Текст книги "Нелепо женское правленье"

Автор книги: Лори Р. Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 19

Среда, 2 февраля – суббота, 5 февраля

Ибо природа и во всех зверях отметила мужескую половину знаками превосходства, а женскую половину знаками повиновения, каковые признаки ненарушимы.

Иоанн Хрисостом

Последующие дни ничем меня не порадовали, но мне уже приходилось выздоравливать после всевозможных ранений, и я знала, что здоровье рано или поздно вернется. Это выздоровление оказалось намного менее мучительным, чем остальные. Можно считать, что я переболела инфлюэнцей, мучившей страну последние два года.

Ах, если бы это было так! Если бы страдания мои ограничились лишь телесным недугом! Конечно, меня лихорадило, руки тряслись, аппетит отсутствовал совершенно, но это всё мелочи. Душа моя пострадала намного серьезнее, и я не знала, как бороться с этим злом.

Первым моим испытанием, которое я пережила четырнадцати лет от роду, оказалась автомобильная катастрофа. Тогда погибла вся моя семья, и я винила себя в этом. Чувство вины мешало выздоровлению и впоследствии давило на меня многие годы. Следующая кара небесная – пуля в плечо, пуля, предназначенная для Холмса. Ранение сопровождалось тогда эмоциональным срывом, потому что женщина, пытавшаяся убить нас, казалось, меня любила. И еще потому, что я не могла винить Холмса в ее смерти.

В этот раз на меня давило чувство стыда, вызванное неослабевающей потребностью в наркотическом яде. Я жаждала иглы, рвалась к ней и стыдилась своего стремления. Остаток четверга и пятницу я не находила себе места, бушевала, не выходя из спальни, игнорируя миссис К у с ее чаем и выпечкой.

Меня мучило не простое физическое привыкание. Героин не превращает человека в безвольного придурка за одни сутки или за неделю. Однако обстоятельства сложились неблагоприятно для меня, наркотик внедрился быстрее, чем обычно. Я могла бы продержаться месяц и дольше, но в одиночном заключении, на скудном рационе, во тьме, да еще с учетом того, что однажды уже употребляла похожий наркотик, я не могла сопротивляться единственному доступному мне источнику наслаждения.

Вожделение отступило, но стыд только усилился и перешел в ненависть. Я ненавидела всех: Марджери, так или иначе ответственную за происшедшее; Веронику, которая привела меня к Марджери; Холмса, заставшего меня в столь плачевном состоянии и жегшего своим сочувствием. Я отказывалась подходить к телефону, велев К у отвечать, что я больна и не принимаю ни людей, ни цветов, ни записок. Писем я не читала, а их приходило немало: от Марджери Чайлд, от миссис Хадсон, от Дункана. Я ненавидела всех, кроме, как это ни странно, истинного злодея, человека, которого я называла просто «он». В конце концов, этот «он» – честный открытый враг, а не лицемерный друг.

Из состояния безумия меня извлек Холмс. Вечером в пятницу он заявился незваным. Я отказала ему, я не впустила его, я даже заперлась от него. Но он просто подсунул под дверь газету, выпихнул ключ и вытащил его на газете, после чего отпер замок. Плечо Холмса оказалось мощнее моей босой ноги, упертой в дверь, и вот я уже яростно ору ему в лицо:

– Как вы смеете!!!

– Я много чего смею, Рассел, и вторжение к даме без ее позволения – еще не самый дерзкий мой поступок.

– Вон!!!

– Рассел, если бы вы не желали меня видеть, то вы бы никогда не оставили ключ в столь удобном положении. Обувайтесь, одевайтесь, идем гулять.

Будь я в лучшей физической форме, он бы со мной так просто не справился. Однако сейчас, сочетая физическую силу и словесные оскорбления… во всяком случае, грубые понукания и обидные замечания, Холмс втиснул меня в пальто и выволок на улицу, где продолжал пихать, тащить, отвлекать и заманивать, пока мы не оказались у входа в Риджентс-парк.

