Текст книги "Приключения знаменитых первопроходцев. Азия"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

В сопровождении полусотни людей, включая носильщиков и эскорт из солдат-гуркхов, Жакемон покинул Шимлу и прибыл в Серан, летнюю резиденцию раджи, где ему был оказан прием, наглядно подтвердивший, насколько умеют англичане заставить себя уважать и повиноваться себе. До такой степени, что этот на три четверти первобытный монарх предоставил в его распоряжение своих вьючных животных, своих людей и свой карман – на случай непредвиденных расходов у путешественника. Как было условлено, он также придал Жакемону в качестве переводчика одного из своих офицеров, и вскоре, перейдя Сатледж (Гифазис), исследователь очутился на северном склоне Гималаев, или, вернее, на отрогах, окаймляющих главную горную цепь[50]50
  Сатледж начинается к северу от водораздельного хребта Заскар. Автор, похоже, имеет в виду не столько переправу через реку, сколько преодоление перевала Шипки; дорога к нему идет ущельем, через которое Сатледж прорывает водораздельный хребет.


[Закрыть]. Поскольку ему еще следовало подняться более чем на пять тысяч футов, чтобы достичь Тибетского плоскогорья.

Июль давно вступил в свои права, но на подобной высоте воздух остается свежим и холодным. Однако путешественник был счастлив подбодрить свой организм щедрой живительной дозой кислорода, а потому забывает об усталости и о трудностях; он пересекает потоки, долины и ущелья, преодолевает перевалы и берет приступом вершины, нисколько не заботясь о том, что создает для Англии casus belli[51]51
  Повод к войне (лат.).


[Закрыть], вместе со своим вооруженным отрядом проникая прямехонько на китайскую территорию, куда его неотразимо влечет таинственное очарование неведомого.

С невероятным мужеством и как бы между прочим, не придавая этому особого значения, Жакемон преодолевает горные хребты высотой пять с половиной тысяч метров, разбивает стоянку на отметке пять тысяч метров. Четырежды он повторяет этот подвиг в местах абсолютно неисследованных и малодоступных. Затем он возвращается в Ладак[52]52
  Ладак – одна из провинций Кашмира; в широком смысле – вся долина Инда и его притоков к северу от Гималаев. Когда-то Ладак был тибетской провинцией, затем управлялся собственными князьями, платившими дань Кашмиру. В 1834 году был завоеван сикхами и вошел в состав Британской Индии.


[Закрыть], оставаясь все на той же огромной высоте. Из понятного путешественникам кокетства он принимается писать письма в горной деревушке Гиджурмол, расположенной в пяти километрах над уровнем моря, – самый высокогорный населенный пункт на всем маршруте исследователя.

Между тем путешественнику хватает различных приключений, и он рассказывает об одном из них в письме к брату, написанном на китайской границе. Жакемону не изменяют привычные живость изложения и азарт.

«…Экскурсия, – говорит он, – в ходе которой я должен был четыре раза подниматься на огромную высоту – на семьсот метров выше Монблана[53]53
  Монблан – высочайшая вершина Альп, а вместе с тем – и Европы (4807 м).


[Закрыть], – имела целью обнаружить пласты ракушечника, о чем я догадывался и чему действительно нашел подтверждение; она дала мне также изрядное количество новых растений. Но пять дней пути в безлюдной местности, с ночлегами, самый низкий из которых находился на четырнадцати тысячах футах, и еще я волоку запасы продуктов на двенадцать дней… Поскольку я очень сомневался с самого начала, что мне удастся добраться до какого-нибудь китайского городка или деревушки, и, уж во всяком случае, я не рассчитывал запастись там харчами на обратную дорогу… Ведь я совершал поистине враждебный акт по отношению к его величеству, чайному королю Пекина, в мой отряд входило более шестидесяти человек, в том числе шестеро солдат.

