Текст книги "Испанская новелла Золотого века"

Автор книги: Лопе Феликс Карпио де Вега

Соавторы: Мигель Де Сервантес Сааведра,Тирсо Молина,Антонио де Вильегас,Антонио де Эслава,Хуан де Тимонеда,Хуан Перес де Монтальван,Дьего Агреда-и-Варгас,Себастьян Мей,Луис де Пинедо,Алонсо Кастильо де Солорсано
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 39 страниц)

А в это самое время вошел дон Дьего и сказал следующее:

– Дошло до меня, дон Хуан, что недовольны вы мною, и если это так, нет границ моему огорчению, ибо всегда стремился я быть вам верным слугой и полагал, что дружба наша покоится на прочном основании, а ежели мои слова кажутся вам почему-либо обидными, то прошу меня за них простить.

На это, побледнев, дон Хуан отвечал:

– Никто вас не винит. Что же до моих чувств, позвольте мне самому решать, о чем говорить, а о чем молчать. А если я не восхваляю вас, подобно всем прочим, то это потому, что мне не хочется выслушивать от вас оскорбления. И хотя вряд ли вы сознательно намеревались обидеть меня и мне не в чем вас винить, все же друзьям дозволено называть вещи своими именами, даже в тех случаях, когда они даруют прощение. Несправедливость есть несправедливость, от этого никуда не деться. Впрочем, если весь этот разговор вы затеяли с целью напомнить мне о совершенной мною неловкости, то как не усмотреть в этом намерение еще раз меня оскорбить?

Тут вмешались присутствующие, желая примирить друзей, и, как водится, только все испортили, ибо дон Дьего сказал:

– Сколь же мало вы цените мои дружеские чувства, что приходится мне выслушивать подобные речи!

Тогда сказал дон Хуан:

– По делам познаются чувства. И одна стычка на людях может разорвать самые прочные узы, и не принято среди друзей украшать себя доблестью за счет другого, ибо воистину достойна похвалы лишь слава, не разлученная с добродетелью.

– Итак, если я не ошибаюсь, – сказал дон Дьего, – все ваши рассуждения сводятся к тому, чтобы доказать, что я вас оскорбил, но не потому, что я действительно виноват, а потому, что вам хочется, чтобы я был виноват. И если вы действительно желаете разрыва, то так и скажите, а не кружите вокруг да около, как будто я вам не друг. Да и вправду, друзья ли мы, ведь поведение того, кто не доверяет другу, тоже в конце концов становится подозрительным. На меня как раз можно положиться, потому что если бы у меня в мыслях и впрямь возникло что-либо подобное, то уж я хорошо бы знал, как мне поступить.

И тогда дон Хуан, который только того и добивался, отвечал на эти благородные речи так:

– Когда была бы задета моя честь, то сумел бы я ее защитить, кто бы передо мною ни стоял, ибо лучше удается мне постоять за себя в поединке с кабальеро, нежели в схватке с быком.

– Уж не знаю, что вы имеете в виду, – сказал дон Дьего, – только вижу, что вы намерены окончательно рассориться со мной.

И снова принялись друзья увещевать их, говоря дону Хуану, что не следует так горячиться. На что тот возразил старающимся удержать его;

– Думайте что хотите, обвиняйте в чем хотите. – И, повернувшись к дону Дьего, продолжил; – Мне не придется долго ждать случая, который бы рассеял наши сомнения.

И сказал тогда дон Дьего;

– Когда придет этот желанный случай, можете быть уверены в том, что моя доблесть не уступит моей учтивости.

А надо сказать, что дон Дьего тоже очень рассердился. Принялись друзья уговаривать дона Дьего точно так же, как и дона Хуана, и ничего у них из этого не вышло, ибо попросил он их ни в коем случае не вмешиваться в это дело, потому что из любой мелочи, если только не разобраться в ней сразу и до конца, могут выйти большие неприятности. Друзья разошлись, а дон Дьего погрузился в задумчивость.

