Текст книги "Нелепо женское правленье"

Автор книги: Лори Р. Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 10

Воскресенье, 2 января – понедельник, 3 января

Соблазняется, порывается, не решается – одним словом, женщина!

Жан Расин (1639–1099)

Воскресенье выдалось серое и невзрачное, по солнце сияло в душе, а в голове распевали райские птицы. Мне двадцать один, я свободна, наконец свободна!

Я позаботилась о ценных подарках для стряпчего и управляющих. В их задачу входило посещение юридической конторы «Гибсон, Арбетнот, Мейер и Пероун». Мои чувства к опекунше и наша взаимная антипатия ни для кого секрета не составляли, а ко мне эти люди почему-то благоволили. Из уважения к их чувствам я надела вместо одного из костюмов отца синее платье, прибыла в такси. В руку водителя высыпала все содержимое своего маленького кошелька. Мосты сожжены, я подхожу к отполированной табличке и сжимаю такую же отполированную дверную ручку.

Через три часа я вышла обратно чуть поумневшей и существенно разбогатевшей. Голова слегка кружилась от деловитой доброжелательной атмосферы конторы, а также от бокала шампанского и груза новой ответственности, налагаемой моим имуществом. Сделав несколько шагов, я осознала, однако, что при себе у меня ни гроша. Пришлось вернуться и занять несколько фунтов у стряпчего. Воспользовавшись его телефоном, я узнала, что от Холмса сообщений не поступало.

Прибыв в Суссекс, я наблюдала, как потрошили мой дом. Милая тетушка уже отбыла вместе со своею прислугой. Сейчас грузчики выносили мебель, ковры, картины – все до последней сковородки перегружалось в телеги и грузовики. Что-то я решила отправить на продажу, что-то в чистку – чтобы духу ее не осталось! Все очистить, от подвала до чердака! Только спальню свою я оставила в прежнем виде. Когда отгрохотали по ступенькам тяжелые сапоги грузчиков, я распахнула все окна и двери, чтобы выветрить атмосферу последних шести лет. Мой дом.

Мой!

Через полчаса я уже кляла себя за полный идиотизм. Некому даже воды вскипятить! Да и, пожалуй, не в чем.

– Мисс Мэри! – раздался голос от входной двери.

– Патрик!

Я бросила ведерко для угля в камин и побежала к выходу. Управляющий моей фермой исподлобья оглядел ободранные стены с отставшими обоями.

– Здравствуйте, Патрик!

– Здравствуйте, мисс Мэри. – Он поднес палец к козырьку кепки. – Здорово вы тут все вычистили.

– Именно вычистила! Завтра прибудут ремонтники и декораторы, сдерут все обои и переделают все по-новому. Кроме фасадов, ими весной займемся.

– Совсем другой дом будет.

– Уже другой.

Он перевел взгляд со стен на меня.

– Сдается мне, что, поскольку все уехали вчера, вам нынче чего-нибудь да не хватает. Я бы вам куриного супчику предложил, если не откажетесь. Тили прислала.

Тили, подруга Патрика, держала таверну, кухня которой привлекала не только местное население, но и гурманов из Истборна и даже из Лондона.

Я с радостью приняла предложение и прошла с управляющим к его уютному домику возле большого амбара.

Наевшись, я вернулась домой, остановилась в темной прихожей, не включая свет. Тихо потрескивали освобожденные от нагрузки двухсотпятидесятилетние конструкции. Сквозь окна врывался легкий морской ветерок. С детства я любила этот дом, служивший нам летней дачей вплоть до того ужасного дня, когда вся семья погибла в автомобильной катастрофе в Калифорнии. Случилось это за год до того, как я встретила Холмса. Смогу ли я теперь вызвать тени родителей, образ младшего братишки? Я поднялась по лестнице в спальню родителей, которая во время правления тетки использовалась в качестве комнаты для гостей. Здесь было теплее. Я улыбнулась своим фантазиям, закрыла окно и отправилась спать.

Утром позвонила Холмсу, но миссис Хадсон не видела его уже несколько дней. Остывший и разоренный дом смотрел на меня с упреком, и, дождавшись приезда декораторов, я отправилась в Лондон.

Патрик отвез меня на вокзал в своей старой охотничьей коляске. Перехватив вожжи в одну руку, он порылся в кармане, вытащил маленький сверточек и неловко сунул его мне в руки.

– Хотел вас вчера поздравить, да запамятовал.

