Текст книги "Дуновение холода"

Автор книги: Лорел Кей Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Холод легонько тронул меня за руку. Дойл, будь он здесь, сделал бы это куда раньше. Холоду не нравилась цель визита гоблинов: не нравилась мысль, что я стану с ними спать, но необходимость союза с гоблинами он осознавал.

– Мерри, – тихонько позвал Рис.

Я вздрогнула и посмотрела на него:

– Я отвлеклась?

– Да. – Он взглядом указал на близнецов.

Я повернулась к гоблинам:

– Прошу прощения. Сегодня столько всего случилось, что беспокойство заставляет меня забыть о долге.

– Так значит, Мрак не выздоровел и не сможет оставаться при тебе, – повторил реплику Ясень.

– Да, ночью его со мной не будет, как я и говорила.

– Тебя будут охранять Рис и Смертельный Холод? – спросил Падуб.

– Нет.

Рис не сможет, а Холоду я запретила. Он не настолько хорошо владеет чувствами. Я опасалась, что он оскорбит Падуба взглядом или словом. С гоблинами разгар секса мало чем отличается от разгара битвы по уровню кровожадности; не хотелось, чтобы Холод по недоразумению полез в драку.

– Меня будут охранять Аматеон и Адайр.

Упомянутые стражи шагнули вперед из шеренги: медноволосый Аматеон и Адайр с короной темно-золотых волос. Раньше цвет его волос был ближе к обычному каштановому, но после нашего соития в стране фейри к нему вернулась часть прежней силы. Аматеон когда-то был богом земледелия, а Адайр – божеством дубравы, и еще солнечным божеством. Не знаю точно, то ли он из бога солнца был низведен до бога дубовых рощ, то ли воплощал и то, и другое одновременно: спрашивать павшего бога, в чем когда– то заключалась его власть – верх грубости. Все равно что тыкать носом в потери.

– Правда ли, что твой с ними секс превратил королевские сады пыток в цветущий луг? – спросил Падуб.

– Да.

Рис сказал вдруг:

– Всем сердцем желал бы, чтобы Дойл стоял здесь. Я гоблинов ненавижу, как знает каждый младенец, а потому себе не доверяю в их присутствии.

– Рис, – удивилась я. – Что…

– Что, никто не спросит, с какой стати они притащили сюда всех до единого Красных колпаков?

– Я тоже не хочу, чтобы Мерри шла на то, на что идет, – сказал Холод. – И мои суждения тоже несвободны.

– Ну, мне плевать, с кем она трахается, лишь бы время от времени трахалась со мной, так что я спрошу. Зачем, ради рогов Консорта, вы взяли с собой столько Красных колпаков? – Вперед из шеренги выступил Онилвин.

Онилвин – самый неуклюжий из всех сидхе, которых я видела. Мускулистая фигура у него этакая квадратная, едва ли не коренастая. Роста ему хватает и двигается он легко, но скроен не так ладно, как другие. Почему – я не знала, и опять же не решалась спрашивать. Но не из-за его неотесанности я с ним не спала – длинные зеленые волосы и замечательные глаза делали его не хуже других сидхе. Но если красив тот, кто поступает красиво, то Онилвин для меня урод.

До сих пор мне удавалось держать его на расстоянии – я его и правда терпеть не могу. Он из прихвостней Кела, отравивших мне детство. Меньше всего мне хотелось оказаться связанной с ним браком и ребенком, так что я не пускала его в свою постель. Я ему разрешила мастурбировать, чего королева не позволяла, и он счастлив был, развлекаясь в одиночку. Лишь бы не со мной.

Если я вскоре не забеременею, он нажалуется королеве, он уже обещал. Времени у меня осталось до конца месяца, потому что именно тогда из меня с кровью вытечет шанс завести ребенка в теперешнем цикле. И королева заставит меня переспать с Онилвином. Во-первых, чтобы я не упустила возможности забеременеть, а во-вторых – потому что она знает, что я с ним спать не хочу.

