Текст книги "Нравственные письма"

Автор книги: Луций Анней Сенека

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Письмо LIII (О болезнях тела и души)

Луцилия приветствует Сенека!

Отчалил я под небом, полным туч,

И тут же "заработал на орехи",

Когда примчался ветер с горных круч.

Все море, что вначале было гладким,

Покрыла леденящая волна,

В желудке как-то сразу стало гадко,

Хоть мне твердили: Буря не страшна…

Я к кормчему пристал, чтоб правил к суше,

А он, лишь усмехался мне в ответ:

В открытом море в шторм гораздо лучше,

В округе все равно стоянок нет.

Тогда, при виде скал, в припадке горя,

Я тут же за борт выпрыгнуть успел

(Улисс был обреченным гневу моря

Он не тонул, но качку – не терпел).

Я сразу вспомнил плаванья искусство,

Потом прополз забрызганный утес,

Потом, когда в желудке стало пусто,

Лежал дрожа, как шелудивый пес,

И думал: как легко забыть изъяны

Телесные, что подают нам знак…

Тем более – духовные: лишь спьяну

Они всего сильней тревожат нас.

Когда нас посещает лихорадка,

Вначале проявляя легкий жар,

Который поднимается украдкой,

Наносит сокрушительный удар…

С болезнями, что поражают душу,

Все обстоит как раз наоборот:

Кто ими поражен, не хочет слушать

Врачей, лишь сам твердит: Закройте рот…

Кто спит неглубоко, в дремоте помнит,

Пусть даже неотчетливые, сны.

А, коль глубокий сон твой дух наполнит

То, над душой мы больше не вольны.

Скажи мне: кто признается в пороках?

Кто их в себе сумеет осудить?

Мы спим…А кто разбудит нас до срока?

Философ нас способен разбудить.

Кто заболел, тот бросит все заботы,

Отменит встречи, выпьет порошок,

Забудет о не сделанной работе…

Болезнь души – куда страшнее шок.

Отдай же философии все время:

Не ты ей уделяешь час-другой,

Она повелевает: ногу в стремя

И крепче оттолкнись второй ногой.

Так молвил Александр-победитель,

На предложенье дани: "Не шучу,

Не я приму от вас, что вы дадите,

Я – вам оставлю, сколько захочу."

Хоть боги выше (лет в их жизни много,

Все их дела подобны чудесам)

Но, в чем-то… и мудрец превыше бога,

От страха избавляя себя сам.

Бесстрашье над философом витает…

И копья – легким взмахом вееров

Летят назад, в того, кто их кидает,

И… их же поражает.

Будь здоров.

– –

Письмо LIV (О болезни)

Луцилия приветствует Сенека!

Меня настигла давняя болезнь…

Какая?– Задыхаюсь, как под снегом,

Примерно час, как будто в гору лез.

Пожалуй, я знаком с любою хворью,

Но эта – всех болезней тяжелей:

Предвижу, что свой дух отдам так вскоре…

А смерть – куда страшнее, чем болезнь.

Ты думаешь, я весел тем, что выжил?

Отсрочка – не победа, милый друг…

Ведь смерть круги сужает: ближе, ближе…

И, наконец, грядет последний круг…

Зачем ко мне так долго примеряться?

Я знаю смерть: она – небытие…

Как до рожденья – я не мог смеяться,

Так после смерти – что мне до нее?

Свеча не зажжена или погасла

Ей все равно… Пока горит огонь,

Она живет и светит не напрасно…

И нам бы так! Без света – только вонь…

Все это я твердил, хоть думал: Крышка…

(Не вслух, конечно, было не до слов…),

Пока не успокоилась одышка,

Хоть и теперь, признаюсь – тяжело.

Дыхание работает нескладно,

Природою положено – дыши!

Пусть воздух застревает, ну и ладно…

Страшней – вздыхать из глубины души…

Смерть мудреца не выставит за двери

Он выйдет сам, когда настанет срок,

Все осознав, и в неизбежность веря,

Уходит добровольно.

Будь здоров.

– –

Письмо LV (О разлуке с друзьями)

Луцилия приветствует Сенека!

Прогулка на носилках – тоже труд,

Ты знаешь, я с рожденья не изнежен,

А те, кто говорят иное, врут.

Носилки – лишь последствие болезни,

В них противоестественности знак.

