Текст книги "Разрыв (ЛП)"
Автор книги: Лорен Де Стефано
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
Глава 25
Я смотрю, как Вон берет сына в свои объятия, как наверно делал, когда он был маленьким. Я смотрю, как слабо висят конечности, как неподвижно открыт рот, который однажды сказал мне «я люблю тебя». Я смотрю, как Вон несет его к лимузину, и кричит на водителя, который выбегает, чтобы помочь, но уже ничего не поделаешь. Я смотрю, как закрывается дверь. Я смотрю, как лимузин становится все меньше, пока не исчезает совсем. И тогда, и только тогда, я падаю на руки и колени.
Когда Вон возвращается с наступлением темноты, входная дверь резко открывается. Его шаги громкие и его голос похож на шипение, он говорит Риду, что он никогда, никогда не позволит, снова увидеть детей. Дети это; Сесилия, Боуэн и я. Рид сломлен. Он ничего не говорит. Он у себя на кухне в окружении баночек, где арбузы и капуста растут красиво по его плану. Он всегда был один, и что-то мастерил, пока его брат сходил с ума. Его брат был тем, кто убивал и уничтожал. Так было всегда, такими они были всегда.
Я в гостиной, в темноте, в кресле, которое пахнет сигарами. Сесилия растворилась. На двери спальни, на втором этаже, нет замка, так она забаррикадировалась комодом. Она даже не вышла к Боуэну, когда тот плакал полчаса, пока Элли не забрала его в библиотеку, чтобы отвлечь. Она действительно квалифицированный воспитатель; она может открыть справочник о модели кондиционера и сделать вид, что читает, указывая на фотографии и рассказывая историю об ангелах и падающих звездах. Я слушаю ее, ее молодой голос, идущий вниз по лестнице, я не спускаю глаз с трещины в потолке. Она отвлекает меня от жутких картин в моей голове. Вон проходит мимо меня, и поначалу я думаю, что он не понимает, что я здесь, но, не оглядываясь на меня, он говорит:
– Садитесь все в машину.
Дверь захлопывается за ним. Я слышу скрип паркетной доски и когда добираюсь до основания лестницы, я вижу Сесилию на верхней ступеньке. Слишком темно чтобы видеть ее лицо. Я вижу блеск в ее глазах, которые смотрят сквозь меня. У нее сумочка цвета фуксии на плече и чемодан Линдена в руках. Мы привезли одежду и припасы с нами, когда ездили в Южную Каролину. Но такие вещи, как смесь для Боуэна и эскизы Линдена останутся здесь.
– Пора? – говорит она.
Это первые слова, которые она говорит мне за эту ночь. Первые слова, которые она говорит с тех пор, как стала четырнадцатилетней вдовой.
– Да – говорю я.
– Элди – зовет она, не повышая голоса, не оглядываясь назад, чтобы посмотреть спускается ли она.
Мы не говорим Риду «Прощай», но я смотрю через плечо и вижу его на кухне. Это не его вина. Я хочу ему сказать это. Хочется верить, что я забуду, что могла быть на его месте, тот кто должен был сидеть на месте второго пилота и кровь на лобовом стекле должна была быть моей. Сесилия молчит, когда мы идем к лимузину. Она была тихой весь вечер, не причитала, не рыдала. Но потом смотрит на ожидавшую машину и видит кожаные сиденья, где трое из нас сидели за несколько часов до этого, на обратном пути из Южной Каролины. В машине пахнет как в особняке. Пахнет прошедшим годом нашей жизни. Она поворачивается ко мне, как бы спрашивая, как я справляюсь с этим кошмаром. Она совсем не плакала, и я не знаю нормально ли это, но я тоже не плакала. Она открывает рот, чтобы заговорить, но издает лишь слабый каркающий звук. Элли и Вон ждут позади нас.
– Садись – говорю я ей тихо – Я следом за тобой.
Она кивает и садится на кресло возле окна. Я следую за ней. Потом Элли со спящим ребенком. Сесилия смотрит на него.
– Что с нами будет? – спрашивает она, затаив дыхание. – Я дала Линдену все, что у меня было.