Мне очень повезло: я нашел, что охрана китайской границы отнюдь не отличается особой бдительностью; и неожиданное прибытие моего каравана, шедшего плотной колонной, настолько поразило жителей Беара, что они удрали при моем приближении, не оказав ни малейшего противодействия. Я мирно расположился лагерем в избранном месте, а наутро в мою маленькую палатку последовал визит китайского офицера, который нес вахту в сторожевой будке, сложенной из сухого камня, с двумя жалкими солдатиками. Он явился с жалобами; я превратил его в обвиняемого, задал ему множество вопросов, бесцеремонно свел его речь только к ответам на них и отпустил кивком головы вместе с его оруженосцами, когда исчерпал заряд своего красноречия. Я разыграл сцену и подавал команды своим людям угрожающим тоном, чтобы подействовать на “гостей”. Жители Беара не имели понятия о двуствольных ружьях, не говоря уж о зарядах ударного действия.

Эффект от двух пуль, которые я одну за другой влепил в соседнее дерево за несколько мгновений до моей аудиенции китайскому офицеру на глазах у многих его приспешников, произвел на подданных Поднебесной империи[54]54
  Поднебесная империя – пышный эпитет, который китайцы присвоили своему государству и нередко употребляли его в международных договорах вместо официального названия; в Европе XVII – начала XX веков – обычное неофициальное название Китая.


[Закрыть] магическое действие. Я велел выдать им немного табака, что заставило их сменить страх на благорасположение ко мне.

Странное происшествие намного увеличило их уважение к господину французу. Я падал от усталости и, однако же, должен был трогаться в путь. Я выпил “на посошок”, наполнив водкой свою ложку, чтобы растворить в ней кусочек сахара. Положив сахар, я поджег водку; и, когда он растаял, я, дуя на ложку, проглотил эту капельку пунша. Беарцы, которые никогда не были артиллеристами, подумали, что я выпил огонь, и приняли меня чуть ли не за дьявола.

В этот день я ночевал очень высоко, в шестнадцати тысячах футах над уровнем моря. Я все еще находился на китайской территории, где хотел наутро определить залегание некоторых пород. Ночью какие-то всадники расположились рядом с моим лагерем. Я тотчас догадался об их появлении и о небольшом их количестве. Не получив от них никакой информации, я пошел на разведку утром в сопровождении шести слуг. Тогда татаро-китайская конница пришла в движение, следуя за мною по пятам, но на почтительном расстоянии. Я дал знак одному из всадников приблизиться; и поскольку бедняга даже не слез с лошади, чтобы меня приветствовать, я ухватил его за длинные волосы и сбросил на землю. Вот что значит, мой друг, прожить целый год в Индии. Начинаешь вполне искренне чувствовать себя оскорбленным любым поведением, если оно недостаточно услужливо. Но здесь, конечно, я был не прав, поскольку этот злосчастный беарец не знаком с правилами индийского этикета. Но я увидел только одно: цвет его кожи. И, забыв о различии стран, принял его невежество за вызывающую дерзость: inde irae![55]55
  Отсюда гнев (лат.).


[Закрыть] Его товарищи пустились в бегство галопом. Мой бедолага водрузился кое-как на свою лошадку и поспешил за ними».

На такой высоте даже летом очень прохладно, а ночи прямо леденящие. Жакемон кутается в шерстяную одежду, в несколько одеял и, несмотря на доблестную оборону против врага, жестоко страдает от холода. Странный климат, что и говорить! Снега выпадает не так много зимой, но он не тает четыре месяца. Дождей почти не бывает, и засушливый ветер свистит три часа кряду ежевечерне, иногда и ночью. Так что путешественник просыпается перед рассветом, окоченев под пятью одеялами.

Жакемон продвигается вперед подобным образом до 32° северной широты и, кажется, начинает сомневаться в существовании Тибетского нагорья. За спиной уже довольно далеко осталась покрытая снегом горная цепь Индийских Гималаев, и он констатирует, что местность впереди все время идет на подъем. Рядом с ним люди, которые хаживали по три месяца пешком к северо-востоку и по шесть месяцев – на восток, и сообщения их, полагает Жакемон, слишком согласуются между собой, чтобы не быть точными. Все эти неизвестные Жакемону места они представили как нечто схожее с теми, которые он уже посетил, как причудливое и хаотичное нагромождение разветвленных отрогов гор, вытянутых в цепи, которые пересекаются во всех направлениях. И Жакемон приходит к выводу, что Гималаи, чьи вечные снега видны с берегов Ганга до самого Бенареса и которые образуют столь величественный контраст с долинами Индии, представляют собой не что иное, как скромные подступы к «Тибетским Альпам»[56]56
  Это мнение автора ошибочно; Гималаи являются высочайшей горной системой на нашей планете.