В задумчивости и нашел его слуга доньи Исабели, сообщивший ему, что госпожа в четыре часа пополудни намерена отправиться к донье Ане, сестре дона Санчо, и что можно использовать представляющуюся оказию. Дон Дьего поблагодарил слугу, щедро вознаградив его: в такого сорта делах последнее очень важно. Как только слуга удалился, вошел паж с известием о приходе дона Хуана.

Меж тем слуга» желая разузнать все получше – ведь только слухами мир живет и дышит, в подслушивающих нужда куда как велика, – спрятался, чтобы выяснить, чем дело обернется, потому что ссора дона Хуана с доном Дьего уже ни для кого не была тайной.

В высшей степени учтиво, именно так, как надлежит вести себя в таких обстоятельствах кабальеро, обратился дон Хуан к дону Дьего:

– Людям благородным свойственно стремиться к истине как в словах, так и в поступках, ибо наносят урон своей чести те, чьи слова расходятся с делами. И никакими сладкими речами не искупить нанесенного прилюдно оскорбления, а посему для меня, как и для всякого, кто в таких делах смыслит, ясно, что, кроме наших шпаг, никто нас не рассудит. И стало быть, сегодня в четыре часа пополудни я жду вас возле реки Хениль.

Больно отозвались эти слова в сердце дона Дьего, ибо, ко всему прочему, это был тот самый час, в который собирался он повидаться с доньей Исабелью, и он сказал:

– Коль не хотите вы прислушаться к словам наших друзей и вам предпочтительнее решать дело с помощью оружия, как мне ни горько, я принимаю ваше предложение и только об одном молю вас, чтобы поменяли вы назначенный час, потому что в это самое время призывают меня обязательства в другое место.

– А ведь я прав, – заметил в ответ дон Хуан, – никогда вы не были со мной чистосердечны и разве своими презрительными словами не наносите вы мне новой обиды, ибо какие же обязательства могут мешать решению спора о жизни и чести? Впрочем, это неважно, поскольку это не единственная обида, за которую нам следует посчитаться, и пока жгут мое сердце обиды, я буду стремиться к поединку. Я жду вас от назначенного часа, когда бы вы ни пришли.

На это отвечал дон Дьего:

– Вы – кабальеро и ведете себя так, как надлежит вести себя кабальеро. Приходите, когда вам заблагорассудится, что касается меня, я, поверьте мне, появлюсь так скоро, как только будет в моих силах, и поистине перст провидения укажет на меня, если выпадет умереть мне от руки лучшего из моих друзей, доставив тем самым столь потребное ему удовлетворение.

Они расстались. А слуга поспешил к госпоже донести о том, что случилось. Госпожа не столько испугалась за брата, сколько за дона Дьего. Восхищенная рыцарским поведением своего возлюбленного, донья Исабель подумала, что именно любовь и уважение к ней побудили его так поступить, и это так ее поразило, что если бы не испытывала она уже ранее сердечного влечения к дону Дьего, то ныне непременно предалась бы храброму кабальеро всей душой. А потому, сгорая от желания повидать дона Дьего, отправилась она к донье Ане, чтобы поговорить с ним. Слуга со своей стороны старался тоже ей пособить, потому что у людей такого сорта в мыслях только собственная выгода.

Меж тем дона Дьего такой ход событий смутил, ибо видел он, что как ни распорядись Фортуна, а дело его все равно проиграно. И когда пребывал он в мрачном раздумье, вошел дон Санчо и спросил его, что приключилось. В ответ сказал дон Дьего:

– Если вы дадите мне слово хранить тайну, я скажу вам.

– Говорите, – сказал дон Санчо, – и хотя я предвижу, о чем пойдет речь, всякий истинный друг превыше собственной репутации поставит честь друга.

И тогда сказал дон Дьего:

– Такому достойному кабальеро я могу доверить то, чего никогда не доверил бы никому другому; меня вызвали на дуэль.

