Текст книги "Нелепо женское правленье"

Автор книги: Лори Р. Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Лори Р. Кинг
Нелепо женское правленье

Зое

ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА

История, которую вам предстоит прочитать, была изложена во второй из рукописей, обнаруженных мной на самом дне старинного металлического сундука, попавшего в мои руки несколько лет назад. Первую рукопись я опубликовала под названием «Ученица Шерлока Холмса». В предисловии к ней я уже отмечала, что не имею ни малейшего представления о причинах, заставивших неизвестного отправителя избрать именно меня получателем этого объемистого сундука, содержащего множество разнообразнейших вещей, от изумрудного ожерелья до крохотной фотокарточки с полустершимся изображением молодого человека в армейской форме времен Первой мировой войны.

Среди других загадочных вещиц – монета с дырочкой для шнурка, стертая до неузнаваемости с одной стороны и с нацарапанным на другой именем IAN; рваный шнурок от ботинка, заботливо скрученный в моточек и перевязанный; огарок восковой свечи… Но наибольший интерес, даже для такого человека, как я (а надо вам сказать, что я отнюдь не являюсь поклонницей Шерлока Холмса), вне всякого сомнения, представляли рукописи. Те из вас, кто читал первую часть, безусловно, знают, что там раскрывались неизвестные ранее страницы биографии пожилого, уже удалившегося на покой Холмса и рассказывалось о его юной ученице Мэри Рассел.

Обнаруженные в сундуке документы являются рукописями в прямом смысле слова, ибо все записи выполнены от руки, на бумаге разного формата и качества. Прочитать некоторые рукописи не составило труда, но иные, особенно две из них, заставили меня попотеть и поломать голову. Труднее всего мне пришлось с историей, изложенной в книге, которую вы сейчас держите в руках. Очевидно, она неоднократно пересматривалась и перерабатывалась автором; от некоторых страниц оторваны куски, тут и там приклеены многочисленные клочки бумаги разного формата; а первоначальный текст во многих местах был вымаран настолько тщательно, что не представлялось ни малейшей возможности его воссоздать. Да уж, тяжело далась эта книга госпоже Рассел.

Еще раз подчеркиваю, что не имею ни малейшего представления о причинах, по которым ко мне попали все эти вещи. Полагаю, однако, что отправитель – не исключено, что им был сам автор рукописей – еще не покинул этот мир. Среди многочисленной корреспонденции, полученной мною после выхода в свет «Ученицы Шерлока Холмса», в мой почтовый ящик попала и открытка, отправленная из Утрехта. Старинная почтовая открытка с черно-белым фотоснимком. Каменный мост над рекою, длинная лодка. На корме стоит мужчина с шестом, на носу лодки сидит женщина в платье времен короля Эдуарда VII ^{1} . Три лебедя скользят по глади тихой реки. На обороте напечатано: «ОКСФОРД». А рядом почерком, весьма схожим с тем, каким написаны манускрипты, начертаны мое имя и еще два слова: «Продолжение следует».

Я тоже надеюсь на это.

Лори Р. Кинг

…ибо кто посмеет отрицать, что противно естеству поставление слепого пред зрячими поводырем, коему острое зрение необходимо, что не способен хилый и больной кормить и содержать здорового и сильного, что, наконец, не может глупый, безумный, несдержанный руководить здравомыслящим, учить его трезвости рассуждений.

Женщины же при власти все в сравнении с мужчинами именно таковы.

Джон Нокс (1505–1572) «Первая нота»; «Трубный глас против нелепости женского правления» (Опубликовано в 1558 году; направлено против Марии Тюдор, позже переадресовано Марии Стюарт.)

ГЛАВА 1

Воскресенье, 26 декабря – понедельник, 27 декабря 1920 года

Женщины неразумны, а также мягки, неустойчивы. Неразумны, потому что не в состоянии рассуждать с мудростию и здравомыслием о том, что видят и слышат, а мягки, ибо легко их склонить к чему угодно.