[Закрыть].

Тот факт, что Жакемон является представителем Франции и французом по происхождению не только не вызывает осложнений, но и служит в некотором роде пропуском. Англичанину было бы крайне трудно, а то и вовсе невозможно, совершить такое путешествие, какое совершил с такой легкостью господин француз. Действительно, английское правительство запрещает своим подданным приближаться к китайским границам, чтобы избежать беспорядков из-за нарушения территориальной неприкосновенности. Свободный от дипломатических пут и убежденный в том, что его маленький караван пройдет по этим пустыням победным маршем, он вклинивается туда безбоязненно. Несколько раз Жакемон встречался с группами людей, намного превосходящими его отряд, они собирались вокруг своих деревушек, пытаясь задержать его продвижение; иногда ему вдруг преграждали путь на гребне горы, в узком ущелье, где один человек мог бы сдерживать тысячу, на берегу потока… Он не колеблясь шел своим путем, не придавая значения никаким окрикам и приказам, в редких случаях грубо отпихивая кого-нибудь с пути, чтобы рассеять всю изумленную толпу. И никогда он не наблюдал у противников, при всем сдержанном поведении до стычки, никакого признака открытого сопротивления. Зато в отместку они старались чем-то ущемить его на обратном пути, например, уморить голодом. Они не осмеливались полностью отказать ему в продаже продуктов, но ловко манипулировали ценами, взвинчивая их все выше по мере его следования. В конце концов Жакемон, видя, как быстро пустеет его кошелек, вынужден был принять меры, к коим, возможно, ему следовало прибегнуть с самого начала. Он вполне щедро сам назначил цены и заявил, что если их не примут, то он подвергнет деревню разграблению и уведет весь скот. Угроза подействовала мгновенно, ее не нужно было повторять дважды.

Тем не менее трудности возрастали и становились почти нестерпимыми, невзирая на все ухищрения путешественника. Гибель была вполне реальной, хотя ей и противостояли жизнерадостная веселость сердца и французская беззаботность. В ту эпоху действительно редко случалось, чтобы кому-то удалось победить или обмануть подозрительность китайского правительства, которому подчинена эта часть Тибета. Мы цитировали английского врача, который добился почти такого же успеха, как Жакемон, и прошел не меньшее расстояние. Правда, путешествие его оказалось в научном отношении бесплодным, поскольку он не обладал специальными геологическими познаниями, как Жакемон. Мистер Муркрофт[57]57
  Муркрофт Уильям (1765? – 1825) – ветеринарный врач британской Бенгальской армии (с 1803 г.) и путешественник; пересек Гималаи, исследовав долины Сатледжа и Верхнего Инда (1811–1812 гг.), изучал Лахор и Кашмир (1819–1822 гг.), посетил Бухару (1825 г.). Сборник его географических трудов издан в 1841 году.


[Закрыть] проник даже за те пределы, которых достиг его земляк доктор, и сравнялся с Жакемоном, поскольку посетил Лейо; но он умер внезапно, без сомнения будучи отравленным.

До этого путешествия, ставшего для него роковым, Муркрофт совершил другое в те районы Тибета, которые закрыты для иностранцев коварной и мнительной китайской полицией. Он проделал паломничество к священному озеру Манзаровер, и нам трудно понять, как для удовлетворения своего беспредельного любопытства он подверг себя опасностям странного переодевания и вытерпел лишения всякого рода по этой причине. В самом деле, ему пришло на ум посетить Манзаровер и восточных кайлд[58]58
  Возможно, речь идет о стране голоков, населяющих бассейны Дзарин-нора и Орин-нора, а также горную область до границы китайской провинции Сычуань.


[Закрыть] в костюме факира, давшего зарок молчания! В свою последнюю и злосчастную экспедицию он отправился в персидском костюме и стал в дороге объектом пристального внимания. Он мог расспрашивать, но с большой оглядкой. Любопытство его погубило. Он раскрыл из-за него маскарадный характер своего азиатского одеяния и вскоре погиб, став жертвой собственной неосторожности.

