355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Луи Анри Буссенар » Приключения знаменитых первопроходцев. Азия » Текст книги (страница 21)
Приключения знаменитых первопроходцев. Азия
  • Текст добавлен: 6 июля 2017, 14:30

Текст книги "Приключения знаменитых первопроходцев. Азия"


Автор книги: Луи Анри Буссенар



сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Сегодня бедность священника почти повсеместно отражается и на отправлении культа. Большинство храмов, за исключением немногих, пользующихся поддержкой, превратилось сегодня в прибежище для монахов, изгнанных из их приходов, и являет собой довольно странную картину.

Это хитросплетение обломков двух враждующих религий, сблизившихся волей обстоятельств, производит удручающее впечатление.

Паломники, бормочущие молитвы, с одинаковым безразличием падают ниц и перед Синто, и перед Буддой, и если их спросить, какой, собственно, религии они придерживаются, то они, вероятнее всего, просто расхохотались бы, поскольку и сами, очевидно, этого не знают. У одного болит голова, у другого нога; господь-целитель вольготно устроился в одном углу, под сальным от прикосновений десяти поколений покрывалом. Первый страдающий, погладив физиономию висельника «иуса», трется о нее головой с сокрушенным видом, бросает свои два фальшивых «дзю-му-сен» (один сантим) в зияющую дыру перед алтарем и удаляется с довольным видом. Второй немощный поступает точно так же, с той лишь разницей, что обращается он теперь к ноге, а не к голове бога. Затем появляются: женщина, желающая родить непременно мальчика, юная дева, желающая получить мужа, отвечающего требованиям ее сновидений, какое-то рахитичное создание, желающее стать нормальным человеком. Безразличный бог терпеливо сносит все самые смехотворные ласки и самые страстные лобзания. Является ли этот святой одним из будд? Или это один из славной плеяды синто? Вряд ли найдешь среди простых японцев человека, способного ответить на этот вопрос…

Однако один храм избежал столь печальной участи, благодаря одной особенности, совершенно не связанной с религией, которая скорее служит напоминанием об известной драме из блестящего прошлого Японии. Это храм Сенгакудзи в Эдо, где покоятся сорок семь «ронинов» Асано-такуми-но-ками.

Их история весьма любопытна и напоминает об одной из наиболее характерных черт истории рыцарской Японии; она показывает, до какой степени абсурда были доведены понятия о чести в древнем воинственном обществе, произошедшем от богов.

Эта странная и вместе с тем страшная история заслуживает того, чтобы быть изложенной здесь в том виде, как ее представил нам автор «Живописной Японии», поскольку кроме всего прочего она поведает нам о нравах, бытовавших в то время в стране.

Морис Дюбар со своей тенью также совершили паломничество к Сенгакудзи в сопровождении одного из японских друзей, досконально знавшего историю своей страны и поведавшего им много интересного.

Итак, они подошли к храму.

– Заметили ли вы, – сказал французам их спутник, – длинную цепочку мавзолеев, придающих храму вид обширного и богатого склепа? Это гробницы сорока семи ронинов Асано-такуми-но-ками.

Слово «ронин» с этимологической точки зрения чрезвычайно экспрессивно и поэтично и означает «человек-волна»; человек, чья жизнь зависит от капризов судьбы, подобен волне, поднятой налетевшим ураганом.

Ронинами назывались благородные воины, которые, оставшись без своих сюзеренов в результате какой-то катастрофы, вели образ жизни странствующих рыцарей, живущих за счет своей храбрости и умелого владения мечом.

Асано-такуми-но-ками, даймё одного из самых сильных кланов Японии, будучи оскорбленным другим даймё по имени Кодзуке-но Суке, не смог снести этого и в приступе гнева бросил свой кинжал прямо в лицо обидчику. Кинжал нанес тому лишь небольшую царапину, но Кодзуке-но Суке, занимавший официальную должность при дайкунайском дворе, приказал своим людям схватить Асано и обманом, воспользовавшись оказанным ему доверием, добился того, что его противник был осужден на смерть путем харакири, что, как известно, является официальным и почетным смертным приговором для даймё.

Асано без колебаний принял смерть согласно всем канонам японского рыцарства; все его владения и имущество были конфискованы, разоренная и доведенная до нищеты семья была обречена на скитания и влачила жалкое существование, а его воинский отряд был распущен.

