Текст книги "Нелепо женское правленье"

Автор книги: Лори Р. Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 6

Вторник, 28 декабря

Как может женщина быть образом Божиим, будучи подчиненной мужчине и не способной ни учить, ни свидетельствовать, ни судить, ни управлять народом или государством?

Блаженный Августин (354–430)

Шерлок Холмс вошел в мою жизнь в тот момент, когда я в силу юного возраста и страшной катастрофы, сделавшей меня сиротой, была очень неустойчива эмоционально и легко подвержена любым посторонним влияниям. Так что, окажись тогда на месте Холмса взломщик или делатель фальшивых ассигнаций, я бы прогуливалась сейчас по улицам, приглядываясь к замкам и оконным переплетам, или подбирала оттенки цветных чернил.

За прошедшие с той поры годы я овладела азами ремесла сыщика, что не помешало мне увлеченно изучать в Оксфорде богословие и химию. Без сомнения, странное сочетание устремлений, но если то, чем занимался Холмс, отвечало моей потребности жить активной жизнью, то теология стала моей внутренней сущностью. Ну а химия образовала своеобразный мостик между этими двумя занятиями. Не обошлось, разумеется, без внутренних конфликтов, но нужды отказываться от одного в пользу другого – и даже третьего – пока не возникало.

Толысо вот эта постель…

В ходе совместных сыскных операций мы с Холмсом иной раз проводили вместе бессонные ночи. Приходилось нам спать и рядом, ему в моей постели, мне – в его. Однажды мы даже ночевали в одной кровати – если это можно назвать кроватью. И никаких неудобств! Никаких посторонних мыслей… Приключилось с нами этак года два назад и легкое головокружение, началась игра, чем-то похожая на брачные ритуалы птиц и животных. Но по взаимному согласию мы решительно положили конец этому несерьезному занятию и с тех пор оставались близкими – но не в физическом смысле – друзьями.

Возможно, следует упомянуть, что реакции тела и их значение в жизни мужчины и женщины не остались для меня тайной. Послевоенные годы привели в Оксфорд значительное число зрелых молодых людей. Нашелся среди них и один весьма напористый господин, очень многому меня научивший.

Разум, однако, живет по своим законам, и вплоть до примечательного ночного диалога в хэнсоме я не сопоставляла этих своих знаний с Шерлоком Холмсом. О замужестве, конечно, размышляла, но вплоть до иронического упоминания моего друга о «прелестях брачного ложа» не представляла его в качестве супруга. Теперь же все барьеры убраны, все точки над «и» расставлены. С момента появления Холмса в ту ночь на дождливой темной улице я не находила покоя. Когда он проходил мимо, мне вспоминалась детская игра с наэлектризованным воздушным шариком. Шарик проносят мимо руки, и каждый волосок вытягивается в его сторону, следит за его движением.

Единственный способ избавиться от этого наваждения – прогнать его и тем самым добиться спокойствия. Ненадолго и дорогой ценой. И вот я спокойно лежу на диване и размышляю, что делать дальше. До рассвета еще далеко, но я уже приняла единственное возможное решение: бежать.

Едва забрезжил рассвет, как я, продрогшая и промокшая, постучалась в двери женского клуба, в который вступила год назад. Неприметное феминистское заведение, где, несмотря на безрадостно-обманчивое название «Превратности судьбы», всегда, однако, можно найти горячую воду и вкусную пищу. Пожилая дежурная матрона, увидев меня, разахалась и мгновенно засунула в горячую ванну, заставив выпить кружку чего-то обжигающе горячего и наспиртованного. Затем принесла мне комплект белья и предоставила постель. Спала я не слишком долго, но как приятно было снова оказаться в сухой, чистой и теплой постели!

В музей я прибыла точно в оговоренное время, голодная и невыспавшаяся. В половине первого Вероника не появилась. Я решила подождать до часу. Без десяти час она вынырнула из-за угла, одетая еще более неряшливо, чем я, бледная, с заплаканными глазами. Я поздоровалась с подругой, гадая, какая еще приключилась напасть.

– Извини, Мэри, тут такой кошмар приключился, что немудрено забыть, как тебя зовут. Хорошо еще, Марджери напомнила, что у нас с тобой встреча.

