Текст книги "Заговор королевы"

Автор книги: Лоренцо де Медичи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Лоренцо де Медичи
Заговор королевы

Бьянке Бертолини и Розолино Карре с бесконечной любовью

1

Замок Блуа, Франция.

 Четверг, 5 января 1589 года

Бескрайний белый покров окутал Францию. Уже много дней снег шел не переставая, и дороги, ведущие в города через опустошенные поля, стали почти непроходимыми, что затруднило сообщение с остальным королевством. И, словно этого было мало, лютый мороз сковал дома, деревья и людей.

В сердце Франции, замке Блуа, пришлось укрыться королю Генриху III вместе со всей королевской семьей и двором. Они вынуждены были покинуть Париж, охваченный беспорядками и находившийся в руках мятежников. Эти чрезвычайные обстоятельства служили причиной скверного настроения последнего из Валуа. У Генриха III моменты душевного подъема чередовались с глубоким унынием. Несколько недель назад, воодушевленный намерением положить конец восстанию, он, не колеблясь, решился на убийство своего злейшего врага, герцога Гиза. Однако вскоре короля замучили сомнения. Он уже не был уверен, что, уничтожив герцога, выбрал наименьшее из возможных зол. Другим источником беспокойства была тяжелая болезнь его матери Екатерины Медичи, предвещавшая близкую кончину главной советницы монарха и истинной опоры королевства.

Ледяное дыхание зимы проникло во внутренние покои замка. Целая армия слуг непрестанно подбрасывала дрова в огромные камины, но в помещениях не становилось теплее.

Второй этаж замка был занят покоями королевы-матери. В этот четверг, 5 января, в ее опочивальню ранним утром одна за другой вошли камер-фрейлины. Одна из них несла куриный бульон, который доктора, просовещавшись всю ночь, посоветовали пить королеве. В опочивальне было светло, словно в разгар дня, – десятки свечей освещали роскошную залу, как бывало только в самые торжественные моменты. Уже на рассвете многие придворные собрались вокруг ложа государыни. Все стояли в строгом молчании, сознавая свою причастность к великому и печальному событию – уходу из жизни той, что была самой могущественной и грозной королевой Франции.

Придворные, фрейлины, камергеры, доктора, слуги – все желали быть тут, увидеть своими глазами, как умирает та, что в течение почти полувека была их полновластной госпожой. Благородные дамы всхлипывали в тишине, тут же утирая слезы большими платками. Столько лет они верой и правдой служили своей госпоже, и таить боль неминуемой утраты становилось все труднее.

На широкой кровати под балдахином, украшенным французским гербом, скрытая тяжелыми занавесями из дамасской ткани, возлежала Екатерина Медичи, мать короля Франции. Казалось, она крепко спит. Ее лоб был влажен от пота из-за лихорадки, уже много дней не оставлявшей ее обессилевшее тело, измученное перенапряжением, чревоугодием, бесконечными путешествиями по Франции и подагрой. А также недугом, побороть который она уже была не в силах, – годами. Оставалось всего несколько месяцев до ее семидесятилетия. Весьма почтенный возраст для тех времен.

Вокруг ложа суетились приближенные фрейлины, они поочередно ухаживали за госпожой, следя за малейшими изменениями в ее лице. Королева провела большую часть ночи, сотрясаясь от кашля, вызванного сильным бронхитом, которым она страдала последние две недели. Жар не снижался, и это было дурным признаком. Все знали, что старой монархине осталось совсем немного времени. Несмотря на ранний час, в ее приемной уже толпились иностранные послы и гости в ожидании прискорбного известия. Некоторые из них провели здесь всю ночь, поскольку в случае внезапной смерти королевы им следовало как можно скорее известить своих суверенов.

Одна из фрейлин, герцогиня де Ретц, наклонилась к больной и ласково позвала ее:

– Ваше величество, ваше величество.

