Текст книги "Когда-то я была злодейкой (СИ)"

Автор книги: Лора Лей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Мужчина осел в кресле и уставился в стену. Он вдруг начал осознавать, что все годы не видел, что происходит у него подносом, принимая на веру слова супруги и ни разу не усомнившись в ней. Может, и затянувшееся девичество старшей – ее рук дело?

Мисс Мортен все также ровно стояла у стола, не меняясь в лице, и ждала ответа человека, называемого ее отцом.

– Лиззи, ты почему не вышла замуж? – тихо спросил он.

– Мне никогда не предлагали – ответила девушка. – Вообще никогда со мной не велись такие разговоры. Миссис Мортен считала, что мое предназначение – домашние хлопоты на благо семьи, поскольку я отрабатываю содержание сестер в монастырской школе, потому что Вы так решили. Это пойдет на пользу мне и им. Поэтому и видеться нам не нужно – так господь проверяет нашу веру и учит смирению, угодному небесам и Вам, отец. Смерть нашей матери есть наказание за грехи наши, сиротство при живом отце – удел для таких ничтожных грешниц, как мы. Нам не следует просить больше, чем нам дано, ибо только так достигнем мы мира и покоя в душе, и отблагодарим ее, миссис Мортен, за заботу о Вас и нас, недостойных.

Девушка говорила ровно, негромко, но каждое ее слово падало пудовыми гирями на голову и сердце советника, заставляло переглядываться недовольно служителей и не давало мачехе возможности открыть глаза во избежание, так сказать…

Николас Мортен был раздавлен услышанным и принял единственное решение, которое хоть как-то давало ему лицо – отказался от опеки над младшими дочерьми, передал права на их имущество, которое в настоящий момент находилось в его ведении, Лиззи, добавил к перечисленному 10 000 фунтов, подписал паспорт и соглашение об опеке, заверенное приставами, и вышел из кабинета, не взглянув на все еще пребывающую в обмороке жену.

Лиззи забрала документы, поднялась в каморку и выдохнула.

«Первый тайм мы уже отыграли…– стуча зубами от нервов, думала Елизавета Хмырова. – Завтра в монастырь, потом на корабль, и пошли вы все в ж…». Победа будет за нами!

Глава 5

Вечер совершеннолетия старшей мисс в доме Мортенов прошел в тревожной тишине: миссис Мортен была под руки отведена в свою комнату, где оставалась в компании личной горничной и успокоительных, сэр Николас закрылся в кабинете с бутылкой виски, сестры Эмма и Кэтрин, присутствовавшие на «торжественном» ужине, но покинувшие собрание сразу после него по приказу маменьки, сидели в комнате Эммы и пытались понять, что произошло в их отсутствие и почему миссис Мортен пьет лекарства, запах которых разносился по всему господскому крылу.

–Эмма, как ты думаешь, маменька расстроена, поэтому не зашла к нам и не рассказала о решении отчима? – шептала младшая из Мортенов, Кэтрин, пытаясь через дверь, как и сестра, расслышать хоть что-нибудь из невнятных шумов в коридоре.

– Какое решение мог принять сэр Николас, кроме замужества этой дурочки? – фыркнула старшая из дочерей Темперанс, и продолжила:.

– Ну, или она приняла предложение матушки и отказалась от всего в нашу пользу…Неужели ты думаешь, что Лиззи объявила о своей самостоятельности? Это просто невероятно! Куда ей…Маменька хорошо с ней поработала, ты же знаешь, теперь еще тех двух монашек –выделила она голосом – пристроить и можно выдохнуть! Боже, я так устала от них! И маменька столько сил приложила…

– Кстати, ты обратила внимание на те свертки и пакеты, что слуги носили в комнату Лиззи? Это же из салона на Родезия-роуд! Там выставили новые модели, я так хотела посмотреть! Думаю, маменька подготовила нам сюрприз и заказала наряды к именинам мисс Телбот, что ожидается в это воскресенье, где-то лежит приглашение…Почему только их занесли не к нам? – произнесла она недовольно.