– Не будь дурой Сесилия – говорит Вон – Тебе нечего дать. У тебя не было ничего тогда, и сейчас ничего нет.
Он закрывает за собой дверь. «Не смей верить, чтобы тебе не говорили», я бы сказала, если бы осмелилась говорить. Она сжимает челюсти, подтягивает сумку, и смотрит из своего окна.
Я не вижу Роуэна когда мы возвращаемся в особняк, и я не настолько глупа, чтобы спрашивать о Габриэле, что, несомненно, разбудит новый гнев Вона. Я боюсь, что он убьет Габриэля, просто, чтобы причинить мне боль. В любом случае, Вон уже исчезает к тому времени, когда слуга открывает для нас дверь лимузина. Мы идем через кухню, которая пуста и чиста, хотя ощущается легкий запах еды. Мне кажется, Вон уже готовиться к семейному ужину. Когда мы добираемся до лифта, слуга протягивает мне пластиковую карту-ключ, висящую на серебряной цепочке. Такую же дал мне когда-то Линден, когда решил сделать меня первой женой.
– Распорядитель Вон просил, чтобы вы пошли со мной – говорит слуга Элли, пока она не ушла.
Есть только одно место в мире, которое осталось для нас, куда мы можем пойти. Я вставляю ключ-карту, и двери лифта открываются, когда мы заходим, я нажимаю на кнопку, которая приведет нас на этаж жен.
В течении часа я сижу в библиотеке и слушаю жуткие вопли Сесилии. Она наконец то нашла то, что искала, чтобы горевать, но всякий раз, когда я стучу в дверь или зову ее, она замолкает и ждет, что я оставлю ее в покое. Я прохаживаюсь по пустым залам, надушенные ладаном. В конце концов, заползаю на мою старую кровать, и закрываю глаза от света ночника на прикроватном столике. Что-то глубоко внутри меня не может дать волю горю. Мне снится Линден, на мокром Гавайском песке, серый, глаза закрыты. Изображение приближается, будто щелкает затвор фотоаппарата. Сто фотографий мальчика без жизни. Со стоном я открываю глаза. Я слышу шорох в дверях, а когда поворачиваюсь, вижу Сесилию в дверях. Она с красным лицом и заламывает руки. Мокрые волосы липнут к щекам, будто медные костлявые пальцы тянут ее назад. Она открывает рот, хочет что-то сказать, но губы дрожат и слезы льются с новой силой.
– Иди сюда – говорю я. Мой голос охрип. Она медленно подходит, и я отдергиваю одеяло, чтобы мы обе могли им укрыться.
После очень долгого времени она говорит «мы все, что осталось». А потом она опять ломается, я прижимаю ее к себе, говоря «я знаю» и «я здесь», потому что если я пойду по той же дороге, не будет никого, кто утешит нас. Есть темное место, которое зовет меня, но я пока не пойду туда. Я знаю, что могу не вернуться оттуда. В конце концов, она исчерпывает себя и впадает в такой чуткий сон, что я бужу ее своим дыханием. Глубокая ночь. Нет никого, кто включил бы свет в зале. Никто не принес нам ужин. Никто не держит нас в ловушке в этой комнате, и кажется невозможным, что я, когда-то сама хотела этого. Я просыпаюсь от того что Сесилия спит на моей половине кровати прижавшись спиной. Ее дыхание, такое же тяжелое, как дождь, что идет снаружи. Она вплетает пальцы в мои волосы. Она думает, что я сплю, и не хочет разбудить меня. Ей всего лишь нужно касаться моих волос, заплетать и расплетать маленькие косы, чтобы перестали трястись руки. Ей только не хочется оставаться одной. И я спокойна, потому что мне, это тоже нужно. В прошлом году я лежала в этой постели в полудреме, когда Линден забрался ко мне и лег рядом. Он был теплый, от него пахло алкоголем и шоколадными эклерами, которые мы привезли с собой домой. Тогда он просил меня не оставлять его. Я думала, что у меня все получилось. Я бы сбежала. Я прошла все сценарии, которые могла придумать. Но я никогда не думала, что это он оставит меня. Я никогда не думала, что без него может быть так больно. Я сжимаюсь. С прерывистым рыданием я с удивлением слышу его имя из своих уст. Сесилия тоже плачет. Мы издаем ужасные звуки, как эхо друг друга. Я не знаю, как долго это продолжается, пока она не слезает с кровати. В ванной включается свет, но она закрывает дверь, оставляя только полоску света. Вода льется в течении долгого времени. Я слышу ее рыдания, периодически прерываемые кашлем и высмаркиванием. Она открывает дверь несколько минут спустя. С ее волос и рук капает вода.