С этого момента его вассалы и сторонники и стали ронинами.

Тогда же и появился один из самых героических выдуманных персонажей, чьи доблестные и бескорыстные подвиги столь почитаемы в Японии; один из тех великих образов, что так часто появляются на японской сцене; олицетворение абсолютной, слепой преданности вассала, долга и самоотречения, доведенных до неправдоподобия.

Кураносуке, первый офицер благородного Асано, его ближайший соратник, доверенное лицо и сердечный друг, присутствовавший при совершении его горячо любимым господином харакири, поклялся на его высокочтимой голове в страшной, непоколебимой ненависти к Кодзуке и его клану; затем, отдав последний долг обезглавленному телу, с тяжелым сердцем и неугасимой жаждой мести он покинул йосики.

За ним последовали сорок пять самых благородных и самых храбрых самураев из клана Асано, которые, поверив в несгибаемое мужество Кураносуке, его мудрость и ловкость, примкнули к нему, задавшись целью отомстить за поруганную честь своего клана.

Отныне у всех этих сорока шести человек была лишь одна цель, одна всепоглощающая мысль: добраться до Кодзуке, отрубить ему голову, свершив тем самым искупительное жертвоприношение.

Задача была трудной, поскольку Кодзуке, столь же трусливый, сколь и могущественный, удвоил охрану своего йосики и окружил свое жилище такой защитой, что добраться до него было не под силу самым смелым и отчаянным.

Кураносуке понял, что момент для расплаты еще не настал и следовало подождать более удобного случая.

Собрав своих сторонников, он дал им приказ рассеяться по всей империи, но быть готовыми явиться по первому зову; сам он также покинул Эдо со всей семьей, взяв с собой все самое ценное, и удалился от места, которому суждено было стать ареной драмы, в которой он сыграл главную роль.

Он обосновался в Киото; там, по крайней мере, о нем вскоре забудут, мало-помалу память о трагической кончине Асано сотрется, и убийца, успокоенный бездействием ронинов своей жертвы, придет в состояние роковой беспечности.

Однако вскоре Кураносуке, казалось, совершенно забывает о мести и пускается во все тяжкие. Он слоняется по самым захудалым притонам, валяется смертельно пьяным в придорожных канавах и буквально скандализирует весь Киото своими похождениями; напрасно его друзья и товарищи по оружию пытаются его образумить; напрасно его верная супруга, любящая мать его детей, мягко выговаривает ему за его недостойное поведение, – все напрасно. Однажды, в один из таких приступов запальчивости, он выгоняет из дома всю свою семью, за исключением старшего сына, юного О-Ичи-чикана; теперь уже ничто не может удержать его от падения; он опускается все ниже и ниже, пока наконец не теряет всякое понятие о чести. Нет уже такого оскорбления, которому он не подвергался бы со стороны окружающих; какой-то самурай плюет ему в лицо, пинает ногами, обливает презрением и награждает самыми грязными прозвищами. Кураносуке никак не реагирует; на него уже смотрят с жалостью; это уже не человек, а животное, которое каждый может пнуть ногой, не боясь быть укушенным.

В течение долгих месяцев Кодзуке был настороже. Наконец, устав от осадного положения, в которое он поставил себя сам без всякой видимой причины, а возможно, и устыдившись своего поведения из-за беспочвенных страхов, он решается возобновить прежний образ жизни и распускает часть охраны, которая его столь долго окружала.

Наступает час Кураносуке, вожделенный миг расплаты. Пьяница, бродяга, безвольное существо, молча сносившее любые оскорбления, внезапно исчезает из Киото. Никто о нем и не вспомнил, мало ли таких опустившихся существ кончает свои бесславные дни где-то на задворках.

Однако вот уже неделю как его старший сын, юный О-Ичи-чикана, разъезжает по стране с приказом сторонникам отца собраться вместе в определенное время, а сам Кураносуке, бывший доблестный воин, присоединится к ним под стенами Эдо.

Собираются сорок шесть ронинов, сорок седьмым становится О-Ичи-чикана. Они вновь дают клятву мести, обращаются к богам с короткой молитвой и, не теряя ни минуты, со всеми возможными предосторожностями продвигаются к йосики Кодзуке.