Что касается Жакемона, то он предпочел держаться позиции превосходства в отношениях с императором Китая, а это лучший способ общения на Востоке. Ради этой фарфоровой куклы, которая скромно именует себя Сыном Неба, он не сменил одежды и не лишил себя средств наблюдения, без которых его экспедиция становилась бесцельной и ничего бы ему не дала. Он твердо вел свой караван вперед, избегая по возможности опасных встреч, но, когда не мог уклониться от них, то говорил властным тоном и заставлял подчиняться людей, пришедших его прогнать или остановить. И всегда они убирались восвояси, что-то недовольно бормоча. Впрочем, Жакемон старался не провоцировать их грубыми словами, окриками, бесцельными фразами. Самым спокойным и естественным тоном, как говорят о вещах известных, надежных и неизбежных, его тибетский переводчик отвечал на требование убираться прочь таким же властным, командным тоном. И он продолжал двигаться вперед неспешным шагом своего коня или яка, в сопровождении всей своей свиты, следующей плотно сбитой колонной. И от этого маленького каравана исходил дух такой непреклонной воли и решимости, что он безотказно действовал на природную робость и мягкость татар, так что путник никогда не встречал активного сопротивления, разве что в самой пассивной форме. Однажды в сопровождении лишь нескольких безоружных слуг (за исключением того, что нес ружье Жакемона) француз попал в довольно опасную переделку, столкнувшись с двумя сотнями горцев в одежде лам[59]59
  Лама – так в Тибете и Монголии называется буддийский монах.


[Закрыть]. Хотя исследователь часто убеждался в их опасливой осторожности и осмотрительности, он все-таки ощутил беспокойство из-за малочисленности своей группы. Переводчик его отстал. Никакого иного средства для общения, кроме жестикуляции, у Жакемона не оставалось. Не уступая дороги новопришельцам, он подал им энергичный знак, чтобы они немедленно убирались с тропинки. Однако двое застыли на месте, загородив проход. «Я оттолкнул первого без грубости, – пишет Жакемон, – потому что от резкого толчка он мог бы свалиться с крутого откоса, не удержавшись на нем. А так он уцепился за какие-то пучки трав и, бранясь, присоединился к более уступчивой основной массе. Но второй, без сомнения главарь всей группы, не сдвинулся с места. Все-таки я отстранил его, не проявляя никакого гнева, и мои слуги прошли вслед за мной беспрепятственно. Вот самый краткий отчет о моей самой большой “баталии”. Я не имел представления о том, что значит быть татарским королем, я повторял здесь действия Доктора Франсиа[60]60
  Доктор Франсиа – диктатор Парагвая, о котором автор подробно рассказывает в разделе «Америка».


[Закрыть]. С большой охотой я предпринял бы завоевание Центральной Азии с какой-нибудь сотней солдат-гуркхов. Имя этих последних наводило ужас на местных жителей, правда, и мое белое лицо, хотя и не заключало ничего пугающего, казалось очень грозным и чем-то страшило этих мирных и тихих лам».

По словам Жакемона, Индийские Гималаи имеют немало точек соприкосновения с Европой. Здесь многое сопоставимо. Эти горы покрыты лесами, сходными с альпийскими. Те же сосны, ели, кедры, сикоморы, дубы, которые сочетаются в разных пропорциях в зависимости от высоты гор. За верхней границей лесов зеленеют пастбища вперемешку с зарослями карликовых кустов, ив и можжевельника, и эта зона простирается до полосы вечных снегов. Но ближе к Тибету местность повышается настолько, что впадины долин оказываются над границей лесов на южных склонах гор. Растительность тут скудная, она представлена лишь колючим и скрюченным кустарником да редкими пучками сухой травы, образующими там и сям темноватые пятна на берегах потоков; склоны гор покрыты лишь каменными обломками; во всю ширь горизонта простираются однообразные картины унылого бесплодия, во всех направлениях увенчанные снежными вершинами.

Таковы странные особенности местного климата, что тибетские горные цепи, высота которых не превышает двадцати тысяч футов, полностью освобождаются от снега к середине лета. Жакемон много раз устанавливал свою палатку на высоте, превышающей высоту вершины Монблана, к северу от 32°. И поскольку это всегда бывало на берегах проточной воды, то всякий день давал ему возможность вволю изучать редкие следы необычной растительности. На той же высоте в южной части Гималаев его всегда окружали только заснеженные просторы.