И он поведал ему обо всем, что произошло меж ним и доном Хуаном. Выслушав его, дон Санчо спросил, намерен ли он принять вызов, потому что, по его, дона Санчо, мнению, все это было сущее сумасбродство, к тому же одно то, что его соперник – брат доньи Исабели, оправдывало отказ от дуэли. Но отвечал дон Дьего, что дружба ослепила его и что поклонение другу, чувство само по себе достойное, превысило всякую меру. На это дон Санчо сказал:

– Так позвольте же мне покончить эту ссору миром, и никто не заподозрит, что вы открылись мне, поскольку все знают, что я и так осведомлен о том, что произошло.

Но ответил дон Дьего:

– Если не хотите вы, чтобы ко множеству моих горестей присовокупилось бы еще и уклонение от того, что составляет прямой долг любого кабальеро, не говорите мне об этом, а отправимся лучше к вам, ибо туда, по моим сведениям, вот-вот должна прийти донья Исабель, которая очень обеспокоена случившимся, а ведь именно свидание с ней принудило меня отложить дуэль с ее братом, ибо встреча с доньей Исабелью волнует меня много больше, нежели гнев ее брата, вызванный не столько ничтожным происшествием на площади, сколько тем, что за ним прячется.

– Мне тоже так кажется, да и весь город про то говорит, – сказал дон Санчо.

Мирно беседуя, они добрались до дома, который в тот миг в сопровождении выведавшего страшную тайну слуги уже покидала донья Исабель. Долгое отсутствие могло пробудить подозрение брата, да и ждали ее неотложные дела. Дон Дьего проводил донью Исабель до выхода, в то время как дон Санчо и слуга на всякий случай оставались при входе снаружи. Сраженная волнением, со слезами на глазах, донья Исабель заговорила так:

– Мои скромные достоинства ни к чему вас не обязывают, и все же позвольте заверить вас, что, будь на то моя воля, все обернулось бы иначе, но, видно, до конца дней моих суждено мне оплакивать несчастную судьбу, ведь именно она причина такой злой незадачи. Я совершенно уверена в благородстве и учтивости, в тех высоких чувствах, которыми вы ответили на мое желание познакомиться, не само по себе явившееся мне, но внушенное повестью о вашей добродетели. Вы вольны не рассказывать мне, что случилось между вами и братом, и единственное, о чем мне приходится сожалеть, так это о том, что не ваши уста поведали мне о том первыми. Но уж так вышло, что ничего не остается дочери, кроме как прибегнуть к помощи отца во имя того, чтобы помешать сыну. Вам нанесли обиду, и мне понятно родившееся у вас желание отмстить, хотя и несет оно мне горе.

Здесь голос доньи Исабели прервался, ибо хлынули из озер глаз ее слезы и затмилось их сиянье.

– Я прекрасно понимаю, в чем мой долг, госпожа моя, – отвечал дон Дьего, – я прекрасно понимаю, какой черной неблагодарностью, какой грубостью мужлана было бы не повергнуться к вашим стопам, не посвятить себя служению вам, только единожды узрев вас. И поверьте мне, даже неизбежный удел человеческий – смерть не в силах разорвать связывающие меня с вами узы. Бог свидетель тому, как терзаюсь я, причиняя вам горе, и если не стал я рассказывать вам о том, что произошло между мною и вашим братом, то это потому, что не хотелось мне усугублять вашей печали. У вас нет причин бояться за брата: он столь отважный кабальеро, что скорее стоит опасаться за мою судьбу, и, поверьте мне, что будь это не так, не стал бы я усердно защищаться, предпочтя пожертвовать собой, нежели огорчить вас.

– Боже упаси, – воскликнула она, – у меня и в мыслях ничего такого не было, да пусть свалится на меня самое страшное несчастье, какое я могу вообразить – ваша гибель, если я так думаю! Не обнажайте оружия! Умоляю вас!

– Это невозможно, – сказал ее возлюбленный, – в делах чести мы не вольны; я уверен, что вы такая, какой я вас знаю: не удостоите взглядом того, кто пренебрегает своим долгом. Клянусь сделать все, что в моих силах, чтобы убедить дона Хуана объясниться; разумеется, это должны быть объяснения, укрощающие его необузданный нрав и не унижающие моего достоинства.