– Расскажи мне про близнецов – просит она.
– Что?
– Ты и твой брат – говорит она – Когда умерли твои родители, что ты сделала? Как ты попала в это место? Расскажи мне. Расскажи мне, потому что это чувство убивает меня.
В прошлый раз я рассказала ей о близнецах, но она предала мое доверие. Но она была такой несколько месяцев назад, Вон легко ей манипулировал, обещая, что мы будем одной большой дружной семьей. Теперь она стала мудрее.
– Это чувство не убьет тебя – говорю я – Близнецы думали точно так же, как и ты, но оба все еще живы.
– Как?
Я иду к ней и хочу снова уложить ее в постель, но она говорит, что ей нужен воздух и ведет меня в коридор, а затем в лифт. Мы проходим по лабиринту коридоров, через кухню. Выходим в сад с розами. Мне кажется, она хотела здесь что-то найти, но этого нет.
– Я не могу дышать – говорит она, вцепившись в перила нашей свадебной беседки. Ее слова очень быстрые и четкие.
Я стою рядом с ней с сочувствием и чувством вины, вспоминая тот день, когда думала, что этот требовательный ребенок, в виде невесты, не способен на чувства.
– Ты дышишь – говорю я ей. Она качает головой. – Я знаю, что ты чувствуешь.
– Нет, ты не знаешь.
Она скользит по перилам, пока ее голова не ложится на поручень. Ее спину разрывает от частого дыхания. Все вокруг нас пахнет влажной весной, все еще мокрой от недавнего дождя. Она говорит шепотом:
– Ты не знаешь.
Я не прикасаюсь к ней. Я сожалею о потере. Возможно единственная вещь, которая может быть хуже того, что она испытывает – это заново все пережить, посмотреть со стороны, все эти ужасные этапы, как хор, который должен быть спет. Пройдет какое-то время, прежде чем она поймет, что ее легкие, сердце и кровь, будут продолжать работать. Ничто их не остановит. Нет ощущения, что человечество исчезнет, иначе вирус вряд ли был бы нашей самой большой угрозой. Я сижу на мокрой ступеньке и жду ее, пытаюсь держать себя в руках. Меня трясет от собственных вздохов, голова плывет. Я пытаюсь найти созвездия, только сегодня они не имеют смысла. Я не могу вспомнить, что они означают. На короткое время все кажется еще нереальней. У меня возникает мысль о том, что будет утром. Я заправлю постель, а потом, что? Когда Сесилия садится рядом со мной, мы тихо сидим, прижимаясь к друг дружке, и я рассказываю ей заключительную часть истории о близнецах. Про того, чье горе заставило сжечь полстраны. И про ту, которая нашла способ любить своего похитителя.
Глава 26
В библиотеке самый лучший вид на апельсиновую рощу. Серое утро, как фотография в сером мире, где всегда идет дождь. Сесилия и я стоим у окна, и наблюдаем, как Вон капает могилу для своего сына.
– Апельсиновая роща, хорошее место – говорит Сесилия и ее голос срывается. – Роуз встретит его там.