Иоанн Хрисостом (347–407)

Насадив колпачок на ручку, я швырнула ее в ящик и с удовлетворенным вздохом откинулась на спинку стула. Наконец-то завершен многомесячный труд, утверждающий меня в качестве серьезного исследователя. Но главное даже не в этом. Работа помогла мне перенести надоедливые рождественские «увеселения» и «развлечения». Слава Богу, заканчивался последний год управления моей тетушки тем, что она рассматривала как семейный бюджет. И теперь впереди у меня была целая неделя свободы от всяких обязательств, от всякой ответственности. А уже в воскресенье мне исполнится двадцать один год: я стану наконец совершеннолетней, получив все соответствующие права и привилегии. Вскипающее ликование я подавила немудрящими действиями, а именно: встала и подошла к комоду.

Тетушка моя, надо сказать, хотя и еврейка по крови, но давно отринула наследие предков и с энтузиазмом новообращенного всячески декларирует свою верность святыням англиканского вероисповедания. В результате ее представления о Рождестве сильно отдают Диккенсом и полуязыческими саксонско-готскими обрядами. Последний год ее так называемого опекунства совпал с первым годом после окончания Великой войны; всеобщий духовный подъем сочетался с материальными и кулинарными излишествами, ибо наконец-то отменили карточки на сахар, масло и мясо. Прикрываясь необходимостью упорной работы, я уклонилась от большей части праздничной программы. Но как быть сейчас, когда пишущая машинка моя смолкла? Остается лишь сбежать. Куда именно? Ну, тут я ни минуты не колебалась: конечно же, к моему другу и наставнику, партнеру и товарищу по оружию, к Шерлоку Холмсу. Скоро я его наконец увижу! Отсюда нетерпение, отсюда ликование.

Презрев осточертевшие шелка с бархатами, я решительно извлекла из шкафа один из проеденных молью костюмов отца. Так, спасенный от чердачных мышей шерстяной свитер уже натянут поверх удобной полотняной рубашки. На руки наденем теплые кожаные перчатки с мягкой подкладкой, косы спрячем под просторную твидовую кепку. Постояла, подумала немного. Все-таки я уезжаю на несколько дней… Мало ли что… Взяла теплый шарф, запасную пару шерстяных носков. Извлекла из-за стенной панели кожаный кошелек с сэкономленными деньгами… Что ж, купюр и монет накопилось немало. Кошель засунула в карман вместе с огрызком карандаша, несколькими сложенными листками бумаги и небольшой книжечкой. Рабби Акива – мой любимый собеседник. Последний взгляд на скромное прибежище – и вот уже я направляюсь к черному ходу, держа в руках башмаки на резиновой подошве.

Родня моя в гостиной развлекалась настольными играми, кое-кто в блаженном полусонном состоянии переваривал обильные дары волхвов. Наткнулась я лишь на багроволикую повариху да на ее затюканного помощника. Эти двое были углублены в приготовление очередной трапезы и лишь рассеянно ответили на мои приветствия. Будучи рачительной хозяйкой, я задалась вопросом: сколько следует платить людям, которые работают в день, когда всем положено отдыхать? А вот и поношенное пальто, спрятанное в шкафу под лестницей. Оставив жарко натопленный, переполненный людьми и эмоциями дом, я полной грудью вдохнула свежий, холодный морской воздух суссекских береговых холмов. Любуясь покидавшим мой рот туманом и прислушиваясь к похрустыванию не успевшего растаять ледка под ногами, я быстро одолела пять миль, отделявших мой дом от коттеджа Холмса. Впервые после окончания семестра в Оксфорде я чувствовала себя свежо и бодро.

Холмса дома не оказалось.

