Текст книги "Нелепо женское правленье"

Автор книги: Лори Р. Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Ни иврит, ни греческий не представляют особых трудностей в изучении. Было бы время, – туманно отреагировала я.

– Вы должны показать мне это место. Господь – Матерь наша… Если б я только знала!.. И, говорите, есть и еще разночтения подобного рода?

– Не перечесть. Если искать целенаправленно, найдешь. Иов, 38; Псалом двадцать второй; Исайя, 66; Осия, 11; Исайя, 42… И, разумеется, Книга Бытия. То, что вы цитировали сегодня.

– Да, да… Никогда бы не подумала…

В том-то и дело. Марджери Чайлд усвоила слова и понятия, сколотила из них конструкции, пригодные для своих целей, пользовалась этими конструкциями, но ей никогда не приходило в голову копнуть поглубже, подвергнуть сомнению основы, традиционные, устоявшиеся в течение столетий истины. Идея о женственности Божественного не приходила ей в голову. Эту женщину нельзя назвать глубоким мыслителем, ей чуждо буйство интеллекта. Она молится и думает, но мышление ее не назовешь аналитическим. Однако к преображению она готова, как раствор в колбе готов к введению реагента и катализатора. И я только что добавила в этот раствор первую каплю реагента. Пора отскочить в сторону. Подальше.

Как будто угадав мои мысли, Марджери подняла руку. Стоп! Рука тут же опустилась, на губах заиграла улыбка покаяния.

– Извините. Я перевозбудилась, увлеклась. Хочется всего сразу. Разумеется, вам есть чем заняться, у вас свои дела. Но я буду благодарна за любую помощь. Книги… конспекты… Это очень важно для меня.

Я с ходу запротестовала, заверила, что рада буду помочь, что до начала семестра совершенно свободна… и тут осеклась. Попалась в ловушку! Ее кротость, смирение сработали лучше, чем повелительные интонации. Выражение моего лица вызвало у хозяйки приступ веселья.

– Я в восторге от вас, Мэри Рассел. Я прошу вас о помощи. Кажется, вы сможете научить меня не только ивриту и теологии.

Я засмеялась. Она встала, нашарила под столом туфли. Мы дошли до выхода. Разговор принял характер легкой беседы. Она рассказала о цветах, посетовала, что не хватает времени на занятия садоводством – намек на цветы, которыми осыпают ее поклонницы.

Марджери лучилась дружелюбием, спокойствием, самоотречением, но я все время ощущала беспокойство. До причины этого беспокойства не докопаться – это тоже меня раздражало. Отчасти, конечно, меня смущал крохотный росточек хозяйки. Я господствовала над нею, как башня, к тому же казалась еще более громоздкой из-за нелепого одеяния. Шла моя новая знакомая слишком близко, почти вплотную, иногда задевая меня плечом, заставляя ощущать исходивший от нее (вовсе не отталкивающий, нет) аромат – смесь запахов легкого пота, шелка и каких-то мрачноватых духов. Беспокоила и легкость, с которой Марджери Чайлд умудрялась взламывать мою оборону, непринужденность, с которой она заручилась моей помощью. Главное, пожалуй – пульсирующая волна притяжения, исходившая от этой женщины, как аромат тропического цветка, притягивающий насекомых.

С облегчением я пожелала ей доброй ночи. Но к этому облегчению примешивался неприятный осадок сожаления, разочарования, нежелания с нею расставаться; сознание того, что я не могу считать себя спасшейся от сетей, раскинутых Марджери Чайлд.

Невозмутимый страж отложил роман в желтой обложке, поднялся со стула и отпер дверь. На улице дождь – и ни души. Фонари, правда, ярко освещают мостовую.

Мне захотелось вернуться, вызвать по телефону такси. Но, представив себе Марджери – плотоядное растение тропических джунглей – и ее стража с тенью неодобрения на бесстрастной физиономии, я предпочла холодную свежесть дождливой ночи. Запахнув поплотнее тонкое пальто и нахлобучив шляпу по самые очки, я решительно зашагала по улице.

Недолго пришлось мне наслаждаться свежестью ночи. Дождь пробрался до плеч, карабкался вниз по лопаткам, лужи проникли в башмаки. Печальные реалии английского климата подавили размышления о странной женщине, похожей на кошку, и ее церкви. Внезапно одиночество мое нарушила выскользнувшая из подворотни высокая мужская фигура.