Хотя главное внимание исследователь отдавал изучению явлений природы, он не игнорировал и местное население с его своеобразием, столь тесно связанным с особенностями этой земли и климата. Одна из примечательных сторон тибетских и татарских нравов, без сомнения, – полиандрия, или многомужество. Сколько бы ни было братьев, у них только одна общая жена. Им совершенно не знакомо чувство ревности, и мир и согласие никогда не нарушаются в этих многолюдных семействах. Едва ли даже смогут вас понять, если вы станете допытываться, не вызывает ли ссоры между братьями предпочтение, которое женщина оказывает одному из них. Воистину – удивительный противовес полигамии, царящей на всем остальном Востоке.

Из такой холодной страны Жакемон не мог привезти слишком много органических экспонатов. И однако же его коллекции весьма значительны и содержат немало новых видов растений. С другой стороны, исключительная обнаженность горных пород благоприятна для геологических наблюдений, и они отличаются высоким научным уровнем.

В разгар своих путешествий по странам, почти неизвестным тогдашней науке и цивилизованному миру, среди девственных тибетских гор Жакемон получил следующее письмо, каким-то чудом переадресованное ему капитаном Кеннеди из Шимлы в это первозданное безмолвие:

«Лахор, 28 июля 1830.

Месье,

Я узнал от доктора Муррея о прибытии в Шимлу французского путешественника, столь просвещенного и наделенного столь серьезной миссией. Эта новость подала мне надежду, что старый офицер может оказаться полезным для одного из своих земляков в краях столь отдаленных от нашей матери-отчизны. Вот почему я имею честь адресовать Вам настоящее письмо с предложением воспользоваться в Ваших целях моим положением при дворе лахорского раджи. Располагайте мною, месье, со всей простотой и искренностью, с какими я предлагаю Вам свои услуги. Это не более чем знак национального единства. В ожидании ответа примите уверения в моем совершеннейшем к Вам почтении и пр.».

Письмо это, доставившее Жакемону самое живое удовольствие, подписал генерал Алар, один из героев наполеоновской эпопеи, бывший адъютант маршала Брюна, который после возвращения Бурбонов предпочел эмигрировать, но только не выбрасывать белый флаг капитуляции. Генерал Алар отбыл в эмиграцию после высылки Наполеона на остров Святой Елены. Он приехал в Индию, потом поступил на службу к махарадже Лахора, знаменитому Ранджиту Сингху[61]61
  Ранджит Сингх (1780–1839) – махараджа Лахора, выдающийся государственный деятель, сумевший объединить под своей властью весь Пенджаб.


[Закрыть]. Французский генерал реорганизовал его армию, знаменем которой он даже сделал трехцветный флаг, и заставил азиатского владыку любить и почитать Францию.

Это послание, догнавшее Жакемона на китайской границе, глубоко его тронуло, и он ответил на него с подлинным душевным жаром, приняв без промедления любезное приглашение генерала. Кроме проявления дружеской симпатии, он увидел в нем реальный шанс посетить знаменитую страну Кашмир, почти закрытую для европейцев из-за пугливой и завистливой мнительности раджи. Одного только влияния англичан могло не хватить, чтобы открыть доступ в эту страну, и Жакемон рассчитывал на добрую волю генерала с его внушительным весом главнокомандующего армией султана.

Высокочтимый, щедро вознаграждаемый, генерал Алар получал сто тысяч франков в год – сумма огромная по тем временам, однако пребывал в некотором роде на положении пленника или арестанта. Необычайно хитрый, Ранджит Сингх опасался, что генерал покинет его королевство, и умудрялся заставить его расходовать все жалованье на месте, удерживая генерала блеском роскошной жизни. А золотую цепь труднее всего сбросить человеку, который назавтра окажется без средств к существованию.

По возвращении в Серулу Жакемон снарядил гонца к лорду Уильяму Бентинку с просьбой позволить ему покинуть земли Индийской компании и пробраться к Ранджиту Сингху – на тот случай, если переход к туземному монарху из-за тайного сопротивления местного населения сопровождался бы трудностями и опасностями.

