Текст книги "Книга об отце (Ева и Фритьоф)"

Автор книги: Лив Нансен-Хейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Он шел по следу детских саночек все дальше с холма к фьорду, по льду к мосту у впадения реки во фьорд. Там он увидел толпу. Несколько парней перегнулись через перила моста. Отец подумал, что они разыскивают Коре, что Коре провалился под лед. Он закричал в отчаянии: «Коре! Коре!»

Но тут люди стали показывать на берег, и там среди деревьев отец увидел красную шапочку. У него камень с души свалился, и он так обрадовался, что после обеда до самого вечера играл с нами в гостиной. Мы строили башню из кубиков и разрушали ее. В конце концов мы опрокинули красивую китайскую вазу. Она с грохотом упала на пол. Мгновенный испуг, а мама сидит на стуле, складывает лорнет и хохочет: «Нет, вы невозможны, все трое!»

III. ПЕРВОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ФРИТЬОФА

Могут ли все детские воспоминания претендовать на достоверность, я не знаю. Но что такое сама достоверность? По мере того как мы становимся старше, жизнь в доме отца и матери, все крупные и мелкие события детских лет занимают все большее место в нашем сознании; воспоминания расцвечиваются под воздействием всего примечательного, что произошло позже, и сливаются в одно целое с нашей последующей самостоятельной жизнью, лучше сохранившейся у нас в памяти. Свои и чужие воспоминания как бы дополняют друг друга. И вот появляется достоверность – не хуже других достоверностей.

Я слышала очень много рассказов о детстве и юности отца, и мало-помалу мне и самой стало казаться, что я была свидетельницей всей его жизни.

Как сейчас вижу его – вот он сидит и рассказывает. Высокий лоб, изборожденный морщинами, когда он думает, разгладился, а голубые глаза – порой такие далекие – светятся лаской и доверием. Руки его оживают, а голос! В нем часто звучала глубокая тоска, но он мог быстро переходить и в короткий отрывистый смех, такой характерный для него. Отец выглядел очень молодо, и поэтому нетрудно было себе представить, каким он был в те времена, когда, сдав экзамен на аттестат зрелости, а затем благополучно выдержав предварительные зачеты в университете, встал перед выбором жизненного пути.

В то время предварительные зачеты занимали целый год. Так было устроено для того, чтобы дать гимназическим зубрилкам после экзамена на аттестат зрелости возможность получше разобраться в собственных интересах, прежде чем учиться дальше. Фритьоф Нансен не принадлежал ни к зубрилкам, ни к тем, у кого все давно уже решено. Способности и интересы у него были разносторонними. Становиться просто прилежным муравьем он не собирался. Его влекли неизведанные дороги. Только приносить пользу казалось ему мало.

В школе его любимыми предметами были математика и физика. Для человека талантливого, который к тому же успел доказать, что умеет решать задачи самостоятельно, в этой области таятся широкие возможности. Но и астрономия тоже его привлекала. Бесконечность звездного неба еще предстояло исследовать, здесь было куда приложить силы. Геология и вопросы прошлого Земли тоже занимали его. Порой природа будила в нем мечты художника, а впрочем, почему бы не стать писателем и не написать философские произведения, которые откроют новую эру?..

Столько путей открывалось перед ним, и все манили.

Одно было совершенно ясно: о профессии, закрывавшей ему доступ к свободной жизни дикаря, которую он привык вести в лесу и в горах, не могло быть и речи.

«Представляешь – путешествовать по неизведанным просторам, где еще не ступала нога человека!» – сказал он однажды своему отцу.

Адвокат Нансен сокрушенно покачал головой, слушая сына, на способности которого возлагал такие надежды. Хватит ли у него выдержки, чтобы сосредоточить все силы на чем-нибудь одном?

Вот Александр – тот совсем другой! Он пошел по стопам отца и решил изучать юриспруденцию. Это уравновешенный мальчик, а несчастье Фритьофа – слишком разносторонняя одаренность. Ничего еще не сделав, он мечтает о великих деяниях. Но есть ли смысл в увещеваниях?