– Патрик, что вы! – удивилась я. Развернув обертку, я обнаружила внутри батистовый платочек с моими инициалами в углу и хороводом маленьких сине-фиолетовых цветочков. Непрактичный, смешной, но милый и трогательный подарок. – Какая прелесть!

– Понравилось? И слава Богу. Сестра вышила. Спросила, какие вы цветы любите. Я вроде слышал, что анютины глазки. Не ошибся?

– Совершенно верно! Я этим платочком буду изящно помахивать и деликатно прикладывать его к носику. Самый прелестный подарок, сколько себя помню.

– Да у вас небось много подарков-то!

– Не-а. – Конечно, если учесть фунты, доллары, франки, три дома, две фабрики, ранчо в Калифорнии… Но ведь это не подарки. – Хотя, конечно, миссис Хадсон наверняка что-нибудь приготовила.

– Ну а мистер Холмс-то не любитель подарков, верное дело.

– Х-ха! Последний его подарок – набор отмычек. Это юной деве-то! Ваш платочек – совсем другое дело, – промурлыкала я, наклонилась к Патрику и клюнула его в колючую щеку. Он зарделся, а я соскочила с повозки и побежала к поезду.

К эльфам-портным я поспела как раз к открытию мастерской: они поднимали шторы. Несколько часов провела с ними. Никогда не думала, что на одежду можно убить столько времени. Эльфы с королевскими почестями и как будто чего-то опасаясь провели меня в комнату, где выставлялась готовая продукция. Живых манекенщиц они не держали, а единственными существами, которых терпели под ногами, были двое внуков, которые все за ними подбирали: складывали выкройки, скатывали раскатанные рулоны, выметали булавки и лоскутья.

Первой вещью, которую мне продемонстрировали, единственной полностью завершенной, оказался весьма неплохой костюм из мягкой сине-серой шерсти с широкой полосой кашмирской вышивки. Он оказался почти столь же удобен, как рубашки моего покойного отца, и я испытала искреннюю благодарность к искусным мастерам.

Затем мы перешли к обсуждению фасона вечернего платья для моей особы. Здесь наше время позаботилось о проблемах, которых во времена прошедших поколений можно было не опасаться. Вечерние платья нынче прикрывают все меньше и меньше кожи, и мне уже несколько раз приходилось избегать мероприятий, во время которых положено демонстрировать максимально открытые рельефы фигуры. Поскольку я не любительница светских развлечений, это меня не особенно беспокоило, но в четверг все же пришлось максимально обнажиться перед миссис Эльф, чтобы убедить ее в невозможности глубокого декольте. Что за радость оскорблять партнера по танцу или застолью демонстрацией шрамов! Автомобильная катастрофа, погубившая мою семью, подняла допустимый уровень декольте почти до самых плеч, а пулевое ранение правого плеча требовало чуть ли не монашеской скромности в одеяниях.

Предложенное платье, однако, мастерски учитывало все мои индивидуальные особенности. Правое плечо закрыто, далее ткань спускается, открывая левое плечо и левый бок сужающимся клинообразным вырезом чуть ли не до талии. Ниже талии – ткань вновь расходится клином, процесс повторяется в обратном направлении книзу. Ледяная синева ткани призывает к сдержанности. Любой более теплый цвет сделал бы туалет вызывающим.

Я ахнула, вздохнула, улыбнулась и отклонила настойчивые просьбы миссис Эльф примерить эту экстраординарную вещицу. Мы перешли к двум оставшимся нарядам. Один из них насыщенного коричневого цвета со вспышками алых полос, которые, очевидно, при движении должны были исчезать и появляться снова; другой, облегающий, цвета нильской воды, снабжен множеством складок и рюшей, придающих манекену облик намного более сладострастный, нежели фигура той, для кого этот наряд предназначался. Я застегнула на себе новый жакет и пообещала вскоре зайти на примерку, но так просто мне отделаться не удалось. Сначала пришлось порыться в куче башмаков. Похоже, мои портные опасались, что я и с бальным платьем способна натянуть на ноги болотные сапоги. Конечно же, не забыли и чертову шляпу-колокол.

Я вышла на улицу, чувствуя себя разряженной детской куклой. Сдавленные тесной обувью ступни возмущались при каждом шаге, а шляпа-колокол всегда вызывала у меня ощущение насаженного на голову мягкого ночного горшка. Я остановилась. Настроение для визита к Марджери не самое лучшее. Дал о себе знать и голодный желудок. Не знаю, что на меня нашло, но я вздохнула и возопила:

– Ох, Холмс, куда ж ты, к чертям, запропастился!