Со своим обычным душевным расположением лорд Бентинк немедленно прислал ему рекомендательное письмо в самом требовательном тоне, адресованное радже, совсем еще юноше, а также его могущественным соседям, предписывая оказать наилучший прием господину доктору Виктору Жакемону. И господин доктор, который просил называть его в письме именно так, пустился в путь с несколькими фунтами шпанских мушек в качестве аптечки.

Все эти переговоры и обмен письмами отняли немало времени, и лишь спустя несколько месяцев Жакемон очутился в Лудхияне, на берегах Сатледжа, который отделяет Британскую Индию от королевства Лахор[62]62
  Лахор был столицей области («суба») Пенджаб в Северной Индии. В 1765 году в результате восстания сикхов Пенджаб получил независимость, и на территории области возникло несколько сикхских княжеств, которые в 1799 году объединились под властью махараджи Ранджита Сингха.


[Закрыть], в ожидании позволения Ранджита Сингха вступить в его владения.

Вскоре раджа прислал к нему сына своего премьер-министра, чтобы принять гостя в Фалуре, на другом берегу Сатледжа. И одновременно он получил послание от генерала Алара, подтверждавшее, что этот последний сгорает от нетерпения обнять дорогого земляка, как и его ближайший друг и товарищ по оружию генерал Вентура, итальянец, служивший прежде во французской армии, где он снискал заслуженную репутацию храбреца. Он командует пехотой Ранджита Сингха в генеральском звании.

Взгромоздившись на слона, любезно предложенного капитаном Уэйдом – резидентом в Лудхияне, вторым изданием важной персоны в духе капитана Кеннеди, – Жакемон в сопровождении изрядного отряда кавалерии сикхов пересек Сатледж. На правом берегу реки выстроившийся в боевой порядок эскадрон встретил его с военными почестями, когда он выбрался на сушу, и сопроводил его торжественным маршем к палатке, где Жакемон должен был дожидаться королевского представителя. Эскадрон оставался под ружьем, а вскоре вместе с группой офицеров прибыл и мехмандар, что означает по-персидски «хранитель гостеприимства», – Факир Шах-эд-Дин.

Капитан Уэйд, усвоивший уроки сикхского этикета, принял его без затруднений. Впрочем, молодой Факир поддерживал беседу самым естественным образом. «Он принимал, – пишет Жакемон, – самые умоляющие позы, чтобы всучить мне увесистый мешочек денег, тогда как часть его приспешников дефилировала перед палаткой, снося к дверям корзины с фруктами, горшки со сливками или вареньем… Все эти подарки прислал мне раджа. Я просил Шах-эд-Дина написать его повелителю тотчас же, чтобы передать мою благодарность и дать ему понять, что я вовсе не рассчитывал на столь избыточную щедрость…»

Вечером, выразив желание побыть в одиночестве, Жакемон совершил долгую прогулку вдоль пустынных берегов Сатледжа, с облегчением освободившись от чрезмерных почестей, которые начали уже его тяготить. По возвращении в лагерь он принял секретаря своего мехмандара, который явился, чтобы выслушать распоряжения на завтрашний день. Путешественник назвал время отъезда и место ближайшей стоянки. Весь переход он по своему выбору проделал на слоне, восседая в гордом одиночестве, и на почтительном расстоянии его сопровождал кавалерийский взвод.

Прибывший в лагерь вместе со своим эскадроном чуть позже Факир Шах-эд-Дин, который следовал за Жакемоном на расстоянии двух-трех миль, послал ему письмо с вопросом, когда тот сможет его принять. И вскоре он явился с теми же самыми комплиментами, что и накануне, с новым мешком денег и с провизией всяческого рода. Вечером Жакемон в свою очередь нанес визит Факиру, не откладывая надолго ответную вежливость, хотя он уже совершенно истощился в высокопарных заверениях своей глубочайшей признательности. И, удаляясь под барабанный бой, Жакемон с трудом сдерживает неукротимое желание хохотать от звуков музыки, под которую движутся на медвежью берлогу охотники.