Много смертей произошло в этом доме, но не одно тело не было похоронено. Линден как-то сказал мне, что его отец рассказывал ему, что вирус может быть губительным для почвы, и я не совсем верила в это. Думаю, тела пошли Вону для экспериментов. Но после двадцати лет работы, чтобы спасти его, Вон наконец позволил Линдену обрести покой. Линден завернутый в белую простыню на каталке, и по каким-то причинам, я не могу избавиться от беспокойства, что он будет пропитан этим моросящим дождем. Могила неглубокая, но и этого вполне достаточно. В ней достаточно места для роста корней и для растений, которые вырастут над ней. Когда Вон поднимает тело на каталке, Сесилия хватает меня за рубашку обеими руками. Мои мышцы напряжены. Вон становится на колени у могилы, и сначала мне кажется, он собирается положить своего сына в могилу и покончить с этим, но потом он отодвигает простыню с его лица. Мой разум немеет. Это Линден и не совсем Линден. Он обнимает своего сына, крепко прижимая. Сесилия отворачивается, пряча лицо в моей рубашке, но потом передумывает, и мы смотрим вместе. Мы должны. Он принадлежал нам, мы должны. Он снова накрывает его простыней, опускает в могилу и земля накрывает его тело. Мое сердце похоронено вместе с ним. Много всего произошло, пока я была с Линденом. Много лжи и просто разговоров, что он шептал в темноте моей спальни. Был смех, гнев и просто болтовня ни о чем, а иногда и правда. Но сейчас больше нет слов. Просто шум дождя за окном. Сесилия отворачивается от окна и проводит пальцами по столу, где мы втроем часто пили чай. Я слышу, как она тихо плачет, когда выходит из комнаты.
Остаток утра я остаюсь в библиотеке, свернувшись в кожаном кресле, оно всегда было моим любимым, сидя в нем Дженна любила читать свои любовные романы. Сесилия играет первые ноты песни на клавиатуре, но ее хватает только на несколько секунд, у нее нет сил, сыграть песню до конца. Она была права. Похороны – это не конец. Линден умер, и я видела, как он умер, но все еще есть чувство, что он где-то здесь. Все во мне говорит, чтобы я вышла на улицу и нашла его, вернула его. Снаружи гром. Вспышки молнии. Я стараюсь не думать о Линдене, лежащего под землей. Я пытаюсь читать то, что написано на странице, я уже на середине книги, но я ничего не запомнила ни одного имени, и не знаю о чем эта книга. Слуга пришел за мной. Первого поколения, как и большинство из них. Он стоит в дверях долгое время, не решаясь войти. Может быть, он думает, что я – вдова коменданта, потрескаюсь и разобьюсь, если он приблизится ко мне. Так и идет время, он смотрит на меня, а я смотрю в книгу.
– Что такое? – спрашиваю я, не поднимая глаз.
– Распорядитель Вон просил вас спустится вниз. Меня попросили сопровождать вас.
Я закрываю книгу и кладу на кресло, оставляя отчаянных влюбленных найти дорогу к друг другу, или потерять друг друга навсегда. Дженна говорила, что эти истории всегда заканчивались или счастливо или все умирали. Она говорила, о чем то еще? Иногда я не могу вспомнить, злясь на то, что она оставила меня. Лифт останавливается, и двери открываются, Сесилия выходит из спальни. Она переоделась в ночную сорочку, а волосы в беспорядке. Надеюсь, она немного поспала.
– Куда вы ее везете? – спрашивает она слугу.
Он не знает, как ответить ей, чтобы она не беспокоилась. Она склонна к истерике и Вон безусловно расправится с ней, потому что теперь она ему не нужна.
– Я только съезжу вниз – говорю я ей.
– Ты не можешь ехать – говорит она – Ты не вернешься.
– Конечно, я вернусь – заверяю я.
Она яростно качает головой, лифт не закрывается, ожидая ее.
– Нет – говорит она – Рейн, пожалуйста, нет, нет. Я знаю, что ты не вернешься.
– Сесилия – огрызаюсь я. Я хочу ее утешить, но я слишком устала. Я хочу найти ложь, которая успокоит ее, но у меня она закончилась. В этот момент я могу сказать только одну самую лучшую ложь. – Возвращайся в постель. Все будет хорошо.
Она не двигается.
– Ты не можешь оставить меня одну – плачет она, когда я отодвигаю ее со своего пути. Я не хочу оставлять ее здесь. Я не хочу. Но Вон не предсказуем. Зачем она ему теперь? Она больше не сможет дать ему внуков. Я не позволю ей, дать ему повод, избавится от нее. Я не хочу похоронить и ее. Она пытается встать между дверьми лифта, но когда они начинают закрываться, я отталкиваю ее, она не успевает опомниться, как двери закрываются.