Минутой позже придя в себя, я заметила, что ни уличный шарманщик, ни продавец пирожков в Холмса не преобразились. Даже возчик запряженного парой ломовых лошадей фургона, покосившись на меня, цыкнул на своих тяжеловозов и попрочнее перехватил вожжи.

Пришлось признать, что мне очень хотелось увидеть Холмса, индивида странного и полного причуд, но, тем не менее, самого здравомыслящего и надежного из всех, кого мне когда-либо доводилось встречать. Интересовала меня также и судьба Майлза Фицуоррена. Что с ним произошло за эти четыре дня? Постояв в нерешительности, я заметила вывеску почтового отделения. Позвонила оттуда в «Превратности судьбы», но там Холмс не отмечался. Тогда я от правила в пять адресов, включая и его коттедж в Суссексе, телеграммы. Каждая из них гласила:

БЕСПОКОЮСЬ НУЖДАЮСЬ СОВЕТЕ РАССЕЛ.

Немедленно раскаявшись в содеянном, я утешила себя тем, что он, разумеется, не ответит, и па правилась к Селфриджу закусить.

Занятия с Марджери назначены на полпятого. Прибыв в Храм, я присела к столу, вынула чековую книжку и заполнила полагающиеся строчки. Заполненный чек вручила секретарше и понаблюдала за ее реакцией.

– Взнос в библиотечный фонд, которым ведает мисс Биконсфилд, если не ошибаюсь?

Каналы передачи информации в Храме функционируют безупречно, и Марджери весьма радушно приветствовала меня (я так и видела, как все ноли ки моего чека поблескивают в ее глазах), хотя ни словом о моем пожертвовании и не обмолвилась. Пожалуй, еще больше мисс Чайлд поразил мой наряд. Преображенный «синий чулок» ответил на приветствия и чинно уселся, приготовившись к занятиям по изучению Библии.

Лишь раз нас прервали, доставив мне краткую телеграмму:

ВОСЕМЬ ДОМИНИК Ш.

Настроение тут же улучшилось. Я сложила телеграмму и лихо сунула ее в карман, но… кармана не оказалось на месте. Пришлось положить в сумочку. С улыбкой повернувшись к Марджери, я продолжила краткий обзор истоков иудаизма и христианства.

– Итак, есть у нас такая иудейская Библия – это примерно то, что обычно называют Старым Заветом – Закон, Пророки, Писание; у нас есть апокрифы, то есть неканоническая литература, и есть Греческий, или Новый Завет, в который входят четыре жизнеописания Иисуса, называемые Евангелиями, деяния и послания, а также Откровение Иоанна.

Ни строчки из всего этого не написано по-английски. Но, как ни смешно, мы все привыкли считать каноническую версию Словом Божиим, тогда как ей всего три сотни лет и создана она людьми.

Я вытащила из сумочки два листка, заготовленных заранее.

– Предлагаю выучить эти два алфавита. Греческий для практических целей, конечно, нужнее иврита. Буквы называются: альфа, бета, гамма… – Я продолжила до омеги. – Заметно сходство с английскими буквами, так как латинский алфавит восходит к греческому. Теперь с помощью алфавита давайте озвучим эти три слова.

Она медленно, но правильно прочитала:

– Антропос, андр, гюне.

– Очень хорошо. На английский и «антропос», «человек», и «андр», «мужчина», чаще всего переводятся одним и тем же словом. И в греческом они тоже часто взаимозаменяемы. Следует, однако, помнить, что Иисуса называют Сыном Человеческим, то есть Сыном Человечества, а вовсе не Сыном человека-мужчины.

Мы поработали еще немного, я дала ей Греческий Завет. Кратко остановились на различии между грамматическим родом и полом. Этот вопрос у Марджери трудностей не вызвал, так как она бегло говорила по-французски.

Девяносто минут пролетели легко и быстро. Как я и ожидала, Марджери схватывала все мгновенно и тонко чувствовала теологические нюансы. Я заметила в ней также решимость добиться желаемого. Конечно, она не может сравняться с оксфордским ученым, но вполне способна с ним общаться.

Первое занятие, как это всегда случается, продемонстрировало Марджери всю глубину ее незнания. Она с печальной улыбкой проследила, как я укладываю книжки.

– Безнадежно, а, Мэри? Чувствую себя, как ребенок у витрины кондитерской. Все за стеклом, и всего все равно не купить.

