Текст книги "Похождения Бамбоша"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА 26

Тот, о ком объявлено было «Хозяин!», оказался молодым человеком двадцати, максимум двадцати двух лет, ладно скроенным, одетым удобно, но без потуг на элегантность. На нем была одежда из магазина готового платья, на пальце – золотой перстень с огромным бриллиантом – образец дурного вкуса; в вырезе жилета кичливо сияла бриллиантовая заколка для галстука из тех, какие носят разные подозрительные типы, например, заезжие авантюристы.

«Ремесленники» млели, видя, что их шеф носит на груди и пальце булыжники стоимостью двадцать тысяч франков.

Его густые, немного вьющиеся черные волосы были пострижены коротким ежиком. Черные брови, черные же тонкие усики придавали лицу выражение особой жесткости. Он был очень бледен, глаза – неопределенного цвета.

В конечном итоге приходило на ум, что молодой человек специально сохраняет на лице безразличное выражение, придававшее ему в сочетании с одеждой нарочито заурядный вид.

Но время от времени в глазах его вспыхивал огонек, а выражение лица менялось: теперь в нем проглядывало такое достоинство, которое трудно было ожидать от предводителя разбойников. Но это длилось лишь секунду.

В мертвой тишине, так неожиданно воцарившейся в этом шумном обществе, главарь уселся в помпезное кресло из резного дуба с высокой средневековой спинкой.

«Подмастерья» сидели кто на чем – среди неизвестно кем и откуда доставленной мебели были и раскладные парусиновые стульчики, и даже диван.

Рядом с главарем стоял Бириби, силач из трактира «Безголовая Женщина», единственный среди «ремесленников» человек средних лет, чья черная всклоченная бородища являла собой странный контраст с юношескими лицами остальных членов банды.

«Вне всякого сомнения, – думал Боско, весь во власти любопытства и удивления, – здесь есть еще один вход».

Он пожирал глазами так внезапно появившихся главаря и его опасного телохранителя и спрашивал себя:

«Где я видел это лицо? Да, ошибки быть не может, я видел его сегодня, на улице Прованс… Слово чести, если бы патрон Черного Редиса не был блондином, а этот– брюнетом, я бы побился об заклад, что это один и тот же человек. Но ведь хозяин Черного Редиса – барон де Валь-Пюизо, светский хлыщ, и у него не может быть ничего общего с главарем „подмастерьев“. Все эти разбойники глядят на него со страхом, как провинившиеся школьники на строгого учителя».

Обведя глазами их неподвижные фигуры, главарь заговорил глухим голосом:

– Хорошенькие вещи я о вас узнаю! Что ж, придется заняться чисткой и удалить из нашего сообщества тех, кому я больше не доверяю!

При слове «удалить», произнесенным спокойно и холодно, трепет ужаса пробежал по рядам разбойников, закаленных поболее, чем иные бандиты преклонных лет.

– Подойди ко мне, Белка.

Красивый русый с рыжинкой юноша встал и, побледнев, направился к говорившему.

В то же время из груди остальных вырвался вздох облегчения, означавший:

«Пронесло! Слава Богу, не меня!»

С каждым шагом Белка бледнел все больше, казалось, он сейчас потеряет сознание. Зубы у него стучали, на лице выступили капли пота.

– Позавчера ты разговаривал с цветочницей Нини с улицы Шан-де-Лалуэт. Что ты ей говорил?

– Я… Я… Того… ничего… Разные глупости… Клянусь вам… – мямлил несчастный.

– Ты был пьян в стельку, и отцу Нини, легавому, удалось вытрясти из тебя кое-что. Ты рассказывал о «подмастерьях». Хвастался, что ты один из них. Пообещал подарить девчонке побрякушки из новых трофеев. Короче, заглотил крючок. Но наш кодекс суров. Ты поставил под угрозу безопасность банды и, значит, умрешь.

– Пощадите!.. Простите!.. Это больше не повторится! Ничего особенного я не сказал! Так, пустяки, хотел пустить Нини пыль в глаза.

Но главарь больше не слушал его. Он подал знак Бириби, и тот, схватив свой ужасный колун, взмахнул им над головой приговоренного.