И вот мы гуляем. Прохаживаемся по аллеям. Холмс беспрерывно болтает, рассказывает об истории парка, о трупе, обнаруженном на его памяти «вон в той ложбинке», о заговоре, вызревшем «вон в том доме напротив». Далее я выслушала лекцию о ботанических редкостях, произрастающих на почве парка, затем он несколько отвлекся и рассказал о флоре севера Индии, о странной секте поедателей ядов из Раджастана, о кашмирских вышивках, затем плавно перешел к различиям между тибетским и непальским буддизмом, с буддизма несколько нелогично перескочил на свою монографию о стеклах автомобильных фар; все дальнейшее повествование Холмс посвятил своим остальным, весьма многочисленным, исследованиям, статьям, опытам. Я узнала о различиях джинов, применяемых в коктейлях, о том, что можно записать звук шума различных типов автомобильных двигателей, что поможет свидетелям опознать автомобиль по слуху, далее он приступил к сравнительному анализу приступов массовой истерии в средние века и современных танцев с их идиотскими взбрыкиваниями, судорогами и содроганиями…

Я повернулась к нему.

– Слушайте, Холмс, сколько можно пороть всякую чушь!

– Слава Богу! – выпалил он, падая на ближайшую скамью и стирая платком пот со лба. – Наконец-то. У меня уже язык устал.

Я угрожающе нависла над ним и скрестила руки.

– Ну, хорошо. Чего вам от меня надо?

– Бот и отлично. Присядьте, Рассел.

Я подумала, потом села рядом.

– Еще лучше. Мы уже десять миль протопали. Риджентс-парк очень красив, но все хорошо в меру. Столько я тут не ходил с того самого вечера, когда Ватсон совершил со мной аналогичную прогулку. С той же целительной целью. – Он покосился на меня. – Вам лучше?

– О, дьявол! Холмс, вам не надоело всегда быть правым?

– Согласен, Рассел, с моей стороны невежливо и недипломатично вечно выпячивать правоту и безгрешность грешного дяди Шерлока. Я вообще-то намеревался спросить, не нагуляли ли вы аппетит.

– Нет, – отрезала я, но потом добавила: – Однако мысли о еде не кажутся столь отталкивающими, как еще недавно.

– Отлично. Тогда можно пройтись к зоологическому саду и побеседовать на темы антропоморфизма обезьян или поговорить о человеке, которого вы с почтительным придыханием именуете «он».

– Что с ним? Его поймали?

– Не бойтесь за него, Рассел. Не поймали. И не поймают, если вы и далее так будете его беречь.

Мы сидели, вслушиваясь в вечерний парк, в вечерний Лондон. Шум автомобилей, шум экипажей, звуки текущей и перемешивающейся людской массы… Я вдруг почувствовала, что руки мои вновь обретают силу.

– Touche, Холмс. Вы отомстили мне за бездумное замечание о вашем сыне.

– Я бы не назвал его бездумным. Иногда толчок необходим, чтобы привести механическую систему в движение.

– Считайте, что вы завели мой двигатель. Куда прикажете рулить?

– По самой запутанной дороге. Мы не должны дать ему второго шанса.

– Но что ему от меня нужно?

– Вам, наверное, интересно будет узнать, что девять дней назад Сомерсет-хаус получил и зарегистрировал завещание некоей Мэри Джудит Рассел, подписанное в присутствии свидетелей и датированное прошлой пятницей? Полагаю, небезынтересно. Подумать только, вы оставили по пять тысяч фунтов любимой тетушке, сопливому кузену, управляющему фермой, колледжу, где учились… Представляете, как мне больно было узнать, что вы ни фартингом не помянули в завещании своего старого друга Шерлока Холмса! До сих пор сердце разрывается. Основная же часть вашего состояния – дома, фабрики, золото, коллекция картин, вилла в Тоскане – отходит, как вы, полагаю, помните, Новому Храму в Господе.