– Речь не идет о выборе «все или ничего», Марджери. Как говорит Акива: «Ты умеешь читать, и это уже много».

ГЛАВА 11

Понедельник, 3 января – суббота, 8 января

Не пьяней вода медового вина,

Света солнца не затмит луна.

Только лишь частицей человека

Богом создана его жена.

Альфред Теннисон (1809–1892)

В «Превратностях судьбы» мне довольно долго пришлось дожидаться, пока приготовят ванну, так что понежиться не пришлось. Быстро помывшись, я повтыкала булавки в прическу, напялила свой наряд и выскочила на улицу. С такси повезло больше. Машина сразу же подкатила к тротуару, и я направилась к ресторану, который назывался вовсе не «Доминик», хотя именно таково было имя его хозяина.

Метрдотель меня узнал, или сделал вид, что узнал, но, во всяком случае, проводил к заказанному Холмсом столику. Предложение выпить я отклонила и осмотрелась вокруг. В прошлом году ресторан пережил краткий период бешеной популярности, но затем зачах, не в последнюю очередь из-за нежелания его владельца ломать голову над коктейлями, завести у себя оркестр или оживить меню всяческой заграничной экзотикой.

Очень скоро на пороге возник Холмс. Одним широким жестом он скинул с себя пальто, палку, шляпу, шарф и перчатки на руки метрдотелю и направился ко мне. Казалось, он с трудом передвигался. Неужели приступ ревматизма?

– Холмс, вы ужасно выглядите!

– Извините, Рассел, мое гнусное обличье. Старческий склероз! Я постоянно забываю бриться и менять белье.

– Шутки в сторону, Холмс. Вы, конечно, как всегда безупречны, но… эта скованность…

– В угоду вам немедленно начну буянить. Только все же сначала хотел бы подкрепиться, если не возражаете.

Он опустился на стул и слегка сморщился.

– А вот вы, Рассел, кажется, отметив совершеннолетие, сделались совершенной во всех отношениях.

– Пожалуй. Холмс, где вы пропадали?

Он перевел взгляд на официанта.

– С вашего позволения, прежде всего, позаботимся об утробе. С тех пор, как мы с вами расстались, Рассел, я питался крайне нерегулярно, вследствие чего теперь страдаю неумеренным аппетитом.

Мы заказали обед, который даже его весьма плотному братцу Майкрофту не показался бы скромным. Когда официант отошел, Холмс отложил хлеб на тарелку и откинулся назад.

– Интересуетесь, где я пропадал? На перевалах Чистилища, вот где. В бездну – и тут же обратно.

Перед вами свидетель, поводырь, невольный участник битвы молодого человека с Эриниями. Мне пришлось вспомнить о деталях собственной биографии, которые лучше бы забыть напрочь. Сиделкой служил, Рассел. Роль, к которой ваш покорный слуга в высшей степени непригоден.

– Вы ухаживали за Майлзом? Никогда бы не подумала…

– Очень тронут, Рассел. Да, помогал ухаживать за Майлзом Фицуорреном. Полагаете, я мог оставить его на попечение медиков и отбыть по своим делам? Недолго бы он у них пробыл…

– О, Холмс… Извините, Холмс… Я не представляла, во что вас вовлекаю.

– Да да… Конечно, не представляла. Я вас не виню, Рассел, снимите маску раскаяния. Настоятельно прошу вас, если желаете оказать мне услугу, удалите со своей физиономии это выражение кающейся Магдалины. Мои старые кости согреет ваша лучезарная улыбка… Этак лучше. Вина желаете?

– Спасибо, – кивнула я, уловив краем глаза силуэт официанта, материализовавшегося у стола. Наполнив бокалы, призрак растаял в воздухе.

– Что скажете о Майлзе, Холмс?

– Болен. Слаб. Начисто лишен самоуважения, полон презрения к себе и ко всему прочему. Но, хвала Создателю, худшие-физические муки он преодолел. Молод, здоров… Доктор надеется.

– Значит, его вылечат?

– «Вылечат»… Это слово в данном случае не вполне уместно. Организм очистится. Остальное зависит от него самого.

Прибыл обед.

– Я вам весьма благодарна, Холмс, – сказала я, когда официант удалился. – Надеюсь, однако, что этот процесс не затянется.

Холмс задержал в воздухе вилку.

– Что-то случилось?

– Нет-нет, ничего срочного. Иначе я бы на вас сразу вышла. – Я сосредоточилась на ноже, вилке и содержимом тарелки. – Просто давно вас не видела… Не получала мудрых советов опытного наставника.