Дверь открыла миссис Хадсон. Мы расцеловались, я похвалила ее вышивку и поинтересовалась, где же ее знаменитый передничек. В ответ старушка проворчала, что передничек – форма служебная, а сейчас мистера Холмса нет и она не на службе. На это я заметила, что тогда ей следовало бы оставаться в переднике круглые сутки, и предложила бросить Холмса ко всем чертям и через неделю перебраться ко мне, вести мое хозяйство. Мы дружно рассмеялись, и добрая старушка поставила чайник на огонь.

– Мистер Холмс уехал в город, – сообщила миссис Хадсон. – Напялил невообразимую кучу самой дикой безвкусицы, обмотался двумя шарфами и увенчал себя драной шелковой шляпой. Подумать только! В город в таком виде! – Осуждающе вздохнув, она предложила мне к чаю лепешки и булочки.

– Булочки уже готовы?

– Есть вчерашние, да я мигом и новых напеку.

– Нет-нет, только не сегодня! Булочки можно подогреть, они на второй день еще и лучше!

Миссис Хадсон не стала настаивать и занялась сервировкой стола. Я тем временем поднялась к Холмсу и осмотрелась в его кабинете. Как я и ожидала, он захватил с собой в город перчатки и штырь для выковыривания камней из копыт. Очевидно, покидая дом, он собирался управлять кебом. Напевая под нос, я вернулась в кухню.

Сплетничая, мы с миссис Хадсон разогрели булочки. Время протекло незаметно, и вот я уже направляюсь на вокзал, чтобы успеть на поезд 16.43 на Лондон. Желудок отягощают булочки с маслом и джемом, пара анчоусов, два куска рождественского торта, в кармане – сухой паек в вощенке.

Иной раз я удивлялась, почему столь внимательный и наблюдательный народ, как железнодорожные служащие, вот, скажем, дежурный по станции или кассир, не обращали внимания на парочку весьма странных персонажей, разного пола и возраста пассажиров, появляющихся на платформе как вместе, так и поодиночке. Лишь в прошлое лето я поняла, что жителям нашего городка и в голову не приходило сопоставить нескладного парня с какой-то местной фермы с девицей в твидовом платье и шляпе «колоколом», ездившей в течение учебного года в Оксфорд и иногда покупавшей булочки и пирожные, а то и пинту «горького» у местных торговцев. Полагаю, что, появись в городке репортер «Ивнинг стандарт» и предложи он местным жителям сотню фунтов за сведения об их соседе, знаменитом детективе, журналист лишь увидел бы озадаченные физиономии и услышал недоуменные вопросы: а кого это он имеет в виду?

Впрочем, я отвлеклась.

Прибыв в Лондон, я взяла такси – автомобиль, чтобы не тыкаться носом в спину кучера – и направилась в конюшню, в которой Холмс обычно брал кеб. Хозяин меня уже видел неоднократно.

– Да, – сообщил он, – этот джентльмен нынче вышел на работу. Причем сегодня был у меня уже дважды.

– То есть он уже сдал упряжку? – разочарованно протянула я.

– Вишь ты, паренек, коняга колено сбил, дак он вернулся да заодно и тачку сменил, хэнсом ^{2} взял, вот какая история. Денек-то нынче поганый выдался, много не зашибет, хошь не хошь – вшивый грош, зря это он… Одно дело летом, под выходной, а то… зря корячиться только будет.

Я кротко внимала словам конюшего, пытаясь представить, как бы он, интересно, беседовал с эффектной девицей.

– Хэнсом, значит?

– Точно. Уж он-то управится. – Собеседник мой, казалось, пытался сопоставить лихость человека, которого он знал под именем Бэзила Джозефса, с отсутствием у него деловой сметки. – Жеребец-то, правда, ему сегодня попался… упрямая скотина, и не запрягали мы его раньше ни разу. Да, ишь ты, Джозефе дело знает, управится. – Чтобы подтвердить свою уверенность в лихом кучере, конюший залихватски харкнул в издававший ароматы канализационный сток.

– Что ж, хэнсомов на улицах не так уж много, я его, пожалуй, разыщу. Можете описать коня?

