Текст книги "Нелепо женское правленье"

Автор книги: Лори Р. Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Лестрейд заказал пинту эля, я выбрала коктейль. Обычно я избегаю этих кошмарных смесей, но сейчас коктейль оказался естественным дополнением туалета. Вытянув в один глоток треть кружки, инспектор уставился на меня бусинками глаз.

– Я жду, сударыня.

Я улыбнулась, укоризненно покачала головой и начала неспешно, палец за пальцем, стягивать перчатки.

– Хотите пропустить даму вперед, инспектор? Нет, прежде чем я выскажусь, хотелось бы услышать от вас информацию по делу мисс Фицуоррен, не попавшую в газеты.

– С чего вы взяли, будто я что-то знаю?

– Бросьте, инспектор. Вы наверняка общались сегодня со своими коллегами. С теми, кто ведет дело. – Выстрел наугад, к моему удовольствию, попал в цель. – В смерти Айрис Фицуоррен есть что-то странное. Что именно? Как это связано с клубом? Зачем вам Майлз Фицуоррен?

– Вы знаете, где он?

Я кокетливо склонила голову и вздохнула.

– Вот видите! Никто мне ничего не говорит. Я даже не знала, что вы его потеряли. Я не знаю, что вы знаете. Как же я могу знать, чего вы не знаете? – Я провела пальцем по краю бокала. – Но если вы скажете мне, что вы знаете…

– Да прекратите вы! – взвился Лестрейд, и я рассмеялась. – Ладно, но только я жду от вас чего-то стоящего взамен. И чтоб ни одна душа…

– Ни одна душа. Кроме Холмса.

Он кивнул и приложился к кружке.

– Кроме Холмса. Как вы только догадались?.. Пардон, вы не догадываетесь, вы приходите к результату методом дедукции, – усмехнулся Лестрейд. – Да, не без странностей ее смерть. Прежде всего, как она убита. За последние месяцы три таких убийства. Два произошли в одну и ту же ночь в июле, одно в ноябре. Убитые одинаково изуродованы. Изуродованы после смерти.

– Лица?

Лестрейд взглянул на меня, собираясь спросить, как я догадалась, но лишь снова усмехнулся.

– Да. Лица. Первые двое дали нам информацию об одном… скажем так, импортере. Третий тоже имел с ним трения.

– Трения личного характера?

– Да. Он не был связан с… товаром этого импортера. Связан был его кузен, кузен умер, он сунул нос, желая выяснить обстоятельства смерти… и вот результат.

– Инспектор, я вас не ловлю на слове, чтобы обвинить в клевете и очернительстве, давайте называть вещи своими именами. Ваш импортер – наркоторговец. Он убил троих, ставших для него опасными, он же мог убить и Айрис Фицуоррен по той же причине. Как его зовут?

– Где Майлз Фицуоррен?

– В безопасности. Не могу сказать, что в добром здравии, но в безопасности, под опекой Холмса и его врачей. Если хотите, Холмс обеспечит вам или вашим людям встречу с ним. Как зовут этого типа?

– В настоящее время он пользуется именем Томми Бьюкенен. Слыхали о таком?

– Нет. Что связывает с ним Айрис, кроме обстоятельств смерти? Сказали «А», говорите «Б», инспектор.

– Аппетит приходит во время еды? – Лестрейд глянул на мой полупустой бокал. – Еще желаете?

– Спасибо. То же самое.

Я подняла бокал к губам, а когда инспектор отвернулся, быстрым движением подменила его, взяв пустой бокал на соседнем столике. Сидевшая там молодая пара настолько погрузилась в какую-то оживленную беседу, что не обращала внимания вообще ни на что. Молодой человек почти сразу же автоматическим жестом подцепил мой бокал, запятнанный губной помадой, и поднес ко рту.

– Ладно, – решился Лестрейд. – В ее сумочке нашли записку на уголке газеты. «Томми, Посейдон, полночь». «Посейдон» – клуб Бьюкенена. Туда мисс Фицуоррен прибыла около полвины двенадцатого. Бьюкенен в эту ночь отсутствовал в клубе и даже в городе. Ужинал в теплой компании в Суррее.

– Удобно.

– Да, куча свидетелей.

– Значит, своими руками он ее убить не мог.