Все это происходит темной зимней ночью. Резкие порывы ветра с воем крутят в воздухе снежные вихри; вокруг царит непроглядная тьма и слышны лишь завывания вьюги. Воины крадутся вдоль стен, прячась за деревьями, и наконец оказываются в йосики.

Вскоре повсюду уже слышатся громкие крики, звон скрещивающихся мечей. Это охрана Кодзуке, застигнутая врасплох, безуспешно пытается оказать сопротивление ронинам Асано. Но ничто не может устоять перед отчаянным напором неудержимого Кураносуке и его товарищей.

Побежденные, разоруженные, рассеянные охранники прекращают сопротивление.

Разбуженный шумом боя, охваченный ужасом, Кодзуке пытается спастись бегством. Но в тот момент, когда он пытается скрыться через потайную дверь, железная рука опускается на его плечо и увлекает в пышно обставленные апартаменты.

– Узнаете меня, князь? – спрашивает его глава ронинов. – Я – Кураносуке!.. Это я отдал последние почести высокочтимой голове знаменитого Асано-токуми-но-ками… Я тот, кто поклялся над его еще теплым телом отомстить за его гибель и вручить его обоготворенной душе голову вашей милости.

Произнеся эти слова, бесстрашный самурай вытащил кинжал и почтительно предложил Кодзуке тут же совершить харакири. Тот трясущейся рукой взял орудие мести, взглянул на него расширившимися от ужаса глазами и, казалось, совершенно не понимал, что это означает вынесение ему смертного приговора.

Пока он колебался, Кураносуке, не в силах более ждать свершения великой цели, к которой он стремился с таким упорством и долготерпением, взмахнул мечом и одним ударом отрубил голову подлому трусу, не способному принять смерть, достойную воина.

Покончив с этим, сорок семь ронинов, все получившие более или менее серьезные ранения, покинули йосики, прихватив с собой лишь голову даймё.

С восходом солнца, когда буддийские жрецы Сенгакудзи явились, чтобы открыть двери храма, на внешних ступенях алтаря они обнаружили сорок семь распростертых ниц воинов.

Вид этих людей, покрытых кровью и пылью, был ужасен. Одному из них, юному О-Ичи-чикана, не было еще и шестнадцати, и его безусое нежное лицо резко контрастировало с суровым обликом его отважных товарищей. На груди у него зияла страшная рана; но он не обращал на нее внимания и, как подобает воину, стойко переносил ужасную боль; черты его лица, побледневшего от потери крови, выражали непреклонную решимость и отвагу.

– Братья! – сказал предводитель маленького войска пораженным монахам, бросив им несколько пригоршней золотых монет, – примите наше подношение. Это все, что у нас есть, и откройте собратьям божественного Асано двери их последнего прибежища.

Ошеломленные монахи открыли двери и удалились. Когда же они вернулись, на полу храма они увидели сорок семь окровавленных трупов! Сорок семь ронинов приняли смерть, воздав последние почести могиле своего властителя.

С быстротой молнии весть об этом массовом самоубийстве облетела всю империю, Кураносуке, чье эксцентричное поведение получило наконец объяснение, заслуживает после своей героической кончины полную реабилитацию, становится полубогом, а его сорок шесть сподвижников – очень почитаемыми святыми.

Могилы героев становятся объектом особого культа: вся страна желает воздать почести отважным воинам, с такой самоотверженностью отдавшим свои жизни, чтобы отомстить за поруганную честь своего сюзерена.

Паломники являлись сюда из самых отдаленных уголков страны. Однажды в храме появился самурай из Сацума, с ног до головы покрытый дорожной пылью. Весь путь он совершил пешком. Не позволив себе ни минуты отдыха, он входит в храм Сенгакудзи. Совершив молитву перед статуей Будды и положив все, что у него было, на ступени алтаря, он опустился на колени перед могилой Кураносуке и, обращаясь к изображению героя, заявил:

– Благородный друг, прости несчастного, не сумевшего распознать великое сердце, и прими его жизнь в виде искупления за незаслуженное оскорбление, которое он имел несчастье тебе нанести.

Произнося эти слова, покаявшийся воин вскрыл себе живот и испустил дух в потоках собственной крови.