– Здоровенный гнедой, на лбу продрись белая, три чулка, левая задняя бабка темная. Глаза, как у дьявола, только их не видать, глаз-то, в шорах он. – Мой собеседник метко выстрелил из правой ноздри, послав вслед за плевком соплю, и добавил: – А номер ихний – два-девять-два.

Я отблагодарила его за информацию монетой и пырнула в людские водовороты Лондона.

Поиски экипажа № 292 – задача не столь безнадежная, как может показаться с первого взгляда. Миссис Хадсон полагала, что Холмс вряд ли отправился в Лондон по делам, следовательно, сегодня он управлял лошадью для тренировки и развлечения. Это означало, что мой друг, скорее всего, отправится в сторону Ист-Энда, а не, скажем, к Сент-Джонс пуд и уж, во всяком случае, не на Пикадилли. Все же район поиска оставался обширным. Не один час я провела, торча под фонарями, вытягивая шею и пытаясь разглядеть белые носочки на бабках гнедых лошадей – казалось, они все ради такого случая напялили носочки. От наблюдений постоянно отвлекали молодые – и не слишком молодые – особы женского пола, стремящиеся подружиться со мною. Наконец, уже после полуночи, наш диалог с очередной молодой леди прервали цокот копыт, стук колос по мостовой и знакомый голос, освободивший меня от обязанности исследовать очередную тягловую силу.

– Аина-Лиза, дорогая, молод этот парнишка даже для тебя. Разве не видишь, он ведь еще ни разу бороды не брил.

Собеседница моя резко повернулась на голос. Я вежливо извинилась и шагнула к экипажу. Внутри сидел пассажир – или даже двое? Холмс сдержал лошадь, перехватил вожжи в правую руку, левую протянул мне. Моя несостоявшаяся подруга подвергла великого сыщика шквалу ругательств, от которых осыпалась бы еще не облупившаяся краска хэнсома, если бы Холмс не отбил атаку потоком не менее сочных выражений, не содержавших, однако, ни одного нецензурного слова.

Крен экипажа заставил лошадь всхрапнуть и вильнуть, из-за потрескавшегося стекла на меня уставилось нахмуренное усатое лицо. Холмс оставил в покое проститутку и переключился на жеребца. Свои энергические словоизлияния он сопроводил резким движением вожжей, в результате чего выровнял шаткое средство передвижения. Я и сама не заметила, как оказалась в повозке.

– Добрый вечер, Холмс.

– Добрая ночь, Рассел, – поправил он меня.

– Вкалывать изволите? – Понятно, великий детектив не «на деле», ибо в этом случае он бы не подобрал меня с мостовой.

– «Вкалывать!» – Холмс неодобрительно покосился на меня. – Дорогой Рассел, вы не в Америке. Нет, я не на работе. Освежаю навыки управления лошадью и экипажем.

– Значит, решили проветриться?

– «Проветриться…» – Он возмущенно фыркнул. – Эти американизмы режут мое британское ухо, Рассел.

– Ну, хорошо, хорошо. Развлекаетесь?

Он снова покосился в мою сторону, на этот раз оценивая гардероб.

– Тот же вопрос я мог бы адресовать вам.

– Ответ положительный. Развлекаюсь, получаю удовольствие, наслаждаюсь. – И я устроилась поудобнее, насколько это было возможно.

Городская жизнь в этот час замирала, на улицы спускалась тишина. Трястись в восьми футах над грязной лондонской мостовой – вовсе не самое неприятное ощущение в жизни. Мерный перестук подков и колесных ободьев, холод, достаточный для того, чтобы убить уличную вонь, но не щиплющий за нос и за пальцы. Я уставилась на чуткие пальцы Холмса, реагирующие на капризы вздорного коня с такой же точностью, с какою они отмеряли химические реактивы или ощупывали поверхность орудия убийства.