– Дьявол! – вырвалось у меня.

– Весьма верно подмечено. Подписи вполне приличные, кстати. Полагаю, работа некоего типа, известного под псевдонимом Пенворти-Красноручка. Бедная мисс Рассел, царствие ей небесное. Богатое наследство привело ее к безвременной кончине.

– Теперь понятен его интерес ко мне. Но если он руководит преступной организацией, то не сможет покинуть Лондон надолго. Если на кон поставлено состояние моего отца, он вряд ли оставит дело даже на самого доверенного помощника. Есть еще какая-нибудь ниточка к Храму, кроме завещания?

– Ничего не докажешь. Да и доказывать не надо. Вот она, ваша нить, эта женщина.

– О, Боже. Снова все сводится к Марджери.

– К ней. – Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но так и не собрался. Помолчали, пока другая закономерная очевидность не напросилась мне на язык.

– Вы были правы, Холмс. Во вторник, там, в доме, инспектор Дэйкинс увидел бы во мне наркоманку, поверил бы своим глазам, не желая шевелить мозгами. И вы ввели мне…

– Вы меня ненавидели.

– Пожалуй.

– Ничего, плечи у меня широкие. Вынесу.

– Кто же этот тип?

– Дом не его. Полгода назад сдан некоему господину по имени Калвин Френич.

– Верхняя губа господина Френича украшена небольшим шрамом?

– Да, агент по недвижимости вспомнил этот шрам. Интересно, что Скотленд-Ярду известен еще один господин со шрамами – на верхней губе справа и на левой брови. Его зовут Клод Франклин.

– Мистер Франклин…

– Довольно загадочная личность. Запускал пальцы во всевозможные пироги, слизывал повсюду сливки и все такое прочее. Начал он, убеждая пожилых вдов оставить ему какие-нибудь не заслуживающие упоминания крохи, после чего почтенные леди отходили в мир иной. Из страны исчез в тысяча девятьсот двенадцатом году, спасаясь от назревающего провала. Во время войны промышлял контрабандой в Средиземноморье. Недавно его имя всплыло в связи с ввозом крупной партии наркотиков на юг Франции, и в прошлом году он вернулся в Англию. Очень скрытный, необыкновенно опасный, очень хитроумный. Это характеристика Скотленд-Ярда, не моя. Они там вовсе не рады его приезду.

– Понимаю.

– Ну что, мой рассказ восстановил ваш аппетит?

– Пожалуй. Но не на лукуллов пир. Вполне хватит умеренного приема пищи.

– Ароматной. От пищи отказывается не желудок, если мне позволено упомянуть этот неделикатный орган, а язык. Я тут обнаружил недавно новое заведение, открытое хронически неудачливым взломщиком, который во время последней отсидки попал на губернаторскую кухню. Ко всеобщему счастью, надо сказать. Нашел призвание. Можно начать с окорока. О, нет, не свинина, пардон. Лучше печеная груша и «Стилтон». Это разбудит ваши вкусовые рецепторы. Затем по тарелочке фирменного лукового супчика – он его чуть сдабривает чесночком и сверху добавляет тертого сыра. И, пожалуй, альмондин с бокалом игристого белого…

– Уговорили, Холмс. Однако… – я приняла вид торжественный и чинный, – прежде чем мы отправимся дальше, я хотела бы выяснить еще кое-что. Возможно, сейчас не самое подходящее время, но я должна вас спросить, ибо долго размышляла об этом во тьме, взаперти, в одиночестве… – Я перевела взгляд на свои руки, обтянутые перчатками, тщательно подбирая слова. – Последние недели, начиная с Рождества, прошли как-то странно, кувырком. Я усомнилась, знаю ли я вас вообще. Я даже подумала, что вы хотите удержать какую-то часть своего «я» скрытой от меня, опасаясь за свою драгоценную свободу. Я пойму вас, если вы не дадите ответа сегодня, хотя мне и будет больно, как вы понимаете… Но мои ощущения не должны повлиять на ваш ответ. – Я глянула в лицо Холмсу. – А вопрос вот какой: как поживают феечки в вашем садике?

