Текст книги "Мое тело – Босфор"

Автор книги: Лола Бокова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Я бегаю по комнате, как тигр в клетке.

В этот момент в дверь стучат, и входит Полоска. Вы готовы? У нас сегодня запланирован чудесный вечер. Идем скорее. Я с надеждой спрашиваю, ты один? Нет, Сефа ждет тебя в машине. Я говорю, идите, скоро спущусь. Лицо у меня такое, что Полоска не уходит. Идите, я сейчас спущусь.

Я остаюсь в комнате. Ничего страшного. Ничего страшного. Но не хочу терять ни того, ни другого. Звонит телефон. Глазки: я заезжаю за тобой? Нееееееет! кричу я и тут же спохватываюсь: я уже вышла, иду, подхвати меня по дороге. А сама бегаю по комнате. Черт, вот черт. Спуститься боюсь: если Кубок внизу, я никуда не уйду. Выжидаю какое-то время, набираю Пятачка, слава богу, они отъехали от пансиона, ждут в другом месте. Ну, спасибо тебе, Глазки, за сюрприз! Крадусь по вечерней улочке, как воришка, и Глазкам: иду, разве ты меня не видишь? Я здесь, на перекрестке! Он подъезжает на мотоцикле, все понятно, выпил, поругался с женой, решил сбежать. Ну вот, адреналин для медицинских нужд можно выдавливать из меня, как яд из змеи.

ххх

С утра пораньше мы с Глазками выезжаем на «моторе» к его обещанному пансиону. Все нормальные люди встречаются по вечерам, а мы собираемся запереться в номере, едва солнце решило как следует зажечь.

Я готова выполнить все его пожелания, лишь бы он остался доволен и не вздумал вновь срывать мое свидание. Из-за Глазок я не вижу своего Кубка уже второй день, и трепещу как рыбка в сачке при одной только мысли о нашей встрече. Обидеть Глазки или проигнорировать его звонок мне даже в голову не приходит.

Глазки приходит в восторг от моего покладистого характера.

– Хочешь поплавать?

Это мы выехали на роскошный пляж возле нашего пансиона. Здесь как-то очень мягко, от золотистого песка, лежащего волнами.

– Как скажешь. У нас есть на это время?

Он улыбается и гладит меня по голове. Ну как можно обидеть такого мужика? И почему только я влюбилась не в него, а в очередное недоразумение?!

Искупавшись, мы подъезжаем к милому пансиону. От нашего пляжа его отделяет большой открытый бар.

– И сколько раз ты привозил сюда разных баб?

Но Глазки витают где-то очень далеко.

– Ильк…, – задумчиво проговаривает он, что означает, что он здесь впервые.

Где-то в шейных позвонках у меня находится детектор лжи, и я вижу, что он говорит правду.

…Я целую его в коленку и ложусь лицом в его руку. Бог его знает, почему я так люблю мужиков. Может потому, что я так редко их вижу у себя на родине.

Он фотографирует меня обнаженной на свой модный мобильник.

– Смотри! Тебе нравится?

– Ну… не очень…а вот эта ха-хаа – здорово! ты смотри, чтобы жена, ой, прости, чтобы «мама» не увидела! А то от твоего телефона ни кусочка не останется.

Когда я спрашиваю, кто сейчас звонил, Глазки говорит: мама. И сам смеется.

Я делаю все, что он хочет, и думаю о встрече с тем, кого хочу я.

Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой, – и польются ароматы его! Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его.

Простая истина

Вечером Кубок заезжает за мной, предварительно сообщив sms-кой, что хотел бы со мной встретиться. Отвечаю чопорным согласием, скрывая судорожную радость. Просто не придумала ничего лучше, чем оправдывать свой «прогул» отсутствием предварительных звонков и предложений. Мол, надо было узнать у меня номер телефона (Кубок, потеряв голову, упустил этот момент) и обязательно позвонить.

Одной рукой он держится за руль, а другой берет меня за руку. В этот момент я с удовольствием поддержала бы старика Фауста, крикнув мгновенью, чтобы оно остановилось, но у меня вдруг сводит горло и пропадает голос, я даже не могу ответить Иа, сколько сейчас времени. Все мои нервные окончания скапливаются в левой руке, которую сжимает дитя солнца. Когда оно улыбается, я силюсь вспомнить, сколько у человека должно быть зубов – по-моему, у Кубка их все 42– в каждом ряду, ровных и ослепительных.