Белка инстинктивно шарахнулся в сторону, пытаясь избежать смертоносного орудия. Удар пришелся не в висок, а в лицо, раскрошив жертве челюсть. Белка, вопя и обливаясь кровью, кинулся наутек.

Эта пытка, казалось, забавляла главаря. Вид крови тешил его жестокое сердце, он вскочил с кресла и, выхватив нож, с молниеносной быстротой от уха до уха перерезал Белке горло. Предсмертный крик бандита перешел в хрип. Тогда убийца наступил ногой ему на грудь так, что кровь фонтаном забила из зияющей раны.

Рот главаря искривился свирепой гримасой, обнажились белые, острые, как у кошки, зубы.

Вдоволь натешившись этим ужасным зрелищем, он снова сделал знак Бириби.

Силач согласно кивнул головой и, подхватив труп, поволок его в галерею, расположенную рядом с залом заседаний. Здесь мертвец был сброшен в нечто вроде колодца.

Эта экзекуция, безусловно не первая, испугала «подмастерьев» до дрожи.

– Дитя-из-Хора! – прозвучал приказ.

Красивый блондин, чей певучий голос Боско, кажется, слышал из-под капюшона своего поводыря, вышел из рядов, дрожа, как перед тем дрожал Белка. Ах, как же он тосковал сейчас по курящемуся ладану, по взглядам, бросаемым на него украдкой молящимися, даже по эбонитовой палочке, которой регент иногда бил его по пальцам!

– Скажи-ка мне, – насмешливо заговорил главарь, – сколько денег было в портмоне, украденном тобой сегодня утром у толстухи в омнибусе Гренель – ворота Сен-Мартэн?

– Сорок франков, хозяин. Ровно сорок франков…

– И что ты с ними сделал?

– Я поставил их на кон… И проиграл…

– Очень хорошо. Ты знаешь, что все деньги следует сдавать в казну, чтобы потом поделить. Не важно, десять су, десять франков… или десять тысяч франков… Никто не имеет права утаить ни сантима. Ты обокрал своих товарищей!

– Простите! Пощадите! – рыдал парень, уже чувствуя, как колун Бириби опускается на его голову, вдребезги разбивая череп. – Не убивайте! Я же один из лучших в шайке!

– Я этого не отрицаю. Если б не это, ты уже был бы на том свете – ведь наш закон непреложен. Любая кража карается смертью. Но, учитывая твои прошлые заслуги, я решил тебя помиловать.

– О, благодарю, благодарю! Вы об этом не пожалеете!

– Но твои друзья сами накажут тебя.

При этих словах смех прокатился по рядам бандитов, чьи жестокие инстинкты пришли в возбуждение при мысли о пытках, которым они подвергнут виновного.

Вся эта мразь и впрямь напоминала волчью стаю. Пока волк твердо стоит на земле, ему нечего опасаться себе подобных. Но горе ему, если он оступится и упадет! Вся стая кидается на него, рвет в клочья и пожирает – эти четвероногие при случае охотно лакомятся друг другом. Люди – те же хищники. У «подмастерьев» слюнки потекли в предвкушении развлечения.

В мгновение ока провинившегося схватили и раздели догола. Он отбивался, как дьяволенок, испуская пронзительные вопли.

«Подмастерья» выстроились в две шеренги, каждый держа в руке конец веревки и раскручивая ее так, что она со свистом разрезала воздух.

– За дело, дети мои! – все так же насмешливо бросил главарь.

Веревки замелькали, град ударов обрушился на юнца. Его нежная, как у девушки, кожа покраснела, посинела и начала лопаться. Брызнула кровь, заливая подростка с ног до головы.

Он продолжал испускать душераздирающие крики, метался как безумный и, наконец, обессилев, полумертвый, свалился без сознания.

Его падение было встречено радостными криками.

Так как Дитя-из-Хора лежал бездыханный, хозяин приказал вылить на него несколько ведер воды.

Когда тот пришел в себя, главарь объявил:

– Просидишь месяц в карцере на хлебе и воде. И не забудь – что я никогда не прощаю дважды. А теперь, дети мои, поговорим о делах. Но прежде еще пару слов. Боско, подойди.