И я активно заработала челюстями. Холмс последовал моему примеру через несколько секунд и почти сразу поинтересовался, чем я занималась с четверга. Рассказ мой, весьма детальный, включавший визит к портным и реформаторскую деятельность в суссекском доме, изредка прерывался вопросами и комментариями Холмса.

Мы перешли к кофе. Мой друг откинулся на спинку стула, на лице его появилось задумчивое выражение, свидетельствующее о концентрации умственных ресурсов, о незатихающей активности под редеющими на лбу волосами.

– Каковы у нее источники доходов?

– Вот-вот. Земляника из французских теплиц на костяном фарфоре, – подхватила я. – Вороны Илии принесли в клювах.

– По этому вопросу мы можем проконсультироваться с моим братцем Майкрофтом, – проронил он как бы между прочим.

От этого «мы» на меня повеяло теплом и уютом. Как будто мы снова совместно работаем над каким-либо случаем, а не обсуждаем мое досужее любопытство.

– За ней, возможно, стоят какие-то благотворители-толстосумы. Интересный вопрос. В политике возможны странные совпадения интересов.

– Вы думаете, ничего более зловещего, нежели политические маневры, за всем этим не кроется? – спросил Холмс.

– В недостатке цинизма меня не уличишь, но не могу представить себе Марджери вовлеченной во что-либо более серьезное, чем нарушение законов о труде. Разве что святотатство. Оно все еще остается уголовным преступлением, так ведь? Но много ли на нем заработаешь? Скорее всего, действительно добровольные пожертвования. Какая-нибудь утопающая в долларах американская вдова… Может, группа отчаявшихся суфражисток?

– А как насчет воодушевленного джентльмена?

Удивительно, как живо отреагировала я на это предположение Холмса. Умышленно ли он использовал такую интонацию?

– Если у Марджери и есть поклонник, то она ловко законспирировалась. Я совершенно ничего не заметила. Слышала лишь о некоем господине, в обществе которого ее видели во Франции.

– Но аскетом ее не назовешь.

– Ни в коем случае.

– Напустить на нее Майкрофта?

– Думаю, пока что рановато. Может быть, после двадцать восьмого.

– Ага, на двадцать восьмое назначена ваша презентация. Как с нею дело обстоит?

– Потрясающе! У Дункана уже голова кругом. Целая толпа американских теологов по пути на конференцию в Берлин собирается задержаться у нас, уже прислали заявку.

– Значит, вас принимают всерьез.

– Очень воодушевляет, конечно, но посмотрим, что произойдет двадцать восьмого.

– А каковы ваши планы до этих пор? С кофе покончено, может быть, прогуляемся по набережной? Или вам пора?

– Нет-нет, я не тороплюсь, конечно, пройдемся.

Облачившись в пальто, мы вышли из ресторана.

Туман толокся под уличными фонарями.

– Не тянет меня в Суссекс. Дом проморожен, работать невозможно из-за грохота строителей, да и отвлекаться на них буду. Конечно же, мне не понравится, что они там делают, начну придираться. Нет, лучше в «Превратности судьбы» податься, там тихая читальня, три стола всегда пустуют. Не Оксфорд, но тоже уютно. Дункану я обещала не пропадать.

– Из-за Марджери остаетесь в Лондоне?

– В общем-то да… А с чего вы вдруг интересуетесь моими планами, Холмс?

– Боюсь, мне придется отлучиться на несколько дней. Кроме вашей, я получил сегодня еще одну телеграмму. Майкрофт просит помощи. Поеду в Париж, оттуда в Марсель. «Выжать сок» из очевидца. Заметили, что терминология Майкрофта часто отдает кулинарией?

– И вы хотели меня пригласить?

Конечно, приятный знак внимания.

– Я полагал, что вам будет интересно прогуляться по Франции.

– Конечно, Холмс, большое спасибо. К сожалению, не могу отлучаться от Оксфорда дальше Лондона. Ведь двадцать восьмое уже не за горами. А вдруг какая-нибудь буря или забастовка железнодорожников? А отложить нельзя?

– Ну что ж, как-нибудь в следующий раз. – Сказал он это спокойно, но по голосу чувствовалось, что Холмс разочарован не меньше меня.

– В следующий раз и, надеюсь, скоро. Как долго вас не будет?

– Уеду в среду, вернусь через неделю в четверг, если не встретятся какие-нибудь осложнения.