Иа осуждающе смотрит на нас. Когда он на минуту выходит из машины, чтобы купить нам пива, она набрасывается на меня: ну и зачем тебе этот малолетний шимпанзе?! Ты мне объясни! Вокруг столько богатых, солидных мужиков, которые с тебя глаз не сводят! А ты?! У тебя ведь деньги кончились!

– Он классно трахается, – отбрехиваюсь я, зная, что этот довод среди нас звучит почти исчерпывающе.

Как я объясню? Как я объясню, что мне не нужны богатые мужики с их белыми воротничками в 40-градусную жару и бесшумными кондиционерами в крутых тачках? Да, черт побери, хочу дикости, хочу прыгать со своим шимпанзе по деревьям с оглушительными криками аааа!! ааа!!!!!ааааааа!!!!! К черту комфорт, и все блага цивилизации!!! Я болею от нехватки дикости. Их чувства не поддаются сложной внутренней обработке, и оттого не напоминают безвкусные полуфабрикаты из СВЧ.

Среди этих детей солнца я нахожу простые истины, пропавшие в глуши нашей вечной мерзлоты. Их не заменит мне ни культура, ни миллиарды писательских памятников. К черту культурный столб, давящий на меня сотни лет, с детства самых первых предков, я хочу спрятаться под реликтовой пальмой и забыть обо всем, от Пушкина до смычковой канифоли.

Иа продолжает смотреть на нас с недоумением. Он правда классно трахается, – повторяюсь я.

***************************

Все говорят: секс, секс.

А что при этом себе представляют?

Камасутра, поза номер 9, мужчина сверху? Картинку из глянцевого порно-журнала? Соитие безликих тел? Или в этом слове все-таки есть маленькая ниша для любящих?

– А я не пойму, чего хочу, говорит Ниф ниф, отхлебывая Эфеса, – то ли любви, то ли просто хорошего отношения.

– То ли здоровенного члена, – добавляет Иа, подмигивая мне.

Похоже и моя жажда любви в этой Турции превратилась в охоту за большими членами. А ведь ехали за любовью! Мы заказываем еще по Эфесу, ожидая Полоску.

– Ложись! – кричу я.

Подруги послушно прячутся под стол.

– Что? Кто там?

– Наш Мясник прошел. С топором!

– Ой! Ой!

– Да нет, ложная тревога. Просто мне показалось.

Вечная ASKIM

Мы несемся по знакомой дороге к аэропорту. Все. Очередной финал, развязка, достойная мраморного надгробия с золочеными буквами. Слов не разобрать. Я опять не вижу этой дороги, пытаюсь отвлечься на горы и вывески, я знаю, что ждет меня впереди – тоска, тоска, и бесконечная тоска, выжидание, существование, тысячекратное прослушивание одних и тех же дисков, работа, пьяное забытье, домашние хлопоты, стирка белья (как же тяжело будет расстаться с запахами одежды, которая сейчас на мне, каждый раз сижу перед стиральной машинкой и зарываюсь лицом в своих тряпках – не хочу!не хочу ни-че-го забывать!)

Машинальные движения: сдаем багаж, на последние чудом выжившие десять баксов покупаем втридорога очередной музыкальный хит этого сезона, проходим паспорт-контроль, все автоматически, выпить не на что, почему мы не купили хотя бы пива, обо всем забыли, растерянно стоим у поручней, похожие на беспризорных детей, обреченных на бесконечные скитания…

Бибикает телефон, Глазки сообщают, что никогда не забудут меня, я буду его вечной