Бродяга, на которого вроде бы уже никто не обращал внимания, но кого зоркий глаз хозяина все равно заприметил в толпе, вздрогнул и приблизился.

– Черный Редис предложил принять тебя в братство «подмастерьев». Черный Редис – человек проверенный. К тому же у тебя здесь много друзей. Да и сам я тебя знаю.

– Неужели и вы?

– Молчи, когда я говорю. Ты видел, как здесь поступают с болтунами и ворами?

– Видел.

– И не переменил решения?

Боско понимая, что малейшее колебание повлечет за собой немедленную гибель, поторопился с ответом:

– Нет.

Он убеждал себя и, вероятно, не без основания, что, когда станет полноправным членом братства, ему легче будет работать на себя. Цель оправдывает средства, а счастье благодетеля Боско стоило того, чтобы достичь его ценой собственной жизни.

– Хорошо, – одобрил главарь. – Тебе дадут работу. А теперь хватит зевать, пора за дело. Соленый Клюв!

– Здесь, хозяин! – Бывший лакей прелестной Франсины д'Аржан почтительно приблизился.

– Как продвигается дело Малыша-Прядильщика?

– Он все так же бесится и требует: вынь да положь ему шкуру того парня, так превосходно его отделавшего, – художника Леона Ришара.

– Он слишком торопится. Он платит то, что с него запросили?

– Да, патрон.

– Отлично. Через два дня обделаем дельце с художником. А его милашка, как ее, Мими?

– Малыш-Прядильщик хочет, чтобы два-три парня позабавились с ней по очереди.

– Лучше и быть не может. Сколько он дает?

– Двадцать пять тысяч франков. Плата вперед.

– Деньги у тебя?

– Вот они.

Мнимый лакей вытащил из кармана и протянул главарю две пачки аккуратно сколотых банкнот. Тот пересчитал и добавил:

– Итого – двадцать пять тысяч франков за художника, столько же за его девицу. Костлявый, Помойная Крыса, Мотылек и ты, Бириби, займетесь этим делом. Справитесь вчетвером?

– Черт подери, патрон, вы же знаете, этот парень, наверное, один из первых силачей Парижа…

– Шестьдесят Фунтов пойдет с вами.

– Слушаюсь, хозяин, – откликнулся юноша с толстенной шеей и необыкновенно широкими плечами. Ему дали эту странную кличку за то, что он играючи держал на вытянутой руке означенный вес фунтов[68]68
  Вообще-то фунт имеет переменное значение, но во Франции конца XIX века так называли полукилограммовый вес; таким образом, Шестьдесят Фунтов мог удержать на вытянутой руке вес в 30 кг.


[Закрыть].

– Впятером вы должны его прикончить.

– Сделаем в лучшем виде.

– Договорились. Костлявый переоденется женщиной и заарканит его. В остальном – полагаюсь на вас. И помните, не позже чем послезавтра малышка должна пойти по рукам.

– Да, хозяин, – откликнулся Костлявый. – Я берусь затащить ее к себе, на улицу Дюлон.

Услышав гнусные речи, хладнокровно изрекаемые этими гениями зла, Боско задрожал.

Поселившись у Людовика Монтиньи, он успел познакомиться с матушкой Казен и ее дочерью Мими. Интерн, как мы помним, не реже раза в день навещал свою подопечную. Боско с удовольствием сопровождал его, неся то медикаменты, то электрический аппарат, с помощью которого Людовик старался восстановить чувствительность мышц.

Обе женщины приняли его с распростертыми объятиями, и в сердце бродяги, так долго лишенном ласки, зародилась к ним безграничная привязанность.

Познакомился он также с женихом Мими, Леоном Ришаром, с первого взгляда проявившим к нему живейшую симпатию.

И Боско, даже и не мечтавший о бескорыстной дружбе, полюбил их всех, как умеют любить люди, чье сердце никогда не ведало счастья.

И вот теперь жизни и счастью обожаемых им людей грозила опасность! Малыш-Прядильщик решил отомстить, да еще каким ужасным способом!