Екатерина не ответила, но медленно открыла глаза. Немного рассеянно осмотрелась, потом попыталась вглядеться в лица присутствующих. Нет, сознание ее не покинуло. Несмотря на жар и болезнь, ее грозный взор, десятилетиями заставлявший трепетать всю страну, остался прежним. Она не удивилась, увидев ранним утром стольких людей в своей опочивальне. Екатерина знала, что все они собрались здесь в ожидании ее конца. И подумала про себя: «Так пусть еще подождут, я не тороплюсь умирать». В глубине души она была убеждена, что ее час еще не пробил, и благословляла тот день, когда астрологи сообщили ей о роковом предзнаменовании. Они предсказали ей смерть возле Сен-Жермена. Она истолковала полученное предсказание как намек на замок Сен-Жермен-ан-Лэ, одну из самых любимых ее резиденций. На всякий случай с того дня она тщательно избегала проезжать через его окрестности. Сен-Жермен находился очень далеко от Блуа, поэтому королева верила, что не умрет сегодня. Не однажды ей случалось быть на волоске от смерти. Сколько раз во время многочисленных болезней она видела, как ее опочивальня наполняется вытянутыми и печальными лицами придворных, словно уже провожающих ее в последний путь. И всегда ей удавалось преодолеть болезнь и полностью восстановить силы, удивляя всех железной волей и упорным сопротивлением недугу. Справится ли она и на этот раз?

Королева слегка качнула головой, и фрейлины тут же принялись поправлять ей подушки, чтобы она могла расположиться удобнее и взирать на подчиненных, не утомляя себя.

– Вам принесли куриный бульон, ваше величество, – продолжила герцогиня. – Доктора говорят, что он смягчит кашель.

Екатерина едва заметно улыбнулась. Она всегда любила куриный бульон, но сейчас у нее не было аппетита. Слишком одолела ее слабость. Заметив стольких людей вокруг себя, она с трудом шевельнула рукой, словно давая понять этим жестом, что находит их присутствие неуместным. Герцогиня на лету уловила желание госпожи и подала знак фрейлинам, которые немедленно покинули опочивальню – так же бесшумно, как и вошли. Остались только самые знатные придворные дамы, герцогини и принцессы, лично преданные королеве.

– Как погода, госпожа де Ретц? – спросила королева слабым голосом.

– Все еще идет снег, ваше величество. Очень холодно, как и все последние дни.

– Я замерзла. Распорядитесь, чтобы подбросили дров в камины, – приказала она неожиданно твердо. – Скажите им, что королеве холодно.

Герцогиня низко поклонилась и, не отворачиваясь от государыни, едва заметно кивнула маркизе де Отей, стоявшей у нее за спиной. Маркиза поняла значение этого жеста и подала знак первому камердинеру, который тут же послал пажа за истопником, чтобы тот добавил дров в камин королевской опочивальни. Во всем, что касалось августейших особ, двор придерживался чрезвычайно сложного церемониала, в котором каждый выполнял строго определенные обязанности. Эти маленькие личные привилегии ревностно охранялись, так что никто никогда и подумать не смел о том, чтобы выполнить работу другого, даже если речь шла о таком простом поручении, как подбросить дров в камин.

Неизбежная близкая кончина государыни омрачала настроение придворных. В замке воцарилась атмосфера торжественного траура. Все сознавали тяжесть положения. Уже несколько дней назад стало ясно, что королева не оправится от этой ужасной лихорадки. Не было сомнений, что дни ее сочтены. Впервые за все время мнения ее двадцати трех докторов совпали. Надежды уже не было. Только невероятная сила воли позволяла ей до сих пор сопротивляться. Это был исключительно вопрос времени, возможно – нескольких часов.

Екатерина утопала в подушках из ее любимого тонкого фламандского льна. У нее почти не осталось сил, и она чувствовала – хотя и не могла с этим смириться, – что ее последний час недалек. На этот раз она не справится. Она слишком слаба, чтобы бороться. Ясно, что пришло время держать ответ, что настал час, когда уже незачем притворяться и лгать. Королева подумала, что давать отчет она будет одному Господу. Перед собственными придворными ей не в чем оправдываться. За свои ошибки, промахи, неудачи, за свои грехи она ответит только перед Богом. Учтет ли Господь также и ее успехи? Ее старания, добрую волю и, главное, веру? Должен учесть. Хотя под гнетом мучительных тревог ей доводилось порой испытывать неподобающие сомнения, Он не может не знать, что она всегда умела овладеть собой и снова твердо уверовать в Него, ибо Он был единственной ее надеждой.