– Ваши речи немного утешили меня, – сказала донья Исабель, – и помните о том, что вы мне сказали, ибо ваше великодушие – единственный залог тому, что это неприятное происшествие может быть забыто.

– В этом деле, а равно в любом другом, – отвечал дон Дьего, – даже если бы пришлось мне сказать вам нечто, и пришлись бы мои слова вам не по вкусу, сердце никогда не позволило бы мне пойти против вашей воли.

На этом они расстались. На Прощанье сказал другу дон Санчо, что уповает на то, что в ближайшее время перемен к худшему не будет, что сможет он помочь дону Дьего. Что же касается самого дона Дьего, то речи его были всего лишь уловкой, ведь он уже сожалел о том, что рассказал дону Санчо эту историю, хотя и был дон Санчо его ближайшим другом. Вот какую власть имеют над кабальеро правила чести, и так и должно быть!

Меж тем дон Дьего сразу направился за плащом, в который можно было закутаться и пребыть неузнанным, к тому же не хотелось ему медлить с исполнением долга.

Донья Исабель вернулась домой и там, повинуясь женской своей природе, тем более что были у нее причины тревожиться, принялась стеречь брата, особенно проведав, что он уединился у себя в комнате. И когда удалось ей высмотреть, что выбирает он себе подходящую шпагу, сердце ее сжалось, и решила она попробовать смягчить его гнев, ибо кто, кроме женщин, на это способен! И хотя частенько случается им встречать отказ, не устают они домогаться своего, пока не добиваются того, чего им хочется. Так и должно быть, ведь не всегда это во вред мужчинам, часто мужчины выгадывают от того, к чему их приневоливают.

Она вошла в комнату, притворившись, будто по делу, изобразила замешательство при виде шпаги, а затем на родительский манер пустилась выговаривать дону Хуану за похождения, призывая к воздержанности и благоразумию, напоминая о преклонных отцовских летах, о сыновних чувствах и долге. Притом она старалась к нему подольститься, а это только укрепило подозрения дона Хуана, Посчитав, что сестра слишком много себе позволяет, дон Хуан сказал, чтобы не кружила она вокруг да около, потому что не очень-то он верит в искренность ее заботы, и что, когда придет время, она узнает то, что надлежит ей знать. Впрочем, он полагается на рассудительность сестры в серьезных делах. И не ожидая ответа, подозвал дон Хуан слугу, повелев ему отнести потихоньку шпагу к донье Ане, потому что не хотелось ему, чтобы дома знали, куда он направляется. И с тем ушел.

Раздосадованная донья Исабель стала расспрашивать слугу, а тот возьми и скажи все, что ему удалось подслушать, да еще от себя прибавил, что-де, раз она разговаривала с доном Дьего, стало быть, ей нечего опасаться, ведь не захочет же дон Дьего огорчить ее. Зная, что брат уже ушел, донья Исабель очень встревожилась и решилась на поступок, на который может решиться только любящая женщина; она велела слуге позвать отца, так как собиралась про все ему рассказать, а еще запретила слуге, пока отец все не узнает, выносить из дому шпагу да еще наказала выведать место дуэли и ей сообщить. Слуга пообещал сделать все, как велено, но просил разрешить отнести шпагу, потому что, говор ил он, какая-нибудь шпага все равно сыщется, а его заподозрят в измене. Донья Исабель пообещала слуге, что на него не падет подозрений, сказав ему, что единственно чего она хочет, это осведомить отца. Слуга пошел за отцом, а меж тем донья Исабель так искусно обошлась со шпагой, что желавшему пустить ее в дело она уже никакой службы сослужить не могла. А когда слуга вернулся с доном Алонсо, она потихоньку передала слуге шпагу, чтобы тот отнес ее дону Хуану.