Гулять пешком приятней и полезней…

Тот, кто не болен, может и не знать…

Мой взгляд упал на Ватии поместье,

Которое никто не сторожит.

Здесь, в кое время, восклицали с лестью:

"Ты, Ватия, один умеешь жить!"

А он не жил, а прятался от жизни,

Когда Сеян и Галл исторгли стон…

(Один – через жену стал ненавистен,

Другой – через любовницу казнен)

Жить праздно? Или быть от дел свободным?

Суть разная, хоть внешне, как одно…

Для праздности лишь денег нам угодно,

Быть безмятежным – мудрому дано.

Иной бежит от неудач в дерзаньях,

Завистлив к людям и труслив, как лань,

Еда и похоть – все его желанья,

Хоть впереди – карающая длань.

Усадьба хороша: дом камнем светел,

В платановых корнях – бежит ручей,

В пещерах – тихо, хоть гуляет ветер,

Стена ее – преграда для очей.

Не место красит нас – в душе все краски.

В прекраснейших домах живет печаль.

Но, в мыслях ты способен, словно в сказке,

Своих друзей душою повстречать.

Прекрасней не найти тех встреч в разлуке:

Единство душ сильнее дней пути,

Жизнь рядом иногда повеет скукой,

А счастье – ярче издали блестит.

В разлуке мы, и с теми, кто нам близок:

У друга бесконечный список дел…

Чужбина завершает этот список,

Венчая удаленности предел.

Друг должен быть в душе, а значит – рядом!

Да, ближе, чем делящий с нами кров.

Гуляй со мной, обедай, все, что надо…

Тебя я вижу, слышу.

Будь здоров.

– –

Письмо LVI (О шуме)

Луцилия приветствует Сенека!

Сейчас над самой баней я живу,

Как в шумном, переполненном ковчеге…

Представь себе все крики наяву:

Здесь силачи вздымают с тяжким стоном,

Снаряды, начиненные свинцом…

(Возможно, крики – только для фасона,

Чтоб людям показать товар лицом).

Бездельник, в упоении массажем,

Здесь стонет переполненным нутром…

И сам массаж…Поверь: я слышу даже

Шлепки ладонью и удар ребром.

А игры в мяч? Как только соберутся,

Кидают, и давай считать броски…

Пока не доиграют, не нажрутся

Сойдешь с ума от шума и тоски…

Плюс перебранка, плюс поимка вора,

Прыжки в бассейн, и крики "просто так"…

Но, знаешь, кто мой самый лютый ворог?

Кто волосы выщипывать мастак…

Пронзительно крича, зовет клиентов,

И умолкает, лишь, когда визжа

Они орут (нет пауз, ни момента),

Как будто их сажают на ежа.

Торговцы колбасой и пирожками

Выкликивают – каждый свой товар…

Ты скажешь: Я – железный, я – как камень,

Раз не хватил меня пока удар…

Клянусь, мне этот гомон – не помеха,

Он – как ручей, что может век плескать,

Хоть слышал я про племя, что (без смеха)

Все бросило, покинув перекат.

Но голос, а не шум нам лезет в душу,

А шум, лишь ударяет по ушам.

И непрерывный шум мне легче слушать,

Чем ритм команд натруженным гребцам.

Пусть за дверьми шумит все и грохочет,

В ком дух спокоен, выдержит и крах.

Напротив: даже темной тихой ночью

Бушуют вожделение и страх.

Ведь ночь не устраняет все тревоги,

И в сновиденьях к нам идут они…

Поверь, что я знавал довольно многих,

Чьи ночи – беспокойнее, чем дни.

Иной лежит один в просторном доме,

Закрыто все. Чего ж еще?– спрошу…

Но сон к нему нейдет, нет даже дремы,

Когда в душе его тревожит шум.

Бездельнику, в покое – нет покоя…

Проснуться нужно, взяться за дела,

Искусствами заняться… Что такое?

Труждающимся Бог покой послал.

Солдаты усмиряются в походах,

Кто занят – не доступен озорству.

И мы порой от дела в тень уходим,

Не слушая тщеславия молву.

Порой, при этом крепнет честолюбье,

Увядшее от неудачи дел.

(Кого, как не себя мы страстно любим,

Жалея, что – в себе любви предел…)

Пускай пороки разевают пасти

Публично – за исход спокоен я.

Недуги духа тем ещё опасней,

Что прячутся под пологом вранья.