– Что случилось? – На ней разномастные чулки, волосы почти не расчесаны, на темно-зеленое шерстяное платье косо напялено черное пальто. – Надо было послать весточку, что не можешь прийти, я бы не обиделась. Что-нибудь в Храме?

– Нет… То есть да, и в Храме тоже. Сестра Майлза ведь тоже из наших. Ты видела ее. Айрис. Высокая, с завивкой.

– Сигарета в мундштуке, красные ногти, перстенек на правой руке и страшный насморк, – вспомнила я. Точно, эта Айрис была в числе женщин, недоуменно разглядывавших мой наряд.

Ронни кивнула.

– Что с ней?

– Ее… убили. – Ронни покачнулась, но тотчас овладела собой. – Айрис вышла вчера вместе с остальными, в самом начале двенадцатого, но до дома не добралась. Полицейский нашел ее в переулке в четыре утра, в Вест-Энде. Она… Шея… Горло… Боже мой!

Она всхлипнула и прикрыла рот рукой. Я подхватила Ронни под руку и, несмотря на дождь, потащила на улицу, в ближайший ресторан. Хозяин меня хорошо знал, и на столе мгновенно появились еда и выпивка. Прозелень оставила наконец лицо Ронни, она снова обрела дар речи.

– Их отец позвонил мне около семи утра и спросил, не в курсе ли я, где можно разыскать Майлза. Я ответила, что не в курсе, и он попросил, чтобы я немедленно направила его домой, если увижу. Я хотела сказать, что вряд ли увижу Майлза, но он уже дал отбой. Когда я окончательно проснулась и выпила кофе, до меня дошло: их отец был чем-то ужасно расстроен. Я позвонила – долго никто не отзывался – и спросила, что случилось. И он сказал мне это… об Айрис.

– А Майлз… – начала я, но Вероника не слушала.

– Мы с Айрис были не слишком близки. Уж очень мы разные. Но она тоже сильно любила Майлза и много делала для Храма. Собственно, она-то и познакомила меня с Марджери. Нам ее будет не хватать, очень…

Глаза Ронни наполнились слезами. Я воспользовалась паузой и как следует набила рот. Прожевав и проглотив, безжалостно вернула подругу к реальности очередным вопросом:

– Когда ты позвонила отцу, Майлза не было дома?

– Не было. Но это не удивительно. Айрис говорила, что он иногда по трое суток дома не ночует.

– Что он еще сказал? Мистер Фицуоррен, я имею в виду.

– Майор Фицуоррен. Только то, что Айрис убита, а миссис Фицуоррен – мать Айрис и Майлза – приняла кучу успокоительных и хочет видеть сына. У них только двое детей, – добавила Ронни и тяжко вздохнула над нетронутым салатом.

– А больше он ничего не сказал?

– Ничего. Я пообещала ему заехать сегодня, но майор велел сначала позвонить, поскольку миссис Фицуоррен очень плохо себя чувствует.

– И что ты делала потом?

– Оделась и поехала в Храм. Думала, Марджери подскажет. Видишь ли, у меня в голове все перепуталось.

– Ну и?..

– Ее не было, когда я приехала. Я зашла в часовню. Потом она появилась. Я ей все рассказала. Марджери выслушала, как всегда слушает, внимательно. Она умеет слушать. Велела мне молиться и пошла звонить. Созвала наш совет, кого застала, вызвонила одну знакомую из редакции «Клариона», которая что-то уже знала об убийстве.

– Мне кажется, тебе стоит сейчас позвонить Фицуорренам и спросить, можно ли приехать?

– Да, пожалуй, ты права. Я с миссис Фицуоррен в очень хороших отношениях. Она, может быть, захочет меня увидеть.

Вероника прошла к телефону Тонио, а я тем временем расплатилась по счету. Моя подруга вернулась.

– Да, договорилась, сейчас к ним поеду.

– Майлза все еще нет дома?

– Нет.

– И давно? Не знаешь?

– Уж два или три дня. Майор в бешенстве.

«Ага, взбешен, а не обеспокоен», – заметила я, но промолчала. Ронни сейчас не до этих тонкостей.