– Не мог.

– А доверенные лица?

– Полдюжины, у всех рыльце в пушку, двое задерживались за поножовщину.

– Что еще было в сумочке?

Лестрейда явно насторожила резкая смена направления беседы, но он не нашел что возразить.

– Ничего особенного. Кошелек, пудреница, губная помада, маленький перламутровый перочинный ножичек, носовые платки, кольцо с ключами от ее квартиры, от квартиры родителей, по одному ключу от каждой из ее бесплатных клиник и пятый ключ, пока неизвестно откуда. Ограбление исключается: в кошельке деньги, на руке золотой браслет, на пальце кольцо с жемчужиной.

– Инспектор, я бы хотела взглянуть на полный список найденного при Айрис.

– Извините, мисс Рассел, это уже слишком…

– Я скажу вам, откуда пятый ключ.

Он фыркнул.

– Маловато будет! Вам лучше начать с того, для чего вам все это знать. Мисс Фицуоррен, что, ваша лучшая подруга?

– Нет-нет. Я и встретила-то ее впервые вечером накануне убийства.

– Где? Не в клубе?

– К сожалению, нет. В Храме.

– Вы? Вы ходите в эту церквушку? – Лицо Лестрейда заиграло какой-то радугой недоверия, удивления, презрения. Я сделала вид, что не заметила.

– Да, хожу. И пятый ключ почти наверняка подходит к одной из дверей Храма. Скорее всего, не к наружной.

– Хорошо, я скажу… я сообщу следователю. А за какой надобностью, извините, вы туда прибыли?

– Дела.

– Дела? Вы вроде бы выше головы заняты были делами в Оксфорде.

– Клиент попросил меня туда зайти.

– Клиент? Ой, не смешите меня. Что за клиент?

– Извините, инспектор, меня связывают обязательства перед клиентом. Но есть и иные вещи, которые могут вас заинтересовать. – Я огляделась. – Вот что, мне нужно побывать в вашем кабинете. – Лестрейд разинул рот и выпучил глаза. – Понимаю, но вы вряд ли впустили бы меня, если бы я прибыла к вам в Скотленд-Ярд и попросила меня принять.

– А с чего это я впущу вас сейчас?

Я наклонилась к нему и четко, ясно произнесла:

– Потому что три женщины погибли, скорее всего, убиты, и четвертая может тоже погибнуть очень скоро, если вы не вмешаетесь.

Мы отправились в Скотленд-Ярд.

Кабинет Лестрейда не претерпел практически никаких изменений с тех пор, как два года назад снайпер чуть не прикончил меня из окна выходящего на реку здания. Пыль гуще, грязь в стены въелась глубже, но все же комната выглядела куда уютнее, чем свалка, которую Холмс ничтоже сумняшеся именовал своим кабинетом. Я покорно уселась на предложенный стул перед столом инспектора и чуть не стушевалась под его суровым взглядом. Тем не менее, я снова сказала, что хочу посмотреть список. Это его взорвало.

– С меня хватит, мисс Рассел. В субботу, когда добрые христиане должны сидеть дома, я торчу тут с вами и выслушиваю ваши байки, якобы вы меня вот-вот осыплете золотым дождем информации. Но вместо этого вы выкачиваете сведения из меня. Узнаю школу Холмса. Мне кажется, что вы вообще ничего не знаете.

– Вы считаете меня способной на такое?

– Еще бы!

– Способной подвести Холмса?

Лестрейд задумался. Конечно, без веской причины человек, которого Холмс считает своим партнером, даже если этот партнер женщина, вряд ли станет под рывать авторитет старшего товарища, подвергать опасности его отношения с полицией.

– Прошу вас, пожалуйста, покажите мне этот перечень, и я скажу вам все, что могу.

Он не обратил внимания на это «могу», но все равно я ожидала отказа. Однако Лестрейд подошел к шкафу и вытащил оттуда не листок, а целую папку.

– Чует мое сердце, не надо этого делать, – пробормотал он и швырнул папку на стол передо мной. Да Лестрейд и не сделал бы этого для меня. Папка открылась не перед мисс Рассел, а перед партнером Холмса. Я, однако, не тратила слов, сразу вцепилась в досье. Лестрейд отошел в сторону, до меня донеслось звяканье чайника, чашек, еще чего-то чайного… Я углубилась в бледные строки, напечатанные под копирку, запечатлевая в памяти детали последнего дня жизни Айрис Фицуоррен.