Боско знал, о чем идет речь, знал, что Малыш-Прядильщик оскорбил Мими и что Леон вынужден был поучить его уму-разуму. И этот жалкий ублюдок решил убить Леона, обесчестить Мими!

«Хорошо, что я здесь, – подумал Боско. – Какая все-таки превосходная идея – затесаться в шайку „подмастерьев“! Нельзя терять времени, и надо по-быстрому предупредить Леона».

Зная, что впереди у него еще двое суток, Боско успокоился.

Сход длился еще больше часа.

Затем, покончив с делами, разбойники воздали должное обильным яствам. Еда была превосходна, вина и ликеры – высшего качества.

Боско, у которого после жизни впроголодь в желудке всегда находилось свободное местечко, напился и, главное, наелся до отвалу. Раскрасневшийся, насытившийся, с легким сердцем он устремился было за товарищами, мало-помалу покидавшими огромный, обложенный плитами туфа зал. Но непреодолимая сонливость овладела им. Ноги отяжелели и отказывались идти. Веки слипались. Казалось, в нем не осталось ни капли бодрости, ни капли энергии. Мгновение – и сон завладел Боско целиком. Бродяга как подкошенный упал на один из диванов.

Не в силах бороться с охватившей его дремой, он в последний раз подумал о друзьях:

«Боже милостивый, кто же защитит Мими? Кто спасет Леона»?

ГЛАВА 27

Пока Боско спал беспробудным сном; пока Леон Ришар лежал при смерти в больнице, не в состоянии сообщить о себе какие-либо сведения; пока Мими безуспешно пыталась вырваться из лап бандитов-насильников; барон де Валь-Пюизо приказал доложить о себе в особняке Березовых.

Очень элегантный, в костюме от лучшего портного, с подкрученными тонкими белокурыми усиками, с чуть растрепавшейся белокурой шевелюрой, он выглядел просто превосходно.

Князь и княгиня встретили его весьма радушно, поскольку предчувствовали, что молодой человек принес важные известия. Судя по блеску в его глазах и довольной улыбке, они надеялись, что барон принес хорошие новости.

У Марии же, напротив, без всяких видимых оснований горестно сжалось сердце.

– Каковы же ваши успехи?

– Удалось ли вам что-нибудь узнать?

Князь и княгиня с трудом вытерпели несколько минут взаимных приветствий, которых требовала элементарная вежливость.

Де Валь-Пюизо, улыбаясь и неотрывно глядя на Марию, с видом дипломата ответил:

– Я нащупал верный путь. Теперь только от вас зависит, будет ли возвращен ваш ребенок.

– Как?! Что вы говорите?! – пролепетала Жермена. – Возвращение того, кого мы так оплакиваем, зависит от нас, а мы до сих пор ничего не сделали для этого?!

– Я неудачно выразился, княгиня. Всему виной мое душевное волнение… Радость оттого, что я уверен – я смогу вас осчастливить… Наконец, моя жизнь целиком зависит от вас…

– Я не вполне понимаю вас… Но говорите же, заклинаю, говорите!

– Да, друг мой, говорите! – подхватил князь. – Вы не представляете, какие муки мы испытываем с момента его исчезновения!

Голос де Валь-Пюизо, до сих пор срывавшийся от волнения, окреп. С проникновенным видом он объявил:

– Ребенок жив и вполне здоров. Я видел его!

– Вы видели его! – воскликнула Жермена, непроизвольно хватая молодого человека за руку. – О, благодарю вас! Ведь это же правда, да?! Вас не обманули? Я могу надеяться? Жить пусть и в тягостном, но уже отчасти в сладостном ожидании встречи? Малыш не болен? Скучает ли он? Хорошо ли за ним ухаживают? Так ли он хорошо выглядит, как на тех фотографиях, которые нам присылают? Да, взгляните! Эти люди, причинившие нам столько зла, едва не убившие меня, надумали посылать нам его портреты… Разумеется, это в их интересах! Но их жадность радует меня!..

Де Валь-Пюизо, мастерски притворяясь растроганным, выслушал этот поток пылких слов, ожидая момента, чтобы вставить слово.

Он рассмотрел фотографии и, со слезами на глазах и скорбными нотками в голосе, заговорил:

– Да, мадам, это он, именно этого прелестного малютку мне показали, именно на его лобике я запечатлел поцелуй…

Ни князь Михаил, ни Мария даже слова не могли вставить, такая нервная разговорчивость овладела Жерменой.

Но при мысли о Людовике, конечно же потерянном для нее, сердце Марии сжималось, ибо она предчувствовала, что станет выкупом за маленького Жана.

Вся во власти материнской любви, доведенная до исступления, почти до безумия, Жермена неумолчно говорила, перебивая того, кого хотела слушать, задавая по десять вопросов одновременно, считая ответы слишком длинными, почти не слыша их. Казалось, она находилась на грани обморока.

Она жаждала все узнать и, прекрасно отдавая себе отчет в том, что ее нервное возбуждение препятствует этому, не могла совладать с собой. Бедняжка, добрая и любящая душа, она так исстрадалась!

Наконец де Валь-Пюизо представилась возможность объясниться.

Сначала он повстречал малыша благодаря чистой случайности. Затем предпринял долгие и тщательные поиски и привлек к ним, э-э-э… несколько сомнительных личностей… Словом, тех, по ком виселица плачет… Если им хорошо заплатить, они становятся ценнейшими помощниками…

– Но, бедный мой друг, – перебил его князь Михаил, – это должно было стоить вам огромных денег…

– Ну что вы, пустяки. Я человек богатый, а деньги, потраченные на святое дело, искупят расточительность, которой я предавался раньше, выбрасывая крупные суммы на разные глупые затеи.

– Вы настоящий преданный друг! – воскликнул князь, до боли стискивая ему руку.

– Не преувеличивайте ни моей дружеской преданности, ни значени; само собой разумеющегося поступка, – отвечал барс Ј, широко улыбаясь. – Видите ли, любезный князь, я отнюдь не так бескорыстен, как вы предполагаете.

– Что вы хотите этим сказать?

– А то, что у меня есть личный мотив для того, чтобы душой и телом отдаться защите ваших интересов. И весьма достойный мотив… Я бы сказал, всевластный, всемогущий…

– Я не вполне понимаю…

– Дружба была не единственной движущей силой моего поведения… Но любовь, да, любовь, дорогой князь, что я испытываю с первого же мгновения, как увидел ангела, которого вы чуть не потеряли…

При этих словах, не оставляющих никаких сомнений в намерениях барона, Мария, пораженная в самое сердце, вскрикнула и побелела так, что можно было подумать – она вот-вот упадет в обморок.

Молодой человек, казалось, не заметил столь очевидно и сильно выраженных чувств и продолжал, не спуская с девушки восхищенного взгляда:

– Ибо эта любовь, с которой я не могу и не хочу бороться, была побудителем, можно сказать, единственным двигателем моих поступков… Что вы хотите, человек несовершенен, было бы уж слишком хорошо, если б он всегда действовал бескорыстно, не испытывая никакой личной заинтересованности…

– Ваша заинтересованность делает вам честь, – отвечала Жермена, поглощенная своим счастьем и не замечавшая ни бледности Марии, ни ее молчания.

– Да, любезный князь, да, дорогая княгиня, – продолжал барон, – ваша юная сестра пообещала руку тому, кто восстановит счастье под крышей вашего дома, и я усмотрел в этом возможность завоевать сердце той, которую полюбил без надежды на взаимность. И впрямь, я сделал невозможное! Любовь придала мне отваги, сил, мужества и ловкости, каких я в себе даже и не подозревал. И сегодня, испытывая неизъяснимую радость и говоря вам: «Я преуспел!» – я обязан этим только своей любви. Теперь, обращаясь к вам, опекунам и попечителям той, ради которой я боролся, осмеливаюсь сказать: «Я боролся для вас. Я победил. Так вознаградите же меня единственным, чего я жажду всей душой…»

Затем, не дав раскрыть рта ни Жермене, ни князю, он приблизился к креслу, где в полуобморочном состоянии сидела Мария.

Преклонив колено и глядя на нее с невыразимым восторгом, он заговорил:

– Мадемуазель, я люблю вас всем сердцем. Позвольте мне посвятить вам свою жизнь, позвольте надеяться на великое счастье стать вашим мужем, приложить все душевные силы для того, чтобы и вы были счастливы. На моем добром имени нет ни пятнышка. Я владею независимым, честным путем полученным состоянием. Вкусы у меня скромные, я враг высшего света, который так справедливо хулят, ибо в нем – гордыня, ложь и предательство. Я полюблю все, что любите вы, такая красивая и добросердечная, если вы удостоите меня хоть словом надежды…

Выслушав это выспреннее признание, от которого за версту несло притворством плохого комедианта, Мария почувствовала, что в ее душе все взбунтовалось.

Пылкие слова любви вызывали в ней почти болезненное стеснение, стыд, граничащий с отвращением. И впрямь, медовые речи пугали ее, а сам этот красавчик, от которого сходили с ума светские женщины, вызывал у нее одно-единственное желание – держаться от него подальше.

Так как Мари не отвечала на объяснение, Жермена внимательно взглянула на младшую сестру. Увидев, что та, пораженная, не в силах вымолвить ни слова, она приписала сперва ее волнение радости разделенной любви.

Однако бедняжка Мария, хоть и прошла школу бедствий, так и не выучилась скрывать своих чувств – на ее прелестном личике, как в зеркале, отражалось отчаяние, несмотря на героические попытки его превозмочь.

«Неужели она любит кого-то другого?» – подумала про себя Жермена.

И, видя в этой любви препятствие для возвращения Жана, княгиня почувствовала, как сердце ее болезненно сжалось.

– Ты ничего не говоришь, Мария. – Сдерживаемая ярость все же прорвалась в голосе старшей сестры.

– Да, – вступил князь, – говори же, милое дитя. Не оставляй нашего дорогого, нашего бесценного друга де Валь-Пюизо в тягостном неведении.

Захваченная врасплох, девушка попыталась заговорить, но не могла. Она лишь часто дышала, как люди, испытывающие удушье.

Гордое честное лицо Людовика Монтиньи предстало перед ее мысленным взором. В одно мгновение промелькнуло все ее такое мучительное и такое дорогое прошлое… Ее ранение, преданность друга, отдавшего свою кровь, отдавшего ей и душу и сердце… Их любовь, зародившаяся при таких трагических обстоятельствах, захватила ее целиком, проникла во все потаенные закоулки души, превратив любимого в ее сокровище, воплощение трепетной девичьей мечты, желанного спутника жизни.

А он, как он любил ее! В этом она не сомневалась, как не сомневалась и в собственном чувстве.

Да, Людовик был предназначен для нее, как и она для Людовика… Души их были родственными, сердца бились в унисон… Казалось, у них была одна жизнь на двоих… К тому же текшая в их жилах кровь устанавливала между ними связь столь же неразрывную, что и любовь…

И вот только что другой мужчина потребовал, чтобы Мария убила эту любовь. Отдала бы ему разбуженное Людовиком сердце, тело и сохраненную возлюбленным жизнь…

Но ведь это же святотатство! Да еще какое – от нее требуют совершить надругательство над ее любовью!

Конечно, она пообещала отдать себя тому, кто вернет домой Жана. Но тогда она еще не любила своего спасителя… Не впустила в сердце священного чувства, над которым теперь ей велено издеваться…

Все эти размышления, столь долгие в пересказе, промелькнули в голове Марии с быстротой молнии. В то же время ее молчание, столь тягостное для Михаила и Жер-мены, затягивалось…

И только де Валь-Пюизо, несмотря на внешнюю растроганность и волнение, сохранял спокойствие, непременно бросившееся бы в глаза людям недоверчивым. Его поведение – а ведь он должен был бы испытывать смущение – было продуманным и выверенным до малейшего, самого простого жеста.

Но кто мог это заметить?!

Отец и мать, в смертельной тоске ожидающие возвращения своего ребенка?

Невеста, раненная в самое сердце.

– Ну так что же, Мария… – обратилась к ней княгиня, и резкие нотки, простительные в подобной ситуации, зазвенели в ее голосе.

Юная девушка содрогнулась всем телом, как бы пробуждаясь от сна. В ее взгляде смешались решимость и боль – подобное выражение великие мастера живописи придавали глазам святых учеников.