Тонио проводил нас до двери, сам вызвал такси. Вероника сказала водителю, куда ехать, взобралась на сиденье.

– Я вышлю тебе одежду! – крикнула я ей вдогонку.

– Одежду?.. Ах, это… Не к спеху, это для наших неимущих… Там ее кучи.

– Когда снова увидишь Марджери?

– Вечером… Или завтра. Смотря, как там будет с Фицуорренами… Да, чуть не забыла! Марджери просила передать, что хочет с тобой встретиться, когда ты сможешь.

– Передай, что к ней загляну.

– Если не уедешь пока из города, позвони мне. – Вероника пошарила в сумочке, вытащила карандаш и на обороте чека из букинистического магазина написала два телефонных номера. – Верхний номер – дом, нижний – Фицуоррены. Ах да, еще телефон Храма. – Она нацарапала внизу еще один номер и вручила мне бумажку. – До свидания, Мэри. Спасибо тебе за все.

– Скоро увидимся, Ронни. Надеюсь, все образуется. О, извините! – Это было уже адресовано водителю, который взялся за рычаг коробки передач. – Не говори никому о моей дружбе с мистером Холмсом! Народ сразу цепляется за него. Хорошо? Спасибо. Счастливо!

Я отступила и хлопнула ладонью по крыше такси. Ронни глядела перед собой, и я подумала, как неожиданно Фицуоррены вдруг превратились в нуждающихся, в тех, кого опекает леди Вероника Биконсфилд.

Я стояла, не замечая ничего вокруг – пешеходов, дождя, зонтов, котелков, цилиндров. Подкатил следующий автомобиль. Автоматически я уселась в кабину и вдруг удивилась: Вероника попросила меня помочь ей спасти Майлза, что практически невозможно, однако не обратилась при этом ко мне за помощью, чтобы его отыскать, хотя сделать это было бы значительно легче. Я сидела так, в задумчивости, пока водитель наконец не обернулся ко мне с вопросительным выражением на лице.

– Пэдингтон, – промолвила я все так же автоматически. Скорее прочь, вон из этого города с его удушающими проблемами. Еще не получив последнего удара, я чувствовала себя, как игла компаса, трепещущая между опасным магнетизмом нового, неожиданного Холмса и вызывающим феминизмом Марджери Чайлд. Хватит с меня. Скорее окунуться в спокойную, дышащую постоянством среду, бросающую вызов умственным способностям, где любые всплески страстей вплетены в узор спокойствия и стабильности.

Четыре часа спустя я уже была в Оксфорде и сидела за своим столом в библиотеке Бодли.

ГЛАВА 7

Вторник, 28 декабря – четверг, 30 декабря

Как дополнительные подтверждения несовершенства женщин… можно привести рассказы о внезапной смерти иных по причине радости, иные из нетерпения лишали себя жизни, иные же горели столь неудержимою похотью, что для удовлетворения таковой предавали неприятелю города свои и страны.

Джон Нокс

Остаток вторника и всю среду я провела за письменным столом. Исследование, первая часть которого аккуратной стопкой ждала меня возле пишущей машинки в Суссексе, посвящалось роли женщины в Талмуде. Стимулом для него послужила оживленная дискуссия (яростная склока, сказала бы я, если бы услышала столь энергичный обмен аргументами вне университетских стен) на замшелую тему «Почему женщины не…» В данном случае – почему женщины столь скромно представлены в иудейских манускриптах. В конце концов спор свелся к вопросу, может ли феминистка быть еврейкой, точнее, еврейка феминисткой.

Я еврейка. Я считаю себя феминисткой. Вопрос этот меня волнует. Через неделю после дискуссии я представила тезисы одному из наставников, который сразу согласился работать со мной и впоследствии издать совместную публикацию. На двадцать восьмое января он запланировал презентацию результатов работы. Событие обещало привлечь внимание научной общественности.