Это был тот самый самурай, который когда-то в Киото плюнул в лицо Кураносуке. Он похоронен рядом с сорока семью ронинами. Эта могила неизменно вызывает удивление посетителей, недостаточно хорошо знающих историю ее появления и насчитывающих сорок восемь могильных плит там, где их должно было бы быть сорок семь.

«После этой драмы, – добавляет любезный чичероне французских офицеров, – и прежде чем отправиться в обход по более приятным местам, мне кажется, следует рассказать вам, что же собой представляет это ужасное харакири, о котором шла речь в этой мрачной истории».

Харакири, называемое еще «сеппуку», представляет собой способ самоубийства, принятый среди военных, решивших покончить счеты с жизнью или приговоренных к смерти за ошибку, не носящую позорящего характера и не влекущую за собой ни понижения в чине, ни разжалования.

Существовало еще два способа приведения в исполнение смертного приговора; речь идет об удушении и обычном отсечении головы; однако оба эти способа, считавшиеся позорными, никогда не применялись в отношении самураев, по крайней мере, если они не были замешаны в преступлениях против чести, в понимании японцев.

Таким образом, харакири являлось в древнем японском обществе скорее способом морального наказания, поскольку, отнимая жизнь, оно не покушалось на честь наказуемого и даже не носило характера самоубийства в европейском понимании этого слова.

Эта дуэль человека с самим собой не может быть сопоставлена и с нашей дуэлью, хотя между этими двумя существенно отличными актами и имеется некоторое моральное сходство.

Во Франции в некоторых слоях общества дуэль действительно является последним способом защиты оскорбленной чести. Однако в этом вопросе общественное мнение разделилось; кто-то отворачивается или пожимает плечами при виде человека, принявшего участие в дуэли; кто-то, наоборот, пожимает ему руку с чувством некоторого восхищения; существует расхождение во взглядах.

В Японии ничего подобного. При старом строе каждый уважающий себя японец должен был быть готов в любой момент своей жизни вычеркнуть себя из списка живых или оказать эту маленькую услугу одному из своих друзей.

Харакири являлось в какой-то степени частью воспитания класса военных; и хотя сегодня этот способ вышел из употребления, благодаря довольно быстрому изменению нравов под воздействием европейского влияния, но тем не менее люди, принявшие такую смерть, остаются в глазах общества святыми. Более того, я убежден, что какой-нибудь фанатик, пожелавший подобным образом свести счеты с жизнью после совершения какого-то уголовного преступления, повлекшего, согласно новому кодексу, осуждение на вечную каторгу, и сегодня нашел бы многих почитателей и немало других фанатиков, стремящихся сделать из него полубога.

При совершении харакири помощник играл гораздо более важную роль, нежели секундант в европейской дуэли. Его миссия была поистине священной и требовала безусловной преданности, смелости и ловкости.

Согласно правилам японского рыцарства каждый даймё должен был иметь среди своей свиты хотя бы одного человека, способного стать его помощником при совершении этого обряда, кстати, даймё особо выделял его и приближал к себе.

Сама церемония харакири обставлялась с исключительной торжественностью, призванной замаскировать под видом праздника ужас и жестокость самого акта.

Я имею здесь в виду не добровольное харакири, которое совершалось где угодно, без всякой подготовки и, возможно, даже без участия помощника, а акт, вытекающий из какого-то серьезного проступка, потребовавшего вмешательства своего рода военного суда.

В этом случае осужденный передавался под охрану какого-нибудь даймё, который содержал его в своем йосики в качестве пленника, оказывая ему тем не менее все почести, приличествующие его рангу.

В старину эта процедура осуществлялась, как правило, в храмах; позже и до самого последнего времени она производилась в зависимости от ранга приговоренного либо в одном из залов йосики даймё-тюремщика, либо в прилегающем парке.

Если проанализировать саму процедуру ритуального убийства, то можно прийти к выводу, что она протекает везде одинаково, а различия столь незначительны, что достаточно описать одну из них, чтобы понять саму суть подобных актов.

Не будучи непосредственным свидетелем подобных драм – с чем себя и поздравляю, – я тем не менее неоднократно видел их в театре, воспроизведенными с потрясающей достоверностью.

Речь идет о харакири, развязка которого была доверена человеку со стороны, какому-то второразрядному офицеру.