«Я кое-как сохранил свою невозмутимость до возвращения к себе, – пишет он, – а закрывшись в палатке, нахохотался вволю над своей актерской игрой и наконец-то снова обрел себя самого. В Индии принято говорить “мы” вместо “я”, уже не очень скромная формулировка; но с тех пор, как я перешел через Сатледж, говорю о себе только в третьем лице, как например: “Сахиб[63]63
  Сахиб (саиб, сагиб) – в средневековой Индии так обращались к крупным феодалам, и это обращение имело значение «господин»; позднее так стали называть колонизаторов-европейцев, преимущественно англичан.


[Закрыть] совершенно не устал”; “Господин очарован Вашей Милостью”; “Господин приглашает Вашу Милость подняться на его слона” и пр. За четверть часа моего разговора с сикхами звучит больше “милостей”, чем во всех трагедиях Расина»[64]64
  Расин Жан (1639–1699) – знаменитый французский драматург, один из ведущих поэтов классицизма.


[Закрыть].

Наутро, как и накануне, новый визит Факира Шах-эд-Дина, который приносит очередную порцию комплиментов и неизбежный мешок с деньгами. В каждом мешке содержится сотня рупий, что составляет двести пятьдесят франков. Прибыв в Лахор на шестой день, Жакемон оказался владельцем изрядно набитого кошелька, где звенело полторы тысячи франков, примерно треть годовой музейной выплаты. Согласно требованиям этикета, он не мог отказаться от подобного проявления индийской вежливости.

Желая как можно скорее попасть в Лахор, Жакемон проезжает не останавливаясь Амритсар, священный город сикхов, и встречается в двух лье от городской черты с генералом Аларом, которого сопровождают двое коллег – Вентура и Курт. Они приехали на встречу с путешественником в коляске, запряженной четверкой лошадей. С двух сторон они спрыгивают на землю, и Жакемон крепко обнимает генерала, который представляет ему обоих своих друзей. Затем все четверо усаживаются в экипаж. Через час езды по первозданной и пустынной равнине, усеянной, как и в окрестностях Дели, руинами былого могольского величия, они приближаются к очаровательному оазису. Огромный цветник с левкоями, ирисами, розами, аллеи жасмина и апельсиновых деревьев, украшенные фонтанами, откуда брызжут многочисленные струйки воды; а в центре этого великолепного сада – небольшой дворец, убранный с большим вкусом и изяществом. Здесь будет жить французский исследователь. На роскошно сервированном завтраке присутствуют почетные гости, которые с величайшим почтением встречают прибывшего. Затем он целый день бродит по садовым аллеям со своими новыми друзьями, беседуя обо всем, прежде всего о Франции, которой они не видели уже шестнадцать лет и новости откуда доходили до них случайно и обрывочно. Лишь с наступлением темноты они расстаются.

Вечером Жакемон получает через своего мехмандара поздравления от короля и его подарки: нежнейший кабульский виноград, сочные гранаты из той же страны, самые изысканные местные фрукты и кошелек с пятью сотнями рупий. За великолепным обедом при свечах его обслуживала целая армия слуг, разодетых в богатые шелка. Однако, храня верность своему спартанскому режиму, который позволял с честью переносить тяжелую усталость и убийственный климат Индии, он набирается мужества отказаться от пиршества и довольствуется, как обычно, фруктами, хлебом и молоком.

Наутро его ждет торжественный прием у старого короля, который рассыпается в любезностях и уже в скором времени просто не может обойтись без своего нового друга. Ежевечерне он заставляет Жакемона приходить во дворец, осыпает его подарками: деньгами, драгоценными тканями, предметами роскоши, ювелирными изделиями, и буквально-таки донимает вопросами, до такой степени, что Жакемон, хотя его и трудно захватить врасплох, признается, что беседа с королем превращается иногда для него в подлинный кошмар. «Это, – пишет он, – первый любознательный индус, коего мне довелось увидеть; он как бы возмещает своим любопытством апатию всей нации. Он задал мне сто тысяч вопросов об Индии, об англичанах, Европе, Бонапарте; о нашем мире вообще и об ином, о рае и аде, о душе, Боге, дьяволе и еще о тысяче других вещей. Впрочем, как и у всех людей, воспитанных на Востоке, у него болезненная фантазия. Поскольку он способен оплатить самый рокошный обед, какой только возможен в этой стране, то его странным образом угнетает, что он не в состоянии пить, как рыба, не пьянея, или набивать брюхо, как слон, без неприятных последствий в виде одышки».