В желтом свете ночных фонарей я увидела, как напряжение на лице Холмса уступило место облегчению, которое тотчас сменилось знакомыми признаками гнева: выпяченные глаза, сжатые челюсти, тонкие губы… Он прокашлялся.

– Я вообще-то к насилию не склонен, – спокойно начал он. – Но если этот Дойл материализовался бы здесь сию минуту, мне стоило бы больших усилий не броситься на него с кулаками. – Я живо представила себе, как два джентльмена весьма почтенного возраста, один сильно смахивающий на борзую, другой больше похож на бульдога, сцепились передо мною на аллее Риджентс-парка. – Мне и так трудно удержать Ватсона от его безудержной болтовни, а теперь… – Холмс безнадежно махнул рукой. – Услышав мое имя, люди будут представлять себе не серьезного исследователя и автора многочисленных печатных трудов, а глупую куколку с бумажными крылышками. Знал я, конечно, что он человек ограниченный, но чтобы такой дурак!..

– О, Холмс, не расстраивайтесь! Во всем есть свои светлые стороны. Вы, помнится, постоянно жаловались, что вам надоели все эти просители найти пропавшую собаку, закатившуюся запонку или затерянный карандаш. Теперь публика будет думать только о феечках и перестанет докучать вам со всякой ерундой.

Мне показалось, что Холмс меня сейчас убьет. Потом испугалась, что его хватит удар. Но вместо этого он захохотал.

Неожиданно для себя я обнаружила, что лицо мое зарылось в белый шарф на его груди.

– Боже мой, Холмс, я так боялась… Я так боюсь! Ведь он может быть где-то рядом, он где-то в этом городе…

Холмс некоторое время молча терпел меня на своей груди.

– Этот вопрос можно решить лишь одним способом, Рассел.

– Да, понимаю, – вздохнула я. От него пахло шерстью и табаком. – Я достаточно долго убегала от реальности. Хватит бегства.

– Мы вместе, – тихо сказал Холмс. И действительно, с этого момента я больше не чувствовала себя одинокой. Я просунула руку ему под локоть, и мы зашагали к выходу из парка.

Ресторан завершил то, что начала прогулка и продолжил наш разговор. Мне стало легче, когда я поняла, кто же истинный виновник всех несчастий. После еды мы прогулялись через Ковент-гарден и направились к моей квартире, где выпили кофе и еще побеседовали, пока я не начала клевать носом. Холмс отправил меня в постель. Спала я недолго, но крепко. Проснулась, накинула халат, прошлась по квартире, вдыхая аромат знакомого табака. Теперь я могла себя контролировать, стыд не подавлял, хотя и не прошел. Подогрела молока, натерла в него чуть-чуть мускатного ореха и остановилась у окна. Пустая улица. Вот появился патрульный бобби. Он осматривает входные двери, освещает фонарем темные углы. Солидный, основательный, чисто английский полицейский, чисто по-английски не подготовленный к самому страшному, к неожиданности, которая может навалиться в любой момент. Полицейский проследовал далее по маршруту, а я допила молоко и отправилась обратно в постель.

Холмс озабоченно хмурился.

– Уверены, что справитесь, Рассел?

Я молча вытянула вперед руку. И он еще сомневается! Гордо глянув на замершие над завтраком пальцы, я вдруг осознала, во что мой друг одет.

– Где вы откопали этот халат, Холмс?

– Мистер Куимби любезно одолжил.

– Очень мило с его стороны. Я опасалась, что вы их шокируете. Молодая леди без компаньонки и мужчина в доме… Кошмар!