– Что ж, может быть, к вашему возвращению припасу что-нибудь интересное.

Холмс проводил меня до дверей моего клуба, и мне почудилось что-то печальное в повороте его запястья, когда он, прощаясь, поднес руку к шляпе.

Далее события развивались по распорядку, уже изложенному мною Холмсу. Вторник я провела в Лондоне. С утра – Британский музей, встреча со специалистом по древней Палестине и Вавилону, после полудня – Марджери, вечер в клубе. В среду отправилась в Оксфорд, работала в библиотеке Бодли. В четверг утром уехала в Лондон в контору к моему стряпчему мистеру Арбетноту, от него на примерку к эльфам, от которых вышла, обвешанная коробками. Отвезла все в «Превратности судьбы», где меня ждали три книги, заказанные для Марджери. Я захватила их к Веронике, где мы, по ее выражению, «насладились поздним чаем или ранним ужином» и обсудили вопросы организации ее библиотеки. В Храм решили отправиться пораньше, чтобы сориентироваться с библиотекой на месте. Четверг, «ночь любви» по графику проповедей. Я уже ощутила в себе растущий интерес.

Перед Храмом я спросила Веронику, как лучше передать книги Марджери.

– Хотелось бы отдать их до службы. Например, вручить Мари. Но главная дверь ведь заперта?

– Ничего страшного, я проведу тебя.

Мы прошли через служебный вход тем же путем, что и десять дней назад, но в этот раз последняя дверь оказалась запертой. Вероника вынула из сумочки свой ключ, и я последовала за ней. На ходу она повернула ко мне голову и сказала:

– Марджери, вероятнее всего, медитирует, так что отдадим книги Мари. Или оставим в приемной с запиской… Мари! – вдруг крикнула она. – Что случилось?

Через плечо Вероники я увидела горничную Марджери. Она выглядела совершенно убитой, стояла, схватившись руками за голову, и глядела в дверь, расположенную слева от нее. Мари опомнилась, лишь когда мы подбежали вплотную. Дрожащей рукой она показала на дверь, силясь что-то вымолвить.

– Марджери? Что с Марджери?

Мари всхлипнула.

– Мадам… Нападение…

– Мари, – я старалась говорить четко и спокойно. – Марджери там, за дверью?

– Oui.

– Там еще кто-то?

– Non. Elle est seule. Одна… Ранена.

– Марджери? Что случилось?

– Il y avait du sang dans la figure.

– Кровь на лице? Она зашла туда и заперлась?

– Заперлась, да, да, я не успевать, нет. Pas de гёропсе.

Я подошла вплотную к двери и произнесла громко и четко:

– Марджери, если можете, ответьте. Здесь Мари и Вероника, они беспокоятся. Нам придется взломать дверь и вызвать полицию.

Прошло около десяти секунд, прежде чем из-за двери донесся негромкий, но четкий голос:

– Не нужно. Оставьте меня.

Я опустилась на одно колено и прильнула к замочной скважине. Ключ в замке, к моему удивлению, отсутствовал. Сцена передо мною открылась весьма странная, драматическая и необъяснимая. Увиденное я могла бы подробно вспомнить и описать в течение многих последующих лет. Но сейчас, когда я переношу на бумагу эти воспоминания, передо мною лежит письмо, которое я отправила Холмсу на следующий день после этих событий. Привожу строки этого письма.

«Я увидела ее сзади. Видна была лишь голова, остальное закрывали стулья. Прическа в полнейшем беспорядке, но цвет волос совершенно обычный.

– Что это за комната? – спросила я Веронику.

– Малая часовня. Она там?

– Да. – Я встала. – Вы обе оставайтесь здесь, а я попробую найти другой вход. Если найду, открою этот.

Не дав им времени на обдумывание ответов или возражений, я повернулась к двум дверям в конце коридора. Правая была открыта; заглянув в нее, я увидела еще одну дверь, тоже оказавшуюся незапертой. Следующая дверь, ведущая в часовню, была, однако, на замке. Пришлось воспользоваться подарком Холмса, отмычками. Я закрыла за собой задвижку, обогнула часовню и нацепила свою шляпу на дверную ручку коридорной двери, чтобы снаружи нельзя было подглядеть. С другой стороны раздался какой-то возглас, но я предпочла его „не услышать“ и повернулась к Марджери.

