Текст книги "Сломленные (ЛП)"

Автор книги: Лорен Лэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Глава тридцать пятая

Оливия

У меня есть собственная квартира.

Моя первая собственная я—сама-плачу-аренду квартира.

Крошечная древняя студия на границе верхнего Ист-Сайда и Гарлема. В ней всегда пахнет тайской едой, а окна выглядывают на транзитный центр.

Но она моя. Я плачу за неё своей зарплатой, которую получаю от настоящей компании, а не от анонимного бизнесмена, не утруждающегося заботой о собственном проблемном ребёнке.

На сей раз я работаю на отца Итана. (Я знаю, ладно?)

Как полнейшая идиотка, я была так порабощена одержимостью Полом, что не думала о том, чем займусь по истечении трёх месяцев. И за ту дверь я вышла не только с разбитым сердцем, но и с нулевыми перспективами заполучить работу.

Поэтому мне пришлось сделать немыслимое. Я позвонила Мистеру Прайсу и попросила его о работе… стажировке, хоть какой-нибудь. После впечатляюще катастрофического эксперимента с работой сиделки, я решила, что, возможно, деловой мир, в конце концов, мне подойдёт.

Ещё я взяла несколько вечерних занятий в местном колледже, чтобы получить степень. Родители не на шутку взбесились тем, что я вернулась на исходную точку. В одном они правы: было бы проще, если бы я просто закончила свой последний год в НЙУ вместе с друзьями. Но я не знаю, как объяснить им, что это не мой путь. Сперва мне нужно было кое-что сделать. Разобраться в себе перед тем, как пойму, что, да, первоначальная идея войти в корпоративный мир была правильным для меня решением.

Кстати.

Стартовая зарплата ассистента по маркетингу не оставляет места для роскоши. Постоянная горячая вода канула в Лету, а обогрев здания, кажется, имеет всего два состояния: «выключен» и «попытайтесь разжечь костёр».

Но я работаю. Своими силами.

Однако… честно? Когда я вижусь с родителями за ужином раз в неделю или около того, и они спрашивают, нужны ли мне деньги, или упоминают, как их друзья провели остаток года в Париже, и интересуются, хочу ли я оплаченную квартиру на Парк-Авеню, меня мучает искушение. Совсем немного.

Стоило бы гордиться своей самостоятельностью, и я вроде как горжусь, но мне не хватает модных ресторанов и бесконечных денег на шмотки из моей прошлой жизни. Я бы солгала, сказав, что раньше мне было не проще. Однако эта лёгкость кажется пустой.

Время, проведённое в Мэне, несмотря на девяносто пять процентов провальности, показало мне, что лучше допускать ошибки самостоятельно, чем совершать правильные поступки в угоду кому-то другому.

Вот почему с Итаном всё пошло не так. Я была с ним, потому что должна была. То же самое и с НЙУ. Я училась там, потому что должна была быть идеальной маленькой студенткой.

Но сейчас?

Я на правильном пути.

Ну, честно сказать, я всё ещё самую малость в растерянности. Но, по крайней мере, уже начала понимать, чего не хочу, и это только начало.

Я добровольно помогаю в бесплатной столовой на Девятой Авеню каждое воскресенье. Не из-за желания наказать себя за прошлые ошибки, а потому что это кажется правильным.

Мне кажется, лучшее, что каждый из нас может сделать, – всеми силами загладить вину перед тем, кого мы обидели, и постараться в будущем вести себя лучше. Не всё сразу, и так далее.

Ещё бы забыть о Поле. Я выталкиваю мысли о нём из головы. В последнее время мне частенько приходится этим заниматься. Или пытаться, во всяком случае.

Сейчас вечер пятницы. Значит, не время хандрить. Если я и раньше считала пятницы крутыми, будучи студенткой дневного отделения, то сейчас, являясь обычным работником, для меня они представляются чистейшей эйфорией.

