Текст книги "Мое тело – Босфор"
Автор книги: Лола Бокова
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
Ниф раздувается от возмущения, но, подумав немножко, сдувается.
– Ладно.
Через три часа мы договариваемся встретиться на площади перед Голубой Мечетью. Нам возвращают довольного Пятачка в целости и сохранности, правда, отдавать его не хотят долго. Любимая моя, только умоляю тебя, не пропадай, не отключай телефон! Я отпускаю тебя с подругами, но потом встречу тебя, где скажешь! Я умру, если больше не увижу тебя!!!
Приходится силой вытаскивать Нифа из машины.
– Джелал опять звонил, – Ниф так и светится от мужского внимания. Еще бы, наверстываем за безнадежно прожитые годы! – он будет ждать в Washington.
От нечего делать я ужинаю с XXXL и всей мужской командой отеля. Сколько можно нас кормить?
XXXL тайком под столом ухватывает меня за кружева от трусов:
– Красные! С ума схожу от красного белья!
Ну и сходи себе с ума, дорогой XXXL. Больше тебе ничего не обломится. Ты не романтик.
Тем более что Ниф уже врывается в бар с какой-то новой программой. Идем скорее, нас ждут!
Я готова.
На дискотеке Washington шумная толкучка. Мы не сразу находим нашу бедную Тигру. Сегодня она топит свое горе в вине. Доброжелатель в яркой рубашке уже почуял легкую наживу и кружит вокруг Тигры. Но ее сегодня лучше не трогать. Еще долго никого лучше Аладдина не будет! У яркой рубашки – ноль шансов.
– Это Джелал! Надо его как-нибудь назвать. А это – его брат.
– Энгин.
– Как?! Ангин? Ха-ах! Ниф, а он не заразный? А то у меня вечно ангина в тяжелой форме проходит.
– Тихо ты. Вдруг они по-русски понимают! Мой-то кем будет?
– М-м. Дай подумать. Что-то он злой такой?
– Да нет, так кажется. Нормальный.
– А-а. Он будет Тросточкой.
– Это еще почему?!!
– А к его полосатому костюмчику только тросточки не хватает. И цилиндра. А то, смотри, цилиндром назовем!
– Нет уж, Тросточка к нему больше подходит. У него там и правда, такая тросточка…ого-го!
Нам приносят джин с вишневым соком. Диско в самом разгаре. Кажется, что это не музыка, а твое собственное сердце бьется в таком бешеном ритме.
Ниф приходит с танцев довольная:
– Все отлично, Тросточка обещал погулять с нами по Стамбулу. Наконец-то я увижу город! А то я так ничего и не посмотрела. Только он сначала отвезет кого-то в аэропорт.
Но Нифу не суждено осмотреть достопримечательности древнего Константинополя.
Тросточка закрывает нас с Нифом и Ангиной в квартире с кучей грязного белья. После получаса ожидания мы начинаем грустить, потому что даже из окна не видать ничего интересного, а от Ангинки слова не дождешься, он стесняется, краснеет и потеет. И покорно отвечает на наши вопросы. И зачем только надевал такой шикарный костюм с галстуком? Ох, то ли они такие хитрецы, то ли такие же бестолковые, как мы. Звоним Тросточке, он обещает скоро быть, но мы уже смиряемся и понимаем, что сидеть здесь придется до утра.
– Тебе сколько лет?
– Двадцать шесть.
Я пристально оглядываю Ангину со всех сторон.
– Да? А почему вы все старше выглядите?
– Зато вы младше.
Мы напряженно думаем, что можно придумать в таком веселом месте при таком составе. Наконец мне приходит мысль:
– А ты умеешь делать массаж?
Ангина оживляется:
– Хочешь, сделаю тебе массаж? Я умею, честно!
Конечно, что же еще остается. Ниф обреченно глядит, как Ангина мнет мою спину. Я урчу от наслаждения. Он расстегивает мне джинсы, словно врач, и хладнокровно продолжает свое дело. Ниф уже подвывает:
– Я тоже хочу-у!