–Ты права, Эмма, скорее всего, это секрет! Завтра утром надо разузнать и про Лиззи, и про наряды. Скорее бы ночь прошла!

Девушки захихикали и решили спать вместе, раз уж матушка не зашла к ним перед сном: можно поболтать о кавалерах, помечтать о новых платьях и будущем замужестве – ведь с приданым оно всяко будет удачнее, нежели без него!

***

Елизавета не ожидала, что ее в ночи посетят служанки со скромными подарками. Молли, Лиззи и Салли, а также кухарка Фло, поднялись в «каморку папы Карло» и с улыбками на лицах поздравили хозяйку-напарницу со значимым событием. Говорила ото всех толстушка Флоренс:

– Мисс Лиззи, дай Вам Бог счастья! Уж мы так рады, что Вы стали свободной, да еще и младших забрать решили! Вот бы миссис Мэрион порадовалась.. – пожилая кухарка вытерла слезы в уголках глаз. – Каюсь, подслушали мы, что Вы в кабинете-то говорили, есть там щелочка, Вы же знаете. А уж когда мадам тащили наверх, и она вроде как не в себе причитала, что Вы ее ограбили, а сэр Николас говорить с ней не стал, а где же ей теперь приданое для крошек брать…

Потом-то нас Гвинет ее вытолкала, не дала дослушать, но мы и так поняли, что обыграли Вы мачеху-то! Мисс, на вас, видать, божье благословение сошло после болезни-то, раз Вы глаза открыли на несправедливость против детей миссис Мэрион творимую и сами очнулись! Я уж и не чаяла дожить до той поры, когда Вы в себя придете и перестанете пред мачехой на коленях ползать! Простите меня, старую, но уж я все скажу!

Елизавета была тронута горячностью давней прислуги. Очевидно, что любили слуги предшественницу, как и намекал «Бог», переживали за неё и теперь искренне радуются.

– В монастыре-то плохо с послушницами обращаются, если за ними никто не приезжает, я узнавала, а Вы все не верили. За восемь лет девочки наши и дома ни разу не были, а отпускают всех на каникулы хоть раз в год. Письма тоже пишут, да только Темперанс-то иной раз отправляла их обратно, не давая даже хозяину читать, говорила, что девочки не пишут..Ой, да что теперь-то! Живы ли они, бедные? – всхлипнула кухарка и утерла нос платочком.

–Не волнуйся, Фло, завтра я с нотариусом и приставами еду в обитель, заберу девочек и привезу сюда. Вы комнату мою приготовьте, чтобы мы там могли втроем устроиться. Я получу деньги в банке и сниму гостиницу до отплытия, не хочу оставаться дольше здесь ни дня лишнего. Раз слышали завещание, отберите сервизы и книги, украшения я сама у мачехи заберу утром, не откладывая.

Толстушка Фло хлопнула себя по бедрам:

–Вот и правильно, мисс! Пока миссис очухается, Вы уж и далече будете! Молли, ты говорила, что кто-то из родни твоей пансион держит недалеко, может, к ним?

Глава 6

Способен ли взрослый человек измениться за один день? Бытует мнение, что вряд ли, хотя под влиянием экстраординарных обстоятельств чего только не случается...

Елизавета Хобякова (Хмырова) вообще таким вопросом в своей жизни ни разу не задавалась, потому что не было нужды: другие люди ее интересовали постольку-поскольку, а в отношении себя, любимой, у неё давно не было ни сомнений, ни вопросов – она хороша со всех сторон, а если кому-то что-то не нравится, ей-то какое дело?

Елизавета жила в согласии с собой большую часть жизни, проблемы самопознания или самосовершенствования воспринимала исключительно в плоскости поддержания физической формы и заботы о внешности, интеллект позволял поддерживать большинство светских бесед, природное обаяние и хитрость заменяли его в остальном.

Она не позволяла себе негативных мыслей, будучи уверена в своей удачливости и исключительности, не брала в голову чужие проблемы, смело смотрела вперед и шла к своим целям прямо и неотвратимо, ни к кому и ни к чему не привязывалась, считая мирское быстротечным и заменимым, поэтому легко расставалась с использованными людьми и вещами.