Очень мало нового в сравнении с полученной от Майкрофта информацией. Лестрейду я этого, разумеется, не сказала. Листала, читала, обдумывала… Дойдя до конца, откинулась на спинку стула и автоматически взяла чашку. Чай уже успел остыть. Лестрейд развалился напротив, взгромоздив каблуки на стол. Он листал другую папку-сшиватель и помечал что-то в блокноте.

– Обнаружили?

– Я не искала чего-то определенного, инспектор. Хочу задать вам несколько вопросов.

– Для разнообразия, – заметил он саркастически и снял ноги со стола.

– Констебль шел по обычному маршруту или ее обнаружили где-то в стороне?

– По обычному.

– Угу. Теперь о списке. Он составлен в произвольном порядке или по какой-то системе?

– Дайте-ка взглянуть… В порядке изъятия вещей из сумки. В этом отношении человек, составивший опись, просто педант.

– Угу. – Я задумалась и не сразу осознала, что собеседник мой обращается ко мне. – Извините, инспектор.

– Я спросил, имеет ли это значение. И вот что: если вы сейчас начнете изображать Шерлока Холмса и скажете, что это элементарно, я вам в дальнейшем ни на один вопрос не отвечу, даже если вы поинтересуетесь, сколько сейчас времени..

– Нет-нет, что вы! – Эту дурную привычку учителя я умудрилась не усвоить. – Я просто пытаюсь уяснить себе кое-что. Скажите, обнаруживший труп полицейский не заглядывал в сумку? Может быть, в поисках документов…

Лестрейд ответил сквозь зубы, мелкие и острые.

– Мисс Рассел, единственный человек, открывавший сумку, – сотрудник, составивший опись.

– Видите ли, – поспешила пояснить я, – она страдала от насморка. Сильнейший насморк!

– У кого?

– У Айрис Фицуоррен. Нос у нее был полностью забит. – Лестрейд явно ничего не понимал. Сейчас он выкинет меня за дверь. – Инспектор, почему женщина, страдающая насморком, зарывает носовые платки на дно сумочки? В карманах у нее платков не обнаружено, а два платка в сумке лежали под пудреницей и помадой, и даже под обрывком бумаги с адресом. Возможно, ее сумку открыли и переворошили – потому более тяжелые предметы оказались сверху, – но не могла она держать носовые платки на дне. Насморк страшнейший, ночь мокрющая, Айрис должна была постоянно сморкаться, каждые пять минут, если не чаще. Да еще и адрес на самом верху. Маловероятно, что она сама его туда положила. Зато логично, если кто-то перерыл сумку, свалил все содержимое обратно и сверху добавил записку, прекрасно объясняющую ее смерть и бросающую тень на Томми Бьюкенена.

Наблюдая за физиономией Лестрейда, я увидела, что, хотя носовые платки он так и оставил без внимания, записка зацепила его внимание.

– В этом случае участие Бьюкенена в убийстве кажется в высшей степени маловероятным, – продолжила я. – Но убийца знал Бьюкенена и знал стиль его работы, если так можно выразиться. С этим знакомы многие. Газетчики, например, даже если они и не публикуют всех деталей.

– Разумеется.

– Есть в редакции «Клариона» репортеры-женщины?

– Аж целых две. – Он снова нахмурился, без сомнения, опять теряя терпение. Я нежно улыбнулась.

– Инспектор, позвольте, я вам расскажу историю. Коротенькую и малоприятную. Ее произвольность и расплывчатость ужаснули бы Холмса, но факты, в ней содержащиеся, верны.

Лестрейд откинулся на спинку стула, лицо его выразило что-то вроде «наконец-то!».