Ангина делает еще несколько волшебных пассов, я переворачиваюсь к нему лицом и натыкаюсь на его пухлые губы. Поцелуй получается сам собою, неожиданно для нас обоих. Ниф безнадежно начинает вить себе гнездышко на матрасе возле кровати и сворачивается калачиком. Мы же с Ангиной не можем остановиться. Какая-то сила несет нас дальше и дальше, и когда мы скидываем последнюю деталь туалета, Ниф уже храпит где-то внизу.
Кажется, не спросив нашего разрешения, наши тела вырвались навстречу друг другу, словно ждали этого момента долгие годы. Сколько же во мне скопилось животной страсти. Мы продавливаем облако, на котором лежим, и на нас льется дождь тысячелетий. Мы отыгрываемся за все невыплеснутые чувства и неразделенные любови, что случались на этой земле, а наши пылающие органы смешивают воедино все части света.
===============================================================
Мое тело – пролив Босфор, соединяющий Европу и Азию.
===============================================================
В «пазар», что значит в воскресенье, мы идем на базар. Попугайчик возглавляет наш отряд – беспокойное хозяйство из четырех девиц. Ниф хочет купить несколько тряпок своим детям, а мы из любопытства готовы осмотреть самый дешевый рынок Стамбула, не Гранд Базар, а какой-то другой, если верить Попугайчику. Мы проходим мимо рыбной выставки – длинных торговых рядов со свежей рыбой, обложенной кусочками льда. Я завидую покупателям, с серьезным видом берущих рыбу за жабры. Видно, что они серьезно относятся к своему выбору. Они понесут домой огромную рыбину, дети будут трогать ее за глаза, за стол сядет вся семья, может быть, зайдут гости, будет шумно, и их день пройдет не зря.
Бир миллион, ики миллион! В переходе мы беремся за руки, чтобы не потеряться в плотной базарной толпе, и вверх по лестнице выплываем на набережную к большой мечети. В эту же секунду как в хорошем кинотеатре с Dolby surrоund раздаются первые звуки молитвы, и она растекается над огромной кричащей толпой и водами Золотого рога. Ай-яяя! Наши тела обмякают.
– Держитесь за кошельки, – кричит нам Попугайчик. Его уносит от нас людской поток, но он набирается сил и плывет против течения к притихшему Нифу.
– Куда идти?!
Мы как маленькие дети хватаемся за своего Попугайчика. Я не уверена, что ему все это нужно, но он наконец выводит наш отряд в нужное место. Ведь его любимая хотела сделать покупки, а чего хочет женщина, того хотят Боги.
ххх
Тигра почти бежит по улице в поисках недорогой забегаловки, голод настигает ее как-то особенно быстро, а к нам еще только подкрадывается. Мы теряем Тигру из виду и ускоряем шаг. Вот оно, спасительное окошечко. Там внутри, окунувшись в тесто, жарятся морские прелести. Макрель, форель, креветки, кольца кальмаров. Все можно съесть не отходя от кассы или унести в коробочках домой. Для Тигры уже варятся в масле тушки форели. Процесс приготовления пробуждает дьявольский аппетит. Увидев четверо голодных женщин, повара начинают галдеть между собой и суетиться, не спуская с нас глаз и не снимая улыбок со своих лиц. Мы набираем заветных коробочек с собой, а одну с креветками раздираем в клочья, не успев отойти и на метр от окошка.
Развернув в номере свою коробочку, Тигра обнаруживает бумажку с именами и наспех записанными телефонами.
– Что это?! Ахмед! Который из них Ахмед?! Я просто улыбнулась, чтобы мне скорее поджарили рыбу! И что теперь, мы можем заказывать еду на дом или Ахмед решил, что мы будем встречаться с поварами?
– Тигра, просто у нас голодные глаза. Твой Ахмед поступил как турецкий джентльмен.
ххх
Подруги уходят в поисках скамейки, чтобы выпить чаю, здесь в маленьком парке его разносит быстрый сухонький мужичок, и на несколько минут я остаюсь одна на площади перед Айя-Софией.
Как мы с ней похожи. Круглую Айю-Софию турки со всех сторон обставили своими членами-минаретами, и христианская моя сестра стала мечетью. Сейчас она не действует, и уже не понять, может, она так и осталась христианским храмом, окруженным минаретами. Значит, плохая из нее вышла мечеть, раз она теперь не действует! И все-таки именно Айя София – символ Стамбула.