Не поймите неправильно, мне нравится моя работа. Как помощник по маркетингу, я, если честно, больше похожа на помощника помощника младшего менеджера, а это, по сути, означает, что я обеспечиваю себя, делая ксерокопии, но даже спустя всего три недели я вижу чёткий карьерный путь, и это круто. Не знаю, останусь ли я на этом поприще, но пока что оно подходит мне гораздо больше, чем работа сиделкой. Думаю, разбить себе сердце в маркетинге будет трудновато, так что уже одно это плюс.

И всё-таки, отличная работа или нет, коктейльная вечеринка в конце недели кажется просто идеальной.

Едва покинув метро, я вынимаю телефон и печатаю сообщение Белле. Как и бывает с лучшими друзьями, мы продолжили с того момента, где и остановились, будто я и не уезжала в Мэн почти без возможности общения на три месяца.

Как всегда, она читает мои мысли, написав мне до того, как это успеваю сделать я.

«На винишко сегодня? Я рассчитываю, как минимум, на ведро».

Я расплываюсь в улыбке и печатаю ответ.

«У меня?»

Её сообщение приходит незамедлительно.

«Упаси Господь. От моего свитера ещё несёт, как от «Пад-тай», с моего последнего визита к тебе. Слышала о дешёвеньком винном баре в «Адской кухне». Отправлю тебе детали».

Я даже не утруждаю себя ожиданием лифта, оказавшись у себя в здании. В хороший день и нерабочее время он медленнее патоки. Сейчас шесть часов пятничного вечера, не думаю, что вообще его увижу, особенно учитывая, что с улицы слышно, как подъезжает грузовик. Какая-то бедная душа вот-вот поймёт, что их кровать, диван, шкаф или любой другой тяжёлый предмет не вместится в лифт размером с обувную коробку. Бедняжка.

Я перепрыгиваю через две ступеньки за раз. Мне нравится притворяться, будто это моё упражнение. На шестом этаже я уже еле дышу, наверное, потому что не бегала с тех пор, как покинула Мэн. Глупо, но пробежки наводят меня на мысли о Поле.

Как и сэндвичи с индейкой.

И книги.

И военная униформа.

И любой человек с голубыми глазами.

Я заворачиваю за угол к своей квартире и едва не впечатываюсь в гору коробок. Кажется, на моём этаже новый жилец.

Прошу, прошу, прошу, пусть они не будут чудаками.

Если это не начинающий музыкант, то всё в порядке. У меня уже есть одна такая по соседству. Утверждает, что её ждёт яркое будущее в «фолк-рэпе». Ага. Очевидно ведь. Вдобавок мне приходится слушать, как она практикуется.

Как уже было сказано, мне нужно это вино.

Здоровенный парень с татуировками выходит из не так давно занятой квартиры, чтобы подхватить парочку коробок. Он нагло проходится по мне взглядом и облизывает губы. Я в ответ награждаю его «умри» взглядом. Он шлёт мне воздушный поцелуй.

Гадость какая. Я определённо больше не на Парк-Авеню.

Белла ещё не ответила, так что я наливаю себе бокал вина и, скинув туфли, устраиваюсь на диванчике с книжкой про Эндрю Джексона.

Ага. Я вернулась к ней.

Понимаете, я ехала в Бар-Харбор, штат Мэн, преследуя две цели: (1) исцелить Пола Лэнгдона и (2) прочесть эту чёртову книгу. Я намерена достичь хотя бы одной, и, понятное дело, не первой. Он довольно чётко дал это понять за прошедшие несколько недель.

Не сказать, будто я ждала, что он погонится за мной или вроде того. В смысле, Пол слишком труслив, чтобы выбраться в кинотеатр в Мэне – очевидно, что он не заявится ко мне в офис с каким-нибудь романтическим жестом. Чтобы сделать это, ему должно быть не всё равно.

Чтобы сделать это, он должен любить меня так, как я люблю его.

Ха. Любила, в прошедшем времени. Надо оставить это позади.

Раздаётся стук в дверь. Это Мария, фолк-рэперша.

– Эй. Мне нужен кукурузный крахмал, – заявляет она, щёлкнув пальцами на манер «давай сюда».