– Улица – не место для такой милашки в такое время и в такую погоду, – похотливо промурлыкал приставала.

Я развернулась к нему, приняв оборонительную стойку, но тут же обмякла, – Холмс! Бог мой, что вы тут делаете?

Он гордым шагом приблизился ко мне, картинно подбоченился. Ни дать ни взять байронический вампир. Или Джек-Потрошитель. Лицо в тени, но заметно, что уголок рта искривлен в знакомой сардонической усмешке.

– У каждого свои прихоти, Рассел.

Он вскинул голову, и я разглядела лучики морщинок вокруг его безмолвно смеющихся глаз.

ГЛАВА 5

Понедельник, 27 декабря – вторник, 28 декабря

Поскольку частная жизнь столь же присуща человеку, как и жизнь общественная, Бог позаботился и о том, и о другом. Все, что происходит снаружи, доверил Он мужчине, все, что в доме, поручил женщине. И в том Божия мудрость и предусмотрительность проявляется, что свершитель дел больших в малых делах несведущ; потому-то и необходима женщина. Ибо если бы Он сподобил мужчин ко всем делам способными, женщина пришла бы в небрежение. А если бы он сотворил женщин способными на большие дела, переполнились бы они безумною гордыней.

Иоанн Хрисостом

– Дорогой Холмс, не знаю, как вы меня нашли, но очень рада встрече. Я и сама собиралась с вами повидаться. Конечно, зонтик у вас под мышкой не спрятан? А жаль.

Я едва не завершила эту фразу писком, ибо в результате моего неловкого движения изрядное количество воды перелилось через поле дурацкой шляпы и устремилось ко мне за шиворот, между лопатками и ниже.

– Вы одеты несколько не по погоде, – неодобрительно заметил Холмс. – К тому же одежда на вас чужая. Следует прикрыть это безобразие.

С этими словами он принялся расстегивать свой длинный плащ с капюшоном. Я запротестовала, но он уже скинул с себя плащ, под которым оказался еще один, весьма похожий, но клетчатый. Холмс стряхнул с только что снятого плаща полгаллона воды и накинул тяжеленную, сухую внутри защитную оболочку на мои промокшие плечи. Мне показалось, что мокрая шерсть тут же начала парить от навалившегося на меня блаженного тепла.

– Большое спасибо, Холмс. Чего еще ожидать от образцового джентльмена викторианской эпохи! Возможно, у вас найдутся еще и примус с чайником во внутреннем кармане? Впрочем, сойдет и круглосуточный ресторанчик.

– Если ваши ноги одолеют милю, Рассел, могу предложить нечто получше ресторанчика.

– У вас и здесь есть прибежище?

– Дыра в стене. Причем самая обустроенная. Там вы еще не были. Пойдете?

– Куда угодно, Холмс. Ведите.

И Холмс повел меня. Сначала мы шли рядом, потом он вырвался вперед, свернул в проулок, в другой, залез на пожарную лестницу, прошел по крыше к другой, спустился вниз, в проход под универмагом… Наконец мы очутились во внутреннем квадратном дворике. Одна стена, прямо перед нами, деревянная, остальные три – кирпичные. Холмс вынул из кармана электрический фонарик и ключ. Ключ вставил в щель. Щелчок – и под нажатием плеча моего друга часть стены подалась, пропуская нас в какое-то темное пространство. Холмс запер то, что оказалось дверью, отпер другую дверь… Проходы, ступеньки, и вот мы уперлись в шкаф красного дерева. В шкафу висят какие-то хламиды допотопного фасона. Входим в шкаф, проходим его насквозь и оказываемся в темном пространстве, пахнущем кофе, табаком, дымком камина и… книгами.

– Зажмурьтесь, Рассел, – предупреждает Холмс и включает электрические лампы.

Итак, мы в одном из его тщательно замаскированных убежищ, разбросанных по всему Лондону. В каждом из них запасены вода, пища, в каждом хранится оружие, одежда, чтобы переодеться или замаскироваться, в каждом есть и книги. Это убежище отличается от тех двух, в которых я уже была, тем, что на стенах висят картины. Обычно Холмс предпочитает занимать поверхность стен книжными полками или мишенями для упражнений и стрельбе и метании ножей…

Я стащила мокрую одежду и огляделась, выискивая, куда бы ее положить.