Наверно, нас тоже можно обрабатывать как угодно, накидывать на нас черную тряпку и учить чужому языку, но мы навсегда останемся бестолковыми русскими – ни туда и ни сюда. К счастью или к сожалению, ведь нам так хочется быть здесь своими и впитать в себя все без остатка – древнее подземное водохранилище, вывеску дешевой уличной кафешки, женскую покорность, за которой прячется улыбка крокодила, теплые будни, айран и грудные голоса мужского турецкого хора.
Ночной Стамбул
…Стамбульский аэропорт. Мы теряемся в огромной женской толпе. Со всех сторон на нас давят чужие тюки, неподъемные сумки, сытые раздувшиеся чемоданы.
Девчонки, у вас много вещей?
То и дело на нас пытаются списать часть чьего-то багажа. Мы не возражаем. Но разбросать такую толпу соответственно местам и самолетам не предоставляется возможным, и нас четверых перекидывают из самолета в самолет.
Девчонки, скорее сюда. Полетите этим рейсом. Гид или кто это, не знаю, «распределитель» туристов и «мешочников» по самолетам, машет нам рукой.
Где ваш багаж? Скорее. Я спрашиваю, где ваш багаж??!
Мы растерянно озираемся по сторонам. Действительно, где наш багаж? Рюкзачки со всем личным скарбом вроде за спиной. Нафа неуверенно вытягивает вперед пакетик, где лежит только что купленный чай:
Вот! Багаж!
Вы шутите?? Это все? Быстро за мной!
Мы устремляемся за своим командиром. Кажется, мы что-то сделали не то. Только сейчас доходит: другие успели как следует затариться! А зачем еще люди ездят в Стамбул? Вот стоят девчушки нашего возраста, в новых дубленочках и с большими сумками. И время они провели, наверно, не хуже нас. Вон им кто-то машет.
Девчонки, хорошо отдохнули? Вещи с «карго» отправляете? Или все дни на экскурсии потратили?
Это за нами наблюдает какая-то тетка из толпы.
Мы уже не знаем, что говорить. Наверно, нам просто не хватает любви. Но не нам же одним?
Надо иметь тысячу глаз, чтобы смотреть и наслаждаться красотой тканей, золотыми и серебряными сокровищами, драгоценной парчой, разнообразным оружием, бесценными щитами и стальными мечами, каменьями, вправленными в кинжалы, превосходными луками, ножами с рукоятками чистого золота или усыпанными драгоценными каменьями, не говоря уже о златотканых материях – атласе, бархате, камке, плюше, разнообразной пестрой тафте, шерстяных тканях, плащах, а также драгоценных камнях, крупных жемчужинах, благородных каменьях и еще многих невиданных и редкостных вещах, которых в мире не найдешь, а здесь их полным-полно и продаются они во множестве и изобилии, и какого товара ни пожелают – там найдут. В первом отделе были золотых дел мастера, ювелиры и другие искусные и сведущие ремесленники, каких в других странах вовсе не встретить, ибо о чем бы ни помыслил человек, чего бы ни пожелало его сердце, он там у них найдет. И изумруды и рубины величиной с яйцо, алмазные перстни и чаши, и не знает человек, что ему купить или на что смотреть.*
Мы садимся на свои места. Сейчас хоть посмотрим сверху на город. Помню с прошлого раза, что это очень красиво, ночной Стамбул, освещенный огнями. Ниф-ниф ерзает на стуле у самого окна, она вообще не успела ничего посмотреть за эти четыре дня. Самолет резко взлетает, мы вытягиваем шеи, чтобы получше разглядеть светящийся рисунок улиц и мечетей.
Крыло самолета тихо и уверенно перекрывает нам обзор. Мы продолжаем молча сидеть в той же позе, не желая верить своим глазам. В этот раз мы не оделись и не полюбовались городом. Но часть сердца опять оставили там. Не могу понять, то ли человеческое сердце такое большое, то ли наши внутренние органы обладают свойством регенерации, как хвост у ящерицы, то ли мы скоро станем совсем бессердечными?