Холмс, можно было подумать, что ее переехал грузовик. Левый глаз заплыл в узкую щелочку, кожа на скуле лопнула, шея и волосы измазаны кровью. Губы слева распухли и тоже испачканы кровью – скорее всего, и зубы частично выбиты. Тело закутано в тяжелую шерстяную кофту. На мои обращения Марджери не ответила, оцепенело созерцая алтарный крест кельтского типа.

Прежде чем что-либо предпринять, я решила определить тяжесть нанесенных повреждений и осторожно сняла с нее кофту. Марджери совершенно не реагировала на прикосновения, как спящий ребенок. Кофта оказалась целой, лишь воротник слегка запачкан кровью, но платье надорвано в области шеи и правого рукава. Повреждена и кружевная вышивка на шее и груди. Я расстегнула ее платье – все еще никакой реакции – и обнаружила серьезные синяки и кровоподтеки. По затрудненности дыхания и положению торса можно было заключить, что ребра если не сломаны, то, по крайней мере, треснули.

Ее избили, Холмс. Бил мужчина или очень сильная женщина, владеющая кулаками, на несколько дюймов выше ростом, чем она. Правша. Били тяжелым кольцом, зажатым в кулаке правой руки. Бил знакомый – вряд ли она гуляла по улице в декабре в легком платье.

– Кто это сделал, Марджери? – спросила я. Но она меня не услышала.

Я снова застегнула ей платье, затем сняла свое пальто и завесила вторую замочную скважину. Вернувшись к Марджери, я опустилась на колени прямо перед нею, лицом к лицу.

– Марджери, – сказала я громко и повторила ее имя несколько раз. – Марджери, вы должны мне ответить. Вас следует доставить к врачу. Вы можете идти самостоятельно, но если вы не ответите, я отнесу вас в постель. Глаза ее медленно повернулись и уставились на мое лицо. С облегчением я увидела, что оба зрачка ее одинаковые и нормального размера.

– Нет, – прошептала она.

– Марджери, вы ранены. Если не зафиксировать ребра, дыхание будет причинять ненужную боль. Если не зашить рану на лице, останется бросающийся в глаза шрам. Сейчас я открою дверь, Мари поможет вам добраться до постели, а Вероника позаботится о том, чтобы оповестить всех об отмене службы.

– Нет, – сказала она снова, более громко, но откуда-то издалека, как будто пребывая в гипнотическом трансе. Я смотрела ей в глаза и размышляла. Если нет внутренних повреждений, то раны ее опасности для жизни не представляют. Насколько я могу судить, исходя из собственного горького опыта и основываясь на опыте работы в госпитале во время войны. Ниже грудной клетки следов ударов не оказалось, отсутствие внешних повреждений черепа соответствовало ее ясному взгляду. Ее оцепенелость, гипнотическое состояние – или как вы его еще назовете – блокировало боль и объясняло желание остаться одной. Я кивнула.

– Я только скажу Веронике, что нужно отменить службу. Доктор может немного подождать.

– Никаких докторов. Никакой Вероники.

– Вы не хотите отменить службу? Но, Марджери, в таком состоянии…

– Уйдите, Мэри. И заберите их с собой.

Что я могла ответить? Разве имела право настаивать? Она взрослая женщина в здравом уме, непосредственной опасности для жизни ее состояние не представляет. Более того, в глазах ее читалась решимость, которой мне нечего было противопоставить.

Голоса Мари и Вероники тем временем продвигались от той двери, у которой я их оставила, по моему маршруту, через спальню и гардеробную Марджери. Ключ Мари безуспешно поклацал в замке. Еще раз окинув взглядом Марджери, я покинула ее, вышла в коридор. В этой двери вместо замка была смонтирована лишь внутренняя щеколда. Выйдя, я окликнула Мари и Веронику, сказала им, что ранения Марджери не опасны, что она не хочет, чтобы ей мешали. Мари тут же рванулась мимо меня к двери. Я задержала француженку и повторила пожелание ее хозяйки.

Усадив обеих в соседней приемной, я предложила им что-нибудь выпить. В полвосьмого я спросила у Вероники, сможет ли кто-либо провести службу вместо Марджери. Я не поясняла, что Марджери вряд ли сможет подняться на сцену без посторонней помощи, что ей тяжело издать самый слабый звук, трудно даже шепотом разговаривать.

– Айви замещала Марджери в декабре, но без проповеди, только гимны и чтения.

Этот вариант отпадал, так как Айви пребывала вне сферы досягаемости гимнов смертных. Л еще?

– Рэчел Маллори.

Я послала Веронику искать Рэчел, а сама придавила тяжелым взглядом Мари, которая вполголоса бормотала всяческие проклятия в мой адрес.