Основное внимание в первой части работы уделялось Берурии, прославившейся в раввинском сообществе I – начала II веков. Именно в этой среде закладывались основы того, что можно назвать «постхрамовым» иудаизмом и впоследствии стало христианством, отколовшейся сектой. Берурия не была раввином, этот титул доступен лишь мужчинам. Однако, будучи великолепно образованной, она пользовалась авторитетом как ученый и наставник, ей отводилась роль судьи в дискуссиях на тему Талмуда. Отец ее, мученик веры, и муж, оба выдающиеся рабби, без сомнения, способствовали авторитету Берурии, но она не просто была отражением их славы. По сохранившимся письменным документам можно судить, насколько выдающейся личностью была и она сама. Вне всякого сомнения, окажись столь блестящий интеллект, острый язык, глубокие знания и всеобъемлющее ощущение Бога объединены в голове мужчины, он мог бы соперничать славою с самим рабби Акивой. Однако, увы, Берурия была всего лишь женщиной и потому воспринимается как загадочная пометка на полях. При всех ее ошеломляющих достижениях она остается лишь исключением, лишний раз подтверждающим, что раввинизм – чисто мужская сфера деятельности. Иному мудрецу последующих поколений нелегко было переносить авторитет Берурии, и через тысячу лет после ее смерти некий Раши осквернил ее память историей о сексуальной распущенности этой замужней женщины, якобы соблазнившей одного из учеников мужа и после этого от стыда покончившей жизнь самоубийством.

Берурия столкнула меня с Писанием и с фемипистическими аспектами Божественного. Писание изобилует образом Бога в виде мужчины. Само это слово в иврите мужского рода, и антропоморфность Божественного толкуется чаще всего антроморфно: от темпераментного юного воина до бородатого джентльмена мудрого обличья, запечатленного Микеланджело Буонаротти на плафоне Сикстинской капеллы.

Феминистическая трактовка, как в пассаже, перевод которого я дала Марджери Чайлд, тоже просматривается, хотя и скрытая редактурой, затемненная переводами. Однако внимательный наблюдатель способен обнаружить ее. Строки из Книги Бытия, которые процитировала Марджери и проповеди, занимали меня три недели подряд в октябре прошлого года. Я тогда разобрала текст па иврите по косточкам, воскресила его заново, перерыла комментарии древних рабби и современных исследователей и воспроизвела со множеством перекрестных ссылок и сносок во второй части своего исследования. Представляете, какая гигантская работа! И через два месяца вдруг услышать, как проповедник-любитель преподносит мою тщательно разработанную гипотезу в качестве чего-то само собою разумеющегося! Пикантно, ничего не скажешь.

С некоторым недовольством я вернулась к тексту на иврите, прочитала его бегло, затем внимательно. Пять минут – и мне ясно, что Марджери была права. Триста часов упорной работы ушло у меня на то, чтобы доказать очевидное. Я «изобрела» колесо. Покачав головой, я рассмеялась, вызвав негодующие взгляды соседей. Затем перевернула страницы и принялась за работу.

Оксфорд во время каникул – уютный, мирный уголок. Я снимала комнаты в домике на севере городка, в основном столовалась у квартирной хозяйки, бывшей преподавательницы Сомервиля, много ходила пешком и ездила на велосипеде. Декабрь выдался мягкий, и я удлинила маршрут – ходила в библиотеку через парки. Более ни на что не отвлекалась и в результате осилила большой объем работы. Все ладилось, заказанные книги прибывали без задержки, перо резво скользило по бумаге, проблемы и загадки разрешались сразу же по возникновении. Питалась я обильно, ела с аппетитом, спала, как невинный агнец.

Но в четверг я проснулась от странного ощущения, похожего на зубную боль. Зарывшись с головой под одеяло, я попыталась отвлечься: сосредоточилась на суггестивных импликациях хитрого неправильного глагола, обнаруженного прошлым вечером, но тщетно. Период умиротворения миновал, и теперь тяжелое, грубое чувство долга и тяжесть ответственности бесцеремонно выдавливали эфемерные видения оксфордской идиллии. Нет, не суждено мне скрыться в этом райском уголке до воскресенья.