За долгую жизнь ее не раз обвиняли в многочисленных преступлениях, на нее возлаг али ответственность за все беды, истощавшие Францию в последние десятилетия. Но лишь считанные обвинения были справедливы, остальные – клевета. Часто мучившая ее совесть теперь, под конец, была спокойна. Она знала, что действовала всегда на благо государства и никогда – в угоду своей гордыне. Ее муж, которого она так страстно и безответно любила, оставил ей в наследство разрушенную страну, растерзанную, нищую, опустошенную междоусобными войнами и иноземными вторжениями. Она сделала все возможное, чтобы оставить потомкам, своим обожаемым сыновьям, большое, сильное и влиятельное королевство.

Екатерина вспоминала. Вспоминала тот день, когда еще совсем девочкой прибыла во Францию из своей далекой Флоренции, исполненная стольких страхов и надежд. Будущее пугало неопределенностью – ей предстояла встреча с мужем, которого она никогда не видела, с совершенно незнакомой страной. В этот момент ей вспоминалось все так, словно случилось это всего несколько лет назад, а ведь прошло больше полувека. Была ли она хоть раз счастлива в этой стране? Она сама себе удивилась, ибо никогда не задавалась вопросом о вещах столь сокровенных. Может ли королева быть счастлива? Она не находила ответа. Конечно, было время, когда казалось, что такое возможно, но оно ушло безвозвратно. На протяжении всей жизни обстоятельства меняли ее характер, закаляли волю, делая Екатерину Медичи замкнутой и бесстрастной. Постепенно она утратила уверенность в своей способности испытывать какие-либо чувства. Прежде всего она была королевой – не женой, не матерью. Это не выбор, а судьба. А она не раз убеждалась на горьком опыте, что с судьбой бороться бессмысленно.

2

Замок Блуа,

5 января 1589 года

Мне холодно. Очень холодно. Не могу согреться. Говорят, что снаружи все еще идет снег. Как грустно. Я всегда ненавидела зиму за холод, за снегопад, мешающий путешествовать, за слишком короткие дни. Я люблю встать рано, на заре, до восхода солнца, распахнуть настежь окна, чтобы впустить свежий воздух и ароматы утра. На моей родине зимы были мягче. Какой прекрасной осталась в памяти моя Италия. Говорят, что в далеких воспоминаниях о временах нашей молодости места и люди предстают иными, чем были на самом деле. Может быть. Столько лет прошло, а я ни разу не побывала в Италии с того дня, как приехала сюда, чтобы выйти замуж. Но всю жизнь хранила в душе тепло моей страны, улыбки моих соотечественников, их доброжелательность, красоту наших площадей, наших дворцов, наших садов. И хотя я гораздо больше лет прожила здесь, во Франции, чем в Италии, но – наверное, это зов крови – я ни на минуту не переставала чувствовать себя итальянкой. Я живу во Франции пятьдесят шесть лет и все еще говорю по-французски с акцентом, который выдает мое происхождение и вызывает ядовитые насмешки моих подданных.

Меня заверили, что все камины замка растоплены, а я все равно не могу согреться. Я королева Франции, и я умираю от холода. Пятьсот человек у меня в услужении, а я умираю от холода. Что будет после моей смерти с моими двумястами фрейлинами, шестьюдесятью шестью камердинерами, пятьюдесятью восемью советниками, ста восемью секретарями, пятьюдесятью одним капелланом, двадцатью тремя докторами, пятьюдесятью лакеями, сорока поварами и со всеми остальными, кто так верно служил мне все эти годы? Надо будет позаботиться о них, назначить каждому небольшую пенсию. Как же я тоскую по Тинелле, моей маленькой Тинелле, самой преданной из моих камеристок. Прошло уже семнадцать лет с той страшной ночи Святого Варфоломея, когда она пропала. Стала ли она одной из стольких невинных жертв той ночи? Я так никогда и ничего больше о ней не слышала. Будь она жива, она бы не оставила меня. Она была бы сейчас здесь, сидела бы рядом, ухаживала за мной с безоглядной преданностью. Я любила ее как дочь и заботилась о ней с первого дня ее жизни, когда умерла ее мать. Бедная моя Тинелла! Что же с ней приключилось? А ведь я предупреждала ее, чтобы она оставалась возле меня, чтобы не покидала моих покоев. Для чего ей понадобилось выйти, пренебрегая опасностью? Я всегда обращалась с ней ласково, словно она была полноправным членом моей семьи. Так я обещала на смертном одре ее матери. Господь свидетель, я сделала все, что в моих силах, чтобы найти ее, но тщетно. Тинелла исчезла во мраке той ужасной ночи.