Часы в холле пробили три четверти восьмого.

– Я должна помочь хозяйке одеться, – взорвалась Мари.

– Если она в восемь не выйдет, мы к ней зайдем, – заверила я горничную.

Мари яростно запротестовала, но я погасила ее пыл пояснением, что если Марджери не способна передвигаться самостоятельно, то Мари вряд ли ее сможет внести на сцену на руках.

Минуты тянулись (простите, дорогой Холмс, это нагнетание страстей да страхов, я хочу все рассказать как можно более подробно). Вез шести восемь открылась дверь, ворвались Вероника и еще одна дама – Рэчел. Они остановились в дверях, Вероника открыла было рот, чтобы меня о чем-то спросить, но тут распахнулась другая дверь. Рэчел повернула голову на звук и тихо вскрикнула. Вероника и Мари рванулись мимо меня, и все трое затараторили наперебой, обрадованные и сгорающие от любопытства. Им ответил какой-то шуткой жизнерадостный голос Марджери, которая тут же появилась в комнате, держа в руках мои шляпу и пальто.

– Вы забыли их в часовне, Мэри, – сказала она. – Снаружи холодно, они вам понадобятся.

Завершив прозаическую интермедию с предметами моего туалета, она извинилась за опоздание и исчезла в сопровождении Вероники и Рэчел. Я успела услышать ее смех.

Холмс, на ней не было ни единой отметинки! Ни царапин, ни синяков. Она ступала столь же грациозно, как и всегда, грудная клетка двигалась достаточно свободно, не мешая Марджери непринужденно смеяться. Единственной „уликой“ для меня послужили слегка влажные волосы слева.

Я осмотрела ее комнату и не нашла никакого окровавленного платья. Воротник кофты оказался влажным, и, сжав его носовым платком, я получила на белой ткани красновато-коричневый отпечаток. Из углей очага выгребла девять костяных пуговиц и несколько металлических застежек – тех, что держали поврежденное платье и шелковое белье.

Мари застала меня на коленях перед камином и чуть не вцепилась мне в волосы. Она ругала меня на все лады и замолкла, лишь когда я всыпала ей в руку раскаленные пуговицы.

Во время службы Марджери вела себя совершенно нормально: свободно перемещалась по сцене, прекрасно управляла голосом, казалась еще красноречивей и энергичней, чем обычно. И ни на минуту не сократила службу.

Я видела, как люди под гипнозом не обращают внимания на боль. Видела даже, как загипнотизированный пронес руку сквозь пламя без всяких для себя последствий. На такое, говорят, способны шаманы островов Тихого океана. Но никогда я не слышала, что гипноз способен устранить повреждения тканей тела.

Вы любите повторять, что, если встречаешься с невозможным, следует его считать маловероятным. А если приходится выбирать между двумя невозможностями? Холмс, я смотрела на лицо Марджери с расстояния не более фута. И с такого же расстояния видела ее, когда она мне принесла пальто. Ни синячка! И косметики не больше, чем обычно. Я уверена, что передо мной был не двойник. У нее на радужке правого глаза два крохотных пятнышка. Приходится допустить, что кто-то умело манипулировал моим сознанием, или же я стала свидетелем невозможного. То есть чуда.

Отправлю это письмо завтра, после того как еще раз увижу Марджери. Неужели это ее религиозный транс оставил после себя такие сокрушительные следы, как сломанные ребра и лопнувшая кожа? Неужели она сможет мне показать, как спрятать под невидимым гримом такие деформации? Если да, то рву это письмо и чувствую себя дурой. Очень жаль, что никто, кроме меня и Мари, не был свидетелем столь замечательного чуда.

Ваша Р.

P. S. Сегодня пятница, мельком видела М. Ч. Она в добром здравии и в прекрасном настроении. Холмс, возможно, вы замечали во мне ранее признаки надвигающегося безумия и просто не упоминали их из жалости?

М. Р.»

Как видно из письма, событие потрясло меня. Письмо я отправила через Майкрофта, всевидящие глаза и длинные щупальца которого разыщут брата скорее, нежели любая почтовая служба. Уже на следующий день я получила ответ в виде телеграммы, проследовавшей за мною из «Превратностей судьбы» в Храм, где я помогала Веронике с устройством библиотеки. Грязными руками я разорвала тонкий конвертик, прочитала краткое сообщение, выдала парню-разносчику монетку и сказала, что ответа не будет.