ASKIM

, а Маха в сотый раз пережевывает фарс любовной трагедии Ромео и Джульетты, злобно стираю его

sms

-ки, даже не читая их, почему же ничего не пишет Кубок, почему же молчит, неужели он сейчас не думает обо мне? Молчу. Ниф-ниф что-то говорит мне, но я не слышу. Мое самолюбие задето. Уже сидя в самолете, прозваниваю на его телефон. Отключаюсь. Он перезванивает меньше чем через секунду, этой реакции мне уже достаточно. Все сказанное уже неважно. С чувством выполненного долга отключаю телефон и вынимаю турецкую сим-карту, символ нашего вранья, страстей и беспутства. Вот он,

sefahat

. Наш национальный праздник. И все же, господи, ты не сможешь осудить нас. Это был жадный глоток твоей Любви и Жизни, все остальное – ты знаешь сам – унылые шаги навстречу старости.

xxxx

Не проходит и дня, как звонят Глазки, их грусть невыразима никакими словами, хотя он всегда старается все обратить шутку. Мы очень забавно прощались: он предложил не плакать, я с удовольствием поддержала эту идею, действительно, сколько можно уезжать из этой страны в слезах. Мне вовсе не хотелось надевать на себя фальшивую маску – не так уж и больно мне было при мысли от расставания, скорее наоборот, уже устала от бесконечных пряток и маскировок, ложь истощает.

Вы будете сидеть в самолете и умирать от смеха! Ха ха ха! Отпуск закончился! Ха! Ха! Ха!

А ты останешься весь день в кафе, и будешь праздновать наш отъезд! Ха!Ха! Моя ашкым наконец то уехала! Ха ха ха!

Мы насмеялись вдоволь, я глянула на часы, и хотя времени у нас еще было полно, сказала: ну все, нам пора. Лицо Кадира мгновенно вытянулось. Тут уж я сама рассмеялась: ты же сам говорил – не грустить. Вот и смейся! Он как-то жалко улыбнулся.

Расстанемся здесь, на пляже. Не люблю маханий вслед и т.д. (Интересно, с каких это пор?)

???

Солнышко, рыбачок мой, пиши мне, но только что-нибудь смешное, а не грустное, грустного не надо, хорошо?

…

ххх

Проходит чуть больше недели. Наступает холодная осень, когда уже позади и июнь, и сентябрь, традиционные турецкие вехи. Остается смотреть на желтые деревья и как мазохист, наслаждаться медленным умиранием. Холод пронизывает до костей, не согреешься даже дома, потому что страна запускает в батареи горячую воду, наверно, по звездам. Кажется, что прошло несколько месяцев, настолько все солнечное кажется призрачно и далеко.

Снова звонок из Турции, определяющийся какими то странными цифрами, думаю, с чего это Глазки звонят в выходной, с утра пораньше? Правда, уже середина дня, это у нас со Славиком только зреет завтрак.

Ретируюсь в другую комнату, прикрываю дверь, слышу женский голос. Какая то турчанка пытается что-то у меня узнать, но она совершенно не делает скидку на мое плохое знание языка. Впрочем, еще до того, как она произносит имя «Кадир», я уже обо всем догадываюсь, и делаю вид, что ни слова не знаю по-турецки. Как будто случайно отключается телефон.

Через полчаса «глазкина» жена снова перезванивает, и начинает говорить со мной на примитивном немецком. Я, как назло, и немецкого не знаю. Опять разговор ни к чему не приводит. Интересно, а что она хочет от меня услышать? Чистосердечное признание? Я пишу Глазкам: кажется, звонила твоя «мама», а я турецкого «не знаю»!

Он отвечает: она вчера вечером прочитала твои сообщения у нас была драка у нас всегда в семье проблемы и скандалы из-за всего на свете прости что доставляю тебе неприятности. Ну, думаю, попал мужик. Эти турчанки кого хочешь доведут, скандалистки номер один в этом мире. Может, в каких-нибудь африканских племенах еще хуже, и там неверных мужей жены живьем сжигают на костре?

Впрочем, неизвестно, что хуже, сгореть на костре или выслушивать ежедневные крики жены и всех ее многочисленных родственников и получать в лицо всевозможную посуду, разукрашенную в национальном стиле.

Эх, жаль мужика, такой романтичный, интеллигентный, мастер на все руки, и живет с такой стервой, которая еще и детей ему рожать не хочет. Туркам редко когда позавидуешь. Я пишу: давай лучше прекратим переписку, а то у тебя много проблем. Он: лучше отвечай мне только сразу после моих сообщений и вечером постарайся не писать ты мне очень нужна без тебя жить не смогу.

