затем незнакомец снова заговорил:

– Это не займет много времени.

Он еще раз тихо и заливисто свистнул. Тем временем на судне подняли паруса, снялись с якоря и развернули шхуну в нужном направлении. Все это заняло минут пятнадцать, и судно, кренясь под дувшим с суши бризом и не зажигая сигнальных огней, помчалось в открытое море. Было около семи часов вечера.

Подгоняемое попутным ветром, судно благодаря искусному маневрированию благополучно миновало рейд и взяло курс на северо-запад. Оно ориентировалось на маяк острова Руайаль, мерцавший вдали как светлячок. Делая около шести узлов, шхуна в половине двенадцатого оказалась в виду острова.

Хозяин остановил парусник в четырех кабельтовых от берега, бросив якорь в илистое дно на глубину семи метров. Спустили шлюпку, и у сержанта, ногами топавшего от нетерпения, пока моряк выполнял, впрочем весьма споро, все необходимые маневры, произошел с хозяином короткий разговор. Как и при отплытии, послышался звон монет, указывающий на то, что расплата идет наличностью, затем раздался голос сержанта:

– Можете убедиться, что счет верен. Десять тысяч франков – когда покинем рейд, десять тысяч – теперь…

– Я вам целиком и полностью доверяю, – ответили на диалекте.

– Вы получите еще десять, когда я вернусь с человеком… с интересующей меня особой.

– Совершенно верно.

– Шлюпка, которая отвезет меня на берег, будет дожидаться моего возвращения, как договорились.

– Конечно.

– Вы вместе со шхуной, что бы ни случилось, остаетесь на месте до четырех утра.

– Я вам это пообещал. Вы за это заплатили. Положитесь на меня.

– А теперь знайте, что если вы вздумаете меня предать, то на всей земле не сыщется места, где бы вас не настигла ужасная месть.

– Ваши угрозы ни к чему. Я вам верен и останусь таковым.

– Надеюсь. До скорого свидания.

Несмотря на то, что шлюпка так и плясала на волнах, сержант быстро в нее спустился и уселся на корме.

Четверть часа спустя шлюпка причалила к берегу. С невероятными трудностями и после множества неудачных попыток юному сержанту удалось высадиться среди скал, окаймлявших весь остров, делая подход к нему столь опасным.

Раз двадцать шлюпка едва не опрокинулась, едва не разбилась в щепы, и гребцам пришлось применить все свое искусство, чтобы предотвратить катастрофу, при которой трое мужчин попадали бы в воду, прямо в зубы прожорливым акулам.

Наконец сержант, чьи руки были в кровь изодраны о камни, но чья сила и энергия вызывали восхищение, ступил на твердую почву и, уходя, бросил матросам:

– Ожидайте меня здесь!

Весь остров тонул в глубокой тьме. Унтер-офицеру надо было или досконально знать всю его топографию, или же обладать недюжинной отвагой, чтобы двигаться в этих потемках, рискуя на каждом шагу свернуть себе шею.

Наконец сержант вышел на дорогу, кольцом опоясывавшую остров. Будучи человеком решившимся на все, даже на применение силы, унтер-офицер проверил свой штык, попробовал, легко ли вынимается из ножен сабля и, повернув вправо, стремительно зашагал по дороге. Он уже было добрался до тюрьмы и хотел, свернув с дороги, устремиться к зданию морга, но тут услышал, как, чеканя шаг, к нему приближается небольшая группа солдат.

– Патруль… – пробормотал он. – Меня предупреждали… Вот тебе и первая опасность…

Он надвинул на уши свой белый шлем и побрел, пошатываясь, имитируя походку пьяного человека. Несший фонарь капрал, увидев заплетающиеся ноги, поглядел на унтер-офицера со снисходительным благодушием, смешанным с завистью, как смотрит человек, напившийся вчера, на человека, напившегося сегодня, и почел за лучшее не приставать к нему. К тому же тот – старший по званию! А младшему всегда полезно обладать определенной мерой деликатности, чтобы не замечать маленьких слабостей вышестоящих персон.

– Готовенький! – пробормотал он, когда сержант прошел мимо. – Этот чертов сержант Орсини уж если возьмется хлестать, то не успокоится, пока не зальется по уши.

– Но это не Орсини, – откликнулся кто-то из солдат. – Орсини «на губе» сидит как раз за пьянку.

– Твоя правда, я и забыл, – согласился капрал. – Если бы я так бузотерил, меня бы мигом разжаловали. Да и то сказать – развлечений-то здесь маловато…

– Нечего тебе жаловаться!.. А казнь трех ублюдков сегодня утром?

Сержант, замерший в темноте, не стал дальше слушать. Он шел нервной походкой, почти бежал, бормоча себе под нос:

– Они правы… Сейчас полночь… Значит, их должны казнить сегодня… Но я успею, я непременно успею!

Пять минут спустя он повернул направо, прошел еще метров сто пятьдесят и остановился перед приземистым зданием мрачного вида.

– Вот и морг, – пробормотал он сквозь зубы. – Этот человек здесь.

Унтер-офицер постучал трижды через большие промежутки времени и трижды – часто. И стал молча ожидать.

Вскоре одна из дверей бесшумно отворилась и на пороге возник еле видный в темноте человеческий силуэт.

– Вы оттуда? – тихим, как дуновение ветерка, шепотом спросил работник морга.

– Да… Я пришел от тех, «кто тянет лямку».

– Чей приказ?

– Короля Каторги.

– Но его же укоротят на голову через несколько часов.

– Необходимо, чтобы он остался жив. Таков приказ. Ведь ты – Риле, парень из морга?

– Да, это я.

– Проводишь меня в каземат, где содержится Бамбош.

– Но… Видите ли, это…

– Ни слова возражения. Ты немедленно это сделаешь, не то тобой займутся и научат уму-разуму.

Голос сержанта, до сих пор очень тихий, нарочно приглушаемый, при этой угрозе повысился и зазвенел, в нем прозвучали властные нотки.

Заслыша этот требовательный тон, каторжник, тянущий свою лямку в морге, смирился и униженно ответил:

– Король приказывает – я повинуюсь. Но я рискую своей шкурой.

– Я тоже, – откликнулся сержант. И решительно скомандовал:

– В путь!

Риле безропотно повиновался, и они молча двинулись в сторону казематов. Каторжник шел рядом с сержантом так, как будто его ведут на работу – вещь вполне естественная на этом островке, где служба никогда не приостанавливается, даже в столь поздний час. К тому же стояла темная ночь и дождь снова полил как из ведра. Еще один довод в пользу того, что никто не обратит ни малейшего внимания на этого человека, в чьем присутствии здесь, собственно говоря, не было на первый взгляд ничего экстраординарного.

Теперь они вышли на открытую площадку, по краям которой виднелись большие строения, где содержались заключенные.

– Казематы вон там, – указал проводник.

– Сколько человек в охране?

– Один-единственный надзиратель. Но там такие двери – пушкой не вышибешь. И к тому же еще замки…

– Ладно, это уж мое дело, и я его сделаю. Держи носовой платок…

– И что с ним делать?

– Я заговорю с охранником, как бы о делах службы. А ты в это время обойдешь его сзади и платком заткнешь ему рот.

– Хорошо.

Охранник, чтоб укрыться от дождя, спрятался под козырьком крыши. Глаза его привыкли к темноте, он сразу же заметил галуны и нашивки старшего по званию и машинально сделал шаг навстречу.

Сержант подошел к охраннику почти вплотную, выхватил молниеносным жестом штык из-за пояса, приставил острие к горлу часового и угрожающим, не терпящим возражения тоном приказал:

– Ни звука, или ты – покойник!

Солдат, раб своего долга, все же собрался крикнуть, чтобы подать сигнал тревоги. Но у него не хватило на это времени. Каторжник зажал солдату рот платком, толчком наколол его на штык, согнул, как тростник, кинул на землю и трусливо, злобно, изо всех сил придавил ему грудь коленом.

Все это произошло в один миг, без малейшего шума.