Серьёзно?

– У меня нет никакого кукурузного крахмала, – отзываюсь я.

Мария раздражённо морщит нос.

– В этом же и заключается соседская фишка. Стакан кукурузного крахмала или ещё какая-нибудь хрень.

– Вообще-то, думаю, стакан сахара. Который у меня есть, если он тебе нужен.

У меня целая тонна сахара. Я была полна решимости воспроизвести печенье Линди по её рецепту, но до этого ещё очень далеко.

– Ну, ладно. Тогда дай сахар.

Я хмурюсь.

– Подожди-ка, тебе нужен сахар или кукурузный крахмал?

– Кукурузный крахмал, но я возьму сахар.

Я озадаченно качаю головой.

– Ты же в курсе, что они не заменяют друг друга?

– Что? – переспрашивает она.

О Боже. Надо было взять вино к двери.

– Сахар и кукурузный крахмал. Это не одно и то же.

– Ладно, тогда чем я могу заменить кукурузный крахмал?

Я едва не говорю ей, что нормальные люди пользуются Гуглом, и уже было решаюсь сбегать в погребок за хреновым кукурузным крахмалом, но прикладываю усилия, сохраняя выражения лица доброжелательным. Кто знает, вдруг однажды мне и впрямь понадобится от неё пресловутая чашка сахара.

– Ты используешь его как загуститель? Можешь попробовать муку, – говорю я. Линди была бы чертовски горда.

– Загуститель?

Я улыбаюсь, стараясь оставаться дружелюбной.

– Не принимай на свой счёт, но, возможно, тебе стоит просто сделать заказ с доставкой на дом?

– Ага, может, ты и права.

– Ну и славно, – бормочу я, уже начиная закрывать дверь.

Она приближает ко мне своё лицо.

– Видела нового соседа? Он аппетитненький.

– Ага, видела. Огромные мускулы и распутность – это не моё.

– И не моё, ведь мне нравятся девушки, но всё равно, это не новенький, а грузчик. Его зовут Брюс.

– Грузчика или новенького? – переспрашиваю я, задумавшись, какого чёрта вообще продолжаю вести этот разговор.

– Грузчика, понятное дело. Он жуткий.

Голова кругом.

– А новенький мог бы меня тотально завести, – прислонившись, шепчет Мария.

– Удачи с этим, – говорю я, бросая через плечо нарочитый «хорошо-мне-правда-пора» взгляд.

– Ну, спасибо, но не спасибо за кукурузный крахмал, – отзывается она, слабо махнув мне. – Видимо, сегодняшний вечер снова проведу в «Тейсте-Тай». О, и пока не забыла… Я завтра выступаю в небольшом местечке на 96-ой и Лекс, если хочешь – забегай. Хотя не знаю, твоё ли это, – произносит она, оглядывая мои рабочие штаны и розовый кардиган.

– Ага, а может быть, и нет. Но всё равно спасибо.

Она упирается рукой в дверь, прежде чем я успеваю её захлопнуть, и я подавляю гневный крик. Возможно, поэтому Пол и не выходит – чтобы не на натыкаться на соседей. Они раздражают.

– Можешь попросить новенького взять тебя с собой.

– Да! – я делаю глаза огромными и нетерпеливыми. – Я над этим подумаю!

Нет.

– Он спрашивал о тебе, – говорит она, просовывая лицо за дверь до того, как я успеваю её закрыть.

Я хмуро сдвигаю брови.

– Кто?

– Новенький.

Сердце глухо ударяется, и не в хорошем смысле. Любая нормальная девушка, живущая одна, никогда не захотела бы услышать, что о ней расспрашивает новый сосед.

– Это… пугает.

Она пожимает плечами.

– Ты передумаешь, когда увидишь его. Ну, одну половину, во всяком случае. Одна часть лица у него по-голливудски потрясающа, а вторая… ну, с ним что-то стряслось. Но без осуждения. Мне кажется это сексуальным. На тот случай, если бы мне нравились мужчины. Но…

– Постой, – сердце зашлось в безудержной скорости. – Подожди секундочку. Вторая часть его лица в шрамах?