Симбиоз
Наконец заканчиваются новогодние праздники. Нет ничего тоскливее обязательной готовки в предновогодний вечер. Дома я – застывшее Чучело на палке, заржавевший Железный Дровосек. Жизнь обретается где-то в других местах. Поспешно замешиваю тесто для пиццы и нарезаю вареные овощи для оливье. Утомление приходит после боя курантов и первого обязательного бокала шампанского. Со Славиком мы утыкаемся в телевизор, так как он считает, что это лучшая форма отдыха, и новогодняя ночь – не исключение. Все праздники я с нетерпением жду, когда наконец выйду на работу. Не супер, но уж лучше, чем дома.
В прошлом году я плакала по несколько раз в день, каждый раз после выхода новостей. Мне казалось, что война в Ираке перекинется на Турцию и поглотит весь Восток. Этот год выдался спокойным в политическом плане, только мне совсем не хватает денег. Я умудряюсь найти себе еще несколько подработок и раз в неделю не без удовольствия пересчитываю хрустящие зеленые сотки, а потом прячу их между страницами толстой книги. Это мои маленькие зеленые окошки с видом на вечернее море с тонким месяцем, большие звезды и прочую дешевую романтику.
Я хотела бы выезжать на великосветские балы, как это делали мои предки, закутываться в пушистые меха и затягивать корсет покрепче. Я бы поддержала любую беседу на французском, и, изящно обмахиваясь веером в ложе, спорила бы о преимуществах железной дороги и о том, чей голос лучше.
Вместо этого я который час тяну пиво в забегаловке в компании турков-строителей.
Я, правда, умудряюсь прочитать им стихотворение Жана Кокто в оригинале. Они не понимают, но слушают с удовольствием. Оказывается, в Москве полным-полно турецких кафешек, а самих турков еще больше. Играет заезженная кассета с турецкими хитами, которую мы сами же и принесли сюда. Ниф-ниф в сотый раз показывает фокус с сигаретой, а Иа взахлеб рассказывает о том, как нам понравился Стамбул. Ее не смущает, что они с Нифом город так и не посмотрели. Зато в Москве потом почитали путеводитель с картинками, главное, атмосферу уловить успели.
Мы быстро «крестим» своих друзей всякими прозвищами. Анечка, Петенька, Шапка, Электрик, Галстук и Танцор, имя им легион.
Волею судеб они стали нашими неизменными спутниками, и вместе мы спасаемся от одиночества в паузах между нашими рейсами. Давно уже никто не относился к моим пожеланиям и капризам так внимательно. Давно так никто не радовался этим детям солнца, замерзшим в наших снегах. Кажется, в природе это явление называется симбиозом.
Правда, романтики с ними в Москве – никакой, здесь не плещут волны, не горят тысячи звезд над головой, они уже не поют и потуже заворачиваются в свои дубленки.
Маха.
Мы не дожидаемся июня и срываемся в последние майские дни. Я прилипаю к окну самолета, и не отрываясь, смотрю на проплывающие подо мной горы и аккуратные разноцветные квадратики полей. Я уже расплющила об стекло свой нос, как в детстве, когда мы с мамой ездили на юг, и я не отрывалась от окна поезда, пытаясь удержать на последнее мгновение ускользающие из виду мосты и речки. Сколько мне сейчас лет? Не знаю. Через полчаса жизнь начнется с нуля.
Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень?
И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем?
Мы заходим на большую дискотеку. Вид проходящего мимо чероноволосого парня с каре вызывает у меня болезненные воспоминания. Мне кажется, что это мой Маугли. Но нет, точно не он. Мы садимся за столик, я чуть не плачу. Не могу смотреть на эти похотливые лица смазливых мальчишек и стареющих турков, в чьих глазах сквозит жесткий расчет. Я хочу только одного – не пожалеть о деньгах, затраченных на все это действо и доставшихся мне не самым легким путем. На них можно было купить не самую плохую подержанную иномарку.
Но я предпочла пару глотков свободы.
========================================
Девушки постепенно расходятся, и я остаюсь на танцполе одна среди турецких парней. Впрочем, действо на этих десяти квадратных метрах идет по своему сценарию. Уже пару часов я участствую в собственном дележе. Танцпол делится на враждующие зоны, группы и независимых. Попытка одного тщедушного эркека одним махом перескочить длительное соперничество оканчивается неудачей: слишком явная низость интересов. Я убегаю, и отсиживаюсь за столиком с подругами.