– Холмс, в холодную ясную ночь ваш ревматизм ведет себя так же, как и в туман?

Холмс смерил меня ироническим взглядом. Такое начало беседы его не смутило. Хотя этого человека вообще очень трудно смутить.

– Рассел, вы меня растрогали. Тащиться из Суссекса, торчать на промерзшем перекрестке, завязывать сомнительные знакомства, рисковать подхватить пневмонию – и все это ради того, чтобы поинтересоваться моим драгоценным здоровьем! Однако мы можем побеседовать и о том, для какой надобности вы прибыли в Лондон.

– У меня вовсе нет никакой надобности, – с жаром заверила я друга. – Просто я уже завершила свой труд, закончила раньше, чем планировала. Решила направиться к вам, чтобы не слушать дурацких излияний своих близких. Вас дома не оказалось, и я поехала в город. Можете считать это моим капризом, – заключила я твердо и уверенно. Возможно, чрезмерно уверенно. И поспешила сменить тему: – А чем вы, собственно, здесь занимаетесь?

– Держусь за вожжи, – усмехнулся он, и я поняла, что тему сменить не удастся. – Смелее, Рассел. Вы до меня семь часов добирались. Или, лучите сказать, шесть лет?

Я разозлилась не на шутку. Этот скептик-всезнайка вечно умудрится испортить настроение! Хотя, конечно, за это время можно было бы уже и привыкнуть.

– Что вы такое несете, Холмс? Я отдыхаю от отдыха. Сбежал от скучного веселья. Во всяком случае, отдыхал, пока вы мне все не испортили. Холмс, вы иногда бываете просто несносны!..

Холмс нисколько не обиделся на мою вспыльчивость. Он с улыбкой посмотрел на меня. Я нахмурилась и отвернулась.

– Значит, вы меня выслеживали, оттачивая свой талант следопыта?

– И наслаждаясь свободой, – добавила я.

– А вот и неправда, Рассел.

– Холмс, вы невыносимы. Если я вас раздражаю, вам достаточно притормозить и дать мне возможность спрыгнуть.

– Ах, Рассел, Рассел…

– Черт побери, Холмс, неужели, если бы меня мучил какой-то вопрос, я не задал бы его, как только вас обнаружил?

– Да, вы уже собрались с духом, но обстановка не сложилась, момент не выпал, инерция пронесла…

– И что это за вопрос? – выпалила я, со злостью буравя глазами своего друга.

– Полагаю, вы хотите, чтобы я на вас женился.

Я чуть не свалилась на мостовую.

– Холмс! Да как вы… Да что вы себе…

Люк в крыше хэнсома приоткрылся, и промеж вожжей на нас уставились четыре глаза, освещенных слабым светом повозки и уличных фонарей. Одна пара глаз сверкает из-под котелка, другая увенчана пестрой неразберихой искусственных цветов. Рты нараспашку, как будто не в состоянии пережевать нелепый диалог двух странных существ мужского пола.

Холмс одарил пассажиров чарующей улыбкой и приподнял шляпу.

– Слушаю вас внимательно, сэр! – заверил он обладателя котелка, сползая в густой акцент кокни.

– Не могли бы вы пояснить смысл вашего высказывания, невольно подслушанного мною и моей супругой? – Голос пассажира дышал недоумением; в нем слышались нотки оскорбленной невинности.

Холмс рассмеялся.

– Да, да, сэр, понимаю ваше недоумение. Звучит занятно, занятно. Любители мы. Клуб у нас такой. Кружок драматический. Вот, пьесу репетируем. Ибсен, слышали? Извините, что обеспокоили, сэр.

Четыре глаза, казалось, не желали верить ни Холмсу, ни Ибсену, однако крышка люка медленно опустилась и погребла их под собою. Холмс продолжил свой дурацкий смех, я нерешительно присоединилась к его деланному веселью.

Отхохотавшись, Холмс сменил тему.