– История начинается в одна тысяча девятьсот четырнадцатом году, начинается с войной, уничтожившей и искалечившей ужасающее количество молодых людей. К началу войны в этой стране проживало шесть миллионов созревших для женитьбы молодых мужчин в возрасте от двадцати до сорока лет. К концу восемнадцатого года миллион из них уже вычеркнут из жизни. Еще два миллиона ранены, причем половина настолько искалечены физически иди духовно, что никогда не смогут оправиться. Куда девать два-три миллиона молодых, здоровых женщин, которые в нормальных условиях вышли бы замуж, нарожали бы детей, заботились бы о семье. «Переизбыток женщин» – каково? Как будто кризис промышленного перепроизводства. Женщины, которые вели хозяйство в годы войны – и неплохо управлялись, надо признать, – уступают место вернувшимся солдатам. Теперь они лишние не только в семейной жизни, но и в экономике. Это не болтовня суфражисток, инспектор, это неумолимая реальность и к тому же основа нашего случая… Вы встречались с Марджери Чайлд?

– Было дело. Помню, женщина из ее убежища вернулась домой, мужа проведать… Ну и проведала. Отправилась на тот свет.

– Какое мисс Чайлд на вас произвела впечатление?

– Интересная женщина. Странноватая.

– В чем странность?

– Как бы это объяснить… Казалось, она нас вообще не слышит. Нет, она ответила на все наши вопросы… Вежливая, даже радушная, можно сказать. Но как будто мы ее спрашивали о чем-то несущественном, второстепенном. Словно бы мы ее прервали, и она мыслями еще там, при своем основном занятии. Причем не создавалось впечатления, что ей не терпится скорее вернуться к этому занятию. Какая-то… отвлеченная, что ли.

– Совершенно верно. Но когда к ней обращается женщина с какой-нибудь своей мелкой, личной проблемой, Марджери Чайлд полностью концентрирует внимание на этой женщине и ее нуждах. Потому что именно там сосредоточены ее интересы. А заботы мужчин ее интересуют весьма мало.

Что же произойдет, если такая в высшей степени харизматическая личность войдет в контакт с «переизбытком» этих ущемленных, чувствующих себя ненужными женщин? Иные корпускулы этого «переизбытка» к тому же весьма состоятельны. Ведь убитые на войне молодые люди оставили сестрам и вдовам свои доли наследства и состояния. Богатые и образованные молодые леди, дочери семейств, пользующихся политическим влиянием, стремятся приложить свои таланты и энергию; они отдадут все на свете человеку, вернувшему им достоинство. Результат?

Айрис Фицуоррен оставила деньги Марджери Чайлд. То есть Храму, но это то же самое. И не все деньги, но все же весьма немало. Еще одна женщина, погибшая в автомобильной катастрофе в октябре, завещала Храму деньги. И еще одна, утонувшая в своей ванне в августе. Интересно?

Лестрейд прищурился.

– Я лично этого не знал. Поинтересуюсь, знает ли об этом инспектор Томлинсон.

– И упомяните при этом еще один несчастный случай с прихожанкой Храма. Два дня назад она упала на рельсы подземки как раз под прибывающий поезд.

Громадное здание Скотленд-Ярда вовсе не было абсолютно бесшумным – это я осознала в течение последующей паузы. Весьма солидное, прочное здание, как и положено оперному театру, который, согласно замыслу строителей, должен был в нем располагаться. Лестрейд протянул руку к телефону, и через минуту он уже говорил с человеком, как я поняла, занимавшим чуть более высокую ступеньку в их полицейской иерархии, причем собеседник явно был его соперником.

– Томлинсон? Лестрейд. У меня в кабинете некая дама, которая сообщила мне новые сведения по делу Фицуоррен… Потому что я в своем кабинете, потому что я с ней поверхностно знаком, вот почему… Да, думаю, стоит приехать… Нет, не по телефону… Как хочешь, но я бы на твоем месте плюнул на ужин… Хорошо, через двадцать минут. – Он опустил трубку на вилку аппарата, но руку с нее не снял. – Если эта женщина в опасности…

– Ее зовут Вероника Биконсфилд… Да-да, тот самый клан Биконсфилд. Сейчас она в больнице Гайз под охраной доктора Ватсона или еще кого-нибудь из людей Холмса. Неплохо было бы сменить их официальной охраной. Чтобы еще осложнить дело, инспектор, сообщу вам: мисс Биконсфилд – невеста Майлза Фицуоррена. Он согласился забрать ее из Лондона, как только разрешат врачи. Вероятно, в понедельник или во вторник. Холмс полагает, что лейтенант Фицуоррен согласится сообщить вам о своих контактах в мире наркотиков.