– Там есть еще один, кажется, симпатичный.
– Мы заметили. Только с ним какая-то беда. То ли сумасшедший, то ли обкуренный.
– Мда, я тоже не пойму. Танцует странно. И зрачки как блюдца. Он, наверно, немец. Не может же турок быть блондином!
Он принимает меня за немку: моя футболка заполнена иностранными надписями. Ко мне подошли его друзья, что-то спросили по-немецки.
– ???
– …
Пауза. Замешательство.
Я спрашиваю по-английски: ты – немец?
Он удивлен. Смеется.
Я – турок.
А я – русская.
ххх
Сон в летнюю ночь: принц на белом коне.
... И три орешка для золушки.
Маха приезжает за мной на белом авто. Я вижу все в дымке сказочного тумана. Смотрю на него во все глаза и не могу насмотреться. Я – с первого взгляда влюбленная кошка, я пью сладкий вечерний воздух, летящий мне навстречу. Ради этого мгновения стоило родиться на свет!
Лучшие друзья девушек – турки, а не бриллианты.
… и среди людей есть прекрасные порождения горячего солнца, и у них есть много чудесного.
Маха спокойно и сосредоточенно ведет машину, по всей видимости, его нечасто пускают за папин руль. Махе двадцать два, у него огромные серые глаза и рыжеватая щетина, оставленная по моей просьбе: это так эротично.
– Взгляни, луна восходит неслышно, как кошка.
– Ты моя милая кошка.
Я тормошу его светлую шевелюру, весь мир – для нас. Мы едем по пустой дороге, упиваемся покоем и внутренней дрожью. Сегодня нам предстоит познать друг друга.
Мы пьем пиво в ресторанчике на берегу реки, а потом бродим по Манавгату. Наш конечный пункт – пансион, где мы сможем наконец уединиться. Пока Маха спрашивает про комнату, меня просят показать паспорт. Я пожимаю плечами, разумеется, я не хожу на свидания с паспортом, где написано, сколько мне лет.
– Вам хотя бы есть шестнадцать? Ей больше шестнадцати лет?
Маха молча кивает, а я не могу прийти в себя. Это шутка? По крайней мере, близорукость среди турков встречается редко. Или это стандартный вопрос, или рядом с Махой я помолодела лет на пятнадцать. Да это и в самом деле так.
Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне, он пасет между лилиями.
Откуда в них столько страсти? Похоже, что солнце способно напичкать сексуальной энергией даже ящериц. Мы занимаемся любовью до утра, и это нисколько не утомляет нас. Мы заново рождаемся с восходом солнца. Одно я понимаю точно: мужскому члену обрезание очень к лицу. Он как уродина после пластической операции, которую уже не узнать. Гадкий утенок, превратившийся в лебедя. Это деталь божественного орнамента, он красивее и крепче, чем вместе взятые колокольни и минареты.
С утра мы неизменно собираемся в нашем апарте: Иа, Ниф и я. Любовь – любовью, а друг без друга мы начинаем скучать. Отпустить друг друга можно на день, но не больше.
– Кофе все будут?
Мы с Иа переглядываемся. Ниф в роли хозяюшки – зрелище необычное. Видимо, она хорошо провела ночь. Ниф улыбается вовсю, читая наши мысли.
– Вчера Полоска устроил чистку в моем мобильнике. Посмотрел все входящие, все исходящие, само собой, там одни мужики, все номера, где были турецкие имена – стер. Потом говорит: а я где? Где тут написано Мемет? Я думаю, как ему объяснить, что он записан под именем Полоска. Тут он звонит на мой телефон и там определяется: Poloska.
Мы искренне веселимся. Это первый случай раскрытия наших кодовых кличек.
– И что он сказал?
– Спрашивает меня, что такое полоска. Я ему объяснила, что в тот день, когда мы познакомились, он был в полосатой кофте. Ну и само как-то к нему прилипло.
– А он?
– Сидел полчаса задумчиво, мотал головой и повторял: Полоска. Полоска. Полоска! Надо же, Полоска. Короче, он всем своим рассказал, и через час все его звали Полоской.
– Ты его успокоила?
– Еще как, мы первый раз не поссорились!