Вздохнув, я встала и оделась для поездки в город. Роясь в ящиках в поисках чулков без стрелок и перчаток без дыр, я это дурацкое чувство долга несколько потеснила. Родительские обноски плохо подходили для моих целей, а последнюю пару перчаток я приобрела еще летом. Проявляя в Лондоне щедрость к другим, я забыла о себе. Придется что-то купить. Приободрившись, я спустилась вниз, выпила чаю с печеньем в компании пожилой квартирной хозяйки и пошла на станцию. По дороге отправила телеграммы: три Холмсу и три Веронике, по всем адресам их возможного пребывания, – сообщила, что возвращаюсь в «Превратности судьбы» и написала, что нам необходимо встретиться. Сделав все это, я с чистой совестью села в поезд.

Все утро меня обмеряла, осматривала, оценивала пожилая супружеская пара – портные, некогда одевавшие мою мать, а ныне взятые в оборот мною, самой вздорной из их клиенток. Оба кареглазые, сухонькие, морщинистые, они смахивали на эльфов. Муж и жена обладали безошибочным чутьем цвета и силуэта и прекрасно разбирались в тканях. Сидя за горячим, сладким, ароматным чаем, мы сообща постановили, что период роста моей особы подошел к концу и теперь уже можно говорить о «настоящей» одежде. С полок спрыгнули рулоны шерсти, кашемира, шелков, полотна. Она набрасывала в блокноте удлиненные контуры и формы вызывающих очертаний, он жонглировал рулонами, и это священнодействие сопровождалось постоянными речитативами с воздеванием дланей и покачиванием головами. По причине послерождественского спада деловой активности, как заверяли меня супруги, или же вследствие моего печального облика, как подозревала я (возможно даже, что я представляла определенного рода вызов их профессиональной гордости), в общем, так или иначе, но они буквально упросили меня принять первые туалеты утром в понедельник в качестве символа начала новой жизни. С чем я с удовольствием согласилась.

Невзрачным воробышком я выпорхнула из их мастерской. Последнее купленное мною платье окончило жизнь на полу полуразвалившегося кеба, разодранное в клочья.

Я зашла перекусить к Симпсону, где, к моему удовольствию, сам хозяин заведения приветствовал меня по имени. После этого уселась в такси и отправилась в клуб.

Там меня дожидалась телеграмма от Вероники с просьбой приехать к ней в четыре, а вечером посетить Храм.

Поднявшись к себе, я скептически уставилась на два висевших в шкафу платья. Одно, ярко-зеленое, мне нравилось, но оно уже очень старое и дважды наставлено, и это бросается в глаза. Другое, темно-синее, почти черное, я терпеть не могла. Вздох, другой… Хорошо бы, как Холмс, держать в разных концах города комплекты одежды. На следующей неделе я уже смогу себе это позволить. Смогу загрузить эльфов работой выше головы.

Решив разобраться с одеждой позже, я спустилась в библиотеку-читальню клуба. Не слишком интересуясь гибелью Айрис Фицуоррен, я посчитала все же необходимым ознакомиться с содержанием газет, поскольку смерть этой женщины касалась Вероники и Марджери Чайлд. Взялась за ближайшую подшивку, откопала утренний выпуск за вторник. Через час вернулась к себе наверх, испачкав пальцы типографской краской и не узнав практически ничего нового. Айрис Элизабет Фицуоррен, двадцати восьми лет, дочь майора Томаса Фицуоррена и Элизабет Квинси Донахью Фицуоррен, умерла вследствие ножевых ранений между часом и тремя ночи во вторник, двадцать восьмого декабря. Полицейским удалось разыскать водителя такси, доставившего ее вечером к порогу ночного клуба, обладавшего мерзкой репутацией. Неизвестно, однако, когда и с кем она покинула этот клуб. Не обнаружены и свидетели пребывания ее к этом клубе. Мисс Фицуоррен пользуется известностью среди представителей беднейших классов {цитирую «Таймс»), работала над созданием системы бесплатной медицинской помощи для женщин и детей. Прошла медицинскую подготовку еще но время войны, а затем совместно с мисс Марджери Чайлд, эффектной директрисой «Нового Храма в Господе» (это уже выражение одной из вечерних газет), организовала клиники в Степни и в Уайтчепел. Мисс Фицуоррен оставила после себя… то се, пятое-десятое, похороны состоятся… и так далее и тому подобное.