Не уверена, что в восторге от этого цирка, я редко общалась с женатыми мужчинами, и особенно не стремлюсь, хотя у многих моих подруг опыт большой, по-моему, ни к чему хорошему эти отношения никогда не приводили. Меня не прельщает вторичность. Но все-таки отвечаю, как ни в чем не бывало: тамам тамам, проблем йок, а вот у тебя жизнь не очень сладкая, ашкым!

И тут приходит весточка от его жены: я, мол, жена Кадира, пожалуйста, поговорите со мной! Вот так таак! Кажется, наступила пора переписки с восточными женщинами в платках. Для разнообразия и это неплохо! И еще раз Кадир: я сказал, что все эти сообщения от подруги Саваша (это его друг, я его знаю), так что если что, отвечай, что твой друг – Саваш. Интересно, а как я буду изображать из себя немку? Я думаю, твоя жена уже знает, что Саваш любит одну-единственную немку.

К вечеру набираюсь решимости и отвечаю жене. Она перезванивает мне, я даже не успеваю ничего сказать, кричит: я знаю, что ты понимаешь по-турецки, выслушиваю ее трехэтажный мат, наконец сообщаю ей, что я – подружка Саваша. Пауза. Опять трехэтажный мат с особым пафосом и смех, видимо, там много людей и она в центре внимания, чувствует себя на высоте. Эффектно заканчивает свою речь (говорит так быстро, что я ничего не понимаю, но тут и так все понятно), разъединяемся.

Ладно, пусть выговорится, черт с ней, мне не сложно побыть сточной канавой, лишь бы все успокоились. Но не тут-то было. К ночи опять пишет жена: рядом Кадир, говорит, что вы не любовники и что ты проститутка. Подтверди. Я все подтверждаю. Зачем? Не знаю. Мне он совсем не нужен. Не знаю даже, встретимся ли еще когда-нибудь. Если только случайно. Но что-то заставляет подыгрывать этому женатому мужику. Конечно, он мне более симпатичен, чем незнакомая истеричка.

Я тоже была на ее месте и звонила любовнице своего мужа, но и не думала ругаться. Культурно, хотя и весьма уверенным голосом, попросила больше не встречаться. Сейчас бы и не подумала никому звонить. Терпеть не могу, когда из-за меня у кого-то проблемы или плохое настроение.

Всех одиноких мужчин хочется утешить, приласкать, убаюкать на груди. Как-то совсем уж одиноко выглядели мои Глазки. Сработал капкан, в который я всегда попадаюсь: взгляд, полный одиночества. Вряд ли ему есть о чем поговорить со своей категоричной «половиной». И его побег от жены мне тоже понятен: в чем еще спасаться от печальной реальности, как не в любовных интригах? Только у меня (пока), в отличие от него, на его родине горааааздо больше шансов.

Глазки неверно истолковали мое поведение. Пока мы встречались, мое молчание время от времени означало не покорность, а продумывание комбинаций, дабы скрыть истинное положение вещей.

BIZIM GIZLI

Мне исполняется тридцать. чувствую, как молодею. Вместе с мифическим целлюлитом куда то исчезают лишние килограммы, разглаживается кожа, загрубевшие пятки становятся розовыми и мягкими, впервые за последние десять лет пропадают мозоли, с которыми я и не надеялась уже расстаться, перестают выпадать волосы, а я уже ожидала неминуемую лысину лет через пять. Мне начинает нравиться свое лицо, на которое я с некоторым удивлением ежедневно взираю в зеркале, и томный взгляд. Я пользуюсь только тушью для ресниц, и то ради баловства, и еще выходя на улицу, выливаю на себя полпузырька сладких духов. Разумеется, тоже для собственного удовольствия. Сегодня мне написали все. Маха оборвала телефон, Глазки написали несколько трогательных сообщений в отведенное для общения время, даже Кубка заставила ответить с чужого телефона! Написала ему: ладно, не отвечай, но в декабре я к тебе даже не заеду! К вечеру не выдержал. На самом деле хочу только к нему. Ему точно надо вручить кубок за соотношение количества и качества.