– Спасибо – раздраженно вздыхает слуга. – Все как всегда. Она слишком бурно реагирует.
– Сегодня утром она видела в окно, как ее мужа похоронили – говорю я – Что ты делал сегодня утром?
Он прочищает горло и смотрит прямо перед собой на двери лифта. Когда двери открываются на первом этаже, Роуэн уже ждет меня в коридоре, я вижу его нахмуренное лицо, он приготовился меня жалеть. Я не даю повода.
– Вы выйдете прямо через кухню. Автомобиль будет ждать снаружи. – Говорит нам служащий когда мы отходим от лифта. После того как лифт уезжает, Роуэн говорит:
– Доктор Эшби рассказал мне, что случилось с его сыном, твоим бывшем мужем. Я сожалею, Рейн.
– Линден – говорю я тихо, двигаясь вперед – Его звали Линден.
– У тебя все еще есть чувства к нему, да? – спрашивает Роуэн.
Я говорю то, что сказал мне Джаред:
– Он был мне другом.
Я больше ничего не говорю, и больше не смотрю на него, хотя чувствую на себе его взгляд. Мой брат никогда не был особенно хорош по счету сострадания. Это помогает найти самый быстрый способ преодолеть утрату, и я не совсем готова. Я не уверена, что это возможно. Я иду по коридору, через кухню и на улицу. Вон уже ждет в лимузине, открыв дверь. На его сером костюме практически нет следов дождя. Я не могу заставить себя посмотреть на него, но он кладет руку на мое плечо, чтобы помешать мне сесть в машину. Он говорит Роуэну, чтобы тот садился вперед, а затем закрывает дверь.
– Похоже, что условия сделки изменились – говорит он – Но у меня все еще есть то, что тебе нужно, не так ли?
Он опускает лицо, пока наши глаза не встречаются, он ждет от меня очевидного ответа, будто я ребенок.
– Габриэль – говорю я.
– И у тебя, все еще есть то, что я хочу. Мне все еще нужно твое сотрудничество.
Я не знаю, что еще он хочет от меня. У него уже есть мое ДНК, и анализы моих глаз, и мой брат. У него достаточно топлива, чтобы забрать нас в такое место, где люди идут по жизни, безразличные и не обращающие внимания на наши страдания. Все это больше не спасет его сына.
– Я по-прежнему могу рассчитывать на наше сотрудничество? – спрашивает он.
Его глаза почти добрые. Я должна отвернуться и не смотреть, но я киваю.
– Хорошая девочка – говорит он и открывает дверь. Пока Вон жив, двери всегда будут открыты и там всегда будет ждать что-то ужасное, по другую сторону.
***
За время полета на Гавайи, Вон говорит нам, что сожалеет, что не организовал обед, но наше следующий эксперимент потребует двенадцатичасового голодания. Вместо этого он дает нам таблетки, и я благодарна, когда они заставляют меня почувствовать себя сонной. На каком-то далеком уровне, я чувствую свое тело, свернувшись калачиком на своем сиденье и закрыв глаза. К тому времени, когда мы приземляемся я в полубессознательном состоянии. Я пытаюсь позвать своего брата, но не могу пошевелить языком. Через тьму я вижу восточный ковер, который несется мне навстречу, когда я падаю, но кто-то удерживает меня под руки и сажает в кресло каталку. Мне уютно и тепло. Я слышу все через вакуум, шум города и волны океана, я падаю вниз, вниз, во тьму, все дальше. Хотя тьма не совершенна. Сквозь нее пробивается реальность. Холодный металл стола подо мной. Хирургические инструменты гремят по тележке. Голоса говорят в милях от меня, в месте, где по-прежнему что-то значит быть живым.
Я просыпаюсь, давясь и брызгая слюной. Из моего горла только что вынули трубку, когда мне удается открыть глаза, я вижу, как медсестра ее убирает. В комнате слишком ярко и я не могу видеть лицо медсестры, не могу сказать первого она поколения или нового или может что-то совершенно другое. Она мажет кубиком льда по губам и говорит мне, что я храбрая. Я хочу спросить ее, что происходит, но не могу говорить.
– Сейчас отдохнешь – говорит Вон – Дело сделано, Рейн. Все сделано.
***
Линден во тьме со мной, он пытается говорить. Но что-то не так. Я не слышу его слов. Я не могу понять их.
– Теперь ты должен уйти – говорю я ему, и он уходит. Даже мертвые понимают, что с некоторыми вещами нам придется столкнуться в одиночку.
***
Когда я снова открываю глаза, я лежу в белой комнате на матрасе.
– Рейн? – зовет Роуэн. И сразу же отходит от окна к моей кровати. Он одет во все белое, как и стены, и шторы, и одеяло, которым я укрыта. Есть еще одна кровать, на другой стороне комнаты, ее одеяла в беспорядке. Похоже, Роуэн восстановился быстрее меня. Он берет меня за руку. Странно, он никогда не был особенно ласков. Я нахожу в себе силы взять его руку. Сон отступает. Я стараюсь сказать:
– Что с нами происходит?
Он улыбается…, я такое редко видела, с тех пор как мы были детьми, когда мы были еще достаточно глупы, чтобы думать о том, что происходит в мире.
– Доктор Эшби сделал это – говорит Роуэн – Он модифицировал существующую формулу для излечения. Он представил ее на презентации президенту Гилтри сегодня утром. Мы оба должны были присутствовать, но ты спала, и я хотел быть здесь, когда ты проснешься. Я хотел быть единственным, кто скажет тебе, что нас вылечили.
Должно быть, я все-таки слаба, потому, что у меня проблемы с пониманием.
– Я думала, что ни одно лечение не является универсальным.
Он сжимает мою руку.
– Мы так думали – говорит он – Но на этой неделе он провел на нас тестирование и сравнил с другими тестами. Он проверил наши гормоны и наши клетки, и не один метод лечения, не сравнился с этим.
Все, что я понимаю, это слово «неделя». Линден мертв уже неделю.
– Рейн? – зовет Роуэн. Я слышу, он садится рядом, и комната расплывается от прилива слез. – В чем дело? – спрашивает он и вытирает слезы манжетой своего рукава.
Неделя. Габриэль остается под наркозом и не знает, что происходит и я единственный козырь, который может его спасти. Сесилия все это время была одна.
– Разве может что-то случится? – говорит Роуэн – Ты ведь понимаешь, да? Мы здоровы!
– Мне плевать – говорю я, после того как слезы дают мне возможность говорить.
«Вылечен» – это одно из самых ценных слов в английском языке. Это короткое слово. Чистое и простое слово. Но это не так просто, как кажется. Существуют вопросы: как это повлияет на нас через десять лет? Двадцать? Что будут делать наши дети? Как мне сказали, наша иммунная система страдает. У нас могут развиваться опухоли. Мы будем более уязвимы к токсинам в воздухе. Легкие простуды рискуют перерасти в респираторные заболевания. Роуэну и мне были установлены следящие устройства, которые так же будут отслеживать наши жизненные показатели, которые будут контролироваться круглосуточно. В настоящее время ученые надеются, что для женской репродуктивной системы последствий не предвидится. Уже есть исследования, которые проверят результаты нового поколения зачатия с партнером, что не родился с этим вирусом. Это не конец, а только начало, искра. Мы будем проходить ежемесячный медицинский осмотр. И тогда возникает вопрос. Проявится ли вирус после моего двадцатого дня рождения и двадцать пятого Роуэна. Есть пятьдесят других участников исследования, которые различаются по возрасту, но нам всем придется пережить тот роковой год, прежде, чем делать выводы. Надежда на то, что будут привлечено большее количество пациентов, в ежегодное исследование, зависит от того, как первоначальные субъекты будут реагировать на лечение. Все это конечно предполагает, что формула лекарства, измененная Воном, будет делать то, что ей положено, и не все мы умрем ужасной смертью, как некоторые испытуемые в других исследованиях. И в силу деликатности и конфиденциальности всего этого, нам не разрешено вернутся в общество. У президента нет средств, чтобы держать нас всех здесь, так что, мы вернемся в штаты, где будем находиться под наблюдением врача, присвоенного нам – Вона, поскольку Роуэн и я обеспокоены.
Я вернусь к привычной для себя роли заключенной, только на этот раз незамужней. По крайней мере, у Роуэна не будет столько свободы, чтобы уничтожать лаборатории. Ему придется забыть своих друзей, но он даже не упоминает о них. Может быть, поэтому Би смотрела на меня с таким презрением – она знала, что ради меня Роуэн отказался бы от любой жизни, которую он строил в другом месте. Роуэн – это тот, кто говорит мне все это. Он говорит негромко, терпеливо, когда я сижу на подоконнике и смотрю на лодки с разноцветными парусниками в океане. Я не притронулась к ужину, который давно остыл на моей тумбочке. Я не задаю никаких вопросов и не даю понять, что слышу, что он мне говорит. Я смотрю на несовершенных людей несколькими этажами ниже, которые живут несовершенной жизнью, и думаю о том, сколько десятилетий пройдет, пока весь мир восстановится. Я думаю о том, сколько десятилетий пройдет, прежде чем у кого-то появится еще одна идея сделать мир совершенным и уничтожит его полностью.
– Рейн, пожалуйста – просит Роуэн. Он сидит на стуле рядом со мной. – Ты должна заботиться о себе. Однажды утром, после смерти наших родителей, он запретил мне кукситься, отбросив мои одеяла подальше от меня. Холодный воздух заставил меня вздрогнуть. « Я не буду кормить тебя с ложечки» сказал он. Но мне кажется это то что он делает сейчас – заставив меня принять эту новость в надежде, что он вылечит это неизлечимое горе, которое я чувствую. Это не похоже на него слово «пожалуйста».
Я замыкаюсь в себе на некоторое время, а затем говорю:
– Ты помнишь, когда мы были детьми, мы смотрели на небо и притворялись, что можем увидеть планеты? Ты говорил, что Венера – женщина, с огненными волосами. Я говорила, что по Марсу ползают черви.
– Помню – говорит он.
Я смотрю на небо голубое и безоблачное. Оно не кажется столь-же безграничным, как раньше.
– Я не видела Венеру и Марс очень долго. Я думаю, что они мертвы.
Я падаю набок и кладу голову на его плечо.
– Для тебя это действительно больно, смерть Линдена – говорит он, обняв меня и нежно теребя мои волосы – Но твоя жизнь не закончилась. Ты должна идти дальше.
– Ты можешь пойти дальше и сказать мне, что я слишком чувствительна. Я знаю, что ты думаешь!
– То о чем я думаю – говорит он – Заключается в том, что ты повзрослела, пока мы были врозь, но может быть, не так сильно изменилась.
– Я все еще слаба. Ты это имеешь в виду.
– Ты никогда не была слабой – говорит он – Просто сопереживающей. Я всегда беспокоился о тебе. Это опасно привязываться в этом мире к кому-либо. Кому-то доверять.
– Я не знаю, что ты можешь сделать – говорю я.
– Я ненавижу видеть тебя такой – говорит он – Разве я ничем не могу помочь?
Ты мог бы убить Вона. Ты мог бы освободить Габриэля. Ты мог бы помочь возместить ущерб который нанес нашему дому. Ты.
Эта комната, безусловно, все записала, хотя все, что я говорю:
– Нет.
Он наклоняется до моего подбородка, а затем складывает руки вокруг моего уха и шепчет:
– Я не верю тебе.
Я смотрю на него и вижу тот же взгляд в его глазах, как в то утро, когда сказала ему, что собираюсь привезти Линдена домой. Вон может быть Роуэну благодарен, а я его сестра близнец. Даже после времени, что мы провели в разлуке, он может видеть меня. Он знает не хуже меня, что у стен есть уши. Он знает, что есть что-то, что я не могу сказать. И если я знаю моего брата, то он найдет способ это выяснить.