«Иначе говоря, – думала я, оттирая пальцы от типографской краски, если в Скотленд Ярде что-нибудь и обнаружили, то не спешат об этом сообщать».

Я убрала волосы тщательнее обычного, натянула темное платье, подошла к зеркалу. Эльфы портные разразились бы многословными сетованиями, но все же лучше, чем шмотки из Вероникиной кучи старья. У консьержки для меня ничего не было, я оставила сообщение для мистера Холмса и вышла на улицу.

Двор дома, где жила Вероника, выглядел довольно странно. Возле ее двери копошились какие то сорванцы. Двое с побитыми физиономиями, четверо босиком, один одет по летнему. В воздухе какой-то непонятный гул голосов. Я расплатилась с водителем и направилась к двери Вероники. Гул усилился. Дверь приоткрыта. Сунув нос в щель, я поняла, что стучать бесполезно. Столь же неуместным оказалось бы и сакраментальное «Хелло!». Мое приветствие все равно бы никто не услышал. Шумели во второй от входа комнате. Я остановилась на пороге. Повздорили по меньшей мере четыре семьи в полном составе. Матери с младенцами па руках и отпрысками постарше, вцепившимися в юбки, воинственно размахивающие руками отцы семейств и подростки, три старые карги, поливающие друг друга потоком ругательств. В эпицентре этого тайфуна замерли две безмолвные фигуры: Вероника Биконсфилд и еще одна невысокая коренастая женщина, по виду иностранка. Мне показалось, что она из Бельгии.

Заметив меня, Вероника вздохнула с явным облегчением. Она пригнулась к уху иностранки и что-то ей сказала. Та сделала большие глаза, ничего не ответила, но казалось, что она вот-вот застонет, перекрывая вопли местного населения. Вероника наклонила голову, прорвалась сквозь толпу, оказалась рядом со мной и, схватив меня за руку, вытащила в коридор.

– Такси ждет? – спросила она, даже не пытаясь стряхнуть двух привязавшихся к ней женщин.

– Вряд ли. Я же не знала… Вот одежда.

– Брось куда угодно. Пошли скорее, найдем машину по дороге.

Я сунула сверток на полку и успела выскочить наружу, протиснувшись мимо женщин. Мило улыбнувшись им, я захлопнула дверь прямо у них перед носом и побежала догонять Веронику.

– Что у тебя там за веселый хоровод? – спросила я. – И куда мы направляемся?

– A-а, неважно. Вот ведь люди, вечно всем недовольны! Как же так, для одной семьи что-то сделали! А почему не им? Почему соседям? Ничего, моя помощница все уладит. Точнее, они от нее скоро сами отлипнут, потому что она говорит только по-французски… Едем к Фицуорренам. Майлз объявился. – Она подняла руку, и возле нас остановилось такси.

– Не возражаешь?

Роль оружия или средства защиты меня не слишком прельщала, но я не сомневалась, что справлюсь с такой ролью, и сразу согласилась.

– Вот и отлично, гора с плеч. Не уверена, что нас там накормят, но можем от них заехать в ресторан, а потом в Храм. Идет?

– Идет.

– Спасибо. Спасибо, Мэри. Что бы я без тебя делала…

Я улыбнулась.

– Что слышу? И это говорит леди Вероника Биконсфилд, которая только что одной левой сдерживала озверевшую толпу!..

Она нервно хихикнула и глянула на часы. Сквозь сгущающиеся сумерки машина устремилась к Сент-Джонсвуд.

Пожилой дворецкий с застывшей на физиономии скорбной маской впустил нас в холл с мраморными полом и стенами и принял верхнюю одежду.

– Добрый вечер, Маршал, – сказала Вероника, вручая ему перчатки. – Миссис Фицуоррен ожидает моего визита. Это мисс Рассел.

– Добрый вечер. Рад видеть вас, мисс Биконсфилд. Я доложу миссис Фицуоррен, подождите, прошу вас, здесь.

Но Вероника пренебрегла указанной дверью.

– Не возражаете, если мы подождем в библиотеке, Маршал? Я, возможно, задержусь у миссис Фицуоррен, а мисс Рассел тем временем ознакомится с книгами.