– Давайте сюда, – потребовал Холмс. – Сейчас мы ее высушим.

Он открыл узкую дверцу в стене и снял с металлической штанги несколько вешалок плечиком. Заглянув туда, я увидела вертикальную вентиляционную шахту около двух футов в поперечнике.

– Аварийный выход?

– Еще какой аварийный. Сорока футами ниже – решетка ограждения огня. Возможно ли отвинтить эту решетку прежде, чем изжаришься, не знаю. Не пробовал. В общем, выход сомнительный, зато сушилка великолепная. – Он закрыл дверцу. – Чай, кофе, вино, суп?

Решили остановиться на трех последних пунктах. Вином оживили суп. Холмс возился с посудой, разогревая пищу, я же подошла к одной из картин, запечатлевшей холмистый пейзаж с деревьями и овцами.

– Констебл? – спросила я Холмса. – А кто автор вот этой картины, на которой изображено кораблекрушение?

Морская катастрофа, как и пейзаж Констебла, безнадежно погрязлав романтизме, но выполнена была великолепно.

– Верпе, – раздался приглушенный голос Холмса. Он засунул голову в буфет, изучая припасы.

– Ваш двоюродный дедушка?

– Точнее, дедушка этого дедушки. Вам какой суп – черепаховый, томатный?

– А который свежее?

– Старше трех лет здесь ничего нет. Однако если сравнить толщину слоя пыли на банках, то томатный суп вдвое моложе остальных. Ему от силы года полтора.

– Тогда давайте томатный. Холмс, а вы свои супы сюда тоже через гардероб носите?

– Нет. Проем в задней стене заложили, когда все тут обустроили.

– Уютно у вас здесь. По-домашнему.

– Неужто? – Чувствовалось, что хозяину польстила моя похвала. Он застыл с ложкой и вскрытой консервной банкой с отогнутым щербатым верхом в руках. И вид у него тоже был настолько домашний, что для полноты картины напрашивался еще кружевной передничек. Новый, неизвестный мне прежде Холмс. Обычно он, казалось, не обращал никакого внимания на окружение, разве что окружающая среда сама вторгалась в его работу. Как-то не вязались с его обликом такие занятия, как выбор мебели, ее расстановка, подбор цвета панелей, гардин…

– Эксперимент, – пояснил Холмс и погрузил ложку в банку с супом. – Проверка гипотезы, утверждающей, что обстановка влияет на состояние субъекта.

– И как? – заинтересовалась я.

– Результат довольно расплывчатый, но я пришел к выводу, что семьдесят два часа пребывания здесь более благотворно влияют на подопытного – на вашего покорного слугу в данном случае – нежели сидение в Запаснике.

Запасником Холмс гордо именовал первую свою берлогу, в которой я уже однажды побывала. Плохо освещенная, убого обставленная кладовка, вот что представляло это тесное убежище на чердаке крупного универсального магазина. Семидесяти двух часов, проведенных там, хватило бы мне, чтобы провести остаток жизни в сумасшедшем доме.

– Да что вы говорите! – Я ажиотированно покачала головою.

– Сам удивляюсь, – размышлял вслух Холмс, проглотив содержимое очередной ложки. – Я отразил свои выводы в монографии «Некоторые аспекты работы по перевоспитанию преступников-рецидивистов».

– Перевоспитание при помощи осмысленно подобранных обоев, Холмс?

– Ценю ваш сарказм, Рассел, но займитесь лучше супом.

Трапеза эта была еще более странная, нежели мой завтрак восемь часов назад. Консервированный суп из томат-пасты, обильно сдобренный мадерой, два яйца вкрутую, половина уже слегка подгнившего апельсина, кусок доброго чеддера и вволю слипшихся мятных пастилок из большой металлической коробки.

– Спасибо, Холмс, очень вкусно, – улыбнулась я, несколько покривив душой.

Он хмуро созерцал бурую жижу – результат взаимодействия вина и консервированного супа.