"Кто не боялся стрел, врагов и копий,

Теперь боится шума ветерка,

Боится за судьбу отрытых копей,

Дрожит во сне зажатая рука."

Вергилий.

Посмотри на тех счастливцев,

С огромною поклажей на себе:

Увидишь их напуганные лица,

Что ожидают в будущности бед.

"Не лучше ли пожить вдали от шума?"

Ты прав, к чему мне слушать шум дворов?

Улисс провел сирен довольно умно.

Я только закалялся.

Будь здоров.

– –

Письмо LVII (О тоннеле)

Луцилия приветствует Сенека!

Я вынес все, что терпит лишь атлет:

Сперва в пути прошел сквозь грязи реки,

Затем – сквозь пыль тоннеля, как сквозь склеп.

Нет ничего длинней, чем тот застенок

Среди горы (обвалится – и крах…).

Клубится пыль с дороги и со стенок,

И факелы – темней, чем самый мрак.

Я был тоннеля гнусностью подавлен…

Ты знаешь: я не очень терпелив,

Далек до совершенных и подавно,

Но здесь, душа любого заболит.

Но, стоило увидеть проблеск света,

Душа моя воспрянула сама.

Я начал рассуждать: чем хуже этот

Тоннель, чем наши старые дома?

Нет разницы, что упадет на груди

Людей, чья жизнь в мгновение уйдет…

Как слеп наш страх: он видит лишь орудья

Убийства, хоть важней его исход.

Ты думаешь, что я, как всякий стоик,

Не верю в сохранение души,

Раздавленной под тяжестью? Не стоит

Нам, в заблужденьях путаясь, спешить…

Как задушить нельзя открытый пламень,

Как воздух не пронзает острие,

Так для души обвалы – не экзамен,

Она найдет прибежище свое.

Душа бессмертна иль она – как свечка,

Задутая дыханием ветров?

Что смерти неподвластно, то и вечно

Душа не погибает.

Будь здоров.

– – –

Письмо LVIII (О родах и видах)

Луцилия приветствует Сенека!

Поговорим про скудость языка

И о предметах, что в библиотеке

Ты не найдешь уже… или, пока.

Возьмем, к примеру, гнусных насекомых,

Что по лесам преследуют наш скот:

"Оистрос" или "овод" нам знакомо?

В Вергилии то слово кто найдет?

Опять Вергилий – "спор решить железом",

Известно было с очень давних пор…

Простое слово стало бесполезным,

Мы говорим, что "разрешаем спор".

В моих цитатах нет благоговенья,

Не мыслю и ученость изливать.

Слог Акция и Энния – в забвеньи,

И "Энеиду" стали забывать.

Ты спросишь: Для чего нам предисловье?

Куда влечет суждение мое?

Хочу, чтоб ты, возможно благосклонно,

Услышал это слово: Бытие…

Ручаюсь вечной славой Цицерона…

Новее?– Поручится Фабиан…

Оно – в основе всякого закона

Природы, дар разумного в нем дан.

Есть слово, не звучащее в латыни:

"То он". Простое слово, только слог.

Глаголом заменяем его ныне,

"Синоним" "то, что есть" – по смыслу плох…

Платон все различал в шести значеньях,

Я перечислю… Прежде поясню:

Есть – род, есть – вид, и в умозаключеньях

К первоначалу мысли погоню.

И род, и вид – единой нитью свиты.

Что человек? Известно – это вид.

И лошадь, и собака – тоже виды…

А общий род? – В "животном" он развит.

Есть у медали сторона вторая

В растениях заключена душа:

То, что "живет, а после умирает"

Имеет душу… может и дышать…

"Одушевленность" – это свойство тела,

В животных и растеньях это есть.

А камни? Здесь любой заключит смело:

В них нет души, как глубоко ни лезть.

Но, что есть выше, чем душа и тело?

И что объединяет их вдвоем?

Я обозначил (что еще мог сделать?)

Все это "нечто" словом "бытие".

В нем заключен древнейший и первейший,

И самый общий изо всех родов.

Все остальное: люди или вещи,

Не избегают видовых следов.

Все расы и народы – только "виды",

И Цицерон, Лукреций – тоже "вид"

(Пусть лаврами последние увиты,

И, как бы ни был кто-то сановит).