Ниф наливает нам по второй чашке. Свет не в любви, где слишком много недоразумений, он в нашей дружбе и свободе.
Мы сидим довольные, уставившись в телевизор. Наш КРАЛ – никакой информации, только музыкальные клипы. С пустой головой можно просидеть несколько часов, разглядывая крашеных турецких красавиц, поющих и томящихся, и это не будет потерянным временем. Кстати, на улице такие красотки не встречаются, они как будто живут все вместе на какой-то музыкальной горе и не спускаются к простым смертным.
– У нас красивые женщины только в телевизоре, – смеется Маха.
Открыв рты, мы просматриваем горячую десятку. С каждым годом прогресс все заметнее, усатые мужики все меньше горланят посреди поля, прижимая руки к своему большому сердцу, теперь клипы пестрят маленькими историями, появились стиль и модные прически. Новая песня «хай-хай» Nazan Oncel превосходит все ожидания, ее клип снят в мексиканском стиле под «Фриду». Умная, восточная и одинокая женщина на фоне песочной стены, огромный красный цветок сидит в ее черных волосах. Назан сама сочиняет тексты, и на подпевках у нее сам Таркан.
О н и быстро набираются опыта, и их стремительность пугает. Голоса и таланты у них в избытке, и обертка уже не хуже. Если смотреть только телевизор, и х идея войти в Европу не покажется такой уж сумасшедшей.
У Махи странно блестят глаза:
– Знаешь, что такое can – джан?
– Конечно. Душа!
– Я сегодня слушал новости. Канцлер Германии сказал, что вдохнет в Европу душу!
– Шредер? Ну и что?
– А то, что эта душа вдохнется, когда Турция войдет в Европу! Значит, все уверены, что душа – это мы! Anladin mi?
Маха горд. У него несколько родственников живет в Германии, сестра и ее муж, они врачи. Маха смог бы их часто навещать.
– А жить там не хочешь?
– Не знаю! У каждого есть Судьба. Если мне суждено жить там – уеду, а вообще мне и здесь неплохо.
Двадцать лет назад Бродский лишил будущего эту «черноглазую, зарастающую к вечеру трехдневной щетиной часть света». Он обнаружил в Турции только незавидное, третьесортное настоящее трудолюбивых, но ограбленных интенсивностью истории этого места людей. «Больше здесь уже никогда ничего не произойдет, кроме разве что уличных беспорядков или землетрясения». Поэт, целиком погруженный в себя, не знал, что бывает «восточное чудо», он вообще не верил в чудеса. Он нашел здесь край мертвых, а мы-то с того света ездим сюда как в страну живых.
Здесь и правда каждый видит то, что хочет, и Турция здесь совсем ни при чем. Мы просто заглядываем внутрь себя, такие зеркальные тут везде стенки.
Но какой-то легкий налет обреченности здесь действительно слышен.
Встречи с бывшими богами
Никто не умеет ждать как они. Месяц, год, два – как будто там другое ощущение времени. Они встречают тебя, и, кажется, что время и не проходило вовсе, а был только длинный-предлинный сон, похожий на разлуку.
Разругавшись с Махой, героем своего романа, я пребываю в хорошем настроении. Пути открыты, мы свободны. Мило помахав ручками вслед укатившей машине, мы, не сговариваясь, спускаемся к нашей дискотеке. Почти четыре ночи, разумеется, там уже закрыто. Лунный свет заливает сквозь большие стекла столики и танцпол, на котором мы не раз вымещали вселенскую радость. Мы и сейчас не прочь огласить этот мир счастливыми первобытными криками. Чья-то тень отделяется от стены и издает изумленный возглас. Это друг нашего Цыпочки, к которому мы, собственно, и шли. По другу явно плачет логопед, и мы, опять не сговариваясь, мысленно обозначаем его Логопедом. Мы ужасно проголадались, и поочередно едем в местную «Чорбу» на логопедском велосипеде.
При нашем появлении в «Чорбе» мгновенно происходит нечто невероятное. Я вижу чье-то знакомое лицо. Этот человек кому-то звонит, увидев меня. Говорит «Она здесь», но не договаривает, потому что где-то т а м бросают трубку. Через минуту к кафе подлетает мотоцикл, и с него спрыгивает мой Маугли в светлом костюме. Увидев меня, он сначала застывает на месте, но спустя мгновение мы бросаемся друг к другу в объятия. Мою безумную радость сменяет поскребывание совести. Я смотрю на него и отвожу взгляд. Его глаза сияют от любви, и это становится мучительно. Ему делается больно сразу после первого вопроса.