– Полностью, – она подняла три пальца, имитируя удар когтями. – Грешные шрамы. Сексуально порочные.

Не говоря ни слова, я захлопываю дверь прямо у неё перед носом. Грубо? Да. Необходимо? Ещё как. Потому что мне кажется, будто меня вот-вот вывернет наизнанку.

– Эй! – вопит она через дверь. – Не говори ему, что я рассказала тебе о нём. Он просил меня не говорить!

Я закрываю глаза и валюсь на пол, прислонившись затылком к двери, пока пытаюсь собраться с мыслями.

Пол здесь. Нет, Пол живёт здесь. В моём доме.

Вопрос: что я чувствую по этому поводу?

Удивление? Галочка. Ликование? Возможно. Лёгкую злость за то, что не поднял трубку и для начала не позвонил? О да.

Но ничего из этого не имеет значения, ведь пока мой мозг принимает все эти реакции, сердце цепляется только за одну: настороженность.

Понимаете, не так давно я была истинным романтиком. Верила в настоящую любовь и счастливый конец.

А потом я выросла.

Поцеловала лучшего друга своего парня, после чего пошла и попыталась отбить бывшего парня у его новой девушки.

Затем мне взбрело в голову, что я смогу искупить вину за всё, исправив какого-то бедного дурачка, который вовсе и не хотел, чтобы его исправляли.

Я испортила всё без посторонней помощи.

Иными словами, романтика? Оставьте её Диснею и романтическим комедиям. Если она вообще существует.

Самосохранение – чувство безмерно безопаснее. Самосохранение не позволит вам пересечь коридор и броситься в руки парню, которого вы любите больше всего на свете.

Самосохранение знает, что, оставаясь с собой, ты не дашь кое-кому шанс оттолкнуть тебя и сказать, что ты недостойна.

С самосохранением тебе не придётся переживать о том, когда ты неизбежно причинишь ему боль.

Нет. Нет. Я не стану этого делать. Я не пойду по тропе обругивания себя за то, что натворила в прошлом.

Но…

Я не пойду навстречу ему.

Неторопливо вскарабкиваюсь на ноги, утирая слёзы.

Пол Лэнгдон приехал, похоже, планируя какой-то грандиозный финал, и он его получит. Но, думаю, не такой, как ожидает.

Наш конец будет тяжёлым и болезненным.

Таким, который, в конечном счёте, пойдёт на пользу нам обоим.

Глава тридцать шестая

Пол

На заметку: спросить у Оливии, почему она выбрала самое убогое здание на Манхэттене для своей первой квартиры.

Я достаю несколько свеженьких купюр, доставшихся мне из сберегательного счёта, который я только что опустошил, и протягиваю их двум моим грузчикам, похожим на бандитов. Никто из них не утруждает себя пересчётом купюр, что кажется мне глупым, но, эй, всё что угодно лишь бы они побыстрее убрались из моего дома.

Дома. Господи Боже.

Арендодатель заверил меня, что здесь самая большая планировка из доступных. «Роскошная, с двумя спальнями». Я допускаю, что технически может показаться, будто здесь две комнаты, в которые может поместиться кровать, но часть про «роскошь» от меня ускользает.

Роскошь в древнем холодильнике? В морозильнике, издающем дребезжащий шум? Нет, она наверняка в обтрёпанной душевой, в которой, быть может, у меня и получится постоять боком. С улицы доносится автомобильный гудок. Погодите-ка, нет – на улице ревёт с десяток автомобильных гудков.

Конечно, у меня уже практически выработался иммунитет. Я пробыл в городе всего несколько часов, но хватило одной поездки из аэропорта «Ла-Гуардия» в мой новый дом, чтобы гудки машин стали чем-то привычным. Теперь понятно, почему ньюйоркцы говорят, что со временем к шуму привыкаешь. К нему нужно привыкнуть, ведь в противном случае просто поедет крыша.

Я очень, очень далеко от Бар-Харбора.