Тоскую, словно простолюдинка, по своему прошлому, как будто можно вернуться назад, стереть годы. Все возраст виноват или эта проклятая лихорадка, что столько дней не отпускает меня. Я уже слишком стара, мне почти семьдесят лет.

А ведь никто, включая меня, и представить себе не мог, что я столько проживу. А мне все-таки удалось. Мне исполнится семьдесят всего через несколько месяцев, девятнадцатого апреля. По странному совпадению я родилась в тот самый день и час, когда умер Леонардо да Винчи. Я во Флоренции, а он здесь неподалеку, в Амбуазе. Наши жизни пересеклись. Мне было бы приятно познакомиться с ним, впитать в себя его гений, его познания. Но не суждено было. Судьба всегда сильнее, чем мечты королевы, даже самой могущественной. Леонардо – флорентиец, как и я. Вспоминал ли он наш город на смертном одре, как я его сейчас вспоминаю?

У нас с ним много общего: любовь к искусству, любознательность, страсть к неизвестному, ко всему, что так пугает плебеев и нищих духом, боящихся собственной тени. Нас объединяет и мой свекор, король Франциск I. Это он пригласил нас обоих во Францию. Леонардо он призвал, чтобы тот работал на него, чтобы французский двор мог соперничать с нашими изысканными итальянскими дворами. А меня он пожелал видеть супругой своего сына, чтобы через этот брак воплотить свои мечты о господстве над Италией. Не я сама его интересовала, а союз с моим дядей, Папой Климентом VII. Но тут старик просчитался. Он получил лишь une fille nue, [1]1
  Нищую девчонку (фр.).


[Закрыть]как он сам выразился позже, когда Папа Климент умер прежде, чем он смог начать свою кампанию против Италии. Тогда все его проекты, одобренные первосвященником благодаря этому брачному союзу, пошли прахом.

Все эти люди, что смотрят на меня, похожи на стервятников, ожидающих моего последнего вздоха. Ну почему же мы, королевы, не можем спокойно умереть в одиночестве? Всю жизнь на виду, в окружении чужих людей – любопытных, могущественных и бесполезных, спесивых и самодовольных, готовых следить за каждым твоим движением, если это может принести им хоть малейшую выгоду. Чем ничтожнее они, тем более значительными себе кажутся. Подлецы. Горе нам, королевам. И все-таки, сколь бы высоким ни представлялось наше положение, неизбежно наступает миг, когда и мы должны проследовать путем всех смертных, через последний порог к вечному сну. Пришло ли время соединиться с ушедшими до меня? А мой сын, король? Где мой сын? Нет, должно быть, не пришел еще мой последний час. Его бы предупредили. Без него нельзя. Он мой сын, он король. Его покои прямо над моими, этажом выше.

Если не ошибаюсь, сегодня пятое января. Памятная дата. Много лет назад пятого января был убит мой кузен Алессандро по приказу Лоренцино. Алессандро, презренный негодяй. С детства я ненавидела его за злобный нрав. Он был жесток и глуп. И оказывал скверное влияние на нашего кузена Лоренцино. Бедный Лоренцино. Наказанием ему стала его собственная трагедия. Несчастный, он надеялся отнять у Алессандро герцогство Флорентийское. Если я умру сегодня – умру в один день с Алессандро. Скверное совпадение. Но разве иные совпадения бывают? Боюсь, что это так и останется одной из многих тайн астрологии, моей великой страсти. Изучение и познание звезд, под которыми мы рождены, – наука, которую многие считают варварством, ересью. Меня часто обвиняли в колдовстве. В самом деле, могут ли существовать совпадения? Боюсь, у меня уже не хватит времени выяснить это. Впрочем, не важно. Я умираю. И вместо того чтобы искать утешения в вере, обеспечивая себе место там, наверху, я, как простая старуха, нищая, нищая и глупая старуха, вспоминаю прошлое, как будто воспоминания могут помочь мне, заново вдохнуть в меня жизнь, оправдать мои грехи и ошибки. Ошибки супруги, матери, королевы. Но были ли это действительно ошибки? Разве у меня был выбор? Я принимала решения, потому что кому-то следовало принять их. Трудно ли, легко ли, но кто-то должен был решать. Я всегда действовала на благо государства, во имя сохранения трона и безопасности моих детей. Я была сильной женщиной, ибо того требовал мой долг. Выбирать не приходилось, и помощи ждать было не от кого. Я всегда сама заботилась о бесчисленных нуждах страны, потому что никто вокруг не заслуживал доверия, потому что кто-то должен был защищать интересы этого бедного королевства, а не только свои собственные. Если б я не правила железной рукой, кто знает, что сталось бы с Францией под властью аристократов, бессовестных расточителей, готовых на что угодно, лишь бы умножить свои богатства. Сейчас я чувствую себя такой слабой. Мучит ревматизм, силы покидают меня. А ведь мне еще столько нужно сделать. Я не могу оставить своего сына одного. Мой сын, король. Мой господин. Груз этого королевства слишком тяжек для его слабых плеч. Генрих всегда был слабым. В этом, увы, он похож на своего отца. Тот тоже был слабым человеком, рабом своих капризов и страстей.