Она и к политико-социальным вопросам так же относилась: где они и где она? Особенно это касалось оставленной Родины и ее проблем. Новости «оттуда» она почитывала, в соцсетях одно время топталась, слухи в землячестве разные перетирала, Борюсик иной раз делился соображениями «кто виноват и что делать»…

***

Кстати, о Борюсике…Странно, но Голос как-то обошел тему с Хобяковым…

Впрочем, здесь Лиса была уверена на все сто, что уж кому-кому, но выпускнику МГИМО москвичу Борьке Хомяку (кликуха у него такая была в институте) не то что камни в ее сторону кидать, ему ноги ей целовать надо! Что, вообще-то он и делал, несмотря ни на что…

Да, она его вычислила, да, очаровала (много позже она задавалась вопросом, а она ли его выбрала?), но кто, кроме них двоих, знает, сколько сил, терпения, выдумки, в конце концов, она потратила, чтобы превратить вахлака, коим и был студент Борис Хобяков, в интеллигента?!

В семье мидовского чиновника младший Хобяков был паршивой овцой, в прямом смысле: полноватый, простоватый, неуклюжий, потеющий по поводу и без, он был головной болью матери, удивляющейся, как у НИХ мог родиться столь несимпатичный сын?

Одно примиряло родителей с ошибкой генов: парень был умен, учился отлично (как его при этом троллили, Хобяковы предпочитали не ведать), так что в его будущее отец вкладывался, торя сыну дорожку в зарубежье в надежде, что тот уедет и перестанет смущать знакомых своей непохожестью с блестящим старшим сыном, уверенно шагающим к высотам карьеры во внешнеполитическом ведомстве.

Хмырову они, поматросив, все-таки приняли, поженили «детей» и отправили куда подальше. И тут Лиса развернулась! Одного ума и папашиных связей для карьеры мужа было маловато, «товар надо подавать лицом», и она принялась воплощать в жизнь слова «Я его слепила из того, что было».

Зарядка, йога, массажи, маникюр-педикюр, маски-краски, эпиляция, поиски образа… Месяцами поначалу она экспериментировала с внешностью мужа, подбирая диеты и прически, цвет волос, форму очков и фасоны костюмов, что избавить Борюсика от неуверенности, превратить в пусть некрасивого, но импозантного мужчину «с изюминкой», коей был его ум… Да уж, плакали порой оба: она – от усталости, он – от боли и стыда.

Борис был потлив – она пришивала куски тканей в рукава подмышками, чтобы пот впитывался, подбирала дезодоранты, ванны, рубашки одной модели и цвета, чтобы он мог переодеться в кабинете… У него была слишком чувствительная кожа, поэтому каждое бритье в жаркой Африке вызывало жуткое раздражение и прыщи на лице (ни одна бритва не справлялась), и Лиса научилась шугарингу – проблема была решена.

У Бориса было простоватое (рязанское) лицо с голубыми глазами, вялым подбородком, белесые брови и ресницы, нос картошкой и тусклые волосы. Нет, не урод, но чего-то не хватало, поэтому…

Маски на волосы, шампуни-бальзамы-ополаскиватели разных фирм и стоимости, масло для ресниц, корректировка бровей, тонирование волос, аксессуары, очки (с простыми стеклами сначала, но меняющие внешность в лучшую сторону), двубортные костюмы с шейными платками (шея короткая, не под галстук), стиль кэжуал и бохо, скрывающие упорно неуходящий животик…И интенсивные занятия сексом…

В конце концов, Борис Хобякофф научился держаться уверенно, с достоинством, степенно и веско говорить, ходить, тонко шутить и изящно льстить, а также очень эффективно работать, медленно, но верно поднимаясь по служебной лестнице..

Миссис Хобякофф гордилась собой и мужем, считала, что жизнь удалась, даже без детей…Но судьба любит подбрасывать «бомбочки»..

Когда на пороге их дома появился очень похожий на мужа нескладный молодой человек и представился его сыном, Элис было чуть за сорок.

Борюсик валялся в ногах, каялся в грехах молодости (родители-то оказывается, знали…) и просил понять и простить, обещал золотые горы, а у Хмыровой сорвало крышу…Она напилась, потом успокоилась и выдвинула требование: магазин, ранчо, акции и «свободное посещение спальни». Не им, разумеется. Хобяков согласился. Ещё бы он взбрыкнул!

Мишу (Майкла, ха!) она приняла, повторила опыт с его отцом, преобразила и сделала своим –не пажом, но сателлитом. А сама пустилась в полное удовольствий и экспериментов плавание…

В доме Хобяковых установилось вполне нормальное житие: внешне – «заединщики», а так – полное самоопределение вплоть до отделения (по сути).

Вот про Томаса только она так и не узнала …

***

Как бы там ни было, за всеми вышеперечисленными событиями и случаями, постепенно Лиса Хобякофф брала верх над Лизкой Хмыровой, заталкивая изредка (ну очень изредка) напоминающую о себе молоденькую волжанку, все дальше и дальше в глубины памяти со всеми причастными, чтобы не вносили разброд и шатания в устаканивающийся с годами необременительный и сытый быт белой иностранки, жены преуспевающего менеджера… Не хотела миссис Элис вспоминать и, не ровен час, начать сожалеть об оставленной родне и знакомых в сотрясаемой последствиями развала СССР стране.

Да, она предпочитала «не вспоминать», но это не значило, что она забыла…Очень редко, просто очень, но давала себе «прошлой» выход и устраивала «вечер воспоминаний»: покупала маринованные огурцы (сладкие, зараза), натирала чесноком самый жирный из найденного в супермаркете бекон, близкий по вкусу ржаной хлеб, томатный сок и бутылку «Столичной» и в одиночестве надиралась до «положения риз»…Даже песни пела…А потом обнимала «белого друга», страдала от похмелья, срываясь на всём и на всех, и клялась больше не пить…

Так она «отметила», например, известие о смерти отцовых родителей, деда и бабы Хмыровых, о чем ей написала «по мылу» мать... «Голос» Лисе и о них говорил…

Был подобный срыв и после череды визитов прилетевших на край земли за лучшей жизнью знакомых «незнакомок» из далекой молодости, упомянутых «любезным» Всемогущим. Он был прав и неправ одновременно, как сейчас понимала Хмырова.

Прав в том, что Элис действительно в отношении их судеб «не парилась» и, можно сказать, выкидывала из поля зрения как прочитанные газеты.

«Признаю, было. Но кто бы знал, как же они меня раздражали своей уверенностью в собственной значимости, будучи при этом весьма посредственными в умении реально оценивать свои возможности и себя, любимых…Нет, с кондачка собраться, наскрести денег на билет в другое полушарие, пересечь полмира, явится в незнакомый дом и заявить о своих целях –это дорогого стоит, респект и уважуха им!

Но, голубушки, вы попали не в сказку, а в омут развитого капитализма, про который в школе рассказывали, с резким контрастом между богатыми и бедными, с потогонной системой на рабочем месте, с психологами вместо друзей, массовой безработицей и жизнью в кредит от детства до старости!

А еще с совершенно другой ментальностью, в рамках которой соседи улыбаются друг другу через газон, носят на новоселье ягодные пироги и строчат жалобы в муниципалитет на кучку дерьма, наваленного вашим питомцем на границе этого самого газона или залетевший в палисадник баскетбольный мяч!

Да, они имеют право, и даже больше того – убирать надо дерьмо, и цветы помятые жалко…Только вы-то к такому не привыкли в своем мире, вам же поговорить надо, душу открыть, поплакаться и поделиться последним…

А язык вы выучить не удосужились нормально, справедливость вы защищать идете без адвоката, глоткой луженой, диплом ваш по русской литературе или бухучету здесь на х.. никому не нужен, потому как романы слишком мрачные и пессимистичные, а компьютерная прога считает быстрее и лучше…

А еще вы не понимаете намеков, вам все разжевать и в рот положить надо, и то давиться будете… Фермер почему не женат, а? Смотри, слишком ласков, слишком щедр на втором свидании, слишком аккуратен…Не настораживает? Тут два варианта: или актер хороший, или не по девочкам…Не может быть? Ну ладно…

Вы так подружились через неделю работы, что теперь проводите все свободное время вместе, хотя и понимаете друг друга с пятого на десятое? И тебя пригласили в дом поиграть в преферанс с ее бабушкой и другими соседками и обещали в обед научить правилам? Тебе там хорошо, с тобой делятся, занимают на игру деньги? И ты не видишь в этом ничего странного, разве что квартал бедный? Ну решай сама…

Твоя работодательница сделала замечание по поводу внешнего вида, хотя сама не умеет ни красится, ни одеваться, по– твоему? И что, если у тебя высшее образование, а она не знает, где Крым находится? Ты не понимаешь, что написано в задании на день, но идти на курсы английского слишком дорого? Это мне легко говорить?!!

Да я сутками зубрила этот долбанный инглиш, так отличающийся от студенческого преподавания, африкаанс также, год в компаниях только улыбалась и кивала, льстила важным людям и хвалила непривычную еду, от которой меня потом несло!

Я записывала и запоминала малейшие детали местного быта и привычек соседей, чтобы не ошибиться ненароком, присматривалась к мимике, пыталась понять их образ мышления…Почему не сказала? А ты спрашивала?! Тогда заткнись и решай – оно тебе надо, здесь жить? Надо – терпи и учись, не можешь – езжай домой..

Они недобрые? Нет, дорогая, они просто другие, мы как инопланетяне друг для друга. Не уверена, что хоть когда-то будем на одной волне…У них мозги иначе работают, жестче…Да и пропаганда более умелая…Так что, иди ты в…Устала я» – завелась вдруг Лиса и расстроилась. Где правда, брат?

Но как бы не абстрагировалась от прошлого и неприятного Хмырова, одно она не делала точно: никогда не вступала в диалоги «любителей есть дыни» в сетях или на приемах по поводу ситуации на территориях «одной шестой части суши» и либо пресекала их едкими , отнюдь не связанными с темой, но резко осаживающими фразами в адрес «говорунов», либо уходила прочь.

Ей претили язвительные, полные превосходства и самодовольства комментарии иммигрантов в адрес вырастившей их страны и оставшихся там людей…А уж если она знала, как и почему эти «поборники морали, светочи демократии, борцы за справедливость» и прочее жили «там» и оказались «здесь» (тесен мир, как ни странно), она вообще закрывала аккаунты и планшет… Ну вот так, не мутила озеро своей души…Малодушие? Да и пусть…Она не хочет лишней головной боли!

Поэтому и в молодости, и позже для неё было странно слышать фразы типа «почернеть от горя», «тронуться умом от переживаний», «заболеть от тоски». Елизавета их не понимала: зачем убиваться, неужели собственная жизнь не дороже чужой? Она же ведь одна, ее не стоит тратить на страдания, сожаления, муки любовные или угрызения совести.

Так и жила Лиса, не углубляясь в философию, не задаваясь вопросами о концах и началах, радуясь каждому дню и получая удовольствие от вкусной еды, модных вещей, телесных удовольствий, красот природы и разных видов изобразительного искусства, предпочитая кино и живопись, не отрицая литературу (развлекательного жанра, преимущественно), приятную музыку (минус рэп, джаз, тяжелый рок).

Короче, человек рожден для счастья, как птица для полета – девиз ее прошлой жизни, особенно последней ее четверти.

Тем оглушительнее были для сознания откровения голоса, в изложении которого личность Хобяковой оказалась настолько неприглядной, что Елизавета испытала ни с чем ни сравнимый шок, вкупе с реальностью попадания в другое измерение-время, перевернувший её представление о себе.

В результате многочасового прослушивания событий долголетней и не очень давности, переваривая их, лежа в кровати в каморке предшественницы, смотря на факты и себя под непривычным углом, принимая судьбоносные решения, Елизавета Хобякова (Хмырова) спустя двое суток могла с уверенностью сказать, что стала другим человеком не только внешне.

Обдумывая то, что сказал «Бог», принимая новую реальность, женщина вдруг поймала себя на мысли, что силы небесные ей предоставили шанс не просто на вторую жизнь в ином мире и чужом теле – ее вернули к ней же, той юной девочке, счастливо живущей с мамой и папой в приволжском городе, ходящей в школу с дворовыми соседями-ровесниками, отдыхающей в летних лагерях или в деревне под Саратовом у любимых деда и бабы, бегающей на секции по гандболу и волейболу в Дом пионеров, получающей твердые «четверки» по всем предметам и мечтающей при этом окончить школу с «золотой медалью»…

В мировосприятии той Лизы не было сильных обид, чрезмерного эгоизма, равнодушия и снобизма. Мама была красивой, папа – добрым, одноклассники – веселыми, страна – великой, а будущее – светлым и прекрасным. Она была убеждена, что обязательно поступит в мединститут, как папа, будет лечить людей, встретит умного красивого парня, они полюбят друг друга и поженятся, получат квартиру, у них будут дети, собака…Все будет хорошо! Лишь бы не было войны…

Та девочка вряд ли стала бы выгонять служанку из-за разбитой вазы или плохо отглаженной шторы, не вышла бы замуж за молодого человека с внешностью мультяшного Пятачка и не уехала бы с ним на другой конец света от плачущей матери, не изменила бы мечте о медицине ради легкого поступления на филфак по специальности «русский язык как иностранный», чтобы никогда не работать не только по диплому, но и вообще..

Много Елизавета думала, много…И теперь, если бы ей сказали, что за ночь она поседела от потрясения, она бы даже не удивилась.

Глава 7

Поездка в монастырскую школу за близняшками Мортен прошла в штатном режиме: исполненные служебного рвения и возбужденные событиями в семье уважаемого советника, поверенный и приставы забрали Лиззи на рассвете.

По холодку карета проехала несколько миль вдоль берега океана быстро, так что проверяющие прибыли в пансион сразу после утренней молитвы, чем немало поразили, если не сказать больше, директрису-настоятельницу мать Изабель.

Лиззи в переговоры не вступала, сосредоточившись на моменте скорой встречи с родственницами предшественницы, о её взаимоотношениях с которыми имела весьма смутное представление. Она и узнавать-то их боялась – вдруг ошибётся?

По словам Флоренс, девочки Мортен в детстве были очень похожи: все светловолосые, голубоглазые, розовощекие и миленькие, как ангелочки.

Себя Лиззи в салоне рассмотрела и признала, что прошлая она уступает нынешней в изяществе черт и фигуры: Хмырова была стройна, темноволоса и достаточно высока ростом -175 см (нога, соответственно, 40 размера), обаятельна и харизматична, умело красилась, одевалась, двигалась, говорила.

Но не красавица, нет: довольно низкий лоб, крупноватый нос с горбинкой, губы, правда, пухлые, изогнутые «луком», лицо овальное, шея длинная, густые волосы до лопаток легко укладывались волнами.

Глаза – карие, но близко и глубоко посаженные – почти сводили на нет остальные плюсы внешности, поэтому Елизавета всегда прикладывала значительные усилия к «нейтрализации» эффекта угрюмости и «косоглазия» ухищрениями макияжа, без которого не показывалась на глаза даже мужу, про посторонних и говорить нечего.

Лиззи же Мортен была типичной «английской розой»: голубоглазая блондинка с темными бровями и длинными ресницами, фарфоровой кожей, четкого рисунка нежно-розовыми губами, аккуратным носом (ни большим, ни маленьким), высокими скулами, длинной шеей, пропорциональной фигурой и средним ростом, примерно 160см. Как и говорила Флоренс – чистейший ангел, кава-й-й-и!

« Да, сейчас – измученная, посеревшая, худая, но какие наши годы? Правильное питание, покой и настроение – и сиять будем, как маяк в ночи!» – определилась с ближайшей целью по части самоутверждения иномирянка.

Поэтому, когда встревоженная непрошенным визитом директриса отправила за сестрами монахиню, и та привела двух небольшого роста худых девочек в форменных балахонах и чепцах, смиренно потупившихся, сжавших под фартуками кулаки от волнения, Лиззи как-то сразу поняла – они!

–Джулия, Джейн, это я, Лиззи, ваша сестра…– тихо промолвила попаданка, подходя к послушницам. – Посмотрите на меня!

Девочки синхронно подняли глаза, и у Хмыровой ухнуло вниз сердце: на неё смотрело ее собственное нынешнее отражение в двух экземплярах! Те же черты лица, та же изможденность и бледность, та же тоска в голубых глазах…

–Ты…Лиззи? – одновременно прошептали близняшки. – Ты приехала с нами попрощаться?

От этого вопроса у женщины перехватило дыхание…Они уже не ждали другого исхода! Елизавете захотелось плакать от жалости к этим брошенным девочкам – на девушек восемнадцати лет они не походили…

Ей хватило сил отрицательно покачать головой, сдерживая подступающие слёзы, и взять обеих сестер за руки.

–Нет, дорогие мои, я приехала, чтобы забрать вас! Теперь я – ваш опекун, и я решила – мы возвращаемся в метрополию, где у нас есть дом, оставленный мне нашей покойной матерью. Мы поплывем на корабле, будем смотреть на океан и много разговаривать! А потом мы будем жить вместе, только втроем…Вы согласны?

Попаданка краем глаза заметила, какой эффект произвели ее слова на настоятельницу – та явно с трудом сдерживала рвущееся наружу возмущение и протест, тараща глаза и надувая щеки. «Да пусть хоть лопнет, жирная крыса!» – не пожелала отвлекаться Хмырова: сейчас важнее было получить от сестер твердый положительный ответ на сделанное предложение.

По дороге в школу на этот момент особо обратил внимание поверенный Боулз:

–Мисс Мортен, хочу предупредить Вас: если девочки не согласятся или задержатся с ответом, будет трудно настоять на их отъезде из монастыря, несмотря на Ваше опекунство. Увы, хоть король и против подобной практики, формальности должны быть соблюдены: только добровольное согласие покинуть стены пансиона являются причиной для ухода из-под влияния монашек. Будьте готовы.

И сейчас, стоя в кабинете директрисы, глядя на растерянные лица сестер и вспоминая замечание стряпчего, Лиззи затаила дыхание. Секунды шли, близняшки переглядывались и молчали, будто бы ведя мысленный диалог…

Зато мать Изабель, резво, несмотря на внушительную комплекцию, подскочившая со своего кресла и подошедшая к троице так, чтобы видеть выражения лиц сестер и показывать свое, прямо излучала уверенность и самодовольство.

Хмыровой захотелось или заорать, или съездить «святой сестре» по лоснящейся от «благочестия» круглой физиономии, «упакованной» в накрахмаленный чепец (или как они там назывались, эти сооружения из ткани?), или по выпирающему из-под рясы (?) животу, на котором лежал здоровенный деревянный крест на цепочке из шариков, как четки.

– Вы зря проделали такой путь, милая – елейным голосом протянула настоятельница. – Послушницы Джейн и Джулия сделали выбор в пользу Всевышнего, Ваш визит только подтвердил их решимость стать…

–Мы согласны! – хором выпалили сестры Мортен, вперившись в глаза Лиззи. – Когда мы сможем уйти отсюда?

–Да как вы…– начала было директриса, очевидно не ожидавшая такого ответа от обработанных заранее подопечных и бросив гневный взгляд на опустившую очи долу стоящую у двери сестру по ордену.

Лиззи смогла перевести дух, тихо вздохнула и выдохнула облегченно, и, не обращая более внимания на пыхтевшую от возмущения и лихорадочно подыскивающую нужные слова предводительницу местной монашеской «братии», попросила поверенного:

–Господин Боулз, Вы завершите формальности? Мы будем ждать снаружи, у кареты!

После чего, взяв трясущихся младших за руки, вывела их из кабинета настоятельницы, провела длинным мрачным коридором к выходу и, ускоряясь, дошла до кареты.

– Вы хотели бы что-нибудь забрать отсюда, вещи или что там? – усадив близнецов в карету, спросила Лиззи.

– Они не отдадут! – сердито буркнула Джейн (или Джулия?). – Только если приезжали родители с подарками, директриса позволяла некоторым забрать вышивки или поделки. Да и нет у нас тут ничего своего! Кроме нас – закончила девочка, взяв сестру за руку. – Только мы есть друг у друга!

Иномирянка снова почувствовала ком в горле: «Бедные стойкие оловянные солдатики». Отогнав промелькнувшие в голове кровожадные мысли о мести руководству сего богоугодного заведения, Хмырова кашлянула и сказала ровным тоном:

–Тогда я пойду обратно, подпишу необходимые бумаги, и мы покинем это «чудное» место! Пожалуйста, присмотрите за ними, я скоро, – обратилась она к кучеру и поспешила в кабинет настоятельницы, чтобы покончить с этим делом.

Ни на красивые клумбы, ни на здания пансиона, выстроенные в одном ключе из кирпича буроватого оттенка, ни на доносящееся из-за стены мычание коров, ни на блеск солнечных лучей на витражных стеклах храма в готическом стиле, тихие звуки каких-то песнопений и идущих парами послушниц под присмотром монахинь, попаданка внимания не обратила.

Ей нужно было торопиться, иначе та злость и гнев, что распирали ее грудь и лишь секунду назад с трудом были усмирены перед сестрами, норовили вырваться наружу, и тогда она разнесет эту обитель по кирпичику, а потом, по возвращении, убьет и мачеху предшественницы!

«Ах, ты ж сука лицемерная, «добродетель пи…ная», я тебе устрою «воздержание» (имя Темперанс значит «сдержанная, умеренная»), погоди чуток, маменька…» – кипела чайником Хмырова, несясь по дорожке к главному зданию монастыря.

–Господин Боулз, надеюсь, бумаги готовы? – женщина влетела в кабинет, огляделась и отметила, что приставы перебирают стоящие на полках книжные (?) тома, стопки гроссбухов (ну, похоже на то), внимательно просматривают их и откладывают в сторону, а поверенный с улыбкой дьявола читает что-то, напоминающее переписку, под убивающим взглядом потеющей, (края чепца вокруг морды лица потемнели, надо же!) то ли от гнева, то ли от страха, настоятельницы.

– О, мисс Мортен, Вы уже вернулись! Прекрасно! Тогда сейчас мы займемся Вашим важным делом, потом Вы с уважаемым мистером Ноксом вернетесь в город, а я – он бросил быстрый предупреждающий взгляд на директрису, – пожалуй, задержусь тут на некоторое время.

Боулз лениво поднялся, медленно, словно пантера перед решающим броском на жертву, подошел к взиравшей на него с испугом (теперь однозначно!) тучной монахине и, растягивая слова, заговорил:

– Все-таки во внезапных визитах с проверками есть определенная прелесть, Вы согласны, достопочтенная мать Изабель? Так можно обнаружить массу интересных вещей, да-с…

– Когда бы еще королевским приставам довелось узнать, что монастырская школа, находящаяся под эгидой ордена, проповедающего воздержание и нестяжательство, оказывается, снабжает бордели Кейпсити молоденькими служительницами Эроса? Невесты бога, несомненно, да не того! – съязвил поверенный, а монахиня сглотнула.

– А самое забавное, – выделил голосом нависающий над сжавшейся в кресле директрисой Боулз, – кто бы мог подумать, что инициатором подобного «бизнеса» станет отнюдь не известная во всех Черных колониях владелица притонов и домов терпимости мадам Гризельда, а именно мать-настоятельница сего богоугодного заведения, призванного воспитывать девиц всех сословий в духе добродетели и отрицания греховных побуждений? Очень интересная картинка вырисовывается, не правда ли, достопочтенная мать Изабель? – чуть ли не щелкнув у шеи упомянутой зубами, с ухмылкой закончил поверенный.

«Вон оно что, Михалыч! Тут вовсю криминал процветает по продаже девственниц, оказывается! А я своим визитом и требованием невольно сковырнула преступный гнойник…Ну, уж этот вопрос пусть поверенный, определенно довольный открывающимися возможностями прославиться, решает сам» – пронеслось в голове у Хмыровой.