– Я могу вызвонить кого-нибудь из наркоотдела…

– Нет, не сегодня. Мне уже пора. Я готова с вами сотрудничать по всем вопросам, но сейчас мне нужно быть в Храме. Время поджимает, а следующая служба лишь в понедельник.

В 1921 году полиция уже не могла столь же свободно использовать помощь штатских лиц, как тридцатью годами раньше, когда Холмс достиг зенита своей активности. Теперь их главная забота – как бы слишком активные любители совать нос в криминальное болото не сгинули в трясине или не помешали бы действиям профессионалов. Учитывая мой собственный опыт, а главное, воображая, что Холмс полностью поддерживает мои действия, Лестрейд мог бы снизойти до оказания мне некоторой поддержки, но просить впрямую – значит напрашиваться на отказ. Поэтому я просто изложила инспектору свои замыслы.

– Сейчас нет еще достаточных оснований для официального вмешательства Скотленд-Ярда. Да оно и вспугнуло бы их. А я уже до некоторой степени внедрилась в структуру Храма. Все, что мне нужно – это возможность вызвать экстренную поддержку с вашей стороны, если она понадобится. Если же вы установите наблюдение за Храмом или постараетесь внедрить своих людей, это может провалить операцию.

Практически сказанное мною означало, что я отдаюсь в лапы полиции и всепокорнейше прошу не сожрать меня с потрохами. Лестрейд меня слушал, но вряд ли слышал.

– Задержитесь хотя бы до прихода Томлинсона.

– Вы знаете все, что я сказала бы ему. Гораздо важнее для меня сейчас заняться Храмом.

– А если он с ходу решит арестовать мисс Чайлд?

– Скажите ему тогда, что он идиот и заслуживает перевода в наружную службу. И что это слова Шерлока Холмса. Я могу встретиться с ним завтра, даже сегодня после полуночи, если это важно.

Я дала инспектору номер телефона моей временной квартиры и уже была в дверях, когда он спросил вдогонку:

– Вы не думаете, что Марджери Чайлд убила этих женщин?

Я внезапно пожалела о своем решении обратиться за поддержкой к Лестрейду.

– Нет, не думаю. Но она – связующее звено между тремя убитыми и четвертой пострадавшей, которой повезло. Мисс Чайлд знает все о своих сторонницах, о своем «внутреннем кружке», знает о завещаниях. У нее свой человек в редакции «Клариона», знакомый с деталями убийств Бьюкенена. У нее личные помещения в здании Храма, где она часто уединяется. Помещения охраняются весьма бдительной горничной и, очень возможно, имеют отдельный выход. У мисс Чайлд, наконец, явно выраженные политические амбиции. Клиники, учебные программы, убежища далеки от самоокупаемости, пожертвования во время богослужений – лишь капля в море расходов. Я бы на вашем месте поинтересовалась финансами церкви, а также пристальнее присмотрелась к случаям автокатастрофы и смерти в ванной. У инспектора Томлинсона наверняка появятся собственные соображения по делу. Мне пора, инспектор Лестрейд. Всего доброго. Спасибо за угощение.

В коридоре я проскочила мимо инспектора Томлинсона. Высокий, стройный, элегантный… Похоже, знает себе цену и гордится своей мужественной внешностью. Эти качества вряд ли помогут ему в данном случае, подумала я.

ГЛАВА 15

Суббота, 15 января – пятница, 21 января

Женщины не должны полагаться на защиту мужчин, они должны научиться защищать себя сами.

Сьюзан Б. Энтони (1820–1906)

Начинаю внедрение в структуру Храма. Подъехав к окончанию службы, я пристроилась к группе активисток и, не обращая внимания на поднятые брови, покачивание головами и обмен многозначительными взглядами, направилась с ними в комнату, где проходят сборища. Марджери я заявила, что готова взять на себя заботы о библиотеке на время отсутствия Вероники. Я не могла, да и не собиралась взваливать на себя административные функции Ронни, но учить меня научили, и я готова была учить. Выполнение поручений, печатание на машинке, пополнение запасов… всем помогать, везде совать нос – вот моя задача. Безо всяких помех я органично вписалась в корпус «придворных дам», довольно агрессивно внесла два-три предложения относительно задуманной на будущее политической демонстрации, помогла сочинить и отпечатать листовки, а во вторник вместе с новыми коллегами распространяла их, стоя перед зданием парламента. К счастью, нас не задержали. Представляю, как бы я отвечала на вопросы полиции! К моему удивлению, участие в этом пикете завоевало мне гораздо большее уважение во «внутреннем кружке», чем упорная работа.