– Я сообщил миссис Куимби, что к вам приставлена личная охрана, Рассел. Женщины доверяют мне, знаете ли…

Я этому обстоятельству немало подивилась. Лично я Холмсу бы ни в коем случае не доверилась, будь он мне незнаком. Но вместо того, чтобы сообщить ему об этом, я налегла на завтрак. Пища снова приобрела вкус.

– Значит, начнем без промедления?

– Конечно, Холмс. Нельзя терять времени.

– Рассел, вы еще отнюдь не достигли прежней формы.

– Обещаю не связываться более чем с дюжиной бандитов одновременно. Ну-ну, шучу. В Храме не с кем драться. Охранник – сонный старикашка.

– Мисс Чайлд наняла телохранителей. Один всегда следует за нею в течение дня.

Я покосилась на Холмса. Завтрак почему-то вдруг потерял вкус.

– А… ночью?

– После службы она обычно его отпускает. По крайней мере, так было раньше. Но ночной страж не такой сонный, как вы полагаете.

– Спасибо за инструктаж. Не думаю, что столкнусь с ним. А до утра задерживаться не собираюсь.

– Возьмите пистолет.

– Нет, спасибо. Не хочу подстрелить охранника или даже эту противную Мари. Да и найти могут.

Холмс с кислым видом согласился.

– Под каким соусом себя подадите?

– Учительницей быть слишком хлопотно. Значит, представлюсь вечернею девой, разошедшейся во мнениях с покровителем.

– То есть шлюхой, которую отделал сутенер.

– Холмс!.. Мне нужны гнилые зубы и свежие синяки. Кстати, чем вы изобразили синяки для инспектора Дэйкинса?

– Водоросли и плесень из сливного бачка туалета, ну и еще капелька трубочного нагара. Великолепный эффект, правда? Дам вам насадки на два зуба и специальную краску моей собственной разработки. Краска прочная, держится даже во время еды, хотя щетки боится. Вкус, правда, препоганый.

– Ничего иного от вас и не ожидала.

Я провела день, отдыхая и обдумывая варианты действий, затем снова отправилась в столовую. Уже доедала, когда Ку впустил Холмса. Он бесцеремонно бухнул на обеденный стол узел. Я подхватила белье и одежду, направилась переодеваться. Когда вернулась, Холмс уже сидел перед поставленным для него прибором.

– Спасибо, миссис Ку! – крикнула я вдогонку моей доверчивой прислуге.

– Парик или краска? – спросил он, отвлекаясь от цыплячьей грудки.

– Краска надежнее. Давненько я уже рыжей не ходила! Точно, хочу быть огненно-рыжей!

Краска не подвела. Казалось, что хна лишь подчеркивает и усиливает натуральную рыжину, а не полностью изменила цвет волос. Очки, к сожалению, придется снять. Я спрятала их во внутренний карман на случай надобности. После последней трапезы колпачки заняли место на зубах, остальные зубы обработаны холмсовской гадостью. Сгорающая от любопытства миссис К у не позволила себе ни одного вопроса. Мы с Холмсом сыграли в шахматы, и я пошла переодеваться.

Бюстгальтер подчеркнул то, чем, как мне казалось, я вовсе и не обладаю. Платье придавало мне жалкий вид, особенно если учесть, как сильно я за последние дни похудела. Прическе я придала вид достаточно беспорядочный, затем Холмс поработал над синяками. Он окинул меня взглядом, но одобрения не высказал.

– Придется привыкать, – пробормотал мой друг.

– Что вы, Холмс, я вовсе не собираюсь часто щеголять в таком виде!

– Я не об одежде, а о вашей привычке лезть к черту в зубы. Ступайте-ка вы с Богом, а то меня подмывает запереть вас в спальне.

Я возмущенно фыркнула и напялила драное пальто. Выходя, хлопнула дверью. Швейцар, завидев это явление, вовсе не возмутился и не сдал оборванку в полицию, что утвердило меня во мнении, что жильцы дома ведут не вполне добропорядочный образ жизни.