Впрочем, иногда и мерзавцы говорят нужные вещи. До выступления Онилвина меня нисколько не беспокоило, что в зале собралось так много Красных колпаков – а это было неправильно. Я должна была встревожиться. Их здесь столько, что стоит им начать драку, и они могут победить, Но почему же мне совсем не страшно?

Левую руку так вдруг кольнуло, что я вскрикнула. Моей руке крови нравились Красные колпаки. Красные колпаки нравились моей магии. Плохо, да? Или ничего страшного?

Ясень с Падубом переглянулись.

– И правда, – сказала я. – Почему вы привели с собой всех Красных колпаков, какими только может похвастаться двор гоблинов?

– Они захотели, – сказал Ясень.

– Красные колпаки не «хотят», – хмыкнул Онилвин. – Они выполняют приказы.

Ясень смерил его взглядом:

– Не ждал, что кто-то из сидхе что-то о нас знает. – Глянув на меня, он поклонился: – Кроме принцессы, которая изучает обычаи всех своих подданных.

Я кивнула в ответ:

– Благодарю, что ты оценил мои старания.

– Высоко оценил. Потому я и пришел, кроме прочего.

– Я дрался в гоблинских войнах, – сказал Онилвин. – И видел, как Красных колпаков посылали на верную смерть, но они ни секунды не медлили. Мне сказали, что они поклялись никогда не прекословить царю Гоблинов.

– Ты прав, зеленый человек, – сказал Джонти.

– И еще – что им не позволено претендовать на трон царя.

– Тоже верно.

– Так почему вы сюда явились? – повторил вопрос Онилвин.

Я повернулась к нему. Несвойственно Онилвину так беспокоиться о моей безопасности. Может, он о себе заботится?

Красные колпаки дружно посмотрели на Джонти, а он на меня.

– Почему ты сюда пришел, Джонти? И почему с тобой пришло так много твоих родичей?

– Тебе я отвечу, – пробасил он, нанося оскорбление всем – Ясеню, Падубу, Онилвину, – всем, кроме меня.

Он шагнул вперед. Рис и Холод тоже шагнули, загородив меня собой. И кое-кто из других стражей сделал шаг вперед из шеренги.

– Нет, – остановила их я. – Он помог мне вас спасти. Не будьте неблагодарными.

– Мы должны охранять тебя, Мерри. Как же нам допустить вот это к тебе? – сказал Рис. Я сердито на него глянула.

– Он не «это», Рис. Он Красный колпак. Он Джонти. Он гоблин. Но не «это».

Рис не ожидал моей вспышки. Коротко поклонившись, он шагнул назад.

– Как пожелает моя госпожа.

В другое время я бы попыталась смягчить его обиду, но сейчас слишком много другого вертелось у меня в голове, чтобы возиться еще с личными проблемами.

Я встала; шелковый халат зашелестел по полу как живой. Босоножки на высоких каблуках громко клацнули о мрамор.

Высокие каблуки – единственное, о чем попросили близнецы. Единственная их просьба. Я шевельнула полой халата, блеснув четырехдюймовым каблуком и кожаными ремешками, обвивающими голень. Падуб зарычал от восторга; Ясень лучше себя контролировал, но и он не полностью совладал с лицом. Они хотели, чтобы моя белая плоть прижалась к их золотистой. Хотели познать плоть сидхе, и не только ради обещанной магии.

Как и я, они знали, что значит быть отщепенцем. Что значит отличаться от всех, кто тебя окружает.

Джонти упал передо мной на колено. Стоя на коленях, он смотрел прямо мне в глаза, невольно напоминая, какая я маленькая.

– Джонти! – позвала я.

– Да, принцесса?

Я вгляделась в его лицо. Так близко разница стала еще видней: кожа почти гладкая, мягко-серого цвета. Он улыбнулся; запомнившиеся мне кривые клыки стали ровней, белее, не такими жуткими – больше похожими на человеческие зубы, чем на звериные клыки.

– Что с тобой случилось, Джонти? – спросила я.

– Ты, принцесса.

– Объясни понятней.

– На всех нас подействовала твоя рука крови – в ту зимнюю ночь.

Нахмурившись, я попыталась сформулировать вопрос, но как его формулировать, когда не понимаешь, о чем спрашивать?

– Я не понимаю тебя, Джонти.

– Твоя рука крови вернула нам нашу магию.

– Вы не вернулись в полную силу, – сказал Падуб.

Джонти злобно на него глянул:

– Нет, не вернулись, полурослик верно говорит. Но и такой силы у нас веками не было.

Он снова повернулся ко мне, и злость растаяла у него в глазах. Теперь во взгляде светилась нежность, совершенно неожиданная для гоблина. Красные колпаки славятся свирепостью, а не добротой.

– Так почему же вы пришли сюда, Джонти?

– Все хотят, чтобы ты коснулась их, как коснулась нас. Хотят вернуть себе магию.

– А почему ты раньше меня не попросил?

– А ты бы согласилась?

– Ты нас спас, Джонти, и я это не забыла. Но кроме того, я принцесса – и моя задача, моя работа состоит в том, чтобы вернуть магию всей нашей стране. Всей стране фейри. А значит, и тебе и твоему народу.

Джонти опустил взгляд и сказал так тихо, как только позволял его бас:

– Я знал, что ты не откажешь нам, если мы встанем прямо перед тобой, знал, что рука крови будет нас звать, и ты не устоишь. Но я не думал, что ты просто согласишься – даже на расстоянии.

Он поднял голову: красные глаза затуманились. Красные колпаки не плачут, никогда не плачут!

Из глаза скатилась одинокая слеза. Слеза цвета свежей крови. И я поступила, как заведено у гоблинов. Слезы у них драгоценны, кровь – драгоценна еще более. Я тронула пальцем щеку Джонти и поймала слезинку, пока она не успела затеряться в крови, струившейся у него по лицу.

Слезинка дрожала у меня на пальце, будто настоящая слеза, но была красная как кровь. Я поднесла палец ко рту и выпила слезинку.

Глава двадцать первая

Порой весь мир задерживает дыхание. Словно сам воздух замирает, словно время делает глубокий вздох перед тем, как…

Сладко-металлический и одновременно соленый вкус растекся на языке. Капля словно увеличивалась и росла – пока не скользнула в горло полноценным глотком прохладной, хрустальной воды, только вода была соленой как океан и на вкус как кровь.

Все вокруг воспринималось как-то по отдельности, словно двигалось не в такт. В дверь ворвалось облако фей-крошек, хотя им запрещено было сюда прилетать – гоблинам они нравятся на вкус. И все же крылатые феи заполонили воздух яркой стаей бабочек, стрекоз и еще таких насекомых, которых в природе не встретишь. Их как будто больше прилетело, чем последовало за нами в ссылку.

Воздух вспыхнул многоцветьем порхающих крыльев, от их движения пошел ветер, тронул лицо, запутался в волосах.

Следом примчались собаки. Мелкие терьеры пронеслись мимо ног гоблинов, словно их не видя – а гоблины не увидели собак. Грациозно выбежали борзые, осторожной поступью пробираясь в переполненном зале. Они прошли между застывшими Красными колпаками, словно между деревьями в лесу. Странно, но Красные колпаки никак на это не отреагировали.

Собаки нашли своих хозяев: терьеры подбежали к Рису, борзые – к другим стражам. Мои две собаки прибежали ко мне: Минни с рыже-белой, словно под линейку разрисованной мордой, и лебяжье-белый Мунго с рыжим ухом.

Они ждали… нас.

Из-за спины прозвучал голос Холода:

– Что это, Мерри?

Ответил ему Ройял, порхающий над моей головой на крыльях ночной бабочки:

– Миг созидания, Смертельный Холод.

Я подняла голову к крылатому человечку:

– О чем ты говоришь?

Он ответил улыбкой, но меня настораживало его очевидное нетерпение. В Ройяле всегда было что-то ярко чувственное, едва ли не сексуальное. При его росте – с куклу Барби примерно – это всегда нервировало, чтобы не сказать больше.

– Остался последний кусочек. – Это сказала Пенни, сестра-близнец Ройяла. Она порхала рядом с братом.

Ее слова были для меня загадкой, пока в дверь не вбежали черные псы – влились как тени, словно тьма, ставшая плотью, и глаза у них светились красным, зеленым, всеми цветами, что сменяли друг друга в глазах Дойла, когда он призывал свою магию. Сам Дойл вошел в дверь, держась рукой за круп создания, показавшегося мне черным пони – чуть крупнее собак. Но всего одного взгляда черных глаз хватило, чтобы я поняла: никакой это не пони. Тварь оттянула губы в оскале, блеснув клыками на зависть любому гоблину. Келпи это была, и понятия не имею, откуда она здесь взялась. Всех келпи истребили еще в Европе, до нашего переселения в Америку.

Келпи либо прячутся в воде, затаскивая свою добычу в омут, как крокодилы, либо бродят по земле, притворяясь лошадками. Стоит неосторожному человеку забраться на спину келпи – и они галопом мчатся к ближайшему водоему. Добычу свою они топят, а потом съедают, и чаще всего им попадаются дети. Дети любят лошадок.

Мыс Холодом в один голос воскликнули:

– Дойл!

Он выдавил улыбку. Лицо у него все было в бинтах, но руку он развязал. Шел он медленно, но шел почти сам, только рукой держась за плотоядного пони.

– Собаки не дали мне спать, – сказал Дойл.

Я протянула ему руку.

– Нет, принцесса, не этого мы ждем, – сказал Ройял.

Я глянула на него:

– Но вы сказали, всего один кусочек.

– Да, это он и есть, но трогать его тебе не надо. Ты его достаточно трогала, чтобы наступил нынешний миг. Ты их всех трогала достаточно много, чтобы призвать нас к себе.

– Я не…

– …понимаю, – договорил он за меня.

– Да, не понимаю.

– Поймешь, – сказал он, в типичной своей манере – так, что прозвучало зловеще.

Мунго поддел мою руку головой. Я его погладила, потрепала шелковое ухо. Под другую руку сунулась Минни, словно ревнуя к моему вниманию. Я гладила их обоих, чувствуя их тепло и надежность.

– А для меня собаки нет, – вздохнул Холод, придвигаясь ко мне.

– Чему суждено быть – будет, – объявил Ройял.

И все феи-крошки взлетели к высокому потолку, сверкая яркими искрами в отблесках хрустальных люстр. Свет танцвал и играл на всех, кто стоял в зале. Гоблины, даже Ясень и Падуб, будто выпали из нашего временного потока – так и стояли застыв.

Первым моргнул Джонти. Моргнул и посмотрел на меня. Он первым увидел из всех. Глаза у него сделались большие, а потом мир выдохнул.

Глава двадцать вторая

Мир взорвался – если можно назвать взрывом взметнувшийся фейерверк красок, света, музыки и аромата цветов. Но у меня другого слова не нашлось. Словно стоишь в эпицентре взрыва в тот самый день, когда природа создала Землю, но одновременно – будто стоишь на прекраснейшем лугу в чудесный весенний денек под дуновением легчайшего ветерка. Миг счастья и одновременно миг чудовищной разрушительной силы – словно всех нас во мгновение ока разобрали на атомы и сложили заново.

Пока все это происходило, собаки с двух сторон крепко прижимались ко мне. Они якорем держали меня, давали точку опоры, не позволяли поддаться и улететь в небытие. Удерживали мою реальность и рассудок – иначе бы я не выжила.

Я цеплялась за их шерсть, за ощущение в собственных пальцах. И думала, что у Холода нет собаки, что его удержать некому. Я уже готова была закричать, но тут все кончилось. И только чувство дезориентации и память о боли и о силе, тающая в танце света и волшебства, говорили, что это был не сон.

Из-за спин своих черных псов на меня смотрел Дойл – здоровый, исцеленный. Лошадку-келпи он теперь только поглаживал, не наваливался на нее. Стоял прямо и ровно.

У меня на глазах он стащил повязку с лица: ожоги исчезли. Наверное, создавая новую реальность, не так уж трудно вылечить пару ожогов.

А реальность вокруг оказалась новой.

Нет, мы все так же стояли в бальном зале – или в гостиной – Мэви Рид, только зал был другим. Попросту огромным, акры мрамора во все стороны – окна светились где-то очень далеко. Везде метались феи-крошки; казалось, дышать надо с осторожностью – того и гляди, проглотишь какую ненароком.

Ясень и Падуб отмахивались от них как от мух.

– Меня огорчит, если вы причините им вред, – предупредила я.

Красные колпаки руками не махали, не пытались избавиться от фей – просто стояли, а крошечные создания садились на них. Машущие крылышки покрыли гоблинов с ног до головы, за медленным танцем ярких красок почти не видно было громадных тел.

Джонти глянул на меня красными глазами в оправе сияющих крылышек. В его колпак вцепились сотни маленьких рук, феи купались в крови, перекатывались, хрустальными колокольчиками лился их смех.

– Ты нас переделываешь, моя королева, – сказал Джонти.

Я не знала, как ему ответить, но тут меня позвал Рис.

– Мерри!

Нотка тревоги в одном этом коротком слове заставила меня повернуться, вселяя уверенность: что бы я ни увидела, мне это не понравится.

Рис и Гален склонились над Холодом. Он лежал на боку, согнувшись, ужасающе неподвижный.

Я вспомнила мелькнувшую мысль. Ему не за кого было уцепиться, когда менялась реальность. Ему в одиночку пришлось справляться с ужасом и красотой мига созидания.

Я побежала к нему, и собаки тоже – слишком близко ко мне, я боялась споткнуться, но магия еще висела в воздухе, еще продолжалась, и я не решалась отпустить собак. Вокруг разлита была самая древняя магия, которой только владели сидхе. Эту магию можно оседлать, но не взнуздать, нестись на ней – но не править ею. В созидании всегда остается элемент случайности, никогда не знаешь, что получится, когда все будет сказано и сделано – и не знаешь, окажется ли творение достойно затрат.

Глава двадцать третья

Судя по возгласам вокруг, сознание потерял не только Холод. Падуб и Ясень тоже упали на пол – к ним, неспособным теперь защищаться, слетались феи-крошки. Но к упавшим стражам, пытаясь растормошить, привести в сознание, бросились только другие стражи. Я коснулась сияющего водопада волос Холода, отвела от лица.

– Что с ним такое? – спросила я. – И с другими?

– Не знаю, – сказал Рис. – У него пульс слабеет.

Я подняла к нему глаза над неподвижным Холодом. Лицо наверняка отражало мое потрясение.

– У них не было собак, – вспомнил Гален. – Им не за кого было схватиться, когда ты творила новые волшебные земли.

Рис кивнул. Пушистое море у его колен сидело тихо, с очень серьезными мордочками.

Я собиралась сказать: «Но это же только собаки!», но Мунго ткнулся мордой в мое плечо, а Минни привалилась к боку. Я посмотрела им в глаза: да, конечно, они собаки – но не только собаки. Это собаки, созданные из сырой магии, волшебные создания, а значит, не просто собаки. Погладив бархатное ухо Минни, я прошептала:

– Помоги мне. Помоги им всем. Помоги Холоду.

Дойл прошел немного вперед; вокруг него вились черные собаки. Одна отделилась от стаи и подбежала к кому-то из упавших стражей. Пес шумно обнюхал его волосы и вдруг вырос, стал выше и массивней, шерсть подернулась рябью, на глазах из черной становясь зеленой, длинной и косматой.

Когда рябь успокоилась, перед нами стояла собака размером с теленка, зеленая – как свежая травка, как весенняя листва. Она глянула на меня громадными желто-зелеными глазами.

– Ку Ши, – прошептал Гален.

Я молча кивнула.

Ку Ши в буквальном переводе – собака сидхе. Когда-то у каждого холма сидхе был как минимум один такой сторож. Одна Ку Ши появилась – возродилась – в ночь, когда магия вернулась в Иллинойс. И вот появилась вторая.

Пес опустил громадную голову, снова обнюхал потерявшего сознание стража и лизнул огромным розовым языком. Страж вздохнул так шумно, что мы услышали через всю комнату. Он содрогнулся: в тело возвращалась жизнь – или уходила смерть.

Большой зеленый пес переходил от одного стража к другому, и все, кого он трогал языком, оживали. Подойдя к рухнувшему на бок Онилвину, пес его обнюхал и зарычал – басовито и угрожающе, словно в грудной клетке у него прятался гром. Облизывать Онилвина он не стал. Оставил лежать как есть. Не только мне не хочется к нему прикасаться, оказывается.

Зеленый пес подошел к близнецам, отогнал здоровенной башкой фей, но понюхал – и пошел дальше. Не счел их сидхе.

Зазвучал бас Дойла, но в голосе слышалось эхо бога. Я повернулась к Мраку: глаза у него смотрели вдаль, словно он не этот зал перед собой видел, а что-то иное. Им владело видение или божество – а может, и то, и другое.

Говорил он на непонятном мне диалекте, но одна из черных собак шагнула вперед, подошла к близнецам и об нюхала их макушки. Черная шерсть сменилась белой – сияющей и переливающейся. Белая шерсть оказалась гуще и длинней, чем черная, даже длинней и пышнее, чем зеленая шерсть Ку Ши.

Ростом пес был с Ку Ши, может даже чуть выше, а шерсть не то чтобы очень густая: не как у лаек, а скорее просто растрепанная. Он посмотрел на меня глазами-блюдцами, непропорционально огромными на собачьей морде. Да и взгляд этих глаз собачьим назвать было трудно, не взгляд зверя – скорее взгляд человека. Слишком много мудрости читалось во взгляде.

– Это Галли-Трот [3]3
  Галли-Трот – свехъестественная белая собака размером с крупного теленка, в которую верили в северных графствах Англии и в Суффолке.


[Закрыть], – негромко сказал Рис.

– Пес-призрак, – вспомнила я. Фантом, являвшийся на заброшенных дорогах и пугавший путников.

– Не совсем, – поправил Рис. – Припомни, когда-то люди всех фейри считали духами мертвых.

Галли-Трот опустила к близнецам огромную белую морду и лизнула языком – таким же черным, какой недавно была ее шерсть.

Падуб пошевелился, заморгал кроваво-красными глазами; Ясень под оживляющим языком Галли-Трот издал почти болезненный стон.

Я ждала, что к Холоду подойдет Ку Ши или хотя бы Галли-Трот, но не дождалась. Ку Ши шагала среди моих стражей, от всех получая ласковые поглаживания, и улыбалась по-собачьи, вывалив язык.

Близнецы не сразу поняли, как относиться к белой собаке. Падуб первым решился ее погладить. Собака так боднула его головой, что он чуть не шлепнулся обратно – это гоблина развеселило, он довольно засмеялся. Ясень тоже потрепал собаку, и они, похоже, нашли со зверюгой общий язык.

Феи-крошки начали взлетать с Красных колпаков. Открывшиеся лица оказались мягче – словно глину, из которой вылеплены были тела гоблинов, перемесили во что-то более близкое к сидхе или к людям. В мыслях у меня прозвучали слова Джонти: «Ты нас переделываешь».

Я не хотела их переделывать.

Но я много чего не хотела делать.

Я снова посмотрела на Холода и заметила синеватое мерцание у него на шее. Галстук его кто-то уже развязал, и теперь я нетерпеливо рванула ворот и увидела светящийся синий рисунок.

Рис с Галеном повернули Холода на спину и помогли мне расстегнуть рубашку. На груди у Холода синим светом горела татуировка: голова оленя с царственными рогами. Знак царя – но знак царя-жертвы. Той ночью в зимней тьме он своим прикосновением превратил пса в белого оленя… А белый олень – это добыча и жертва, он ведет героя к его судьбе.

Я не отрывала глаз от Риса: на лице у него написан был тот же ужас, какой чувствовала я.

– Что это? – спросил Гален.

– Когда-то любой акт творения требовал жертвы, – проговорил голос Дойла… но не Дойла.

– Нет! – воскликнула я. – Нет, я не давала согласия!

– Он дал, – сказал голос. Взгляд Дойла тоже был не его.

– Но почему? Почему он?

– Он олень.

– Нет!! – Я встала, путаясь в полах халата, и шагнула к черным псам и незнакомцу в теле Дойла.

– Мерри, – позвал Рис.

– Нет!! – снова крикнула я.

Один из псов на меня зарычал. Магия вспыхнула во мне, жаром прокатилась по коже. Я сияла, будто проглотила лунy; на лицо легли рубиновые сполохи от волос, и глаза светились – я видела зеленые и золотые отблески.

– Ты бросаешь мне вызов? – спросили губы Дойла, но не с Дойлом мне пришлось бы драться, скажи я «да».

– Мерри, не смей, – сказал Рис.

– Мерри! – взмолился Гален. – Не надо, Мерри, Холод такого не пожелал бы.

Борзые ткнулись мордами мне в руку и в бок. Я глянула на них: собаки светились. Рыжая половина морды Минни сияла цветом моих волос, а от шкуры под моей рукой лился белый свет, перемешиваясь с моим. Рыжеухий белоснежный Мунго казался живой драгоценностью.

Руку кольнуло кольцо королевы. Как многие другие артефакты, оно набирало силу в волшебной стране, а мы сейчас в ней и оказались.

Вокруг моих борзых плясали призрачные щенки: моя Минни успела забеременеть. Первые щенки волшебных собак за… лет пятьсот или больше?

Минни толкнула меня мордой в бок, заставляя взглянуть на себя. На два уже моих маленьких призрака, плывущих в воздухе надо мной. Только я знала, что они не призрачные, они настоящие. Понятно теперь, откуда такая усталость. Близнецы – как моя мать и ее сестра. Близнецы. И еще – бледнее этих двоих, как мысль, парящая на краешке сознания, – третий. Еще не воплощенный, только обещание будущего. А значит, близнецы – не единственные дети, которые у меня родятся; будет как минимум еще один ребенок: мой и еще чей-то.

И едва я об этом подумала, как вспомнила, что у кольца и другие силы есть. Если я хочу знать, кто станет отцом моих детей, то с помощью кольца я узнаю – здесь, на волшебной земле. Я повернулась к Дойду и получила самый желанный для меня ответ. Кольцо мигнуло, и воздух наполнился запахом роз.

Я повернулась к Холоду. Ребенок замер над ним неподвижно, притихший и слишком серьезный. Нет, о Богиня, только не это! Даже чудо рождения ребенка, двоих детей, не оправдает потерю Холода. Я этих призрачных младенцев еще не знаю, я их не обнимала, не видела их улыбок. Не знаю, как мягки их волосы, как сладко пахнет кожа… Они еще не существуют! А Холод – вот он. Он мой, он отец моего ребенка!

– Молю тебя, Богиня, – прошептала я.

На краю поля зрения шевельнулся Рис, и ребенок потянулся к нему, провел по его ладони призрачной ручкой. Рис почувствовал: он пытался разглядеть, кто к нему прикасается. Но так быть не должно! Я ношу двоих детей, а не троих. Отцов наблюдался переизбыток.

Впрочем, ненадолго, в случае… Я шагнула к Холоду. Гален перехватил меня по пути, и кольцо так кольнуло руку, что я споткнулась. Четыре. Четыре отца на двоих детей? Абсурд. Я с Галеном больше месяца не спала в привычном смысле слова, потому что оба мы понимали, что король из него плохой. Они с Китто вдвоем позволяли мне всласть удовлетворять тягу к оральному сексу. Но от этого не беременеют!

Запах роз стал сильней, что обычно означало подтверждение. Невозможно, подумала я.

– Я Богиня, а ты забываешь собственную историю.

– Какую историю? – спросил Гален.

Я удивленно на него посмотрела:

– Ты слышал?

Он кивнул.

– Историю Керидвен.

Гален нахмурился:

– А что… – Но тут лицо у него осветилось пониманием. Мой Гален, чьи мысли так легко читаются на прекрасном лице… – Ты говоришь о…

Я кивнула. Он нахмурился опять.

– Я думал, что истории о том, как Керидвен забеременела, съев пшеничное зерно, и о том, как заново родилась Этайн [4]4
  Керидвен, Этайн – персонажи кельтских мифов.


[Закрыть], когда кто-то там проглотил ее в образе бабочки – только мифы. Нельзя забеременеть оттого, что проглотишь.

– Ты же слышал Ее слова.

Он потрогал мой живот через шелк халата, и расплылся в улыбке. Он просто сиял – а у меня сил не было.

– Холод тоже отец моего ребенка, – сказала я.

Радость Галена померкла, как свеча, закрытая темным стеклом.

– Ох, Мерри, прости.

Я качнула головой и высвободилась из его рук. Я хотела опуститься на колени рядом с Холодом. Рис уже стоял рядом с ним.

– Я верно расслышал? Холод стал бы твоим королем?

– Одним из, – сказала я. Сил у меня не было объяснять, что Рис тоже, некоторым образом, в эту лотерею выиграл. Слишком много всего навалилось.

Рис прижал пальцы к шее Холода, подержал. Склонил голову, так что волосы скрыли лицо. Единственная сияющая слезинка упала Холоду на грудь.

Синий рисунок оленьей головы мигнул ярким светом, словно слезинка вызвала вспышку магии. Я дотронулась до татуировки, и она загорелась еще ярче. Я положила руку на грудь: кожа была еще теплая. Линии рисунка вокруг моей руки вспыхнули языками синего огня.

– О Богиня, – взмолилась я. – Не отнимай его у меня! Пусть не сейчас. Пусть он увидит свое дитя, прошу! Если хоть когда-то ты была ко мне благосклонна, верни мне его!

Синие языки разгорались ярче и ярче. Жара от них не было, но было покалывание как от электрического тока – довольно сильное, почти на грани боли. А свет такой яркий, что я уже не видела тело Холода; чувствовала гладкость мускулистой груди, а видела только синеву огня.

И тут пальцы ощутили шерсть. Шерсть? Значит, я не к Холоду прикасаюсь, синее пламя скрывает кого-то другого. Не человекоподобного, покрытого шерстью.

Существо у меня под рукой поднялось на ноги и оказалось слишком высоким, рука соскользнула. За спиной у меня очутился Дойл, подхватил с пола, обнял. Языки пламени опали: перед нами стоял огромный белый олень, глядя на меня серо-серебряными глазами.

– Холод! – Я потянулась к нему, но он отбежал. Помчался к окнам вдали через акры мрамора, словно мрамор не скользил под копытами, словно сам он был легче пушинки. Я испугалась, что он врежется в стекло, но перед ним открылись застекленные высокие двери, которых раньше не было, и олень выбежал на вновь созданную землю.

Двери за ним закрылись, но не исчезли. Наверное, пространство еще сохраняло эластичность.

Я повернулась в объятиях Дойла посмотреть ему в лицо. Теперь его глазами смотрел сам Дойл, не Консорт.

– Холод…

– Теперь олень, – сказал Дойл.

– А наш Холод теперь для нас потерян?

Мне хватило выражения темного лица.

– Его уже нет, – поняла я.

– Нет, он есть, но другой. Станет ли он снова тем, кого мы знали – ведомо только Божеству.

Холод не умер, но для меня потерян. Для нас потерян. Он не будет воспитывать своего ребенка. Никогда не придет в мою постель.

О чем я молилась? Чтобы он вернулся ко мне. Если бы я подобрала другие слова, он бы все равно превратился в животное? Я не о том попросила?

– Не вини себя, – сказал Дойл. – Где есть жизнь, есть надежда.

Надежда. Важное слово. Хорошее слово. Только сейчас его было мало.