Шли дни, все в помещениях Храма кипело и бурлило. Я начала сомневаться, уж не привиделось ли мне все шестого числа. Храм пребывал весь в действии, в постоянной активности, в устремлении шаг за шагом изменить мир, и какие-либо странные чудеса в этих трезвых кирпичных стенах отдавали бы фарсом. И все же утром в четверг я почувствовала, что сердце мое замирает в ожидании чего-то необычного.

Но четверг ничем не отличался от остальных дней. Как заведено, в пять часов Марджери исчезла в своих комнатах для медитации под охраной Мари и возвратилась туда же после своей «любовной» проповеди.

Я почти весь день провела в Храме, а вечером работала за просторным столом в своей квартире из стекла и стали. В среду посетила Оксфорд, где Дункан возбужденно совал мне под нос телеграмму от американцев, сообщавших, что они захватят с собой полдюжины европейских коллег. Дважды тайно встречалась с Холмсом: в понедельник и в четверг, после его возвращения из Шотландии. Он доставил туда Майлза и Веронику, лично осмотрел их прибежище. В пятницу мой друг собирался в Суссекс. В понедельник виделась с Лестрейдом и Томлинсоном, раздразнила и рассердила их, но получила номер телефона, по которому обещала регулярно сообщать новости и, главное, могла обратиться за срочной помощью.

Жизнь складывалась суматошно до шизофреничное™, но интересно. Работа в Храме мне пришлась по душе. Рядом с собой вместо чопорных аристократок я видела трудолюбивых и сообразительных молодых женщин, за сдержанностью которых скрывалась скорее робость, чем высокомерие. Однажды вечером я затесалась в компанию, сочиняющую речи, и подала несколько идей, принятых с энтузиазмом. Мне вспомнились высказывания героини детства Абигайль Адамс: «Все мужчины были бы тиранами, дай им волю», а также: «Деспотическую власть (над женщинами), как и любую жесткую вещь, легко сломать». Для поддержки тезиса о том, что власть развращает, я предложила: «Заняв места у кормила власти, мы спасем от когтей коррупции как женщин, так и мужчин». Для расцветки речи о священных женах дала фигуру: «Пьян от власти… – благословение трезвости». Марджери, готовясь к субботнему вечеру, использовала мой афоризм: «Власть без любви смертельна, а любовь без власти бесплодна». В конце мероприятия меня засыпали приглашениями на коктейли, обеды и ужины. Я всерьез подумала, не заняться ли мне профессиональным сочинительством речей, либо, чего доброго, не податься ли мне в рекламу.

В пятницу ближе к вечеру я оказалась в душной комнате с чрезмерно горячими батареями центрального отопления. Передо мною пятеро учениц, склонившихся над новенькими букварями, ощупывающих буквы пальцами, вспоминающих их значение, шевелящих губами. Три седых головы, одна каштановая, одна светлая. Муки рождения слова. Одно слово, второе – так медленно, что к концу предложения забывается значение первого из прочитанных. Бьемся над фразой чуть ли не час, меня мучает жажда. Мечтаю о глотке чаю, кофе или хотя бы свежего воздуха! И вдруг каштановая голова поднимается, я вижу перед собою два изумленных глаза.

Голова снова склоняется к странице, палец отпускает строку, и хозяйка каштановой прически произносит:

– Мальчик несет маме чашку чаю.

Она еще раз читает фразу и смеется. Глаза сверкают озарением, постижением магии понимания печатного слова. Зубы у нее во рту растут через один, от тела разит потом, волосы плохо расчесаны, кожа серая вследствие нехватки витаминов, недоедания, но в этот момент она прекрасна. Вероника Биконсфилд знает, ради чего она здесь, подумала я, схватила и крепко пожала натруженную руку ученицы.