На работе у меня репутация замужней клуши. Никто не знает, что за пределами офиса я превращаюсь в бродячую собаку и пускаюсь на вечные поиски своего хозяина. Мужчины разных возрастов и вероисповеданий, разных весовых категорий, нравстственных убеждений, социальных положений, политических взглядов, размеров кошелька и ботинок, тщетно пытаются приручить меня.

Иногда по долгу службы я заступаю на красные коврики высшего общества. Я с улыбкой пожимаю руки ничего не подозревающим холеным послам, думая, что, наверно, лучше них знаю их народ, раздавая себя направо и налево гарсонам, дворникам, мелким служащим, хозяевам баров и магазинов, бездомным и безработным, ведь я, а не эти послы, ем с ними по утрам суп или яичницу с хлебом, объясняюсь с полицией и время от времени лечусь от их болезней. Они обнимают, гладят, причесывают, кормят и любят меня, и только я знаю, какие газеты они читают, а потом аккуратно раскладывают под трапезу, что и как пьют, о чем говорят, что хотят и в какой туалет они писают. Впрочем, зачем это все знать послам, с их плюшевыми новогодними елками и мадам-клико, наше рукопожатие и есть момент истины, слияния посла с его собственным народом, в этот момент я против его воли передаю ему привет от всех его барменов, спортсменов, сынов и продавцов.

Получаю от своей Махи: я тебя сделал королевой любви, а ты меня – рабом. Он страдает без моих коротких писем, которые изрядно тешили его мальчишеское самолюбие. Вряд ли что-то большее. По крайней мере, думая так, я лишаю себя всяческих укоров совести.

Влася, сидя на другой стороне нашего «двухспального» стола, забавляется над беспрерывным бибиканьем моего телефона. Ну, кто там опять точит свой бычак? Может, по чашечке кофе?

Я уже обучила Власю многим жизненно важным словам: бычак – нож, бизим гызлы – наш секрет, чабук – быстро. Знание бизим гызлы однажды сработало успешно: мы пришли в кафе, где официантом оказался турок. Все столики были заняты. Нас было человек пять, хотели отметить день рождения. Влася как-то боком подошел к официанту и сказал наобум, чего набрался от меня по-турецки: бизим гызлы. Получилось очень проникновенно. Официант просиял от счастья и быстренько убрал с одного стола табличку «зарезевирован». Говорит, садитесь, пожалуйста, этот столик – ваш!

Говорят, уныние – самый дурной грех. Пытаюсь бороться изо всех сил, но промозглый ветер, задеревеневшие бурые листья на асфальте, бесконечная работа и полное отсутствие любви сводят все мои усилия к нулю. Тяжелая холодная волна накрывает меня и сворачивается комком в горле, продолжая давить уже изнутри.

Мысль о том, что через месяц мы с Ниф Нифом отправимся в нашу зону жизни – единственное, что удерживает меня на плаву. Печально, что это будет совсем небольшой глоток воздуха – всего неделя – и хватит его опять ненадолго… вокруг сплошь черные куртки, сапоги, туннель метро, нарастающий гул, кашель… дайте свет!!!!!!!!! дайте же свеееет!!!!!!!!!!!!! – я вздрагиваю от крика нашего режиссера и яркого света, который включают в студии. И стал свет.

Моя жизнь проходит в нереальном мире под искусственным светом. Дедолайты и аррифлексы освещают мою деятельность по заполнению эфирной пустоты. Я болею каждой новой темой, чтобы правильно переварить ее и сдать конечный продукт в формате Бетакам. Меня можно долго обрабатывать со всех сторон, ругать и хвалить, учить и исправлять, и я все сделаю по-своему. Может быть, за это меня еще держат и потихонечку платят больше, чем другим. Наверно, это и есть смысл моей работы, потому что деньги – мой вылет в реальность, или билет в Турцию.

Глазки не пишут целую неделю, я уже и забыла о нем, но вдруг вспоминаю и решаю написать вопреки всем его просьбам, запретам и предостережениям. Если так тебе опасно, нечего было со мной связываться! Ну, держись. Высылаю текст весьма глупого стандартного содержания, а начинаю так: где же ты, мой Саваш???