Теперь начнем деленье от начала:

Есть бытие – без тела или с ним,

Нет третьего. Представь, что б означало:

"Почти что бестелесный аноним"?

Делю тела: с душою и без оной…

Те, что с душой – с корнями или без…

Живут растенья по своим законам,

Хотя нам кажется, что видим лес.

Животных видов на Земле несметно…

Ты спросишь: как их можно поделить?

Я различаю – смертных и бессмертных,

А далее?– К чему нам воду лить?

У стоиков род высший – это "нечто",

Включая то, чего в природе нет

Гигантов и кентавров нет, конечно,

Есть только образ, духа слабый след.

Вернемся же к наследию Платона…

В нем высшее – "понятие вообще":

"Животного" никто не слышал стонов,

Лишь виды оставляют чувствам щель.

Второе – что возвышено над прочим:

"Поэт" – не просто знающий размер…

И греки, что мозги всем не морочить,

Считали, что "Поэт" один – Гомер.

Есть третий род – все то, что существует,

Но в зрения пределах не дано

(Идеи, как Платон их именует),

Есть эталон для подражанья, но…

Я поясню, добавив толкованье:

Представь, что я писал бы твой портрет,

Я б выразил лица очарованье

(идею), сохранив на сотни лет.

Четвертое здесь – elsoe…это – тонкость

(Вини Платона, мне укора нет…)

Пример искусства ясен и ребенку:

Модель – идея, elsoe – сам портрет.

Род пятый очень прост для разрешенья:

Предметы и животные – всё в нём.

Шестой – включает вещи-отношенья:

Пространство, время, в коих мы живём.

Все, что мы видим или осязаем,

Платон не относил к числу вещей:

Все это прибывает, убывает…

И нет здесь неизменного вообще.

"Мы входим, но войти не можем дважды

В один и тот же водяной поток."

И смерть приходит к каждому однажды,

Как наш последний жизненный итог.

Ты спросишь: Что за польза в этих классах?

Поэт устало выглянул в окно,

И, вдруг увидел в нем… крыло Пегаса…

Без отдыха творить нам не дано.

Хочу я обратить любое знанье

На пользу. Что мне может дать Платон?

В его "идеях" – повод для признанья:

Я вижу в окружающем "ничто".

Все существует лишь в воображеньи,

Непрочное, как сказанный нам слог…

Дорога духа – в истинном движеньи

К бессмертному, как заповедал Бог.

Ничто не вечно, вечен лишь Властитель.

Кто не поймет – у бренного в силках.

Поэтому – хотите, не хотите ль:

Материя живет в Его руках.

И наше провидение, быть может,

Немного удлинит для тела срок,

Для тех, кто смог бы (труд довольно сложен),

Обуздувать и подчинять порок.

Платон, что был рожден "широкоплечим",

Во всем старался мерой дорожить:

Воздержностью своею, больше нечем,

Смог до глубокой старости дожить.

Он умер в тот же день, когда родился,

Проживши девять раз по девять лет.

Жрецов персидских жертвой наградился,

Увидевших в нем жребий – выше нет.

Коль старость превращается в кручину,

Ее закончить – путь весьма простой…

Лишь пьяница осушит дно кувшина,

С вином вливая горечи отстой.

Но, если тело не выносит службы,

Не лучше ль дать свободу для души?

И, сделать это чуть пораньше нужно,

Хотя, конечно, незачем спешить.

Прошу меня не слушать против воли,

Но, на досуге, взвесь мои слова:

Раз тело одряхлело поневоле,

Его покинуть дух обрел права.

Не побегу я к смерти от болезни,

Что лечится, не трогая души…

Но, постоянство боли бесполезно

Терпеть…Уж лучше – с жизнью сокрушить.

Письмо закончу, как и жизнь, поверьте:

Скажу друзьям: Будь мудр и будь здоров!

Прочтешь охотней, чем слова о смерти?

Скажу при жизни то же:

Будь здоров.

– –

Письмо LIX (О радости и лести)

Луцилия приветствует Сенека!

С веселием души прочел письмо:

Я не нашел в нем ни одной прорехи

Лишь обаянье мудрости самой,

В нем вера только в собственные блага

И силы, в нем – приподнятость души…

Не щедр на слово, словно старый скряга,

Но смысл, быстрее слова в нем спешит.

В быту, кому-то, должности награда,

Кому-то – свадьба, стая голубей,

Рожденье сына…Разве в этом радость?