Едва заметное замешательство отразилось на лице дворецкого. Обычным посетителям, разумеется, не разрешено разгуливать по дому, но мисс Биконсфилд здесь уже почти своя…

– Лейтенант Фицуоррен сейчас в библиотеке, мисс, – объяснил он свое замешательство.

– Майлз? – Теперь смутилась Вероника. – Что ж, все равно мне нужно с ним поговорить, раньше или позже… Предупредите его, пожалуйста, что я сейчас подойду. А я пока покажу мисс Рассел гостиную.

Этот дипломатический ход дворецкого вполне удовлетворил. Он исчез, забрав с собой нашу одежду. А я внутренне вздохнула с облегчением. Разумеется, библиотека – куда более приятное место ожидания, нежели гостиная.

Лицо Вероники, серьезное и спокойное, не выдавало никаких эмоций, но по увешанному портретами коридору она печатала шаг, как будто ее вели на расстрел. Вот она вошла в библиотеку и замерла. Прямо у окна – фигура молодого человека.

То, что Майлз Фицуоррен болен, видно с первого взгляда. И не нужно быть медиком, чтобы распознать, чем именно он болен. Двигался он, как больной гриппом, но вместо вялости и апатии инфлюэнцы его движения отличала нервная дрожь, неспособность задержать движение, задержать мысль. Молодой человек напоминал зверя, расхаживающего по клетке зоологического сада. Вид его вызывал озноб. Вероника, однако, ничем не выдала обуревавших ее чувств.

– Здравствуй, Майлз.

– Привет, Вероника. Отлично выглядишь. Не ожидал здесь тебя встретить. Как Рождество прошло? Родители? Папин ишиас? Надеюсь, на охоте не скажется…. О, что это я, извините! Присаживайтесь, леди. Подруга Ронни? Я Майлз Фицуоррен. Очень рад, мисс… э-э?

– Это Мэри Рассел, Майлз. Подруга по Оксфорду.

– A-а, еще один маленький синий чулочек! И тоже бегаете за бедными, благотворительствуете, благодетельствуете? Удивительно, куда ни глянь – благотворительность. – Он принужденно рассмеялся. Трагическая гибель сестры тоже не способствовала достижению душевного равновесия, усугубляла дисбаланс его психики. – Об этой вашей религиозной леди, мисс Чайлд, я тоже наслышан. Один знакомый был у нее в церкви недели две назад. Сплошная любовь, говорит. Ему очень приглянулось. Хотя… как-то не вяжется… Любовь… в церкви… Что ж, ей видней…

– Майлз, я…

– Да я и сам ее видел, кстати! – продолжал он, как будто в лихорадке. – Неделю назад мне ее показали. Птичка-невеличка, как ребенок, если на лицо не смотреть. Что ж, фамилия подходящая… ^{4} Как говорится, драгоценности в маленьких коробочках хранят.

Уж не знаю, что бы он еще наболтал, и что бы вставила в его словоизвержения Вероника, но в этот самый момент в дверях возник дворецкий, сообщивший, что миссис Фицуоррен ожидает мисс Биконсфилд.

Вероника закусила губу, быстро шагнула к Майлзу, клюнула его в щеку и повернулась к двери. По тому, как молодой человек дернулся, можно было подумать, что к щеке его прижали кусок раскаленного угля. Вероника бросила в мою сторону выразительный взгляд, в котором одновременно отражались печаль, страх и безнадежность.

Она вышла, и Майлз, казалось, забыл о моем присутствии. Он то нервно шагал по комнате, то застывал у окна, вглядываясь во тьму сада, и все время курил, жадно всасывая табачный дым. С той поры, как ему сшили костюм – отличного покроя, но затасканный неимоверно, – он похудел на дюжину с лишним фунтов. Нервные кисти рук напомнили мне Холмса – и его любимого потерянного сына. Пальцы молодого человека, однако, тряслись, чего я никогда не наблюдала у Холмса. Ногти не в порядке. Еще более не в порядке носовой платок, Майлз сначала в него высморкался, а затем протер им слезящиеся глаза. Зажег очередную сигарету, снова зашагал по комнате, опять замер у окна. Я невольно заметила, что слуги не слишком следят за домом: шторы не задернуты, хотя снаружи уже темно.