Вечером он мне звонит. Как я поживаю, скучаю ли по нему, насколько сильно скучаю. Я почти кричу, почему не пишешь? Он говорит, что-то случилось с телефоном, не отсылаются сообщения. Я кричу, потому что плохо слышно из-за гудящих машин: немедленно почини свой телефон! Я одинока без твоих слов! Здесь ужасно холодно!!! (Жестокий ветер и правда задувает мне под куртку со всех сторон). Ха-ха-хааа! Хо-лод-но!!! Меня необходимо чем-то греть! Хотя бы глупыми sms-ками!!! Бедный. Голос у тебя совсем несчастный. Скучает. Как твоя жена? Успокоилась? – Я с ней расстаюсь! Слышишь? Мы разводимся! Хах-ха-хаа! Я не сразу понимаю, говорю, ну пока? Пока, жду тебя!!

Что? Разводится? Так мы не договаривались. Турки частенько врут, особенно в этом вопросе, и не очень-то просто у них развестись, но сейчас прозвучало что-то совсем надрывное. Он далеко не артист, чтобы наигрывать трагические интонации, и скрывать, бедняга, ничего не умеет.

Через пару дней Глазки снова начинает писать, по несколько сообщений в день, они приходят в самые неудобные моменты, когда я на съемках, летучках, в театре или кино, это начинает надоедать, потому что я знаю, что отвечать надо обязательно сразу – раз написал, значит сейчас не дома, а значит, в безопасности.

Тем временем Ниф ниф доводит свою Полоску. Делает она это изощренно– сначала пишет любовные послания, добивается мужских переживаний, конкретных вопросов, потом долго не отвечает, а по приезду и вовсе забывает обо всех своих прежних связях. Вокруг нее постоянно плачут покинутые Любови. Но в этот раз настаиваю я, потому что надо раскачать Кубка, который уже стал просто Кубиком, он с утра до вечера сидит в магазине с Полоской, а вынудить его писать какие-то тексты, пусть даже в самом коротком жанре – дело невероятно сложное.

Мы все-таки побеждаем, Кубик присылает мне чистосердечное признание, слегка топорное, с большим количеством точек, сквозь которые сквозит основательность владельца телефона и его тяга к ясности, мне это нравится, в таком-то его возрасте. Меня совершенно не волнует, думает ли он обо мне на самом деле или это акт отчаяния после занудных настояний его «полосатого» друга, который не хочет потерять Ниф нифа. Ты имеешь право не воспринимать меня всерьез после всех моих историй, которые ты досконально знаешь… одно я знаю точно – ты будешь рад снова оказаться со мной наедине, а я – с тобой.

Под бой курантов

И вот я снова ловлю себя на механическом оттирании жира от домашней плиты, кажется, делаю я это уже долго. Позади семидневный шторм и вот уже пять ночей, проведенных дома и на работе, я проживаю во сне продолжение всех начатых историй, и реальность этих снов настолько осязаема, что, открывая глаза, я в растерянности пытаюсь понять, где же нахожусь на самом деле. Пару раз я приняла мужа за Кубика, который мне в этот момент снился, и в приливе нежности вся льнула к нему, но вдруг просыпалась в ужасе от произошедшей ошибки и боялась открыть глаза.

В этот раз возвращаться домой было неимоверно тяжело. Снова навалились чувства, к которым прибавилась грамотная дрессировка. Нам с Ниф нифом почти сразу были выставлены условия: больше одного алкогольного напитка за вечер не пить, с другими мужиками не общаться, на дискотеки часто не ходить, по-русски не говорить и вообще говорить как можно меньше. Ну, вообще то это было высказано Ниф нифу, на меня эти установки сошли как-то сами собой, очень мягко, но ощутимо в практике. Когда я очнулась, я поняла, что терплю пощечины, мою посуду, завариваю чай и странным образом помалкиваю.

Моему Кубику удалось сделать то, что не удавалось сделать всем его предшественникам: он снова толком не попрощался со мной, спокойно отпустив нас куда-то в темноту, а я не только прощаю ему всю небрежность, но то и дело хватаюсь за горящее сердце, которому снова тесно сидеть в груди, и уже измусолила свой мобильник в надежде получить хоть какой-то знак взаимности. Место, в котором мы оказались по «бинго» – копеечный тур, русская рулетка, куда бог пошлет, – было великолепно, похоже на призрачную восточную сказку, рассказанную зимним вечером, но мы пренебрегли ею, кажется, раза два побывали на ужине, пропустили оплаченный массаж и даже не успели найти бассейн с теплой водой.