В полпятого я спустилась вниз, в чайную, и выпила чашку чаю в компании двух коллег, собирающихся на уикенд за город. Они беспокоились по поводу опускающегося на город тумана и связанных с ним задержек. Направляясь к Марджери, я ощущала тяжесть воздуха и видела в окне молочно-белые полосы, плавающие в воздухе. Чтобы не спотыкаться в белесой мгле, решила пропустить службу.

Встретившись с Марджери, рассказала об успехе своей ученицы. Она порадовалась вместе со мной, и мне снова вспомнились события двухнедельной давности.

Темой для занятия в этот вечер я выбрала диатрибу Иеремии против «хлебов для Царицы Небесной». Но не прошло и двадцати минут занятий, как нас отвлек резкий стук, в дверь вошла Мари и протянула Марджери листок бумаги.

– Телефон, мадам. Я подумала, что нужно вам показать сразу.

Меня Мари как будто не заметила, а в раскрытые на столе книги метнула презрительный взгляд. Марджери прочитала записку и слегка нахмурилась.

– Спасибо, Мари. Принеси, пожалуйста, мои вещи. И попроси Томаса вывести машину.

Выходя, Мари удостоила меня торжествующего взгляда. Марджери ничего не заметила, а я подумала, что если служанка просто ревнует госпожу к ее окружению, то она очень часто должна кипеть от негодования. Скорее всего, конечно, ее неприязнь направлена именно на меня. Неприязнь или страх?

– Извините, Мэри, придется прервать занятие. Срочный вызов. Вот, посмотрите.

Я приняла от нее бумажку и увидела изображенное ученическими каракулями Мари следующее послание:

«Мадмуазель Годдарт позвонила просила передать у нее серьезные неприятности в семье и просит приехать как можно скорее. Дом 16 Норвуд-плейс номер 4».

Вернулась Мари. В руках ворох одежды, лицо озабоченное.

– Мадам, очень жаль, но мы без автомобиль. Мадмуазель Аршер не вернулась, из Камбриж Шир, несмотря на обещаний приехать в четыре часа. Я вызвала такси, но туман, они долго ехать.

– Норвуд-плейс в двадцати минутах пешком, – вмешалась я. – Быстрее дойти, особенно с учетом тумана.

Мари презрительно скривилась, но Марджери идея понравилась.

– Вы знаете, где это?

– Мне как раз по пути, – несколько приукрасила я действительность.

– Просто расскажите, как туда добраться, вам ни к чему идти самой. Останьтесь к обеду.

– Нет, я обязательно пойду с вами. – Норвуд-плейс место не слишком спокойное, особенно в туман и с наступлением темноты. Да еще для хрупкой женщины в дорогом пальто. – Мне тоже одежду, Мари, пожалуйста.

Мари разрывалась между желанием оградить Марджери от моего присутствия и сознанием, что со мной ее хозяйке угрожает меньшая опасность. Она повернулась к Марджери и бурно запротестовала.

– Нет-нет, Мари, вы останетесь здесь, – решила Марджери. – Мисс Рассел все равно следует в том же направлении, ничего с нами не случится. Еще и половины шестого нет. К половине восьмого я вернусь… Хорошо, хорошо, я не стану возвращаться одна. Прибудет такси, заплатите и попросите отправиться за мной на Норвуд-плейс, если Томас к тому времени не вернется… Хорошо, я позвоню… Конечно же, там есть телефон, ведь мисс Годдарт звонила откуда-то… Мари, довольно, принесите пальто мисс Рассел. – Марджери повернулась ко мне. – Извините. Она со мной иногда как наседка с цыплятами. Не любит, когда я вечером отлучаюсь.

– Спасибо, Мари, я скоро вернусь… Да-да, позвоню, если задержусь, только я не собираюсь задерживаться.

Мари подала мне пальто, и все язвительные взгляды ее не смогли испортить мне удовольствия от прикосновения теплой мягкой серовато-голубоватой викуньи с черным котиковым воротником. Платье, с которым пальто сочеталось по цвету и покрою, сразу заиграло еще ярче. Марджери присмотрелась.

– Чудесно, Мэри. Это не Шанель?

Я заверила, что не Шанель, и поведала о своих эльфах.