Майлз с завыванием зевнул, затем внимательно вгляделся в свое отражение в темном окне, через минуту прикрыл глаза ладонью. Плечи его обвисли, мне показалось, что он сейчас рухнет на пол. Я вскочила и сделала два шага, оказавшись между ним и дверью. Майлз обернулся на шум, увидел меня и уронил сигарету. Быстро нагнулся, поднял ее, затер пепельные искры на полу. Когда Майлз выпрямился, лицо его уже приобрело осмысленное выражение.

– Ох, какой идиотизм с моей стороны… Простите, Бога ради, я совсем забыл, что вы в библиотеке. Ужасно. Не подумайте, что я всегда такой грубиян…

Его прервал звук дверного колокола. Он прервал и мою мысль о том, что у меня нет никакого права мешать тому, чтобы Майлз сделал очередной укол. Послышались шаги, звук открывающейся двери, и четкий мужской голос произнес:

– Эдмунд Маршал! Как поживаете, друг мой?

– Мистер… Мистер Холмс! Надо же… Сколько лет…

– Тринадцать, дорогой мой, тринадцать. Я слышал, мисс Рассел у вас.

– Да, сэр, у нас. Она сейчас в библиотеке с мистером… с лейтенантом Фицуорреном.

Лейтенант Фицуоррен замер в позе гончей, заслышавшей вдалеке звук рожка. Или, скорее, в позе лисы, заслышавшей лай этой гончей.

– Превосходно… И трость, пожалуйста. Спасибо. Сюда, полагаю?

И Холмс тут же возник в дверном проеме, мгновенно оценив ситуацию, заметив меня, мое платье, незадернутые шторы, Майлза Фицуоррена, состояние его тела и духа, а также шахматные фигуры на столике возле камина.

На Холмсе наряд аборигенов Лондона. В данном случае наряд этот состоит из чернильно-черного костюма, прекрасно сшитого, хотя и несколько старомодного, накрахмаленного воротничка, бриллиантовых запонок (краешек одной чуть виднеется из рукава) и прочих положенных абсурдных мелочей. Судя по примятости его прически, ее только что прикрывал сданный дворецкому шелковый цилиндр. Складкою брюк, как принято выражаться, «бриться молено», туфли кажутся сделанными из зеркального стекла. Движется Холмс с видом потенциального покупателя библиотеки и всего дома, покупателя уверенного в себе, но не слишком заинтересованного в покупке. Я величественно опустилась в кресло. Он одобрительно стрельнул в мою сторону взглядом, остановился возле шахмат.

– Я вас сегодня дважды не застал, Рассел, – заметил Холмс, двигая черного коня. – В вашем клубе и в доме мисс Биконсфилд. Восстание там, полагаю, уже подавлено. В высшей степени компетентная особа эта бельгийка. Она меня сюда и направила. – Он поджал губы и передвинул на три клетки белого слона. – Интере-е-есно, интере-е-есно… – Это о шахматной композиции. – Любопытные, надо сказать, друзья у вашей мисс Биконсфилд. – Пауза. Черный король уклоняется от натиска, и Холмс почти сразу теряет интерес к игре. Сложив руки за спиной, он с профессорским видом принялся вышагивать по библиотеке, обшаривая взглядом кожаные корешки книг. Подойдя к окну, Холмс опустил взгляд, провел пальцем по спинке кресла, затем по поверхности стола до самого чернильного прибора Остановился перед застывшей фигурой Майлза Фицуоррена, который впервые за все время, что я его видела, стоял неподвижно. Холмс полюбовался хрустальным пресс-папье и перевел взгляд на молодого человека, встретившись с ним глазами.

– Добрый вечер, лейтенант Фицуоррен, произнес он голосом Судьбы Милосердной.

Майлз вздрогнул и попытался найти подходящую маску.

– Добрый вечер, сэр, э-э… Боюсь, не имел чести…

– Мы встречались несколько лет назад. Меня зовут Холмс. Шерлок Холмс.

Молодой человек часто-часто заморгал и выдавил из себя смешок.

– Неудачное имя, сэр. Вас могут принять за того парня, детектива. Лупа, следы, отпечатки…