Еще накануне в парке была расчищена площадка в четыре квадратных метра, открытая с севера и юга и завешанная белыми шелковыми полотнищами; по углам были поставлены длинные шесты с флагами, покрытыми изречениями из священных книг. Перед каждым входом находилось деревянное изображение, убранное белым шелком; в центре площадки перпендикулярно друг другу были расстелены две новые циновки с белой каймой.

Прибыли свидетели, называемые здесь цензорами и назначаемые правительством. На пороге йосики их с большой помпой встретил сам даймё; два факела, установленные по краям расстеленных циновок, должны были освещать всю сцену бледным, дрожащим светом.

И вот подготовка закончилась.

Осужденный в одеждах веселых тонов появился со стороны северного входа, а цензоры, помощники и зрители – южного. Каждый занимает место, отведенное ему правилами этикета, осужденный усаживается на циновке, расстеленной с юга на север, лицом на север. Цензоры устраиваются на перпендикулярной циновке, а помощники, чей выход еще впереди, становятся кру́гом вместе со зрителями.

Первый цензор начинает зачитывать смертный приговор:

«Самурай, вы совершили проступок, позор которого вы смыть не в состоянии; отныне вы недостойны принадлежать к касте японских рыцарей. Однако из уважения к вашему высокому званию вы не будете подвергнуты унижению и ваше имя не будет опорочено; но вы должны сами обречь себя на смерть, предусмотренную принятыми у нас правилами и обычаями».

С этими словами цензор удаляется и покидает йосики.

Осужденный, только что с полным безразличием выслушавший приговор, удаляется, чтобы совершить последний торжественный туалет. Спустя несколько минут он возвращается, переодевшись в праздничные одежды, и занимает свое прежнее место на циновке.

Встает даймё, хозяин йосики, и обращается к своему гостю:

– Не желаете ли вы что-нибудь сказать мне?

– Мне нечего сказать, – отвечает тот, – но, поскольку вы снизошли до того, что приняли участие в моей судьбе, позвольте тому, кто должен сейчас умереть, поблагодарить за доброе к нему отношение.

Таков священный обычай и классический ответ. Единственный допустимый при этом вариант заключается в возможном добавлении: «… Покорнейше прошу вас передать мою последнюю волю такому-то». С этими словами осужденный передает даймё запечатанный конверт. В этот момент второй помощник передает осужденному кинжал, называемый «кусум-гобу», а первый помощник обнажает ему правое плечо, одним движением выхватывает меч, причем ножны падают на землю, делает шаг назад и влево и собирается с силами…

Осужденный, сидя на пятках по японскому обычаю, берет кинжал в правую руку и без малейшего колебания всаживает его себе в живот! Затем недрогнувшей рукой он медленно ведет клинок слева направо и сверху вниз. Поток крови захлестывает циновку перед ним… Герой, не позволяя себе ни малейшего вскрика, вытаскивает окровавленный кинжал и вытягивает руку в сторону цензоров: это знак к ужасной развязке. Первый помощник взмахивает мечом; отяжелевшая голова осужденного наклоняется немного вперед; короткий блеск стали – и голова, отделенная от тела с одного удара, гримасничая, катится к ногам присутствующих: честь спасена, и справедливость восторжествовала.

Если согласно этикету звание осужденного требует проведения этой процедуры внутри йосики, то все происходит так же, как и в парке. Вместо циновок, на которых выступают актеры этой ужасной драмы, в этом случае используют «ф’ту» – нечто вроде матрацев, подбитых ватой, сшитых вместе и обтянутых хлопочатобумажной тканью, которые укладывают на татами, чтобы на него не попала кровь.

Вместо обычных факелов иногда используют более яркие светильники; однако признаком хорошего тона является, по-видимому, затемнение помещения, что позволяет скрыть от глаз осужденного все детали печальной процедуры и дает ему возможность стойко перенести последние мгновения. Если же он не отличается необходимой силой воли, то первый помощник, который, добавим, может быть предупрежден заранее, не ждет первого удара осужденного, а отрубает ему голову сразу, как только замечает, что тот чуть-чуть наклонился вперед…

В любом случае справедливость торжествует и на месте действия остается лишь труп, которого ждут пышные похороны; поскольку, как мы видели, харакири не является бесчестьем.