Провожу рукой по лицу, оглядывая коробки, забивающие до смешного крошечное пространство. У меня не так много вещей. Основные кухонные принадлежности, вещи, и, да, больше книг, чем, наверное, целесообразно для квартиры в Нью-Йорке. Но даже моё минимальное имущество полностью заполняет это место.

Но мне наплевать. Плевать на мерзкую жидкость, разлитую по столешницам, на чересчур маленький холодильник или на оставленную арендодателем записку о том, где по дешёвке можно купить ловушки для крыс. Я здесь не из-за роскошного жилья.

Я здесь ради неё. Она моё всё.

В чём моя единственная проблема? Грандиозный план по её возвращению выглядит примерно так: переехать в здание, в котором она живёт, чтобы показать свою железную решимость, и… конец. То есть, это и есть конец моего грёбаного плана.

Я слишком боюсь об этом думать. Боюсь, что она скажет мне отвалить. Что она нашла себе кого-то другого – человека, который не ведёт себя как испуганный, легкомысленный маленький мальчик, прячущийся в своём замке одиночества из-за страха перед мнением других.

Потому что я понял: меня не волнует, кто что подумает. Мне потребовалась хренова туча времени, чтобы вырасти и всё осознать, но, честное слово, это правда.

Однако мне небезразличны другие люди. Линди. Мик. Папа. Кали.

Аманда и Лили.

Оливия.

Последние несколько недель без Оливии были худшими в моей жизни, и я буду счастлив провести всю оставшуюся жизнь цирковым уродцем, только бы она была рядом.

Но в этом-то и вся штука, так ведь? Мне нужно придумать, как вернуть её.

Вот почему я переехал в эту адскую дырень, когда мог позволить себе что-нибудь в три раза больше, не пахнущее Бангкоком.

Мне хочется быть ближе к ней. Мне это нужно. Даже если она не пожелает иметь со мной ничего общего, даже если мне придётся смотреть на другого парня, подходящего к её двери, я должен находиться рядом. Не важно где, я буду рядом с ней.

А она в Нью-Йорке. Как в моём худшем кошмаре, но он отлично ей подходит. Со всем этим лоском и мозгами, она предназначена для Манхэттенских высоток, а не оторванности в непонятной глуши. Я был полнейшим дерьмом, раз хотел этого для неё.

И именно поэтому я здесь. Потому что Оливии нужно быть здесь. А мне нужна Оливия вне зависимости от места, где я смогу с ней быть.

Без какого-либо энтузиазма, я принимаюсь распаковывать коробки в надежде, что к тому времени, как всё разберу, я придумаю, что сказать ей.

Но я в курсе, что это не так просто. Когда выбираешь полнейшее одиночество вместо девушки, которую любишь – да, любишь, – у тебя не получится просто пойти, постучаться к ней в дверь и сказать, что ты хочешь её вернуть. Тебе понадобятся цветы, публичные извинения или…

– Мне нравится, как ты тут всё устроил.

Сердце падает на пол вместе с кружкой, которую я только начал разворачивать.

Оливия.

Я закрываю глаза и сглатываю. Приказываю себе развернуться и встретиться с ней лицом к лицу, но, кажется, у меня отнялась способность двигаться.

– Тебе нужно закрывать двери, – говорит она. По тому, откуда звучит её голос, могу предположить, что она подошла ближе. – Здесь опасный район.

Где-то на задворках моего сознания начинают звенеть тревожные колокольчики от её чересчур небрежного тона. По моему мнению, лучшим сценарием было бы то, как она бросится ко мне в объятья. И мне казалось, что худший сценарий развернётся, если она отвесит мне пощёчину. Но я ошибался. Вот сценарий, хуже которого не бывает. Вот этот безразличный, как-будто-разговариваешь-с-незнакомцем тон гораздо хуже.

Удавка сжимается вокруг сердца. Слишком поздно.

Я поворачиваюсь к ней лицом.

На ней всё ещё, как я догадываюсь, рабочая одежда. Чёрные брюки, незатейливые шпильки и кардиган. Розовый.