– Спросите, пожалуйста, не сошьют ли они что-нибудь для меня. Прекрасный ансамбль и как подходит к вашему лицу, к фигуре! О-о! – воскликнула она, переведя взгляд в окно. – Туман, кажется, густеет.

Полностью стемнело, однако фонари и фары автомобилей просвечивали сквозь желтую дымку, создавая антураж в духе Уилки Коллинза, Собственно говоря, выдавались в Лондоне деньки и похуже. Во всяком случае, футов на десять окружение еще различалось, можно было не опасаться врезаться в стенку или споткнуться о поребрик тротуара.

Шли мы не торопясь. Улицы чередовались чисто по-лондонски: за оживленными, кишащими транспортом и пешеходами, следовали узкие проулки без единого прохожего, разве что силуэт патрульного полицейского вынырнет на фоне освещенного окна. Туман гасил звуки, улицы казались тише, чем обычно, проулки отзывались печальным эхом. Стучали о покрытие тротуара каблуки Марджери, еле слышно шуршали мои подошвы. Сквозь туман медленно пробирались экипажи, грузовые и легковые автомобили. Водители вглядывались вперед, высунувшись в боковые окна или склонившись к ветровому стеклу. Я проверила направление и после очередного поворота решила дать волю своему любопытству.

– Вы говорите, что Мари не любит, когда вы выходите вечером. Для этого есть какая-то причина?

– Нет, особой причины никакой, просто она беспокоится, когда я нахожусь вне поля ее зрения. Вы, конечно, удивляетесь, почему я позволяю своей прислуге меня допекать.

Я засмеялась.

– Ну…

– У Мари доброе сердце, хотя внешне она, конечно, весьма колючая. Она мне отдаленная родня. Уже шесть лет со мною. Семья Мари погибла во время войны, когда деревню заняли немцы. Ей важно сознавать, что я в ней нуждаюсь. К тому же нельзя не признать, что она мне иной раз весьма помогает.

– Кроме случаев, когда нужно вечером выйти из дому.

– Совершенно верно. – Марджери рассмеялась.

– И часто вас так неожиданно беспокоят?

– Нет, лишь изредка. Хотя все знают, что ко мне можно обратиться в любое время. И не только…

Далее я ее не слушала. На всем протяжении нашего пути я автоматически воспринимала окружающую обстановку даже более внимательно, чем обычно, учитывая туман. Когда тихие шаги позади вдруг сменились частым перестуком подошв, я не раздумывала, в чем дело, а сразу отреагировала. Резко оттолкнув от себя Марджери, я повернулась к источнику шума. Передо мною оказался худощавый молодой человек с узкой полоской усов на верхней губе, темными глазами, вооруженный тускло поблескивающим ножом.

Моя неожиданная реакция смутила его, он быстро окинул меня взглядом, ища оружие. Не обнаружив, успокоился и повернулся к Марджери, пытавшейся подняться на ноги.

– Замри! – крикнула ей я. – Не двигайся!

Его глаза переметнулись на меня, я заметила в них блеск азартного предвкушения. Зубы молодого человека оскалились в злобной ухмылке. На мгновение я замерла, но когда нож метнулся ко мне, тело отреагировало само по себе. Клинок проскочил мимо ребер, но парень не потерял равновесия, и вот уже кончик ножа снова маячит перед моими глазами.

Будь я одна, у меня имелась бы относительная свобода маневра. Главное было бы не поскользнуться и быстро сориентироваться в поисках подходящего оружия. Но за мною Марджери. Я смахнула с головы шляпу, чтобы использовать ее в качестве щита. Нож снова дернулся вперед, и я не смогла уклониться полностью. Лезвие пропороло викунью, шерсть и шелк, достало руку.

Нож оказался достаточно острым, я сначала даже не ощутила боли, только удар. Не сводя с нападающего глаз, я шевельнула рукой, поняла, что по-прежнему владею ей, ощутила, наконец, жжение раны и холод наружного воздуха там, где положено быть толстому слою одежды. Накатила ярость. Да, я ранена, да, мы обе в опасности, но страх и боль отступили перед приступом боевого бешенства. Безвозвратно пропало мое прекрасное пальто! Будь я проклята, если этот подонок испортит еще хоть одну деталь моего туалета!