В Японии похороны состоят в простом предании тела земле или кремации. Предается ли труп земле или огню, но последняя церемония всегда происходит в присутствии многочисленных буддийских жрецов. Насколько тесно древние обряды связаны с обычаями современной религии, указывает тот факт, что если рождается ребенок, то хвала воздается Синто, а если случается смерть, то в этом замешан Будда.

Прочитав над телом и могилой, приготовленной для принятия бренных останков, установленную молитву, священник с помощниками удаляется, предоставляя собравшимся родственникам самим завершить печальную церемонию, состоящую в погребении или сожжении тела. Те, кто исповедуют синтоистскую религию, предпочитают кремацию, процедура которой в последние годы должна по приказу императора, осуществляться в соответствии с установленными правилами. Для этих церемоний за городскими стенами отведены специальные места, где можно сжигать трупы умерших, не боясь вызвать недовольство граждан специфическим запахом.

Странный, но весьма распространенный обычай состоит в том, что скончавшемуся дают новое имя – Укури-на, которое он будет носить вечно в той тайной и бессмертной жизни, в которую он только что вошел через скорбную дверь смерти. Это имя заносится на записные дощечки, подвешиваемые в почетном углу дома умершего, где по определенным дням зажигаются маленькие свечи и курятся благовония.

… В то время, пока «японские братья» благодаря тесной дружбе, установившейся у них с семейством Митани-сан, знакомились с деталями жизненного уклада японцев, им выпала редкая удача получить приглашение на свадебную церемонию.

Юная невеста, которая часто встречала обоих офицеров у добряка Митани, просила их об этом с такой трогательной настойчивостью, что они были буквально покорены.

– Приходите! – убеждала она их. – Мои родители будут рады и счастливы вас принять.

Девушка сумела затронуть слабую струнку французов, поскольку они горели желанием присутствовать на одной из таких церемоний, от которых благодаря волне новаций, поддержанных правительством и юным поколением, вскоре останется лишь одно воспоминание.

Действительно, два французских журналиста, приглашенных микадо для написания его доброму народу свода законов, подобного тому, который подарил нам великий Наполеон, с завидной неторопливостью занимались составлением новых законов, подгоняя их по мерке автора тех, которым еще и сегодня завидует Европа.

Однако задача эта была весьма трудная, поскольку следовало приспособить к японскому менталитету довольно странные формулировки, которыми мы довольствуемся из-за отсутствия других, и поэтому, как говорится в просторечье, дело продвигалось туго. Поэтому данные законы не только не были изданы, но и некоторые горячие головы даже выражали сомнение по поводу целесообразности этой значительной и дорогостоящей работы.

Гражданское состояние, этот краеугольный камень любого социального здания, не отличалось, да и сейчас еще не отличается необходимым единообразием: вместо того чтобы покоиться на законах, оно строилось лишь на семейных отношениях и, следовательно, носило весьма относительный характер.

Это была довольно серьезная и трудная проблема, принимая во внимание обычаи, изменить которые могло лишь время. Действительно, если мы в качестве первого акта гражданского состояния примем акт рождения, то французское законодательство сразу же сталкивается с проблемой усыновления.

В Японии просто не существует семей без приемных детей. Обычно два соседних дома обмениваются одним ребенком; этот естественный обмен не подвержен никаким ограничениям ни возрастного, ни какого-либо другого плана, как во Франции. Это самый естественный способ воспитать мужа для своей дочери; зачастую это также возможность создать себе нужное окружение, а иногда просто стремление удовлетворить свою фантазию или желание соблюсти очень почетный и глубоко укоренившийся обычай.

Сохраняя право усыновления в столь широком масштабе, акт рождения, скрепляющий в какой-то степени принадлежность к родной семье, стал бы для доброй половины населения лишь первой ступенькой, которую вскоре предстоит преодолеть для вхождения в социальную приемную семью.

Отсюда и серьезные затруднения, которые, по мнению компетентных людей, могли бы долгое время оставаться причиной огромных ошибок и печальных недоразумений. Пока же наши законодатели были бы заняты поиском путей примирения всех этих требований и точек зрения, древние патриархальные отношения, дающие отцу семейства полную власть во всем, что касается проблем, связанных с семейным очагом, продолжали бы оставаться единственными, принятыми в стране.