Неделя оказалась непривычно коротким сроком, каждый день как будто уходил с громким боем курантов. Нас с Ниф нифом охватила паника. Кажется, уже на третий день мы поняли, что уже совсем скоро все это кончится: тепло и солнышко по утрам, тихое море, яркие ночи, любимая чорба, большие звезды, турецкие песни, музыкальный «крал»-канал, хорошее пиво, милые прогулки и бесконечные поцелуи. Я особенно отличилась в последнем деле, чем уже начала раздражать Ниф нифа: «что же такое, хватит, как только я ни повернусь, ты все время сосешься – то на скамейке, то на заднем сиденье, то прямо у меня под боком!!!»

Черт побери, как хорошо было целоваться с Кубиком, будь его воля, он бы вообще не прекращал это дело ни на минуту. А я бы нисколько не сопротивлялась.

Ибо ласки твои лучше вина.

Я тайно окрестила его ласковым ебарем: как еще назовешь мужика, очень нежного в любви, и не очень щедрого на признания. Наверно, то, что мне нужно. Мы равно потеряли голову и деньги, я больше первое, он больше второе, прыгали через забор, были пойманы охраной и с позором выдворены с территории его отеля. Искали отапливаемый пансион, а на следующий день вновь штурмовали заколдованное место. Кажется, наши ребята вздохнули спокойно, когда мы наконец отвалили.

Просто они не знали, куда мы поехали на самом деле, иначе бы немного поволновались. Не знали, как мы прославились через дорогу от нашего сказочного отеля, не знали, как мы провели последнюю ночь. Не стоило нас так легко отпускать.

За дружным завтраком в магазине Полоска поинтересовался, чем я расстроена.

– Не хочу уезжать. Завтра уже будем в холодной Москве…

– Не уезжай.

– Ха. Это как же?

– Ну… Вчера вечером Сефа сказал мне, что хотел бы на тебе жениться.

Я резко повернулась к Кубику, театрально вытянув к нему ухо.

… ибо всякий просящий получает, а ищущий находит...

– Что, что? Очень плохо тебя слышу.

От неожиданности и с перепугу я обратила все в шутку, Кубик ерзал рядом и молчал. Кому мне было рассказывать, что накануне вечером у меня в голове явственно и весомо оформилась та же мысль: с этим жизнерадостным мальчишкой я хотела бы жить вместе. Мысль эту пришлось отгонять пинками, кажется, еще недавно я думала так о Махе, хотя нет, так не думала. Вот она, моя мечта, на расстоянии ладони: найти человека-радость. И вот, пожалуйста: Сефа, человек-радость.

Но, бог мой, окстись, забудь, отвлекись, напейся, подумай об этом завтра, какая разница, кто бы не был: Глазки, Маугли, Маха или Кубик, все они – турки, у которых не принято жить с женщиной на равных, и когда короткий период ухаживания закончится, я буду у них чем-то вроде мечети: рядом, но заглядывать в нее они будут редко. Нет, нет, надо срывать цветы удовольствия, надо собирать урожаи ухаживаний, первых взглядов, первых любовей, а предательские мысли о счастливом супружестве и вечной любви следует запирать в самый дальний и темный чулан. За всех замуж не выйдешь. Это сколько же надо жизней. И надолго ли он останется мальчишкой-радостью? Это просто возрастная легкость!

Я молчу, потому что Ниф ниф поднимет на смех, но сердце не обманешь: он твой. Ты его, конечно, не возьмешь, боишься, что молод, бросит, то, да се, и опять начнешь бродить собакой до тех пор, пока с хрустом не полетишь на свалку, изношенной, чужой старухой, а в сердце останется еще один рубец неиспользованного шанса… но спокойная жизнь не для тебя. Ты вечно морочишь восточные головы своими безумными выходками и смирением одновременно, потому что дуреешь от солнца, мужиков и чрезмерного секса, и бедолаги, к счастью своему, не успевают понять, что упустили из рук не милую голубку, а ненасытную горгону, которой и целого мира мало.