Когда донья Исабель рассказала отцу о случившемся, старик огорчился, потому что не знал, как избежать неприятности. В это самое время вошел взволнованный дон Санчо, вопрошая о местопребывании дона Хуана, снова рассказывая всем то, что они уже знали, сокрушаясь, что дон Дьего обвел его вокруг пальца. Пока же пребывали все в размышлении, появился слуга и сообщил, что хозяин взял шпагу и отослал его прочь, но что он следовал за ним вплоть до выхода из города, и ему показалось, что бывшие друзья направились к реке, но что дальше он не пошел, потому что могли его заметить. И тогда среди присутствующих было решено идти за ними.

А в это время дон Дьего и дон Хуан уже были за городом. И насколько один из них горел желанием сразиться, настолько другой желал мира, ссылаясь на дружбу. Но на все уговоры дон Хуан отвечал, что причиной его гнева как раз и является нанесенный их дружбе ущерб и что именно за это он и хочет проучить дона Дьего.

– Не бросайтесь словом «дружба», – заметил дон Дьего, – ибо, если бы это было правдой, не сочли бы вы намерения вашего друга, такого же, как вы, идальго, за обиду. Обратите взор на себя и вспомните о великодушии, потому что не тумань ваш взор раздражение, вы бы ясно узрели, что напрасно не верите моим дружеским чувствам, уверовав в свою невиновность.

И сказал тогда дон Хуан:

– Я признаю равенство, о котором вы говорите, но даже будь я ниже вас по рождению, меня все равно бы оскорбило ваше стремление провернуть подобное дело без моего ведома, ибо и дружба не дает друзьям права распоряжаться по своему усмотрению тем, что может иметь столь важные последствия. Ну, а если приходится прибегать к последнему способу доказательства правоты, каковою является дуэль, то тут уж всякие объяснения совершенно излишни.

И они взялись за шпаги, но после трех или, четырех выпадов шпага дона Хуана переломилась, чему причиной была изобретательность доньи Исабель, тем не менее владелец шпаги продолжал храбро сражаться. Тогда дон Дьего, отличавшийся – большей рассудительностью и старавшийся покончить эту историю миром, решил, что представился удобный случай, и сказал:

– Вот он, глас судьбы! Прошу вас, прежде чем продолжать то, на что меня обрекло данное вам против воли слово, добудьте себе оружие, как у меня, чтобы мы были в нем равны, как и во всем прочем – в доблести и чести.

Поняв по некоторым признакам, что шпага сломалась совсем не случайно, дон Хуан смутился и, догадываясь о причине такого неожиданного поворота событий, произнес:

– Вот вам доказательства того, что мои подозрения не лишены оснований, а обиды справедливы, – очевидность происшедшего не позволяет мне умолчать о том, что ныне так ясно открылось взору. В собственном доме мне не на кого положиться и злосчастная судьба в решающий миг выбивает из рук моих оружие возмездия. Не бывает обид, которые не заслуживали бы ответа, напротив, благодарный ответ – неизбежность, и я бесконечно благодарен вам за столь любезное обхождение, порождение великих ваших добродетелей. Я попытаюсь исправить случившееся и уверяю вас, каков бы ни был исход поединка, мое высокое о вас мнение не претерпит изменений. Об одном вас прошу: я обещаю возвратиться так быстро, как только это возможно, обещайте и вы подождать меня.

Огорченный дон Дьего пообещал подождать дона Хуана, хотя и было ему грустно оттого, что ни удачный случай, ни великодушие не смягчили гнева дона Хуана. Считая, что проделка со шпагой – изобретение доньи Исабели, дон Дьего тревожился, как бы не опечалило ее то, что из затеи этой ничего не вышло (если вообще достойное поведение кабальеро может кого-то опечалить). А еще он размышлял о том, сколь сильна ее любовь, сколь безотрадна его участь, и еще о многом размышлял дон Дьего, пока не привлекли его внимания два человека, которые уже давно следовали за ними. То был народец, взращивающий собственное благополучие на неблагополучии других. Увидев, что дон Хуан и дон Дьего вместе вышли из города, мужланы не осмелились напасть на них. Когда же они увидели, что поединок ничем не кончился, а дон Хуан почему-то ушел, они кинулись к дону Дьего, уже издали крича:

– А ну-ка, кабальеро, давайте сюда плащ, да и все остальное, что там у вас есть!

Застигнутый врасплох, дон Дьего не потерял присутствия духа и приготовился защищаться, рассчитывая сохранить собственную жизнь ценой чужой жизни. После нескольких выпадов дон Дьего почувствовал, что его ранили. В тот же миг он увидал, что один из нападавших корчится на земле при последнем издыхании, в то время как другой, более озабоченный собственной безопасностью, нежели возмездием, намерен покинуть поле битвы.

Вот и получилось, что ожидал дона Хуана, а у ног его распласталось бездыханное тело. И свидетелей сему не было, разве что пронзавшие вершинами небо высокие ясени и торопливые речные воды, что вечно спешат к тем пределам, которые всем нам назначены. Решил тогда дон Дьего доверить свою тайну реке, предав тело водам. Но когда пускал он тело в реку, появились на вершине холма спешившие помешать поединку дон Алонсо, дон Санчо и их друзья. Завидев опускающего тело в реку дона Дьего, подумал сразу дон Алонсо, что предает он воде тело дона Хуана, и, испустив стенание, принялся оплакивать непомерное такое несчастье. Подойдя поближе к раненому да к тому же пребывающему в одиночестве дону Дьего, уверялись все в том, что подозрения старика небезосновательны. И как ни тщился дон Дьего растолковать, в чем дело, объясняя, что у дона Хуана сломалась шпага, несчастный отец ни в какую не желал ему верить и все старался доискаться истины, говоря, что если убил его сына дон Дьего в честном бою, то зачем тогда лишать ему покойника достойного погребения, и что если никакого обмана здесь нет, то и бояться нечего, ибо пришлось бы в конце концов дону Алонсо простить его. А если это не так, с чего бы дону Дьего опасаться собственных друзей. И они стояли на своем, а дон Дьего – на своем, говоря, что придет дон Хуан, которого он ждет, и рассеются все сомнения, и что окажут они ему не столь уж великую милость, если соблаговолят немного подождать.

А в это время поспешающий назад дон Хуан остановился в смущении и замешательстве, но вовсе не оттого, что увидел разговаривающих с доном Дьего друзей – ибо он, конечно, понимал, отчего они здесь, – но оттого, что очень испугался, увидав, что дон Дьего ранен. И он стоял и ждал до тех пор, пока не увидел, что все возвращаются в город. Так и не разобравшись в том, что же такое приключилось, а заодно поняв, что продолжать поединок ему не с кем, в страхе, что принудят его к нежеланному миру, решил дон Хуан не возвращаться в город до тех пор, пока не отмстит он за свою честь. Никем не узнанный поселился он в хижине пастухов, где и жил, готовясь к окончательной схватке с врагом, и было у него при себе немного денег, А так как все прочие возвратились в город в полном неведении, ведь дон Хуан скрывался, то, основываясь на виденном собственными глазами, уверовали они в его смерть, и даже судейские к те уже объявили о вознаграждении в тысячу дукатов тому, кто выдаст им дона Дьего, который по сей причине, следуя совету друзей, тоже покинул город.

Меж тем, сострадая донье Исабели и дону Алонсо, также уверенный в смерти дона Хуана, дон Санчо подумывал о том, что оставшаяся единственной наследницей сестра дона Хуана вполне сгодилась бы ему в жены, ибо вследствие возраста никаких других детей у дона Алонсо не предвиделось, а касательно дона Дьего, которого считали виновником несчастья, то на жениховство он претендовать уже не мог.

И вот однажды дон Санчо поведал дону Алонсо о своем желании, не утаив от старика и того, что сестра его была втайне обвенчана с покойным доном Хуаном, а чтобы склонить отца на свою сторону, сказал ему, что сам не желал этому браку огласки, дабы не огорчать дона Алонсо имущественным неравенством.

На это благородный старец, полагая, что дон Санчо знатен, молод и в должной мере богат и, стало быть, с ним можно породниться, отвечал столь же любезно, сколь и кратко:

– я так вам благодарен за оказанные мне благодеяния, что не знаю, по силам ли мне отблагодарить вас; хочу, однако, сказать, что только тот, кто чтит чужую честь, сам честен, а в вашей чести доводилось мне убеждаться не единожды. Одинок я остался, и горько мне оттого, что, утаив брак сына моего, украли у меня радость, и знать я хочу две вещи: первая – намерены ли вы огласить тайну венчания дона Хуана во имя того, чтобы госпожа моя донья Ана смогла войти в дом и утешить мою старость. Раз уж так случилось, что судьба отобрала у меня сына, вправе я хотя бы любоваться сокровищем, которым пленился дон Хуан. А во-вторых, желал бы я, чтобы вы, дон Санчо, заняли место того, кто был моим единственным утешением, и стали опорой старику и его дочери, ибо струящаяся в ваших жилах благородная кровь способна продлить и возвеличить мой род.

Дон Санчо ответил на эти речи столь бурным изъявлением благодарности, что со стороны его можно было принять за безумца. Так и получилось, что привели они задуманное в исполнение и поселились у дона Алонсо.

Меж тем дон Дьего, до которого время от времени доходили вести о переменах в доме дона Алонсо, узнав о случившемся, впал в ярость и, обуянный ревностью, презрел всякую опасность – да и может ли считаться истинным кабальеро тот, кто вопреки сердцу слушается рассудка, – и, заявившись в дом дона Алонсо, он принялся изливать донье Исабели негодование, в то время как последняя оправдывала свое поведение приказанием батюшки. Но дон Дьего поклялся тысячу раз на смерть пойти, нежели позволить нанести ему такое оскорбление, и ни слезы, ни уговоры, которыми так умело пользуются женщины, когда им надо разжечь самое вялое желание и умерить самую пылкую страсть, не способны были его удержать. Он задержался в доме так долго, что посвященный в их отношения совращенный алчностью и позабывший все благодеяния слуга – люди низкого происхождения особенно страдают пороком неблагодарности – сообщил о его приходе дону Алонсо, а тот коррехидору[66]66
  Коррехидор – королевский чиновник, выполнявший судебные и административные функции в городах и провинциях Испании.


[Закрыть]. Коррехидор, в свою очередь, почел своим долгом допросить донью Исабель, конечно, соблюдая при этом надлежащие учтивость и деликатность, ибо к тому его обязывала высокородность допрашиваемой дамы. Но еще до того коррехидор, объяснив, какого рода дело привело его в дом дона Алонсо, направился в комнату, в которой разговаривали дон Дьего и донья Исабель. А комната, надо сказать, заперта не была, потому что, объятые великим волнением и горем, они позабыли ее запереть.

Увидав дона Дьего, коррехидор растерялся: уж очень не хотелось ему задерживать дона Дьего, хотя, казалось по всему, долг его в том и состоит, чтобы арестовать преступника, но суть благородных душ такова, что не радует их исполнение горестных обязанностей, ибо сочувствуют они несчастью. Зато есть такие судейские чиновники, которые прямо-таки вымещают злобу на преступивших закон, словно это им, а не обществу нанесен ущерб. И при этом вовсе не пекутся они о благоденствии граждан, но жаждут собственного возвышения за счет несчастных, впрочем, то ли еще бывает. Жестокость по отношению к тем, кто уже не может защититься, есть свидетельство душевной низости, грязных помыслов и подлого происхождения, потому что все мы равны перед Господом, который милосерден и всемогущ, и нам надлежит ему в том следовать, ведь прощает он нам наши прегрешения, и милость его безгранична.

И обратился коррехидор к дону Дьего со следующими учтивыми словами:

– Горестно мне, сеньор дон Дьего, видеть здесь вас, истинного кабальеро, но, к слову сказать, истинными кабальеро надлежит быть и тем, кому вменено в обязанность вершить правосудие, меж тем они часто грубы и неучтивы, и вижу я в этом не что иное, как свидетельство низкорожденности. Увы, не всем еще ясно, что не дозволено властям оскорблять высокорожденных, ибо именно они столпы общества и несть числа желающим управлять им, но сколько мало желающих защитить его. А потому, заметьте все, как тяжко бывает в иных случаях следовать долгу.

Молчаливо согласились присутствующие с этими рассуждениями. Меж тем началась суматоха, ибо сбежался весь дом.

Завидев эту толпу и почитая ее причиной своих тяжких несчастий, а равно убедившись в невозможности доказать правоту, вспыхнул дон Дьего и сказал в отчаянии:

– Знайте же те, кто здесь присутствует, и пусть знают все: коли истина не восторжествовала и не разверзлись небеса, чтобы покарать неблагодарного, то скажу я вам, что это я убил моего друга и твоего сына в честном бою, я лишил тебя в старости последнего утешения.

Поднялся тут страшный шум, по лицам одних текли слезы, ошеломленно молчали другие, несчастный отец оплакивал покойного сына, а донья Ана – супруга, донья Исабель кляла свою злополучную изобретательность, отнявшую у нее брата и возлюбленного. В замешательстве пребывали коррехидор и дон Санчо, до глубины души потрясенные всеобщим горем. Но дон Дьего продолжил речь:

– Да не ужаснет вас признание мое, ибо никакие испытания не могли со мной сделать того, что вмиг сотворила разбившаяся надежда, и, знайте, жизнь мне отныне постыла.

Горечью переполнены были сердца присутствующих, когда коррехидор уводил дона Дьего. Но пуще всех затужила донья Исабель, которую неожиданное происшествие повергло в смятение. Считая, что ее возлюбленный все равно безвозвратно погубил себя, и пытаясь спасти в людском мнении его честь – высокородным женщинам более свойственно печься о чести, нежели о жизни, – сказала она отцу:

– Господин мой, по вашей воле увели в тюрьму дона Дьего, а стало быть, и мне не жить. И хоть и правдоподобно с виду его признание, не верьте тому, что убил он брата, ибо судьба, насылая на людей несчастья, туманит им рассудок, выдавая обман за истину. Признаюсь, я действительно помышляла выйти замуж за дона Дьего и в том винюсь, ибо это и явилось причиной столь тяжких последствий. Хочу все же сказать, что, помимо помыслов, я ничем не нарушила заповеданных от Бога правил. Весть о свадьбе с доном Санчо, которой ты так желал, дошла до сеньора дона Дьего, и, распаленный ревностью, на беду мою, явился он в наш дом с единственной целью погибнуть.

Все присутствующие очень взволновались признанием доньи Исабели, а больше всех отец, винивший донью Исабель не столько в слабодушии, сколько в нерешительности.

Тем временем коррехидор, исполняя надлежащим образом свои обязанности, на основании прежних свидетельств, а также нынешнего признания счел вину дона Дьего доказанной и спустя несколько дней приговорил его – и приговор утвердили – к обезглавливанию. Не помогли мольбы и доводы отца потерпевшего. Оставалось дону Дьего готовиться к неизбежному, и стал он ждать его; меж тем донья Исабель проплакала все глаза, ибо любила его больше, нежели самое себя. По настоянию отца, желавшего уберечь ее от пересудов, на которые в таких случаях очень падки люди, монахи, допускавшиеся к дону Дьего, повелели ему не уклоняться от исполнения долга по отношению к донье Исабели. Таковым было желание отца, и подтолкнуло его к этому бесстрашное признание дочери. А когда дон Дьего с полной готовностью изъявил согласие, то при поддержке отца, тайно от всех и со многими неудобствами, – в таком положении вполне понятными, – они поженились.

Вот так обстояли дела, когда проведал дон Хуан, что по приказу отца донья Ана живет у них в доме. А прознав про это, а равно и про то, что сестра просватана за дона Санчо, решил дон Хуан, которого в те времена донимали потребность любви и нужда в деньгах, а любовь и деньги имеют над душами мужчин большую власть, отправиться домой повидать жену, посмотреть, что делается в доме. Да и карты – увеселение, которым не обделена самая распоследняя деревушка, а потому хотел он прихватить денег, дабы отсидеться в деревеньке и переждать сколько надобно, пока не исполнится заветное его желание.