Еще более серьезная проблема, нежели даже вопрос о гражданском состоянии, связана с браком. Из того факта, что полигамия в Японии не разрешена, а разводы не слишком часты; из того, что представители слоев общества, доступные нашему наблюдению, редко меняют своих супруг, – отнюдь не следует, что развод официально запрещен существующими правовыми актами, а внебрачные связи полуофициального плана под семейным кровом просто недопустимы.

Отмена развода была бы просто нелогичной, учитывая, что этот правовой акт должен быть вскоре восстановлен и во Франции. Напротив, было бы разумнее оправдать внебрачные связи под семейным кровом. В Японии, отмечает Морис Дюбар, бракосочетание не подпадает ни под какие законодательные акты. Любовь и привычка, а также соблюдение взаимных интересов способствуют установлению и продолжению супружеских отношений.

В союз мужчины и женщины не вмешивается ни представитель людского закона, ни служитель религиозного культа. Это сугубо частное дело. Юноша желает вступить в брачный союз с девушкой: он спрашивает ее согласия или испрашивает его через посредство ее родителей. Если просьба принимается благосклонно, будущий супруг вручает подарки, после чего, согласно обычаям, молодые люди считаются мужем и женой. Подарки невесте представляют собой различную одежду и украшения, ценность которых зависит от благосостояния жениха: обычно это белое шелковое платье, кусок шелка того же цвета и расшитый золотом женский пояс. Теща также получает белое шелковое платье, а тесть – роскошную саблю. Причем платья не должны быть сложены.

Тесть, со своей стороны, делает будущему зятю равноценный подарок, если, конечно, в состоянии это сделать, но в любом случае не дает за дочерью приданого. В качестве такового невеста приносит в семью: два шелковых платья, сшитых особым способом, два пояса, полный праздничный наряд, веер, пять-шесть книг небольшого формата и маленькую саблю, предназначенную для защиты собственной чести в случае нападения.

Назначается день свадьбы. Родители, друзья, соседи приглашаются в этот день на торжественный обед, юноша представляет собравшимся девушку, выбранную им в жены, и на этом все заканчивается.

Начиная с этого момента девушка считается его женой, она поселяется в его доме и занимает там главенствующее положение. Если муж решает завести себе еще одну, незаконную, подружку, или ликаке, он может это сделать, не разводясь с законной супругой, а если он достаточно богат, то может вообще завести у себя гарем. Каждая вновь прибывшая тихо занимает в доме место, соответствующее моменту ее появления там; она может быть второй, третьей или десятой, но при этом никогда не становится объектом издевательств со стороны предшественниц.

Что касается детей, то все они считаются в равной степени законными; каков бы ни был порядковый номер их матери, права их одинаковы, и, независимо ни от чего, они остаются исключительной собственностью отца.

Чтобы отделаться от законной супруги, нет необходимости обращаться в суд. Достаточно простой маленькой записки «Микудари-Хан», дословно «три с половиной строчки». «Объявляю, – пишет супруг, – что такая-то, бывшая моей женой, не является таковой с сегодняшнего дня, может вступать в повторный брак и вообще вольна делать все, что ей заблагорассудится».

Коротко, зато вполне ясно и недвусмысленно.

Получив такой «документ», жена собирает принадлежащие ей нехитрые пожитки и, оставив детей на попечение отца, ответственного за их воспитание, отправляется на поиски более счастливой доли.

На этом все и заканчивается, без лишних формальностей и хлопот, как и в случае бракосочетания, которое заключается и разрывается все с той же непостижимой легкостью.

И тем не менее в стране, где так легко избавиться от жены, которая в один прекрасный день вам вдруг разонравилась, число ежегодных разводов значительно меньше числа юридически оформленных актов бракосочетаний в течение одного лишь квартала.

Естественно, возникает вопрос, так ли уж срочно следовало во что бы то ни стало европеизировать этих прекрасных людей, которым чужды наши обычаи и которые могли бы, естественно, восстать против новых, налагаемых сходными с европейскими законами обязанностей, ибо они, возможно, заставили бы их отречься от самого духа их нации, ради желания стать похожими на других.

А теперь продолжим наше повествование.

Родители жениха, богатые торговцы шелком из Иокогамы, владели в получасе езды от города, неподалеку от домишка Митани, в прекрасной «долине Миссисипи», очаровательной японской виллой.

Согласно древним обычаям страны там и должно было состояться бракосочетание их сына.

В назначенный день «японские братья» прибыли в указанное место.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю