Текст книги "Сломленные (ЛП)"
Автор книги: Лорен Лэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Глава двадцать вторая
Пол
Официально: я не понимаю женщин.
Оливия должна злиться на меня. И несколько часов назад, клянусь, так и было. Но сейчас она ведёт себя иначе, и мне это совсем не нравится. Я не доверяю прощению, которого не заслужил.
Самое забавное – я никогда раньше не вёл себя с девушками так беспардонно. Не стану корчить из себя телепата или типа того, но я знаю, что «отлично» совершенно не подразумевает этого под собой, а если ты спросишь девушку о том, можно ли тебе вместо вашего свидания сходить с друзьями на игру «Ред Сокс», она, скорее всего, ответит «иди», что значит «ты покойник».
У меня было несколько отношений. И только одни серьёзные. Достаточно серьёзные, чтобы они продолжились на расстоянии, когда я отправился в Афганистан. После моего возвращения медсестра сказала мне, что Эшли приходила повидаться.
Как-то раз.
Честно говоря, я не виню её за то, что она не стала торчать рядом после того, как увидела моё изуродованное лицо. Мои шрамы уродливы и сейчас, но тогда, когда они ещё были свежи, я выглядел просто чудовищно.
Отец как-то обмолвился, что Эшли вышла замуж за сына одного из его вице-президентов и родила близнецов. Не знаю, пытался ли он побудить меня таким образом действовать или ещё что, но правда в том, что я ничего не почувствовал, когда он рассказал мне об этом.
Суть: я и раньше знал девушек. Но штука в том, что с Оливией совсем другая история.
Она обращалась со мной как с тикающей бомбой, но в какой-то момент её поведение ушло в сторону большего, кхм, дружелюбия. Не то чтобы раньше оно сочилось враждебностью. Две недели назад я практически обозвал Оливию бесполезной шлюхой, а потом бросил ей в лицо её же бывшего парня и оставил рыдать в одиночестве на всю ночь (за мудачество выдают медали? Я заслужил одну), тем не менее, она не попыталась устроить игру в молчанку, и за это я начал уважать её ещё больше.
Но пусть она и вела себя совершенно цивильно, всё изменилось. Беседы стали короткими. Она больше не касалась меня, даже случайно. Чаще всего избегала продолжительного зрительного контакта и предпочитала «читать в одиночестве» во второй половине дня, потому что так могла сконцентрироваться.
Я должен быть в восторге. Дистанция между нами увеличилась без какого-либо труда. И это, по идее, должно быть наградой, однако больше походит на наказание.
Я скучаю по ней.
Но нельзя сказать, что в моей голове не звенят тревожные звоночки. Ведь без всякого предупреждения вернулась старая Оливия. И я чувствую себя до жути некомфортно.
Её длинные тонкие пальцы взмывают перед моим лицом и трижды щёлкают, поторапливая меня.
– Эй. Лэнгдон. Даже младенец может сделать больше приседаний. Сосредоточься.
Понимаете, о чём я? Старая Оливия. Её нахальная версия, которая не обращается со мной как с инвалидом. Мы в тренажёрном зале, она поглощена своей неистово любимой ролью персонального тренера – до чёртиков милой и бесящей одновременно.
Её волосы стянуты в высокий, задорный хвост, немного наводящий мои мысли на чирлидинг, и одета она в фиолетовый, а не привычно розовый. За исключением обуви. Кроссовки всё-таки розовые. Она настаивает на том, чтобы носить старые розовые, когда не бегает, потому что у неё есть лимит на то, сколько дней в неделю она готова выглядеть как, цитирую, «хренов бомж».
Впрочем, её манера одеваться на самом деле не важна. Потому что я делаю всё, что она пожелает.
Я приседаю.
С весом. Не особо тяжёлым, и даже близко не таким, какой я умудрялся поднимать до засады. Но я никогда и представить себе не мог, что буду способен на твёрдые повторяющиеся движения вверх-вниз, ни в каком виде. Нога даже не болит. Почти.
Я прикладываю последние силы и заканчиваю подход, как раз когда Оливия поднимает взгляд.
Она усмехается, доказывая, что усилия были не напрасны.
– Как ты?
– Дерьмово, – отвечаю я, всеми силами противясь её хорошему настроению.
Она подступает ближе. Я делаю шаг назад, но тренажёр не даёт мне пространства для манёвра. Маленькая проказница загнала меня в угол. Прижала близко и основательно. Другими словами – мука.
– Врунишка, – говорит она. – Тебе хорошо, и ты это знаешь.
Господи. Она говорит об упражнениях или своей близости? Потому что если одно ощущается отлично, то другое похоже на сладостно-горькую агонию.
Её глаза на мгновение скользят к моим губам, прежде чем она отступает назад.
Я прищуриваюсь. Она что-то задумала.
– Значит, мне и думать не стоит о том, чтобы уговорить тебя позаниматься со мной йогой? – интересуется она, поведя плечами, будто желая сбросить с них вес.
– Нет, чёрт возьми, – бормочу я. – Не имею ничего против йоги, вот только наблюдать, как ты занимаешься ею, гораздо лучше, чем практиковаться самому.
Её глаза темнеют, а я расплываюсь в довольной улыбке. В эту игру могут играть двое.
Но к тому времени, как она разворачивает коврик для йоги – розовый – и начинает с теперь уже хорошо знакомых поз, становится очевидно, что победа за ней. Наблюдать, как Оливия, занимается йогой, конечно, занимательно, но ещё и адски мучительно. Всё дело в моём воображении, или она действительно задерживается в этой позиции собаки мордой вниз чуточку дольше необходимого? И я практически уверен, что не помню из прошлых тренировок позицию, где её спина выгибалась бы именно так.
Эти чёртовы узкие штаны для йоги, которые девчонки любят носить, и так довольно соблазнительные, даже вне занятий. Но когда её попка, вся такая упругая и аппетитная, висит в воздухе?
Дерьмо. К тому моменту, как она складывается в нечто, держащееся на хватке за лодыжки, я успеваю вспотеть до чёртиков.
Есть ли в йоге позиция, которая предусматривает отсутствие одежды и Оливию подо мной с убранными за голову руками? Потому что в таком случае я бы мог пересмотреть её предложение. Несмотря на все мои попытки притвориться, будто регулирую утяжелители у одного из тренажёров, к концу её тренировки я становлюсь гордым обладателем стояка. Она старательно игнорирует меня. Как и я её, когда ухожу вновь заполнить бутылку водой.
Она убирает коврик под мышку, и мы идём к двери вместе.
– Итак… – начинает она легко и мило. Чересчур мило. Я тут же настораживаюсь, придерживая для неё дверь. Вот оно, на подходе. То, что она припасла, наконец-то откроется.
– Тебя в последнее время мучают кошмары? – осведомляется она.
Я напрягаюсь ещё сильнее.
– Нет.
Ложь, и она это знает. Её губы слегка поджимаются от разочарования, которому я не особо доверяю, но, чёрт возьми, чего она ждала? Думала, что стоит ей покрутить рядом задом и заставить меня заняться спортом, как я тут же изолью ей весь «Дорогой дневник»?
Она незамедлительно принимает прежний вид.
– Ладно. Следующий вопрос. Почему ты упомянул Итана, когда твой отец был здесь?
Я почти давлюсь водой. Кстати, о смене темы…
– Потому что я засранец, – говорю ей, мельком глянув на её профиль.
– Ну, наконец, честное признание, – замечает она, пока мы движемся к дому.
Она, наверное, ждёт извинений, но я не в настроении.
Оливия больше ни о чём не спрашивает, но я по-прежнему напряжён, уверенный, что упускаю что-то. Два никак не связанных между собой вопроса, заданных в лоб, и никакого подталкивания к настоящему правдивому ответу? Это всё совершенно не в духе женщин – не в духе Оливии. Какого чёрта она задумала на этот раз?
Оказавшись в главном доме, она без промедления начинает подниматься по лестнице. Всё ещё погруженный в мысли, я следую за ней, по-прежнему оценивая глазами её задницу, потому что, ну, сами понимаете, всему виной штаны для йоги. Мой отец точно знал, что делает, отправляя сюда для моего «выздоровления» молодую девушку.
Оливия резко разворачивается, ловя меня с поличным, но мне, честно говоря, наплевать. Она делает шаг навстречу мне, поэтому я поднимаю взгляд к ней и, готовясь, вопросительно вскидываю брови.
Вот он. Её козырь.
– Эй, я кое-что сейчас поняла, – говорит она.
Я закатываю глаза. Уверен, так и есть.
– Ну?
Её глаза сияют триумфом.
– Твоя трость. Ты оставил её в тренажёрном зале.
Её небрежное наблюдение вынуждает меня сделать целый шаг назад. Она права. Что. За. Чертовщина.
Я ещё долго стою на месте после того, как она взлетает вверх по ступеням. Неспособный двигаться. Почти не в силах дышать.
Она права. Я прошёл весь путь не просто без трости, даже не осознавая, что у меня её нет.
Эта мысль должна поднять мне настроение, но я не могу избавиться от дурного предчувствия. Куда ни посмотри, мои стены рушатся, а эта чёртова девушка продолжает привносить в мою жизнь то, опаснее чего на свете нет.
Надежду.
Глава двадцать третья
Оливия
На каком-то подсознательном уровне я, наверное, готовлюсь к его кошмарам. Моя спальня находится на одном этаже с комнатой Пола, но не совсем по соседству, поэтому вряд ли я услышу крики, не прислушиваясь.
Но я слышу их.
Как и прошлые две ночи, но между нами всё было так странно, что мне казалось, будто моё присутствие – последнее, что принесёт ему комфорт.
Но сегодня инстинкт ведёт меня в другом направлении. Он ведёт меня навстречу Полу.
Мои ноги оказываются на полу с первым же его криком. Зная, что он спит практически обнажённым, на этот раз я хватаю халат и накидываю его поверх боксёров и топа, завязывая пояс на узел, выйдя в коридор.
Я колеблюсь у его дверей, разрываясь между желанием дать ему личное пространство и подарить успокоение. Видит Бог, последний раз, когда я ворвалась туда посреди ночи, ничем хорошим для моей гордости это не закончилось.
До меня доносится низкий стон.
Затем:
– Алекс. Алекс, нет…
К чёрту. Я нужна ему.
Простыни сбились вокруг его торса, и света достаточно, чтобы заметить отсутствие футболки. Ой-ой-ой.
Глубоко вдыхаю и иду к кровати. Одна его рука лежит над головой, другая прижимается к боку, скребя пальцами кровать.
Замедлившись, я тянусь к его ладони и беру её в руку, присаживаясь на кровать. Чувствую себя немного глупо. Всё это очень в духе Флоренс Найтингейл, но потребность утешить почти непреодолима.
Он издаёт ещё один стон.
Может, мне его разбудить? В прошлый раз я так и сделала, а ему снесло крышу. Но оставить его в аду сна, в котором его держит собственный разум, кажется жестоким.
– Пол.
Он дёргается.
– Пол, – на этот раз громче.
Он не двигается, однако его тело по-прежнему напряжено.
Аккуратно опускаю ладонь на его плечо, силясь утихомирить волны тока, проходящие сквозь меня при контакте кожа к коже. Это всего лишь плечо, Оливия.
– Проснись, – тихо прошу я.
Он перестаёт кричать, хотя дыхание его прерывистое и хриплое.
– Пол! – теперь трясу.
Его глаза распахиваются, но лежит он совершенно неподвижно.
Я тоже не шевелюсь, давая ему сориентироваться. Жду пока напряжение ослабнет и его дыхание успокоится, но вдруг воздух наэлектризовывается, когда он осознаёт моё присутствие.
Его глаза встречаются с моими, и атмосфера перетекает из напряжённой в опьяняющую.
– Лучше бы это было частью моего сна, – говорит он хрипло.
Я качаю головой, боясь, что если заговорю, то разрушу момент. Что он потеряет контроль, как в тот раз, приложившись к алкоголю, будто сумасшедший, и раздавая поцелуи с таким натиском, словно они несут собой наказание.
Если он поцелует меня сегодня, я не хочу, чтобы целью этого было оттолкнуть меня. Мне хочется, чтобы его поцелуй означал желание сблизиться.
Не знаю, кто начинает двигаться первым. В один момент я прикладываю все усилия, чтобы не пялиться на его рот, набираясь смелости спросить про сон, а в следующий оказываюсь под ним.
Стоило бы поразиться, но нет. Думаю, я знала, покидая безопасность собственной спальни, что в конце концов, каким бы то ни было образом, попаду сюда – на смятую постель Пола Лэнгдона, когда он сам нависает надо мной.
Он смещает вес на левую руку, используя правую, чтобы прочертить линию от моего виска вниз к уху. Его палец продолжает своё неспешное движение вниз, скользя по ключице. И замирает, когда добирается до края халата.
– Тебе не следовало приходить, – шепчет он, прослеживая глазами медленные круги, которые вырисовывают его пальцы.
Я с трудом сглатываю.
– Я слышала тебя. Мне показалось… – будто ты нуждаешься во мне.
Он качает головой, будто бы отвечая нам обоим, что ни в ком не нуждается, но мы-то лучше знаем.
Я лежу, ничего не произнося, думая, осмелюсь ли задать вопрос прямо. После разговора с Линди о том, что никто никогда нормально не спрашивал его в упор о случившемся за рубежом, я понимала, что настанет время, когда мне придётся спросить. Ему нужно об этом поговорить – просто он ни разу не получал шанса. Совсем.
Но мне следует двигаться неторопливо. Всё это так давно зарыто в нём, что излишняя пытливость приведёт лишь к тому, что он оттолкнёт меня. Как в случае с его отцом и всеми остальными, кому он был дорог.
Может быть, сейчас не время.
Потому что сегодня ночью… сегодня ночью по нему не скажешь, что он жаждет этого разговора. И когда он впивается в мои глаза горячим, обжигающим взглядом, я тоже, если честно, не особо к нему рвусь.
Голубые глаза вопрошают о том, чего он не произносит вслух. Ты хочешь меня?
Мой ответ также лишён слов.
Но я убеждаюсь, чтобы мои желания были отчётливыми.
Скольжу рукой вокруг его шеи, смакуя ладонью колючесть безжалостно коротко остриженных волос.
Я тяну его голову вниз. Он тут же приходит в движение.
На сей раз поддразниваниям нет места, когда он своими губами торопливо побуждает меня открыться, проскальзывая внутрь, чтобы заявить права на мой язык. Я издаю слабый стон, закидываю обе руки ему на шею, когда он уже увереннее перекатывается на меня, придавливая к мягкости матраса.
Наши рты движутся лихорадочно, беспокойно – как и мы в стремлении оказаться ближе друг к другу. То ли один из нас, то ли оба, мы сбрасываем перекрученную простынь с пути и одновременно стонем, когда его бёдра внедряются между моих ног.
Теперь мой халат бесполезен. Он едва прикрывает плечи, а наобум завязанный узел не в силах тягаться с нашими телами, похоже, настроенными оказаться так близко друг к другу, насколько это вообще возможно. Халатик, распахнувшись, падает. Его рука находит мою талию, неспешно лаская через тонкую ткань топа, и от этого становится трудно дышать. Пол проявляет сдержанность, которой я не ожидала, не касаясь в тех местах, где мне это нужно, только мучая меня томительными поглаживаниями бёдер и поясницы.
Мои же руки неутомимо бродят по его плечам и линиям спины, преклоняясь перед тем, как напрягаются и расслабляются его мышцы в тот момент, как он смещается надо мной.
Когда его палец, наконец, пролезает под футболку на пояснице, я в вожделении выгибаю спину, и его рука сдвигается так, что ладонь придерживает мою небольшую спину. Его пальцы тёплые, а их простое прикосновение делает что угодно, но только не успокаивает.
– Господи, – бормочет он, скользя ртом вниз по моей шее. – Почему с тобой так хорошо?
Я пытаюсь сказать ему, что мне тоже хорошо с ним – даже больше, чем хорошо – но его рот вновь оказывается прижатым к моим губам, и он целует меня долгим дурманящим поцелуем, пока я едва не лишаюсь мыслей.
Он сдвигает нижнюю частью своего тела, и мои глаза распахиваются, когда до меня окончательно доходит то, о чём раньше я могла только смутно догадываться. Пол Лэнгдон твёрд и готов, и мы ровно в двух очень тонких слоях одежды от того, чтобы пересечь чрезвычайно важную черту.
И мне хочется её пересечь. Мне действительно очень хочется переспать с Полом, пусть это всё и неправильно, учитывая тот факт, что его отец платит мне за пребывание в этом доме. И я почти уверена, несмотря на грубые слова Пола, обращённые к отцу тем днём, Гарри Лэнгдон на самом деле не хочет, чтобы я занималась сексом с его сыном.
Но не поэтому мои руки нащупывают его плечи и толкают. Я отталкиваю Пола для его же блага. А не для моего.
– Пол.
– Оливия, – отзывается он благоговейным шёпотом, скользя губами вдоль скулы. Моё сердце сжимается. Господи, почему я должна быть такой обломщицей?
– Пол, – мой голос твёрд, когда я упираюсь руками ему в плечи. – Мы должны остановиться.
– Почему? – его язык проходится по моей ключице, и я почти лишаюсь своей решимости.
– Ты знаешь почему, – говорю я.
Он слегка вращает бёдрами, и мы оба стонем.
– Если честно, хоть убей, но у меня не получается придумать, с чего вдруг я захотел бы оказаться где-нибудь ещё.
Потому что мне не суждено быть с кем-то. Не так. У меня нет совершенно никакого желания навредить этой хрупкой душе так же, как Итану. И в отличие от последнего, не появится никакая Стефани, способная излечить сердце Пола.
Пол слегка приподнимает голову, и выражение его лица настолько близко к нежности, что я вынуждена закрыть глаза, чтобы от него отгородиться.
Но закрыть глаза тоже было ошибкой, потому что теперь я не могу видеть ничего, кроме лица Итана, когда он входит в мою комнату, как делал это миллион раз до этого. Но в этом своём видении я не одна. На этот раз со мной Майкл. И на этот раз Итан видит не свою идеальную девушку. Он видит предательницу.
О Боже.
– Прекрати! – теперь я вонзаю в Пола ногти. – Остановись!
Он моментально отодвигается. Тревога мелькает на его лице, и я замечаю, как он тянется за мной.
Я резко принимаю сидячее положение и отскакиваю от него. Сердце ухает, когда я понимаю, как неправильно он истолковал моё поведение.
Его улыбка улетучивается, и её место занимает циничная усмешка. Он думает, я отвергаю его.
– Нет, – произношу я, выбросив руку. На сей раз отодвигается Пол, и на какую-то безумную секунду меня почти одолевает желание рассмеяться над тем, какую заварушку мы учинили. Две совершенно растоптанные души, кружащие друг подле друга в странном танце под названием «приблизься и отстранись».
– Пол, – говорю я, хватая его за руку, чтобы он встретился со мной глазами. – Что бы ты ни думал, ты ошибаешься.
– Ну, разумеется, – он продолжает держать лицо отвёрнутым, как будто скрывая от меня шрамы.
Чёрт. Вот почему мне нельзя позволять гормонам брать над собой верх. Каждый раз, давая слабину, я причиняю больше вреда, чем пользы.
– Это из-за меня, ясно? – выговариваю я, отпуская его руку и разглаживая собственные спутавшиеся волосы. – Я недоразумение, а не ты.
Он молчит несколько мгновений, исследуя взглядом моё лицо. Я замечаю именно тот момент, когда он понимает, что я говорю правду. В ту же секунду до него доходит, что не у него одного есть проблемы. Что не ему одному необходимо исцеление.
– Что ж, – начинает он мягким, почти подразнивающим голосом, – это правда. Ты то ещё недоразумение. Волосы будто гнездо, а майка, по-моему, надета наизнанку.
Я награждаю его недоверчивым взглядом, а потом оглядываю свою майку. Мне кажется, что всё нормально, но в комнате темно, и я не щупала её руками, как щупал он.
– И тебе не идёт красный, – поддерживает он, указывая на мой халат. – Придерживайся розового.
Я шокировано смеюсь.
– Серьёзно?
Он пожимает плечами, хотя мне кажется, что я замечаю намёк на улыбку.
Вскидываю брови.
– В следующий раз, когда решу спасти тебя из Кошмарлэнда, обязательно наряжусь в коктейльное платье и сделаю причёску.
Он никак не реагирует на мои слова.
– А знаешь, что не подходит мне?
Мои глаза проходятся по его обнажённому торсу. Одежда?
Он подмигивает, будто бы точно зная, о чём я думаю. Щёки заливает румянец.
– Посиневшие яйца. Мне не идут посиневшие яйца, – отвечает он.
Не могу сдержаться. Я тихонько смеюсь.
– Да уж. Прости. Всё, эм…
– Накалилось, – заканчивает он за меня. – Всё накалилось.
Я встречаюсь с ним глазами.
– Да. Именно так.
– И мы остановились, потому что?..
– Пол…
– Не надо, – со стоном просит он. – Я уже знаю, что ты не собираешься рассказывать мне подлинную историю о том, почему ты испугалась, поэтому просто забудь.
Я делаю глубокий вдох.
– Я расскажу тебе о своих проблемах, если ты расскажешь мне о своём сне.
Его улыбка сходит на нет.
– Не надо. Не веди себя так, будто наши секреты – это одно и то же или подходят для честной сделки.
Я пропускаю его слова мимо ушей.
– Ты с кем-нибудь вообще об этом разговаривал?
В ответ он падает на спину, а я вздыхаю, узнавая признаки того, что он начинает закрываться.
Но он удивляет меня.
– Нет, – его голос тих. – Я никогда никому не рассказывал.
– Тебе станет лучше, если ты расскажешь.
Он поворачивает голову в мою сторону.
– То есть мне станет лучше, если я расскажу о своём дерьме, но ты продолжишь хранить свои проблемы под замком?
Я открываю рот, чтобы ответить, но в его словах есть смысл.
– Мои проблемы свежее, – отвечаю я в конце концов.
Он фыркает.
– Тогда давай посмотрим на это со стороны тех, чьи проблемы пролежали на полке слишком долго. Чем дольше они гниют, тем важнее тебе становится держать крышку закрытой.
Я чувствую маленький прилив наслаждения. Он не совсем открылся, но и напрягается, когда я приближаюсь к щекотливым темам. И хоть мне отчаянно хочется продолжить настаивать, я считаю, что лучше закончить, пока нахожусь на верном пути. Нужно выманивать его медленно.
Поэтому вместо того, чтобы напустить на него все известные мне приёмы психиатрии, я одариваю его сдержанной улыбкой и начинаю смещаться к краю кровати. Мне необходимо выбраться из этой комнаты до того, как мы напортачим.
Он касается рукой моей коленки, и я застываю, потому что это прикосновение ласковое и умоляющее.
Я вопросительно поднимаю брови, но он отводит взгляд, отстраняясь, прежде чем успевает сказать всё, что у него на уме. Делаю догадку:
– Не хочешь больше спать? – интересуюсь я, зная, что, спросив у двадцатичетырёхлетнего старика, боится ли он страшных снов, скорее всего, заработаю в ответ средний палец.
Пол не отвечает. Словами. Но когда он встречается со мной глазами, я всё понимаю. Он не хочет быть один. Я позволяю ему остаться при своей мужской гордости, поэтому не заставляю сказать это вслух. Я не могу уйти от него. Не сейчас. Вновь начинаю двигаться, переместившись к изножью кровати, где подхватываю простыни, сбившиеся у его ног.