– Знаете, Рассел, а ведь я когда-то чуть ли не полгода прослужил помощником шеф-повара в двухзвездном ресторане в Монпелье.

Я с открытым ртом наблюдала, как он разделывается с остатками и отходами в кухонной нише. Еще одна неизвестная деталь биографии знаменитого сыщика!

Холмс подал черный кофе, к которому предложил бутылку портвейна с солидным слоем осадка. Он опустился в кресло напротив меня, вытянул ноги к огню.

– Итак, Рассел, вам не терпится рассказать мне, что превратило вас в истово верующего завсегдатая церквей? Или выберем иную тему для беседы?

– Раз вы знаете, что я была в церкви, то знаете и с кем я туда отправилась. А вышли вы на меня через ту изумительную чайную?

– Элементарно, Рассел. Следы вашей филантропии – что отпечатки подкованных сапог роты солдат на свежевыпавшем снежочке, – снисходительно фыркнул Холмс. – Сунуть пять фунтов уличному замухрышке! Через час после вашего самаритянского жеста вся округа гудела. Почему-то возобладала надежда, что это явление знаменует начало какого-то периода манны небесной, что эти грязные ступеньки осыплет дождь златой. Туда, в Лаймхауз, потащились нищие и голодные со всего города. Следующее чудо – продавец каштанов обнаружил в золе серебряную монету. Глаза иных старых кумушек следили за вами, Рассел. Юный очкарик-деревенщина выделялся в толпе не только внешностью, но и необъяснимой щедростью. Молодая леди, с которой удалился этот провинциал, тоже никак не назовешь незаметной. Нашлись люди, знающие, где она живет, осведомленные о ее религиозности и о странном пастыре странной церкви, не значащемся в «Крокфорде» ^{3} . Не учел, однако, что вы там столь долго задержитесь. Мои старые кости ноют.

– Бросьте, Холмс. Ваш ревматизм вступает в игру, только когда вам это удобно. Да и не так уж долго вы меня поджидали.

– Гм. Как вы пришли к этому выводу?

– Плащ, – объявила я. – Он только сверху промок. – Холмс одобрительно шевельнул губами. – Не надо было вообще ждать. Можно ведь было позвонить в дверь и передать мне сообщение через охранника.

– Мешать вам без надобности?

– В чем помеха? Поверхностный теологический интерес, только и всего. Кстати, я хотела бы проконсультироваться с вами, узнать ваше мнение.

– Что ж, пришла пора трубки.

К моему удивлению, трубка здесь торчала из подставки-стойки, табак не был засунут в персидскую туфлю или в жестянку из-под печенья, а хранился, как и положено, в кисете. И серебряная спичечница тоже находилась на месте, рядом с трубками. Что бы сказали Ватсон или миссис Хадсон?

– Начну с Вероники. Не только потому, что она отвела меня в церковь, но и потому, что на ней эта церковь построена. На ней и подобных ей. Без Ронни не было бы Марджери Чайлд.

И я описала события дня, начиная с момента, когда увидела Веронику Биконсфилд сквозь запотевшее стекло чайной. Рассказывала я подробно, вдаваясь в свои ощущения и размышления. Сообщила о благотворительной деятельности Вероники, о ее безнадежно опустившемся женихе, детально обрисовала Марджери Чайлд, ее поведение на публике и ее «гвардию». Постаралась раскрыть свое отношение к этой особе, перечислив привлекательные и сомнительные, на мой взгляд, аспекты ее характера и поведения.

Вследствие сходства наших характеров или же потому, что я усвоила его манеры и технику рассказа, Холмс ни разу меня не перебил, не исправил, не потребовал пояснений. Он лишь однажды сменил табак в трубке, трижды наполнил бокалы и не издал за все время ни звука, если не считать неизбежных шумов во время манипуляций с трубкой и бутылкой. Закончив рассказ, я глянула на часы. Три часа ночи.

– Вы, должно быть, устали, Рассел.

– Нет, не очень. Я ведь чуть ли не весь день проспала. Может, чуть вздремну перед встречей с Вероникой.

– Чего вы ожидаете от меня, Рассел? Ваш рассказ весьма интересен, но нужно ли здесь мое мнение…

– Я сама не вполне определилась. Возможно, рассказав вам, я более четко осознаю свою позицию… Вам смешно?

– Над собой смеюсь, Рассел. Схожий случаи; м и сам беседую порой подобным образом с Ватсоном.

– Не совсем схожий, ибо меня интересует панн мнение. Мнение судьи человечества.

– Спасибо, что не сказали «судьи человеков».

– Как бы вы оценили эту особу, Холмс? Что ею движет – искренность или шарлатанство? На игр вый взгляд, это, конечно, махровое жульничество, удачная попытка запустить лапу в карманы имущих и малоимущих. Но эта женщина показалась мне искренней. Несмотря на то, что она сознательно манипулирует своими приверженцами, использует их, клг инструменты.

Холмс неторопливо и основательно набивал трубку. Вентиляция в помещении работала отлично, в противном случае мы бы давно задохнулись.

– И что, средства она привлекает весьма значительные?

– Кроме меня, в зале сидели тринадцать женщин. У трети из них родня в палате пэров. У другой трети – в Бостоне и на Уолл-стрит. Одеяния их стоят больше, чем одежда всех жителей рабочего района Лондона. А суммы, которую они оставили в последний визит у парикмахера, хватит, чтобы кормить многодетную семью в течение года. Мисс Чайлд владеет зданием храма и двумя соседними домами. Мебель у нее – хоть на аукционе «Сотби» выставляй. Совсем недавно она вернулась откуда то из теплых краев. Конечно, деньги у этой особы есть. И немалые.

– Хотя она очень трогательно рассказывала, как ютилась в квартирке без горячей воды, хе…

– Да уж, умеет все обратить себе на пользу.

Холмс глазел в огонь, постукивая трубкой по зубам.

– Алхимики заблуждались, утверждая, что золото не ржавеет, – процедил он наконец. – Религия и деньги – составляющие весьма пьянящего коктейля. Некий «святой» Питерс, к примеру, «бескорыстный» миссионер, выкачивавший деньги из одиноких женщин… Каноник Смит-Бэйсингсток… Зажигательные речи о страданиях бедных негрских ребятишек… Записанные в Африке песни, туманные картины из проектора, на которых запечатлены вышибающие слезу изможденные лица. Естественно, пожертвования, пожертвования… Этот случай, впрочем, прост до примитивности, с ним Ватсон справился самостоятельно. И, конечно же, дело Джефферсона Хоупа. Здесь, правда, кроме денег, была замешана еще и женщина. Тропами Господа… Чаще всего по этим тропам шныряют отпетые мошенники. Слово Господне – наживка, на которую они ловят денежки из карманов простаков. Жила бы эта леди с бедняками… Южный загар, модная одежда – веские аргументы против ее искренности. Я ничего нового вам не открыл, не правда ли, Рассел?

– Совершенно верно, Холмс. Факты говорят в пользу именно такого вывода. А жаль. Хотелось бы встретиться с человеком, искренне обращенным к Господу. Но надо признать, что Марджери Чайлд – особа весьма одаренная и приносит пользу женскому движению в Лондоне.

– Время покажет, – рассудил Холмс, вынув трубку изо рта и с подозрением на меня уставившись. – Если вы только не возжелали его опередить. Признавайтесь, собираетесь сунуть свой любопытный нос в этот муравейник?

– Нет-нет, уверяю вас, это лишь поверхностное любопытство, не более. К тому же я ведь, в отличие от вас, профессионально изучаю теологию.

– В общем, очередной каприз?

– Можете назвать это и так.

Наши глаза встретились. Я вдруг осознала, насколько мы одиноки в этом укромном уголке большого города. Как будто что-то вдруг проникло в помещение, что-то связанное с тем нашим спором в хэнсоме. Интимность времени и места, моя тонкая блузка и его вытянутые к огню ноги. Женственность моя взволновалась, напряглась… Я подавила волнение усилием воли и обратилась к более безопасной теме.

– Да, кстати, Холмс. Вероника просила помочь ее несчастному жениху Майлзу. Ничего не посоветуете?

– По-моему, случай совершенно безнадежный.

– Ронни говорит, что он по натуре очень хороший человек.

– Ей виднее.

– Но ведь…

Холмс встал, обошел кресло, присел у огня и выбил остатки недокуренного табака в пламя. Голос его зазвучал едко, почти ядовито.

– Рассел, не мне проповедовать трезвость и воздержанность. Кроме того, у меня недостаточно терпения, чтобы изображать из себя няньку. Если молодым людям желается накачивать себя героином, то вставать у них на дороге – все равно что встречать грудью снаряд «Большой Берты».

– А если бы это был ваш сын? – спросила я очень тихо. – И ни один человек не захотел бы вам помочь?

Удар ниже пояса. Непростительный удар. Потому что у Шерлока Холмса был сын. И с ним тоже однажды приключилась история.

Холмс медленно повернул ко мне голову. Лицо окаменевшее, глаза ледяные.

– Это вас недостойно, Рассел.

Более он ничего не сказал, но я вскочила и оказалась рядом; сжала его предплечье.

– Холмс! Боже мой, простите, простите… Я дрянная, безголовая девчонка…

Он покосился на мою руку, слегка пожал ее, поднялся и шагнул к своему креслу.

– Но вы все же правы, – сказал он. – Всегда имеет смысл попробовать хоть что-то сделать. Расскажите мне все, что вы знаете об этом господине.

– Я… Он… – Я запнулась. – Его зовут Майлз Фицуоррен.

– Достаточно, – прервал меня Холмс. – Знаю этого молодого человека. Точнее – знал. Подумаю, подумаю.

Я ощутила себя надоедливым просителем, которому, как голодному псу, бросили кость надежды.

– Спасибо, Холмс, – робко пробормотала я и вернулась к своему креслу.

Холмс сидел, жуя мундштук своей пустой трубки. Опытная собака все равно рано или поздно возьмет след. Пока что Холмс глубокомысленно созерцал заштопанные кончики своих шерстяных носков, словно бы исследуя игру светотени от беспокойного пламени догорающего очага. Однако я слишком хорошо его изучила. Изучила жесты и черты лица, мимику и особенности характера. Я знала его лучше, чем себя, знала его ум, сформировавший меня как личность. И знала, что мысль его рано или поздно вернется от заданной мною проблемы, обязательно вернется ко мне. И он проткнет меня всевидящим взглядом и пригвоздит к сиденью острыми словами. Еще минута… Вот сейчас он поднимет взгляд… Молчание становилось все более невыносимым, мне казалось, что у ног копошится клубок ядовитых змей. К ужасу своему, я поняла, что впервые в жизни мне стало неуютно в присутствии Шерлока Холмса.

Но он не пронзил меня стальным взглядом. Он вообще не поднял на меня глаз. Холмс протянул руку вперед, медленно – о другом человеке можно было бы сказать, нерешительно – положил трубку на стол, принялся натягивать запятнанные солевыми отложениями башмаки.

– Мне нужно ненадолго отлучиться, – сказал он. – Часа на три-четыре. Поспите пока, в восемь разбужу, если к тому времени сами не проснетесь. К девяти лучше отсюда улетучиться, пока народ не припыл на службу.

Он завязал шнурки и поднялся.

– Холмс, я… – Я замолчала. Что дальше? В этот момент я, кажется, начала догадываться, о чем он долго размышлял в полной тишине мой друг.

– Все в порядке, Рассел. В полном порядке. Постель там, за дверью. Отдыхайте, вам нужно вы спаться.

Он коснулся рукой спинки моего кресла, мне показалось даже, что палец его притронулся к моему плечу. Захотелось схватить его руку, не отпускать его от себя, но я сдержалась. Холмс пригнулся и нырнул в шкаф. Тишина изменила звучание после его ухода.

Тишина эта становилась все громче, сна ни в одном глазу. Я занялась хозяйством. Вымыла, вытерла, прибрала все, что можно, заварила себе чашку чаю без молока, сунула курительную трубку Холмс а в стойку, взяла с полки какую-то первую попавшуюся книгу, открыла наугад, тупо уставилась в середину страницы. Вспомнила о чае, пригубила, выплюнула, вылила, вымыла чашку, прошла в соседнюю комнату. Постель. Долго я на нее смотрела. Вышла, взяла покрывальце, скрючилась на диване. Встала, выключила свет, вернулась на диван. Затихла, глядя на тлеющие угольки. Что же мне делать?