Нередко, в том – рождение скорбей…

У радости есть непременный признак:

Ее не превратить в источник бед.

Не путай с наслажденьем – это призрак

Минуты счастья, что подарит бес.

Бывает, что невежды, лицемеры

Счастливы по причинам верных благ,

Но блага их – ни в чем не знают меры,

Когда их дух и трепетен, и наг.

В твоем письме все сжато, все по делу,

Нет лишнего, напыщенного нет.

Нет перезвона слов, есть их пределы,

Оставившие мысли ясный след.

В нем есть иносказания поэта,

В нем есть метафор яркие слова.

Пусть критики ругают нас за это

Я древних мудрецов готов призвать.

Слова нужны не ради украшений,

Как может их использовать поэт.

Их точность – бережет от прегрешений

учеников, в ком оставляем след.

Квинт Секстий Нигр писал: "Квадратным строем

Ведут войска, что ждет незримый бой…

И мудрый добродетели так строит,

Чтоб слышали сигналы меж собой."

Для глупости – все страх, и нет покоя,

Ее пугает собственная тень.

Мудрец же защищен – не беспокоят

Его бесславье, бедность, боль и лень.

Давно уже погрязли мы в пороках,

Отмыться нелегко – заражены:

И глупости отпор даем мы робко,

И в мудрости не видим глубины.

Нам самолюбье – главная помеха,

Мы любим лести подставлять лицо,

И любим тех, кто вторит ей, как эхо,

Хоть их давно уж знаем, как лжецов…

Кто нас похвалит – с тем всегда согласны,

Хоть похвалы, нередко, вопреки:

Глупец считает, что ему все ясно,

Убийца славен кротостью руки,

Прославят блуд, за то, что он воздержан,

И пьяницу посадят на престол,

И вору скажут: ты самоотвержен,

Обжоре – что внимателен с постом.

Сам Александр, руководя осадой,

Был ранен и оставил свой набег:

"Вы чтить меня, как Бога, были б рады,

Но рана говорит: я – человек."

Мы верим в лесть, всяк знает свою веру,

Когда немного – можно и простить.

Но, помни: и скотина знает меру

В еде, в питье…и ест лишь, что вместит.

Кто не бывает грустен и надменен,

Не смотрит в завтра с трепетаньем век,

В ком дух спокоен, строг и неизменен,

Достиг всего, что может человек.

Кто ищет денег, почестей и славы,

Далек от мудрых, радостных людей.

С тревогами за радостью не плавать,

Лишь – с мудростью незыблемых идей.

Кто ищет радость в роскоши, пирушках,

Любовницах, твореньях напоказ,

Ее не сыщет: сломана игрушка…

Похмелье долго, а веселья – час.

Рукоплесканья, крики восхищенья:

"Он – Мастер! Он – Владыка! Он – Сам Бог!"

Проходят, и приходит лжи отмщенье

И искупленье тяжестью тревог.

"Что ж, глупый, злой – не могут быть и рады?"

Да, могут, как добычливые львы,

За ночи наслаждения "наградой"

Болезни появляются, увы…

Любитель наслаждений каждой ночью

Не видит в них сжигающих костров,

А радость духа – вечна и воочью

Она не иссякает.

Будь здоров.

– –=

Письмо LX (О ненасытности)

Луцилия приветствует Сенека!

Я жалуюсь, я ссорюсь, я сержусь!

Родные с пожеланиями неги,

Опасней, чем врагов несметных груз.

Дурное в нас закладывают с детства,

Хоть за себя помолимся в душелятое наследство,

Пора забыть проклятия наследство,

Своих пороков хватит нам уже.

Доколе можно требовать от Бога

Того, что нам природою дано?

В одном пиру съедается так много,

Что не вместится в корабле одном.

Неужто наша алчность превосходит

Утробы всех прожорливых зверей?

И на земле еду себе находим,

И корабли везут со всех морей…

Нам дорого обходится не голод,

Тщеславие – наш мраморный порог,

Где впору написать: "Он умер, молод",

Проставив дату смерти…

Будь здоров.

– –=

Письмо LX1 (О готовности к смерти)

Луцилия приветствует Сенека!

Пытаюсь отрицать былое зло:

Все прежние ребячества огрехи

Я завязал тугим морским узлом.

Пишу ли я, обедаю, читаю

Все делаю теперь в последний раз.