Однако увещевания не остались безрезультатными. Они глубоко запали в душу Фритьофа, он понимал тревогу своего отца. Но это будет его борьба, и он хотел бороться сам.

И вот, когда он так размышлял, мысль его набрела на зоологию. Вот наука, которая во всяком случае даст ему возможность сочетать работу с жизнью на природе. Он вспомнил и об известном зоологе Микаэле Сарсе, священнике с островка в Вестланне[47]47
  Вестланн – крупный историко-географический район Южной Норвегии, под которым подразумевают всю территорию западного побережья от Эгерсунна (южнее Ставангера) до Кристиансунна и прилегающие западные склоны Скандинавских гор.


[Закрыть], который сделал значительные открытия в морских глубинах. Лучше всего спросить совета у профессора Роберта Коллета[48]48
  Коллет, Роберт (1842—1913),– профессор зоологии в Христианийском университете, руководитель университетского музея зоологии.


[Закрыть], выдающегося специалиста в этой области, а вдобавок доброго друга семейства Нансенов.

Коллет тут же вспомнил, что ему не раз уже предлагали отправиться на промысловой шхуне в Ледовитый океан, чтобы изучать животный мир во время охоты на тюленей. Вот подходящее дело для молодого спортсмена.

Фритьоф сразу загорелся. На другой же день он побывал у капитана Крефтинга на промысловой шхуне «Викинг». Они быстро договорились. Но «Викинг» был новым судном, и сперва полагалось получить согласие пароходства. Адвокат Нансен уладил это. Он не сомневался, что сын покажет себя умелым парнем, который не будет обузой на борту.

Жребий был брошен. Фритьоф отправился в свое первое плавание по Ледовитому океану.

Отцу его это путешествие скорее всего казалось отклонением от прямого пути. В душе сын «ветрогон», вот и помчался за приключениями, вместо того чтобы учиться. Отец был убежден, что, выбрав зоологию, сын совершил роковую ошибку, «ибо выбрал-то ее лишь потому, что эта специальность обещала развлечение и жизнь на лоне природы», и очень был огорчен тем, что Фритьоф не занялся физикой и химией, которыми «больше всего» увлекался.

Если Фритьоф и был когда-то в душе ветрогоном, то с этим давным-давно было покончено. И с тех пор вся жизнь его и работа были более всего отмечены чувством долга.

Хотя он впоследствии забросил зоологию и стал полярным исследователем и океанографом, но это произошло лишь после того, как он довел до конца поставленные перед собой задачи и оставил после себя след и в зоологии.

Наверняка он бы далеко пошел и в физике, и в химии, он и здесь не отступил бы, не добившись своего. Но совершил ли бы он тогда свои великие арктические экспедиции, которые в свою очередь открыли путь новым проблемам,– неизвестно.

В марте 1882 года на рассвете «Викинг» вышел из гавани Арендаля[49]49
   Арендаль – городок на южном побережье Норвегии; в XIX веке был одним из центров судостроения в этом районе.


[Закрыть]. Матросы огласили спящий город мощным «ура», несколько человек на набережной помахали на прощанье шляпами, а больше никто не обратил на них внимания. Впервые в своей жизни Фритьоф Нансен сжег за собой мосты.

Первые впечатления от моря были не особенно обнадеживающими. Надвигался шторм, судно вздымалось на волнах, и брызги перехлестывали через борт. Низко нависло небо, все в тяжелых угрюмых тучах. По-своему и это было красиво, но Фритьофу было не до красот природы. Только после шести суток мучений он смог записать в своем дневнике: «Морская болезнь прошла бесследно. Жизнь превосходна». Он отметил это событие тем, что, сидя на палубе до трех часов ночи, курил длинную трубку с голландским табаком. В этом плавании отец впервые увидел царство льдов и был потрясен. Он принимал участие в охоте на тюленей в качестве стрелка и провел на борту корабля несколько научных опытов. А главное – он увидел с палубы корабля восточный берег Гренландии и уходившие вдаль цепи сверкающих горных вершин.