Между тем Жакемон, чей престиж возрос еще больше, прогуливается по столице Пенджаба и, чтобы избежать назойливого любопытства подданных раджи, одевается на индийский манер и восседает на слоне, чья масса и высота достаточно его изолируют от толпы.

Однако ему с трудом удается удовлетворять свой профессиональный интерес, поскольку дружеское расположение раджи порой становится прямо-таки тираническим. Раджа жалуется на все и на всех, даже на офицеров, которые стоят во главе его армий и дисциплинированы чересчур уж по-европейски. Иногда он готов подозревать их в тайном умысле, хотя за десять лет службы они доказали свою преданность и честность. Его фантазии доходят до того, что офицеры кажутся ему англичанами или русскими, и несчастные служаки, щедро оплачиваемые и весьма чтимые, невзирая на крайнюю подозрительность властелина, вынуждены вести себя чрезвычайно осмотрительно, чтобы сохранить его доверие.

Сам Жакемон, будучи французом, не забывает ни на минуту о своей «английскости» перед Ранджитом Сингхом. Изо всех его личин эта – наилучшая для восприятия и понимания царьков вроде лахорского раджи. Исследователь расхваливает силу, лояльность, мирную политику правительства Калькутты, и, когда его красноречие иссякает, Ранджит высокопарно замечает, что генерал-губернатор и он – это два сердца в едином теле.

«В конце концов, – пишет Жакемон, – он мне чертовски нравится, а в мое отсутствие он расхваливает меня вовсю, не жалея самых пышных эпитетов. Вчера, например, я не был при дворе, и мне передали, что он назвал меня полубогом, да еще поиздевался над одним из своих придворных, который хотел вручить мне какое-то особое лекарство от простуды. Она терзает меня настолько часто, что голова моя просто раскалывается».

Этот варварский монарх очень наблюдателен и способен на удивительно тонкие суждения. Нет ничего забавного в городских сплетнях о его беседах с Жакемоном. Но он находит нужным проинформировать об этом гостя и первый смеется вместе с ним, хотя, без сомнения, в душе сам считает его английским шпионом. Что касается национальности Жакемона, то здесь раджа, по-видимому, спокоен. Когда французский натуралист расстался с ним после первой аудиенции, раджа воскликнул, что тот, конечно же, не англичанин. «Англичанин, – заявил он, – не переходил бы двадцать раз с места на место, он никогда не стал бы жестикулировать во время беседы, не повышал бы и не понижал тона, не смеялся бы так заразительно над шутками…» Короче, целая цепочка весьма справедливых и точных наблюдений.

Говоря, что раджа ему очень нравится, Жакемон выносит о Ранджите Сингхе глубоко мотивированное суждение, не оставляющее никаких иллюзий насчет нравственности азиатского владыки. Он далеко не святой; для него не существует ни закона, ни веры, если его личный интерес не повелевает ему быть верным и справедливым; однако он не жесток. Совершившим тяжкие преступления раджа велит отрезать нос, или уши, или кисть, но никогда не лишает их жизни. Он питает пламенную страсть к лошадям, доходящую до безумия; он затевает самые кровопролитные и дорогостоящие войны, чтобы захватить в соседнем государстве коня, которого ему отказались продать или подарить. Храбрость его беспредельна – редкое качество среди восточных владык. И хотя он всегда добивается успеха в своих военных делах лишь путем сложных политических интриг, хитроумных соглашений и переговоров, простой сельский дворянин превратился в абсолютного монарха всего Пенджаба, Кашмира и пр. Самый набожный среди своих подданных, как никто из императоров во времена их наибольшего могущества, сикх по своему облику и скептик по существу, он отправляется ежегодно для поклонения святыням в Амритсар и, что самое удивительное, к могилам разных мусульманских святых; и эти паломничества не вызывают недовольства у его пуританствующих[65]65
  Пуритане – одно из направлений протестантства в христианской церкви, возникшее в Шотландии и Англии; пуритане претендовали на самое полное проникновение в дух Евангелия, считая себя самым «чистым» (в духовном смысле) течением в христианстве; здесь слово «пуританствующий» употреблено в смысле «сохраняющий чистоту веры».


[Закрыть] единоверцев.