Хоть дни и не ловлю, и не считаю,

Но, каждому, как целой жизни рад.

Жил хорошо, знал отдых и работу,

Теперь хочу я только одного:

Мне умереть хотелось бы с охотой,

Не делать против воли ничего!

Несчастен раб не тем, что он обязан

Несчастье – в возраженьи на лице.

Кто с предстоящим добровольно связан,

Тот без печали помнит о конце.

Мы не годами, а душою сыты

От жизни обретений и даров.

Тогда не важно: умерли, убиты…

Я прожил – сколько нужно.

Будь здоров.

– –

Письмо LXII (О занятости)

Луцилия приветствует Сенека!

Кто сильно занят, тот, скорее, лжет

Себя запутав в бесконечном беге,

Он, оттого – и немощен, и желт.

А я, делам лишь уступаю время,

Но, поводов потратить не ищу.

Спасая душу, дел пустое бремя,

Забот пустых я в душу не пущу.

С друзьями, я себя не покидаю,

Лишь с лучшими подолгу остаюсь,

К ним уношусь в неведомые дали,

Воистину – "прекрасен наш союз"!

Деметрий, не блистающий пурпуром

Мне всех милей беседовать с тобой!

Презреть богатство можно даже сдуру,

Ты – уступил и пренебрег борьбой.

Так мудрость из души берет начала,

В нас алчности зачатки поборов.

Не слушай алчность, что бы ни кричала

В душе твои богатства

Будь здоров.

– –

Письмо LXIII (О смерти близких)

Луцилия приветствует Сенека!

Сочувствую, ты Флакка потерял…

Но, не горюй сверх меры о коллеге

Хочу, чтоб ты и горе умерял.

Не требую, чтоб ты забыл про горе,

Хоть это лучше… Большинства удел

Пролить слезу… Как с этим можно спорить?

Но, не хочу, чтоб до поры седел…

Гомер писал: День плакать об умершем…

Не больше заслужил любой из нас…

В рыданиях – тщеславия не меньше,

Чем у актера – в горе напоказ.

"Так, неужели, я забуду друга?"

Да, если память кратка, как печаль…

Умрет печаль, и в редкий час досуга

Ты сможешь ее снова повстречать.

Старайся, чтоб отрадой, а не мукой

Печаль в душе являлась, как в окне.

"Воспоминанье об умершем друге

Приятны нам, как выдержка в вине".

Аттал

……И, если впрямь ему поверить,

Мысль о живых сладка нам, словно мед,

А, об ушедших – горька, вкус потери

Нам дорог, здесь любой меня поймет.

Но, я их вспоминаю и не плачу:

Их память мне – отрадною волной,

Ведь я при жизни знал, что их утрачу,

Утратив, знаю: были вы со мной…

Как часто мы не видимся при жизни,

Как редко мы встречаемся, друзья!

Хотя, казалось, рядом – только свистни…

Общенья роскошь расточаем зря.

Взгляни на тех, кто горше всех рыдает,

При жизни не сумев любовь явить…

Скорей, не об умершем он страдает,

Лишь кажет "демонстрацию любви".

Другой твой друг ушедшего заменит,

Коль он любим и любит сам тебя.

Но, если ты друзей своих не ценишь,

Упрек себе предъявишь ты скорбя…

Кто мог любить лишь одного из многих,

Тот и его не слишком-то любил…

Ищи друзей, сбивай в дорогах ноги,

И кайся, если дружбу позабыл.

Известно, что года сильнее скорби,

Но, время – жалкий лекарь от скорбей:

Нам разум дан, так вырвем скорби с корнем!

И, сделай это раньше, не робей.

Для женщин – год на траур, дальше глупо…

А, для мужчин – постыден всякий срок…

Ты видел бабу, чтоб, расставшись с трупом,

Проплакала хоть месяц в свой платок?!

Недавнее находит утешенье

И привлекает страждущих к себе…

Сквозь слезы зреет твердое решенье:

Негоже плакать о своей судьбе.

Как плакал я об Аннее Серене!

Одно лишь оправдание найду:

Он младше был… Но, не помогут пени:

Смерть не годами строит в череду.

Я знаю, что для смерти нет закона,

Есть место встречи – это общий кров.

Умершие – не жервы смерти гона,

Ушли вперед, и только…

Будь здоров.

– –