Он прилежно вел дневник: «Ледовитый океан – это нечто совершенно особое, ни на что не похожее, он совсем не такой, каким его представляют. Море то зеленовато-синее, то покрыто плоскими дрейфующими льдинами, то туман, то солнце, то буря, то штиль».

Он увидел еще много другого. Зачарованный, сидел он на палубе и глядел, как полыхает в небе северное сияние: «Это словно отблеск огромного далекого пожара. Но, должно быть, самый пожар   был  в   Стране  духов,   отсветы  были   призрачно   белые».

Тогда он впервые услышал грохот торосящегося льда.

Работы на судне хватало, и он ее не чурался. Адвокат Нансен не зря говорил, что сын будет полезен на борту. Фритьоф был силен, как медведь, и за все брался с охотой: грузить уголь, драить медяшку, мыть посуду на камбузе, взбираться на мачту и высматривать разводья. Он быстро проявил себя как хороший товарищ, неистощимый шутник и весельчак, не краснеющий от смачных анекдотов.

И все же моряки удивлялись, глядя на то, как он возился с точными приборами. На что ему все это? Что это за работа?

Но когда началась охота на тюленей и Фритьоф показал себя метким стрелком и хорошим гребцом, он сразу вырос в их глазах. Когда «Викинг» вошел в район охоты на хохлачей, на льду началась бойня. Чем больше убийств и жестокости, тем больше заработают охотники и пароходство. Поесть – и то стало некогда. Старшие уже были привычны к такого рода работе, а новичка тошнило от отвращения. Но он сжал зубы и виду никому не подавал.

Охота шла великолепно. Все радовались необычайному везению. Но, увы, «Викинг» вмерз в лед и потом целый месяц дрейфовал – и это в самый разгар промыслового сезона! Для команды это означало невозместимый ущерб. К тому же дрейфующий лед представлял большую опасность. Бывали случаи, когда он раздавливал судно, как скорлупку.

Но для отца этот месяц был самым важным в путешествии. Теперь у него было время для наблюдений, и многие из них впоследствии пригодились ему.

Он нашел и другое применение своим силам. Однажды в шесть часов вечера Фритьоф сидел в бочке на мачте и рисовал видневшиеся вдали горные вершины. Солнце освещало самые высокие пики, и он жадно всматривался в неведомую страну, завладевшую всеми его помыслами.

И вдруг снизу крик: «Эй, глянь-ка, парень,– медведь!» И впрямь! Впереди, у самого бушприта, стоял огромный медведь.

С быстротой молнии Фритьоф слетел с мачты и бросился в каюту за ружьем. Но медведь уже успел улизнуть, и Фритьоф, повесив нос, вернулся назад после бешеной погони по льдинам.

Теперь у капитана был козырь: «Нечего сказать, хорош впередсмотрящий – медведя перед самым носом не видит».

Через несколько дней появился еще медведь. Теперь Фритьоф мог взять реванш. Он сам, капитан и один из матросов бросились за медведем, но у Фритьофа было преимущество, так как он был и гимнастических ботинках и в легкой шерстяной одежде, без куртки, и свободно прыгал со льдины на льдину. Внезапно он упал в воду, успев, однако, бросить ружье на льдину, и вскоре вскарабкался на нее и сам. Фритьоф бросился дальше с удвоенной энергией. Медведь ушел за торос, Фритьоф – за ним. Но когда он выстрелил, медведь бросился наперерез, к воде, и пуля попала ему в лапу. Разводье было длинное, и Фритьоф, сделав большой прыжок, приземлился на льдину посреди разводья. Там он и стоял, с трудом удерживая равновесие, когда огромная морда зверя вынырнула у края льдины. Разъяренный медведь выбросил передние лапы на льдину, казалось, сейчас он доберется до Фритьофа! Но у отца хватило самообладания выстрелить зверю в грудь. Потом он удерживал тушу зверя за уши, пока не подоспели остальные.