– Оливия…

Чёрт. Дерьмо. Какой скрипучий у меня голос.

Но она не замечает этого, либо не переживает, что я едва говорю. Ей, кажется, невдомёк, что у меня буквально трясутся руки от необходимости обнять её, а горло болит от нужды сказать ей «прости».

И что я люблю её.

Но из моего рта не вырывается ни слова. Я слишком боюсь напортачить. Слишком боюсь услышать от неё то, что уже и сам знаю: я не достоин её.

Она наконец встречается со мной глазами, и у меня сердце проваливается от пустоты в них.

Ни радости, ни гнева. Даже боли нет. Её глаза пусты, и так не похожи на те выразительные зелёные глаза, что я вижу во сне каждую ночь.

– Так в чём план? – спрашивает она, передёргивая плечами и слабо улыбаясь. – Ты собирался просто переехать в квартиру по соседству, как самый жуткий из сталкеров, тайком расспрашивать про меня у соседей, а потом что?

Я не знаю.

Мне тебя не хватает.

Я люблю тебя.

Прошу, ответь мне взаимностью.

– Привет, – говорю я.

О Божечки, Лэнгдон.

У неё взлетают брови.

– Привет?

Я засовываю руки в задние карманы, чтобы удержаться и не потянуться к ней.

– Сюрприз? – произношу я вместо этого.

На сей раз она прищуривается.

Ладно, всё явно происходит не так, как я надеялся.

– Я собирался сделать какой-нибудь широкий жест, – говорю я в спешке. – Пока ещё не придумал какой. Может быть, заглянул бы к тебе в офис, чтобы спеть серенаду, хоть я и не умею петь. Думал даже нарядиться Эндрю Джексоном, но только из-за того, что Итан предложил костюм, и…

Она вскидывает руку.

– Подожди. Просто притормози и отмотай назад. Итан? Вот как ты меня нашёл?

– Мой отец знает его отца…

– Ну конечно, знает. Хреновы богачи, – бормочет она.

– …и я слышал, что ты работаешь на Мистера Прайса.

– У тебя есть мой номер! – вскрикивает она, и всякое подобие спокойствия и равнодушия Оливии исчезает. Она в бешенстве.

И её гневная тирада ещё не закончилась.

– У тебя есть номер моего телефона и адрес электронной почты, и ты уже продемонстрировал отменное мастерство в сталкеринге людей по социальным сетям! Нашёл бы меня так!

– Знаю, – отвечаю ей. – Просто я…

– Шесть недель, Пол. Прошло шесть недель с тех пор, как ты дал мне уйти из твоей жизни. Нет, вытолкнул меня из неё. Первые две недели я провела в злости и неверии, совершенно уверенная, что ты позвонишь и извинишься. Потом до меня дошло, что ты так и не позвонил, поэтому третью и четвёртую я провела в слезах. А в следующую неделю меня поглотила ярость, ведь ты предпочёл любви уединение и полное одиночество.

– А эта? – заставляю себя спросить.

Её голос чуть ломается, и я не могу сдержаться, чтобы не потянуться к ней, но она отстраняется. Это непринятие, пусть и ожидаемое, обжигает меня.

Она задирает подбородок, и, несмотря на сердце, ухнувшее в пятки от презрения, написанного на её лице, мне хочется зааплодировать. Она уже не сломленная, испытывающая ненависть к себе девушка, заявившаяся ко мне домой почти шесть месяцев назад. Она потрясающая, гордая женщина, знающая, чего хочет и, что более важно, чего заслуживает.

И она заслуживает не труса вроде меня. Но я должен попытаться.

– Эта? – переспрашивает она вновь ставшим спокойным голосом. – На этой неделе я переступила через всё. Переступила через тебя. Не знаю, зачем ты приехал, Пол, но лучше бы ты сперва позвонил, ведь так я бы уберегла тебя от ошибки переезда в эту дыру. Между нами всё кончено, Пол. Всё.

Нет!