Жить здесь я, конечно, не захочу. Мне будет не хватать страданий, чтобы ощутить полноту короткого счастья.

Мы несемся в Сафари-бар к нифовой Трубке. Это Шеф с большой буквы, он полноват и обаятелен, с широкой турецкой душой и европейским менталитетом. Он набивает трубку вкусным табаком, и пиво в его Сафари-бантике льется рекой. Трубка уже зажарил шашлык из сладких бараньих сердец. Отвергнув всех его кандидатов на мое собственное сердце, я набираю Глазки.

Кеды

Говорят, каждый человек на протяжении жизни по нескольку раз меняет свою скорлупу, или панцирь. Наверно, в тот важный момент я влезла не в тот панцирь. В чужой, потому что как раз тогда оказалась на востоке. Вот чем грозит мотание по разным странам и культурам. В один прекрасный день ты можешь не вернуться в себя. Беда в том, что мне придется таскать на себе эту бандуру целую вечность до следующей смены скорлупы, а это, кажется, лет двенадцать. То есть 28+12 итого… что же, до сорока мне светят беспрерывные вылазки в Турцию? Я попала в кабалу, но не пойму, насколько это добровольно.

По-моему, все должны только радоваться расставанию со мной, глупые мужики этого не понимают и часто плачут. Вот и Глазки: мне кажется, я проехала по нему катком, а он все так же пишет и ждет. К моему приезду он уже успел развестись, закончить дела в суде и снять домик в Сиде, ожидая, когда же мы будем разгуливать вдвоем в лучах заходящего солнца. Я не сообщала о себе целую неделю и позвонила только в последний вечер, сидя в баре у Трубки. Он примчался, радостный и недоуменный, а я спустя час чудного ласкового трепа и объятий я призналась, что уезжаю завтра утром. Описывать его лицо и паузу, затянувшуюся еще на час, бесполезно. Я же, выслушивая до утра в постели, в кафе и на мотоцикле речи, полные обиды, слез и надежды, думала только о том, почему же Кубик так легко расстался со мной. А еще о том, что куриная чорба в это последнее утро – самая правильная и вкусная из всех съеденных за эту неделю чорб.

В первый раз в жизни я так откровенно отыгралась за свою обиду на другом мужике.

Сегодня Глазки сдали экзамен на права по вождению и теперь собираются покупать машину – как ни в чем не бывало, написал, что, когда я приеду, нам нужна будет машина. Я его поздравила, а он спросил: что сделать, чтобы я приехала скорее, а еще, чтобы я осталась с ним жить. Я понимаю, если бы он был урод, или инвалид, или еще что, если бы я была какой-то фантастической красоты, тогда было бы ясно, почему он так держится за меня. Но ничего подобного нет, он красив, обаятелен, полон юмора, а я далеко не мисс вселенная. Я не знаю, что отвечать. Не знаю. Так и пишу: даже не знаю, что тебе ответить. Тебе понравилось, что я всегда шучу? Вот я и шучу. Ничего серьезного у нас не было.

О-ох… Звоню Пятачку и, подвывая, изливаю все свои страдания. Слышно, как она курит и смачно выпускает дым где-то на другом конце Москвы. «Да, дорогая,– говорит она своим хрипловатым голосом, – Кубик твой уже тебе не напишет. Значит, что-то узнал. Не волнуйся, приедешь летом, перебьешь свою тоску кем-нибудь другим».

Мы молчим, каждый о своем, я, глотая обиду, она, вся в мечтах о лете (какое лето, оно еще через полгода!)

– Ты сошла с ума? Ашкым? Какое лето??? Я не доживу до лета!

– Слушай, держись пока своих Глазок. Вот кого я люблю! Он же такой хороший! И так к тебе относится!

– Я не хочу его!!! Не хо-чу!!

– Тогда напиши Кедам. Он тебя пока отвлечет. Тоже хороший мальчик.

– Да нет же! Какие на фиг Кеды? Я не пойму, что случилось.

– Да он просто потрахался с тобой, твой Кубик, и все! Все! Ему больше ничего не надо! Понимаешь?