– Итак, Рассел, этот добрый господин и его милая жена следуют к номеру семнадцать по Глэдстон-террас. Напрягите память и подскажите вашему покорному слуге, где это обиталище находится.

Тренировка на местности. Я напрягла память, представила себе карту города.

– Еще девять улиц, а потом налево.

– Десять. Вы, конечно же, забыли Холикоум, Рассел.

– Прошу прощения. Незнакомая местность.

– Да что вы говорите! – поджал губы Холмс. Его внезапно проявляющаяся викторианская чопорность иногда заставала меня врасплох.

Холмс свернул в какой-то боковой проезд и остановил экипаж. Пассажиры выпрыгнули из хэнсома, как будто за ними гнались разбойники, и, не дожидаясь сдачи, скрылись в темном доме. Холмс выкрикнул свое «спасибо» в сторону захлопнувшейся двери. Кирпич кладки и оконные стекла презрительно отбросили его благодарность и рассеяли ее в ночи.

– Перебирайтесь вниз, Рассел.

И вот мы уже сидим внизу, прикрыв колени лохматой полстью. Возвращаться в конюшню Холмсу вздумалось по еще более темным и грязным улочкам, экипаж трясло и раскачивало из стороны в сторону, но я почувствовала себя уютно и даже задремала.

Холмс, казалось, только этого и дожидался.

– Итак, Рассел, вернемся к вашему вопросу.

Трудно отпихнуться от соседа в тесной повозке, сидя с ним под одним куском ткани, но я все-таки умудрилась это проделать.

– Вы ведь ярая сторонница эмансипации женщин, Рассел. Неужели вы не сможете сформулировать и огласить свою позицию в столь мелком, незначительном вопросе?

– Мелком? Незначительном? – Этот провокатор умышленно вызывал меня на взрыв. – Сначала вы вкладываете этот вопрос в мои уста, затем придаете ему оскорбительный оттенок и унижаете меня. Не знаю даже, с чего… – Я запнулась и умолкла.

– С чего вам в голову взбрела эта блажь? – любезно завершил мою мысль Холмс.

Прежде чем я смогла отреагировать на это новое оскорбление, из бокового проулка вырвалась тень, устремившаяся к ногам лошади. В тусклом свете уличного фонаря сверкнули показавшиеся ослепительно белыми зубы. Холмс вскочил так резко, что я чуть не слетела на пол. Вожжи оказались в его левой руке, правая взмахнула кнутом, рычание мгновенно сменилось жалким визгом. Одновременно лихой возница Джозефе выровнял лошадь, мощная шея которой заблестела от пота. Еще стоя, спокойным тоном, как будто ничего не случилось, Холмс продолжил свои излияния, размеренно добавляя в них по капле иронии:

– С чего, действительно? Неужто я дал вам повод заподозрить, что положительно отношусь к такого рода намерениям? Мне пятьдесят девять, Рассел, у меня свои привычки. Свобода и одиночество, размеренная холостяцкая жизнь. Не жертвовать же этим в угоду языкам сплетников, провожающих колючими взглядами нашу подозрительную пару. Или вы воображаете, что меня соблазнят прелести брачного ложа?

Терпение мое лопнуло. Я не могла более выслушивать его разрушающей дружбу, уничтожающей надежду – да, да, уничтожающей надежду! – болтовни. Швырнув прикрывавшую ноги дерюгу ему в физиономию, я уперлась ботинками в край экипажа, сгруппировалась, оттолкнулась и прыгнула назад. Болью отозвалось поврежденное плечо, но вот я уже на мостовой. Холмс сдерживает лошадь, но на долю животного сегодня выпало слишком много испытаний, оно не слушается. Я нагнулась, схватила с мостовой пустую бутылку и швырнула ее под ноги лошади, затем запустила булыжник в ее круп…

Когда Холмс справился наконец со своим жеребцом, я уже пересекла проулок, перемахнула через забор и свернула за угол. Теперь ему меня не догнать.