Она думала:

«Жермена и Мишель будут счастливы. Им вернут Жана. Я не имею права сомневаться. Ради них я пожертвую собой… Даже если умру…»

Затем, удерживая слезы, подавляя теснившие грудь рыдания, она заговорила крепнущим голосом:

– Извините, господин барон, что я не ответила сразу на ваше предложение… как оно того заслуживает… Это… большая честь для меня… Меня взволновала лишь его неожиданность… Я знаю вас совсем мало и никак не ожидала… этого… этих слов, которые вы только что произнесли… Вы вернете нам Жана?.. Нашего любимого малютку?..

– О да, я верну его вам! – решительно заявил де Валь-Пюизо. Сердце его бешено колотилось, так как он действительно по уши влюбился в прелестную девушку.

– И как скоро это случится? – взволнованно спросила Мария, разрываясь между надеждой услышать утвердительный ответ и боязнью этого ответа.

– Быть может, завтра… Самое позднее – послезавтра, если вы обнадежите меня, пообещав, что снизойдете к моему чувству…

– Но это… это торг!

– Я обожаю вас. В моей борьбе мне так важно, иметь от вас хоть слово надежды… Одно лишь слово, слетевшее с ваших уст, придаст мне гигантскую силу, храбрость, перед которой никто не устоит…

– О Господи, вы говорите об опасности! – воскликнула Жермена. – Вы считаете, что жизнь моего мальчика находится в опасности?!

– Нет, княгиня. Для злодеев он является слишком дорогим залогом, чтобы они посмели причинить ему какой-нибудь вред. А если и возникнет опасная ситуация, я справлюсь с ней сам.

– Но вы позволите мне тоже принять участие, не так ли, милый друг? – обратился к нему князь в надежде вступить в борьбу за освобождение своего ребенка.

– Это совершенно невозможно, вы все погубите, – оборвал его барон. – Надо быть готовым прибегнуть к хитрости, запугиванию, подкупу, наконец, к силе. А отец не сможет использовать все эти способы.

Так как негодяй не хотел уходить, не получив ясно выраженного согласия, он приблизился к креслу Марии и нежнейшим голосом произнес:

– Мадемуазель, моя любовь должна обрести утешение. Как все настоящие чувства, она застенчива, она трепещет. Так дайте же мне те заверения, которых я единственно жажду со всей возможной скромностью и пылом…

Мария еще раз глубоко вздохнула и храбро заговорила:

– Господин барон, вы обещаете мне, что Жан окажется на свободе? Что бедный малыш будет вами доставлен сюда через два дня?

– Да, мадемуазель. Дитя князей Березовых будет здесь послезавтра, а возможно и завтра, если я сумею…

– Я даю вам свое согласие, господин барон. Вот вам моя рука.

Де Валь-Пюизо, едва владея собой, издал радостный возглас. Он жадно схватил тоненькие пальчики девушки и запечатлел на ее ручке пламенный поцелуй.

– О, ради вас я посмотрю в лицо тысяче смертей! – заверил он.

– Берегите себя, барон, ради нас, а главное, ради нее! – воскликнул князь. – Отныне вы стали членом нашей семьи.

– О друг мой, князь… У меня нет слов… Радость душит меня, мысли мешаются…

– Будьте сильны, подумайте о нас… И не забудьте, я даю приданое за свояченицей. Выходя замуж, Мария получит два миллиона франков.

– Но я ничего не хочу… Ничего не прошу… Ведь я богат!

– Это не важно. Хоть деньги не могут составить счастья как таковые, но в жизни могут очень пригодиться.

Де Валь-Пюизо счел, что протестовать будет дурным тоном. Он откланялся и пошел к двери, уронив только:

– Надейтесь!

Когда он ушел, Мария, усилием воли державшаяся на ногах, шатаясь направилась к себе в комнату.

Она заперлась на ключ, рухнула в шезлонг и только здесь, наедине с собой, зарыдала и запричитала:

– Людовик!.. Людовик, любимый!.. Прости меня, так было 1гужно… Но я умру! Разобью спасенную тобой жизнь, но не буду ему принадлежать! Никогда!