– Сначала о главном, – я сохраняю голос сухим. – Ты должен знать, что я жуткий обниматор.
– Нет такого слова, – отвечает он.
– Нет, есть. Ещё я дерусь и толкаюсь, – говорю я, постукивая пальцами ему по коленке, призывая его поднять ногу, чтобы я могла вытащить всё одеяло.
Он едва ощутимо напрягается, и я с запозданием понимаю, что только что сделала. Я потрогала его ногу – его больную ногу. Так увлеклась, пытаясь не глазеть на его хозяйство, что обо всём позабыла.
Мои глаза устремляются к его лицу, но выражение на нём нечитаемое. Как обычно. Но, по крайней мере, он не сорвался.
Я отдёргиваю руку, но даю своим глаза вернуться к его ноге. Не знаю, чего я ждала. Прикрытые чужой кожей торчащие в разные стороны кости, или ещё что.
Но она выглядит просто… иначе. Как кожа разной текстуры на одной стороне бедра. Может быть, ему пересаживали кожу?
– Видела бы ты другого парня, – мягко говорит он.
Я издаю тихий смешок, хотя это и не смешно. Он говорит об этом. И разрешает мне смотреть.
В награду за его маленькие шажочки, я вновь меняю тему:
– Послушай, солдатик, если ты снова начнёшь вопить во сне, сделка на обнимашки отменяется.
– Не помню, чтобы заключал сделку на обнимашки.
– Заключал, – подтверждаю я. – Своими глазами.
– Девчачий бред, понятно, – отзывается он. Но всё равно поднимает руку, освобождая для меня местечко, куда я ныряю, пока он не передумал.
Что касается нарушения границ, обнимашки – это почти так же плохо, как и поцелуи с ним, но в мире нет ничего, что могло бы заставить меня покинуть эту постель.
Я колеблюсь всего секунду, прежде чем утыкаюсь головой ему в плечо. Мне не следует касаться его. После случившегося – почти случившегося – мне правда не следует его трогать. Но я, кажется, не могу остановить свою руку от того, чтобы она не скользила по его плечу, а потом вдоль бицепсов. Я начинаю прослеживать пальцами дорожку вниз по предплечью к запястью, когда он дёргается и напрягается.
Я поднимаю на него удивлённый взгляд, но он по-прежнему смотрит в потолок. Делает долгий, намеренный вдох, и меня озаряет, что он пытается заставить себя расслабиться. Чтобы не разозлиться из-за…
Мои глаза путешествуют к тому месту, где моя ладонь покоится на нижней части его руки.
Отметин не видно. Ничего похожего на шрамы на лице. Но с его запястьями что-то случилось. Что-то бесчеловечное и жестокое.
Я тяжело сглатываю.
– Хочешь поговорить? – спрашиваю у него.
Его пальцы слегка касаются верхней части моей руки. Не с сексуальным подтекстом. А просто… мило.
– Упаси Господь, – отвечает он тихо.
– Так значит, мы просто лежим? – произношу я, хотя для меня это звучит по-райски.
– Таков план. Я рассчитываю, что твои дерьмовые навыки по части обнимашек не допустят кошмаров.
Я прижимаюсь ближе.
– Идёт. А взамен ты можешь забрать обратно то, что сказал о моих волосах и пижаме.
Его пальцы играют с кончиками моих прядей.
– Признаю, растрёпанные волосы после постели имеют свою сексуальную привлекательность. Но от слов про майку я не откажусь. Она уродливая и надета наизнанку.
– Но эй, это же майка, – говорю я, – ты, по крайней мере, можешь смотреть на сиськи.
– Смотреть, но не трогать, – ворчит он.
Благодаря моему кокетливому расслабленному настроению на кончике языка повисает «в следующий раз», но я удерживаю себя, прежде чем слова вырываются. И всё же весь ближайший час я думаю лишь о следующем разе.
И если его взволнованное дыхание можно расценивать как какой-то признак, то и он тоже.