На диво самоуверенно сержант обшарил карманы убитого, вытащил тяжелую связку ключей, ощупал массивную дверь и наконец нашел замочную скважину. Затем методично, не спеша перепробовал один ключ за другим, стараясь делать это бесшумно, избегая толчков, и в конце концов открыл оба замка. Он осторожно толкнул двери, проник внутрь и заговорил своим тихим, немного свистящим, но вполне отчетливым голосом:

– Бамбош?

– Я, – ответил узник.

– Не говори ни слова, соблюдай спокойствие – и ты свободен.

– Но кто ты?

Тут сержант вытащил из своей офицерской куртки коробок негаснущих спичек и чиркнул одной из них по крышке коробка, покрытой слоем толченого стекла. Яркая вспышка разогнала мрак и осветила все углы ужасного застенка. В крайнем изумлении, вне себя от радости, Бамбош воскликнул:

– Фанни! О Фанни, дорогая! Ты… в таком наряде?!

– Да, Бамбош, в самом подходящем, в единственно возможном для того, чтобы добраться до тебя.

– Но как, каким образом?.. Спичка погасла.

– Немного погодя все узнаешь. Держи коробок, зажги еще одну спичку… Я хочу открыть замки на твоих цепях.

– Но откуда ты взяла эти ключи?

– Я купила их за десять тысяч франков.

– А сколько ты заплатила за побег?

– Нас ожидает шлюпка… А в море на якоре стоит шхуна… Я уже заплатила двадцать тысяч франков, а скоро заплачу еще десять…

– Фанни, моя добрая Фанни, да ты просто ангел!.. Я обязан тебе жизнью! Я тебя обожаю!

– О, теперь все мои горести позади, теперь я могу умереть спокойно!..

– Надо жить, а для начала удрать из этого пекла!

Пока происходил их короткий разговор, женщина ловко отперла замки на браслетах, надетых на запястья и щиколотки заключенного. Король Каторги был свободен.

Камера вновь погрузилась во мрак. Бамбош и его любовница на краткий миг заключили друг друга в объятия. Приговоренный к смерти жадно вдыхал воздух.

– А солдат, куда девать солдата? – спросил парень из морга.

– Положи его на мое место. Вот будет потеха, когда они явятся, чтобы оттяпать мне котелок!..

Сказано – сделано. Затем Бамбош, лжесержант и каторжник Риле торопливо пошли по тропинке, ведущей в сторону окружной дороги.

Фанни, внимательнейшим образом изучившая на подробном плане конфигурацию острова, прежде чем пускаться в свое рискованное предприятие, в точности знала, в каком именно месте их ожидает лодка. Несмотря на кромешную тьму, она сумела провести Бамбоша в ту точку, где оставила шлюпку с двумя гребцами. В ней хватало места для троих пассажиров, и Король Каторги рассчитывал использовать лишнее место для Риле, оказавшего Фанни, рискуя головой, такую большую услугу.

Они быстро дошли до побережья, пробрались между скал и спустились к воде.

– Тихо свистни два раза, – попросила Бамбоша молодая женщина.

Он повиновался, поднес пальцы к губам и подал сигнал.

– Однако, – сказала Фанни, – гребцы должны ответить, но я что-то не слышу ответного свиста…

Бамбош снова просигналил, на сей раз значительно громче. И вновь – никакого ответа! А ведь последний сигнал должен был быть принят, он был подан настолько громко, что перекрыл шум прибоя, разбивающегося о вулканические породы на самом берегу. У Фанни сердце сжалось от ужасного предчувствия.

«А что, если хозяин шхуны предал меня?» – подумала она.

Бамбош все еще хотел надеяться на лучшее, убедить себя, что шлюпку просто снесло течением… Но Фанни покачала головой и воскликнула срывающимся голосом:

– А ведь я дала ему двадцать тысяч франков!.. Подлец решил не ждать, чтоб я ему заплатила еще десять, и удрал!..

– Поищем еще! – попросил Бамбош.

До него долетали какие-то непонятные шумы, доносящиеся из лагеря, оттуда, где содержат заключенных, и от этих звуков он весь покрылся гусиной кожей.

Целый час, в непроглядной тьме они совершенно напрасно разыскивали шлюпку и наконец, обессилев, задыхаясь, прекратили поиски, сказав себе:

«Шлюпка ушла, не дождавшись нас… Мы пропали…»