В подземку я спустилась на Рассел-сквер, ощутив на себе не один неприязненный взгляд и чувствуя повышенное внимание со стороны постовых. Доехала до Аиверпуль-стрит. Влезла в омнибус, доставивший меня в Уайтчепел, мрачный и убогий район. Настроение отнюдь не улучшилось. Купила горячий пирожок, но краска на зубах портила вкус, и я пожертвовала пирог бродячей кошке, которая успела его, правда, обнюхать, не более. Мой подарок выхватил у нее из-под носа какой-то мальчишка. Я побрела по улицам, встречаемая и провожаемая руганью тружениц панели, дежуривших на своих законных углах. Дважды ко мне приближались персоны мужского пола, но, заслышав мой туберкулезный кашель, мигом теряли интерес. Убедившись, что за мной никто не следит, я направилась ко входу в Храм, недалеко от которого кривлялась группа уличных шутов и акробатов. Их аудитория состояла в основном из продавцов и разносчиков. Клиентов и у тех, и у других пока кот наплакал. Ожидают толпу из Храма. Карлики-акробаты растирают натруженные спины и ругаются с музыкантом, зажавшим под мышкой скрипку в ободранном футляре. Пирожки на лотке как будто подобраны с пыльной мостовой. Две цветочницы, презрев законы конкуренции, дружески болтают, чуть ли не обнявшись. А вот мощная мадам с могучим бюстом, распирающим напрягшийся сатин. Бюст монументально нависает над лотком-подносом, усыпанным всякой мелкой сувенирной дрянью. Она заняла пост напротив входа на противоположной стороне улицы. Как только открылись двери, выплюнув на мостовую первые фигуры толпы, торговка открыла рот.

– Я Крошка-Незабудка, я Крошка-Незабудка, – возвестила она довольно приятным и звучным контральто.

Крошку-Незабудку толпа вниманием не обделила, кое-кто подцепил безделушку-другую с ее подноса, в основном, конечно, не из-за самой сувенирной мелочи. «Знаешь, у кого я купил эту штуковину… – расскажет завтра друзьям счастливый покупатель. – Ходячий анахронизм, как будто из прошлого века выпрыгнула…»

Когда толпа схлынула, акробаты откувыркались, а скрипач уже засовывал инструмент в чехол, я подошла к Крошке. Она уже разделалась с песенками Гилберта и Салливана («Моряк, не трусь, и я вернусь…») и теперь мучила Эла Джолсона: «Время парочку искать… Птичкам время щебетать…» – на этот раз тенорком. Я презрительно поковырялась в брошках и цепочках, выбрала колечко с осколком красного стекла, намереваясь дополнить свой ансамбль.

– Тебе повезло, дорогуша. Настоящий рубин!

– Неужели? – суховато подивилась я и сбила цену до пары фартингов. Заплатила, прибрала покупку, спрятала кошелек.

– Подожду вас на улице, Рассел, – добавила толстуха голосом Шерлока Холмса.

– Вам виднее, – пробормотала я сквозь зубы. – Чуть подальше приличная парадная.

– Встретите помеху – не притесь напролом, возвращайтесь. «О, мы вернемся, мы вернемся…»

– Божественно поете, Холмс. Но шляпа с бубенцами кошмарная. Рада вас видеть. Скоро вернусь.

– Не вернетесь до рассвета – пойду на штурм, – пообещал Холмс вдогонку.

Через двадцать минут, когда в окрестных пабах принимали последние заказы, я в темном уголке проверила свой наряд и макияж. Неплохо, но доктора не обманет. А ведь в убежище может оказаться и врач. Вынув из кармана пальто маленькую широкогорлую бутылку, я присосалась губой к горлышку и подержала бутылку у рта несколько минут. Оторвав горлышко, почувствовала, что губа распухает. Поставила бутылочку в ближайший угол, огляделась по сторонам и направилась к убежищу Марджери Чайлд.