В последнее время я никак не могу согреться. Мучительный, злой, назойливый холод пронизывает меня до костей. Он преследует меня с того самого дня, когда я выехала, чтобы лично встретиться с кардиналом Бурбонским. Меня слегка лихорадило, и доктора запретили поездку. Было первое января, один из этих страшных дней. Мой сын, зная о моем нездоровье, все же просил меня сделать еще одно усилие. Ради блага Франции. Ради спасения трона. И я чувствовала, что должна пойти на любые жертвы во имя мира. Чего бы это ни стоило. Вдруг кардинал согласился бы стать посредником между моим сыном, королем, и мятежниками, занявшими Париж. Кардинал – наш пленник. Я обещала, что ему будет сохранена жизнь, если он поможет нам. Что займусь этим лично. Но он рассмеялся мне в лицо. Упрекнул в том, что я их всех обманула, сказал, что мои увещания – не более чем красивые слова, что мои заверения лживы. Я вернулась расстроенная, подавленная. Последняя надежда восстановить мир оказалась напрасной. Ах, Генрих! Что же ты наделал? Зачем приказал убить герцога Гиза? Бедный мой сын. Что за безумство!

Знаю, я была неосторожна, но нужно было попытаться. И теперь лихорадка душит меня, я задыхаюсь. Грудь сдавливает, трудно дышать. Чувствую, из этого мне не выбраться. Не конец ли приближается? Пожалуй, настало время составить завещание, пока я еще способна мыслить ясно. Нужно уладить столько дел. Все должно быть предусмотрено до мелочей. Надо позаботиться обо всех, кто был мне верен и самоотверженно служил столько лет. Сорок два года моего правления. И вот уже тридцать лет, как я вынуждена править железной рукой – безжалостно, требовательно, не выказывая ни малейшего признака слабости, ибо ею тут же воспользовались бы наши враги. И последствия оказались бы тяжкими для нашего злополучного королевства, опустошенного религиозными войнами, разграбленного чиновниками без стыда и совести, которые безнаказанно обогащаются у нас за спиной. Королевства, зависимого от абсурдных притязаний французских аристократов, жаждущих власти и забывающих, что правитель здесь только один – мой сын, король. Бедный Генрих, как же он сможет держать в узде всех этих людей, когда меня не будет? Да простит мне Господь, что не сумела я привить сыновьям силу воли, готовность жертвовать личными интересами ради блага страны. Кровь, пролитая в эти последние дни из-за легкомыслия моего сына, навеки падет на род Валуа. Помоги ему Бог.

Мрачные мысли не отпускают. Надо смириться, я больше не в состоянии заниматься будущим Франции. Постепенно жизнь покидает меня. Я чувствую, что не способна более удерживать ее. Это потребовало бы слишком больших усилий. Я сопротивляюсь, чтобы достичь последней цели – покоя. Мне нужен покой и отдых. Что мне сетовать на ревматизм, его уже не одолеть. Лучше думать о приятном, предаться дорогим воспоминаниям, бережно хранимым на самом дне памяти. У меня никогда не оставалось на них времени из-за множества забот, вечно поглощавших мое внимание. Моя жизнь была кошмаром. Теперь то немногое время, что мне осталось, я хочу прожить для себя. В течение стольких лет я жертвовала собой для других, так пусть хоть эти последние часы достанутся мне целиком. Я посвящу их воспоминаниям. Память уносит меня в прошлое. Помню мою первую встречу с Тинеллой, той, что произвела потом на свет девочку, получившую то же имя. Это было во Франции, почти шестьдесят лет назад, в далеком 1533 году, в то время как я ожидала прибытия моего дяди, Папы Климента VII в Вильфранш.