Капитану понравилось, как вел себя Фритьоф. Он прогнал насквозь промокшего парня на корабль, переодеваться. Но там Фритьоф узнал, что заметили еще трех медведей и несколько матросов помчались за ними в погоню, и в чем был побежал следом. Остальные увидели и испугались, что он всех опередит, и поторопились прикончить одного зверя. Другой медведь бросился бежать прямо на Фритьофа, но, получив пулю в грудь, кинулся наутек. Внезапно медведь круто повернулся и бросился прямо на охотника. Фритьоф выстрелил ему в голову и убил наповал.

Но оставался еще один.

«И снова со льдины на льдину. Если попадались чересчур широкие разводья и нельзя было перепрыгнуть, медведь пускался вплавь, и тогда я почти настигал его. Но пока я сам переплывал разводье, медведь уходил от меня».

Так они пробежали милю. Медведь стал петлять, а Фритьоф бежал напрямик. Наконец он приблизился к зверю на расстояние выстрела и убил его.  У  Фритьофа это был последний патрон.

После этой погони никто уже не смеялся над Фритьофом. «Да, он настоящий охотник на медведей,– сказал кто-то из парней.– Он пробыл в воде столько же, сколько на льду. Я ему говорю, заболеешь ведь. А он только показал на свою шерстяную одежду».

В периоды затишья Фритьоф занимался изучением подледного мира. Он опускал на различную глубину свои сачки с мелкими ячейками и поднимал множество крохотных животных, которых затем изучал под микроскопом. Он сам придумал обвешать сачки крючками. Наградой было множество крупных креветок, похожих на маленьких омаров. Команда ожила – появилась хорошая еда. Капитан тотчас же выделил матроса на лов креветок, и теперь каждый день у команды был вкусный завтрак.

Лед давал богатую пищу для размышлений. Фритьоф обратил внимание на то, что на крупных льдинах имеется какой-то странный налет, придающий льду сероватую окраску. Он решил, что этот налет берегового происхождения. Вопрос заключался только в том, была ли это пыль из воздуха или органические вещества. Позднейшие исследования показали, что этот налет имеет двоякое происхождение – и органическое, и неорганическое. Особый интерес представляли остатки микроскопических водорослей. Их насчитывалось шестнадцать видов. Двенадцать из них были известны только в морях Восточной Сибири. Отсюда Фритьоф Нансен заключил, что, очевидно, существует связь между Беринговым проливом и Гренландским морем. Это было еще одним подтверждением гипотезы о дрейфе льда с востока на запад через Ледовитый океан. Эта гипотеза впоследствии легла в основу плана экспедиции на «Фраме».

Дрейфуя, «Викинг» приближался к берегам Гренландии. Вот уже до нее осталось каких-нибудь двадцать пять – тридцать миль. С бьющимся сердцем стоял Фритьоф на палубе и, глядя в бинокль, совершал мысленно путешествия по долинам и гребням гор. Если бы ему на несколько дней дали лодку, то он мог бы волоком тащить ее по льдам и переплывать в ней большие разводья. Но Крефтинг и  слышать  ничего  не  желал о подобном  безумстве.

Наконец лед расступился, и команда вздохнула с облегчением. Теперь можно было возвращаться домой.

И вот уже «Викинг» идет по Христианияфьорду, вот уже видны знакомые горы, покрытые лесом. Фритьоф никогда не воспринимал родную природу с такой остротой, как теперь. Он радовался, что сможет опять бродить в лесах Нурмарка[50]50
  Нурмарк – большая лесистая область, расположенная к северу от норвежской столицы.


[Закрыть] с ружьем и удочкой, а прежде всего тому, что снова увидит отца, братьев и сестер.

Но свидание с родными было коротким. Профессор Коллет предложил ему должность препаратора в Бергенском зоологическом музее. Коллет предупредил руководство музея, что у Фрить-офа нет в этой области необходимой подготовки, но все-таки очень горячо его рекомендовал.