Паника, пронзившая меня, оказывается гораздо хуже любого испытания, через которое я проходил в Афганистане или после него. И мне известна причина. Она заключается в том, что Оливия не просто научила меня любить. Она сотворила кое-что гораздо большее. Она научила меня жить.

И я не хочу делать это без неё.

Двигаюсь вперёд, но она отступает.

– Я здесь ради тебя, – говорю ей. – Я бы поехал за тобой куда угодно.

Она издевательски смеётся.

– И тебе потребовалось столько времени, чтобы это понять?

– Да.

Мой простой ответ, похоже, застаёт её врасплох, и я давлю дальше.

– Я не горжусь собой, Оливия. Совсем не горжусь. Хотел бы я никогда не отпускать тебя? Разумеется. Хотел бы я прийти в себя раньше? Конечно. И, возможно, если бы мне понадобился всего день или два на то, чтобы прочистить голову, тогда да, я бы позвонил. Но, когда кто-то лажает так жёстко и долго, как я, он не звонит. Не пишет сообщения. Не строчит на электронную почту. Он просто едет к своей девушке и умоляет её.

Оливия делает ещё шаг назад, но я вижу перемену в её глазах. Всего одну вспышку, но она даёт мне надежду.

– Если уйдёшь, я не стану тебя винить, – тихо продолжаю я. – Но я никуда не уеду. Я останусь здесь, и тебе придётся видеть моё уродливое лицо каждый божий день. Несколько коллег моего отца готовы дать мне шанс войти в корпоративный мир. Люди кайфуют от реабилитировавшихся ветеранов и всё такое, но меня не волнует, будь это хоть из жалости. Я всё приму и докажу, что стою риска.

Она слабо качает головой, и меня омывает ещё большее отчаяние. Я оглядываю комнату, выискивая что-нибудь, чтобы показать ей, что я изменился. Мой взгляд приземляется на стакан из «Старбакса», и я указываю на него.

– Я купил кофе. Сам. В «Старбаксе» недалеко от Тайм-сквер, который, стоит упомянуть, был переполнен. Люди смотрели. Кто-то оглядывался дважды, но мне всё равно, – теперь слова в спешке сливаются. – Меня это никак не волнует, Оливия. И я знаю, что уйдёт время – не важно, недели или месяцы, – на то, чтобы доказать тебе, что я не стану больше прятаться, если кто-то не так на меня посмотрит или какой-то придурок скажет что-нибудь оскорбительное. Что бы ни случилось, я останусь здесь, потому что ты здесь.

По её лицу сбегают слёзы, и я не знаю их причину – сочувствие, отчаяние или счастье. Но она утратила тот слой безразличия, а я выложился на полную.

Я неторопливо подхожу к ней, и моё сердце пропускает удар, когда до меня доходит, что она перестала пятиться. Я тянусь за её рукой и неспешно поднимаю её к моему лицу, прижимая ладонь к шрамам. Позволяя ей коснуться меня. Нуждаясь в её прикосновениях.

Оливия издаёт тихий всхлип, и я ласково завожу руку ей за спину, притягивая её к себе.

– Я не хочу жить без тебя, – заявляю низким голосом. – Но я знаю, что смогу, если ты этого захочешь. Я знаю, что выживу и со мной всё будет хорошо благодаря тебе. Ты сделала меня цельным. Ты взяла жалкую, сломленную душу, показав ей, как вернуться к жизни.

Я сглатываю, привлекая её чуточку ближе.

– Кажется, я говорю, что ты не нужна мне для выживания, Оливия. Знаю, что ты не хотела бы видеть меня таким, полностью отчаявшимся и жаждущим. Но это не значит, что я не боюсь влачить жалкое существование без тебя. И не существует ничего, что я не отдал бы за второй шанс с тобой, за шанс сделать тебя счастливой.

Она по-прежнему упорно молчит, и я чувствую подозрительное покалывание в уголках глаз. Поспешно моргаю, чтобы не дать слезам пролиться.

– Прошу, милая. Пожалуйста.

Я даже не знаю, о чём прошу её.

Ни о чём. И обо всём.

Люби меня.

Оливия не встречается со мной глазами. Её взгляд сосредоточен на руке, покоящейся на моём лице. Очень медленно она проводит пальцем вниз по каждому шраму, как той ночью у камина много недель назад.

– Ты неправ, – заявляет она тихо.

– В чём? – сердце застревает в горле.

– Ты сказал, что мне пришлось бы видеть твоё уродливое лицо каждый день, – её взгляд устремляется к моим глазам. – Это неправда. Ты прекрасен.

Я опускаю веки, едва смея надеяться. Завожу и другую ладонь ей за спину, пока обе мои руки не обнимают её надежно за талию, совершенно неготовые отпустить. Я вынуждаю себя открыть глаза и взглянуть на неё. Хватит пряток.

– Откуда мне знать, что ты не уйдёшь? – интересуется она. Её голос серьёзен, но глаза уязвимы, отчего кажется, будто у меня застрял нож в сердце.

Я быстро прижимаюсь к ней губами. А потом ещё раз, потому что она очень вкусная, и я так по ней скучал, однако отстраняюсь, чтобы закончить начатое.

– Я никуда не собираюсь. И ты можешь пока мне не верить, это нормально, но поверь этому, – я скольжу руками к её лицу, очерчивая большими пальцами скулы. – Поверь, что я люблю тебя.

Теперь её черёд закрывать глаза, но я слегка отчаянно повторяю свои слова.

– Я люблю тебя и пойму, если этого недостаточно, но…

Она набрасывается на меня с такой силой, что мне приходится сделать шаг назад, чтобы удержать нас на ногах. Обернув руки вокруг моей шеи, она зарывается в неё лицом.

– Этого достаточно, – говорит она мне в кожу. – Этого достаточно.

Я исторгаю долгий вздох, будто бы задышав впервые за несколько недель.

– Я заставлю тебя снова меня полюбить, – заявляю ей в волосы. – Клянусь.

Оливия отрывается от меня, обдавая испепеляющим взглядом зелёных глаз.

– Не будь идиотом. Я никогда не говорила, что больше не люблю тебя.

Я выдыхаю.

– Да?

Она подаётся вперёд и награждает меня поспешным нежным поцелуем. И ещё одним чуть подольше – ровно настолько, чтобы сплелись наши языки.

– Да, – отзывается она, отклонившись назад. – Я никогда не переставала любить тебя. Ни на секунду. Злилась, грустила и очень сомневалась, что ты здесь ради правого дела. Но это было отличное выступление, Лэнгдон. И признаю, здесь есть и моя вина. Я подталкивала тебя, когда ты был ещё не готов, и…

Я раздражённо закрываю ей рот рукой.

– Просто… не надо. Ты поступила правильно, когда уехала, и сделала это по нужным причинам. Мне ещё раз повторить свою речь? Кажется, ты не слушала.

Она хихикает, напоминая мне рай этим звуком.

– Держу пари, ты не рассчитывал на такое шикарное жильё в своём грандиозном плане, – говорит она. – Знаю, местечко паршивое, но… Я полна решимости делать всё сама, понимаешь? Никакой помощи папочкиных кредитных карт и всякое такое.

Я киваю.

– Ну и ладно. Поступлю также. Но, быть может, мы сможем заниматься этим вместе?

Улыбка озаряет её лицо.

– Идёт. Но мне нужно кое в чём признаться.

Я прищуриваюсь от её провинившегося тона.

– Да-а-а-а?

– Я избавилась от уродливых кроссовок, которые ты мне купил. Розовые мне нравятся больше.

Из меня вырывается вздох.

– Ты об этом пожалеешь лет через тридцать. Суставы будет простреливать боль, и тебе придётся купить специальные ортопедические сандалии, потому что ноги у тебя будут все в шишках, а если станет совсем скверно…

– Если всё станет совсем скверно, я позаимствую у тебя питонью трость, – прерывает она. – Настанет моя очередь быть вредной калекой.

Я отрываю её от земли.

– И я буду рядом с тобой. Всегда.