Вы когда приехали? Вчера?
Нет. Две недели назад.
Бедный Маугли. Ты не можешь поверить, что я уже давно здесь, но не нашла тебя.
Ты даже не звонил мне!
Я ждал тебя. Я знал, что ты приедешь.
Ты все равно рад. Ты уже понял, но готов на все закрыть глаза. Я могу сомневаться в чувствах собственного мужа, и всех, кто меня когда-либо любил, но только не в твоих. Достаточно взглянуть на тебя теперь, спустя год. Перед тобой мне вдруг становится стыдно. Только сейчас я понимаю, что это и была любовь. Ты мой мальчишка. Твоя взяла. Ты оказался сильнее. И тебе не хватает только нимба над головой.
Беги, возлюбленный мой, будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических.
Тем временем в кадре происходит перемещение фигур, произносятся какие-то слова, и тут выясняется, что наш Логопед – двоюродный брат моего Маугли. А ведь и правда чем-то похожи, только Маугли, наверно, вобрал в себя все семейное простодушие, а этот – все ехидство. Я в тупике. Логопед победоносно сверлит меня своими хитрыми глазенками, из чего следует, что не позже чем через час Маугли будет знать все о своей любимой. А пока Логопед в недоумении.
Так это о тебе мой брат рассказывал целый год? По тебе сходил с ума? Из-за тебя подрался, разбил лицо, из-за тебя вернулся сюда работать? Он говорил о тебе каждый день. Или каждый час.
Как видишь.
ххх
– Tamam canim sen ne konusmak istiyorsun?
Маугли останавливается, пораженный моим знанием турецкого. В прошлом году я и двух слов не знала, а теперь болтаю с ошибками, но зато как уверенно!
– Почему ты стала так холодна?
Он делает вид, или вправду не понимает, где и отчего я так поднаторела с языком.
Я смотрю на него с недоумением.
Мы молча доходим до бара «Черная лошадь», где он работал в прошлом году.
– Пить что будешь?
– Ничего не хочу.
Ниф заказывает пиво. Маугли задумчиво качается на стуле, ковыряя в зубах, и с трудом сдерживает слезы. Я стараюсь не смотреть на него. Ниф пожирает меня глазами.
Приходит Тэфик, старый друг Маугли, и все вместе мы бредем к морю.
Ниф от нечего делать уединяется с Тэфиком, а мы с Маугли смотрим с лежака на звезды.
Это всегда так грустно, встречи со своими бывшими богами.
Мы расстаемся на рассвете.
Молитва переливается всеми цветами в разреженном воздухе утра. Если здесь не будет утренней молитвы – солнце, наверно, не взойдет.
Я выхожу на боковой проулок наших апартов, откуда с высоты открывается вид на весь поселок, мечеть и далекие горы, самовольно разделяющие небо и землю. Мои ботинки полны песка. Мне надо прийти в себя. Терпеливо жду, когда из-за гор появится солнце. Проходит, наверно, полчаса или больше, прежде чем на горизонте проступает долгожданная краснота. Я стою на разбитых ступеньках земного шара. Мир безмолвен, слышно даже, как молчит воздух. Красный круг вводит меня в оцепенение и переставляет мои полушария.
Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце.
Люди спят в неправильное время. Не знаю, смогу ли теперь заснуть. Я не умею любить так, как умеют другие.
Ноги сами приводят меня к «Чорбе», где работает Маугли. Мне необходимо с ним объясниться. Вижу его издалека, он тоже замечает меня, и пока подхожу, оба успеваем покрыться красными пятнами.
Я уже вторые сутки жду тебя, даже не ложился спать.
Слушай, я хочу тебе объяснить. У меня есть друг, поэтому и не пришла. Откуда мне было знать, что я тебя опять встречу??
И дураку понятно, что у тебя кто-то есть. Оставь его!
Как это оставь? Он что, игрушка? И не собираюсь.
Почему? Ну почему? Почему-ууу? Ты же любила меня!
И сейчас люблю. (Что я говорю?)
Я прощу тебе, прощу!!!!! Не могу без тебя жить…
Это единственный человек на свете, который говорит только правду. Он плачет, смотреть на это невыносимо. Какого черта мне потребовалось объясняться, сплошной садомазохизм. Дура, идиотка! Ну хоть брось этого Маху! Глупо, глупо, ничего уже не вернешь. Не хочу ходить кругом виноватой, покрываться пятнами и морочить тебе голову.
Как его зовут?
Неважно.
Как его зовут, я спрашиваю?
Какая тебе разница?
У него что, нет имени?
Есть! Махир!
Маугли как-то недобро усмехается. Это имя по-турецки означает «умелец». Лучше бы уж Маху назвали как-то по-другому.
Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою, ибо крепка, как смерть, любовь, люта, как преисподняя, ревность, стрелы ее – стрелы огненные, она – пламень весьма сильный.
Я пытаюсь дотронуться до него, но он уворачивается. Потерянные, мы сидим на парапете напротив «Чорбы».
Я ухожу. Больше меня, пожалуйста, не жди.
Черт, даже если бы я лучше знала язык, мне бы просто помолчать! Я встаю, Маугли продолжает плакать, и тут я не выдерживаю, превращаюсь в мегеру:
Что ты мне все про любовь, про любовь? Сколько я в прошлом году истратила денег, ты знаешь? Ты знаешь, чего мне стоили все эти встречи с тобой? А кто покупал билеты к родителям на мои деньги? Что ты теперь плачешь?
Он взрывается.
Да я знаю, знаю, знаю! Прости меня, прости. Я был идиотом, глупым мальчишкой! Но сейчас все по-другому! Я изменился, у меня есть хорошая работа. У нас не будет проблем с деньгами! Только вернись ко мне!
Поздно.
Я ухожу, оставляя его одного, сидящим на обочине дороги. Он спрятал голову в коленях, чтобы никто не видел его слез. Что бы я ни сказала, правда все равно будет на его стороне. Потому что на его стороне любовь.
Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее.
Еще несколько ночей не могу спать, потому что знаю, что он меня ждет. Сидит в своей Чорбе, опустив голову, и ждет. Сердце в груди разбухает до исполинских размеров, как резиновый мяч, и мешает дышать. Я не могу заснуть. Пять утра. Вижу, как он пишет мне сообщение. Я жду тебя. Я жду тебя. Приходи. Включаю телефон, и тут же читаю, все слово в слово. Когда написано? 5:00. Только что. Маха мирно сопит рядом. Мне хочется выпрыгнуть из кровати и бежать, лететь к своему Маугли. Но почему-то не делаю этого, хотя мне никто не мешает. Это только жалость, и все снова получится глупо и жестоко.
Аллергия
Иа тем временем затевает поездку в Анкару: после отъезда Чулка домой она тоскует и подолгу молчит, что совсем на нее непохоже. Мы с Нифом только скорбно переглядываемся. В шутку она пишет Чулкам, чтобы встречал ее в Анкаре, где он живет с женой и детьми, он отвечает, приезжаааай, приезжаааай. До отъезда в Москву осталась пара дней. Иа едет на автостанцию и покупает на вечер билет, с утра она уже будет в Анкаре. Мой опыт с далеким аулом, видно, был не напрасен: теперь турецкие дали – для нас не преграда. Пути открыты, было бы ради кого их преодолевать.
Любовь с Чулком во многом изменила нашу Иа, она стала избегать ночных дискотек и после часа норовит юркнуть в постель, сославшись на усталость или головную боль. Мы с Нифом преграждаем ей дорогу, почти насильно вытаскивая ее в злачные места. В этих случаях она сидит всю ночь за столиком, пока мы танцуем, и тихо напивается, если позволяют финансы, или спонсоры, которым, несмотря на все вложения, так ничего и не обломится. В былые времена Иа с Нифом могли бы подрабатывать аниматорами: они танцевали клубные па, стучали деревянными ложками, как турки, прыгали, скакали и пели песни, так что народ в баре не расходился, а бармены приносили им напитки уже за счет заведения, которое благодаря подругам подсчитывало барыш.