Фритьоф тотчас же согласился, но с тяжелым сердцем. Нелегко было ему расставаться со старым отцом, грустно было думать, что уже не будет прежней привольной жизни. Отец не пытался удерживать сына.  Коллет уже объяснил ему, что это очень удачное предложение, и он не хотел портить сыну будущее. Смирение и печаль были написаны на его лице. Фритьоф не очень понимал, почему. Берген ведь не край света. Может быть, должность окажется не такой уж замечательной, и тогда он тотчас же вернется домой. Но, как ни странно, расставаться тяжело, хотя и манят новые надежды.

IV.  В БЕРГЕНЕ

Фритьоф Нансен учился в Бергене и здесь же начал свою научную деятельность. (4) Впервые ему пришлось самостоятельно решать жизненные вопросы и строить планы на будущее. Условия жизни здесь были совершенно иные. Он был уроженцем Эстланна[51]51
   Эстланн – крупный историко-географический район Южной Норвегии, охватывающий восточные склоны Скандинавских гор вплоть до границы со Швецией.


[Закрыть], с детства привык к лесам, к лыжным прогулкам в окрестностях Христиании и никак не мог теперь привыкнуть к природе Вестланна с его бесснежными зимами.

Отношения с людьми у него складывались хорошие и на службе, в музее, и в доме священника Хольта, где он прожил все пять лет. Фритьоф считал Вильхельма Хольта и его жену фру Марию своими «приемными родителями», и хотя, живя в этом доме, он не отказывался от своих взглядов на религию, хозяева прекрасно уживались со своим постояльцем. (5) Хольты не были ревностными миссионерами и не стремились во что бы то ни стало обратить людей в свою веру. А если б и захотели, то Фритьоф задал бы им работку. В те годы он как раз переживал бунтарский период своего становления и с отчаянным упорством отстаивал свои взгляды на основные вопросы бытия.

Хольты были умными и добрыми людьми и до конца своих дней с трогательной гордостью следили за жизнью приемного сына. Из всех бергенских друзей отца я знала их лучше всего. Я познакомилась с ними, когда они были уже стариками, однако, по словам отца, ничуть не изменились. Я очень полюбила их за доброту и приветливость. Своим умением и желанием понять человека Хольты очень помогли Фритьофу в тот период жизни, когда он должен был избрать жизненный путь и сам строить свое будущее.

В те годы Фритьоф много читал и, как большинство людей его поколения, увлекся драмами Ибсена. Он находил в них ответы на вопросы, которые и сам себе задавал. Особенно поразил его «Бранд», однако судьба доктора Штокмана из пьесы «Враг народа» произвела на него не меньшее впечатление. В пьесе ставились проблемы, которые и он должен был решить для себя,– гражданское мужество, умение оставаться при своих убеждениях, даже если все на свете окажется против тебя. Хольты наверняка не одобряли это увлечение Ибсеном и его мировоззрением.

 
...И воля спину разогнет,
И победит в сраженьи гнет...
 

Вот что вычитал Фритьоф из «Бранда» и вот чем воспламенился.

Он теперь сделал выбор, решил стать ученым и всю свою волю и энергию направить на достижение этой цели. Он еще покажет отцу, на что он способен. Старик не раз предостерегал Фритьофа, что нельзя заниматься несколькими делами сразу; да Фритьоф и сам знал, как легко увлечься чем-то и свернуть в сторону – в жизни ведь так много заманчивых дорог.

Никто еще не верил в него, и он это прекрасно понимал. Чаще всего его принимали за обыкновенного любителя спорта, которому лишь бы блеснуть физической силой и сноровкой.

Ну что ж, он им еще докажет.

Фритьоф набросился на науку со всей своей энергией и, если не сидел дома над книгами, значит, работал в музее со своим новым микроскопом. «Ты просто счастливчик»,– сказал Хольт, узнав об этом приобретении Фритьофа. Так оно и было. Если бы Фритьоф не был уверен, что хороший микроскоп совершенно необходим ему, то ни за что не попросил бы у отца в долг такую сумму. Микроскоп стоил целых семьсот крон, для старика, вынужденного беречь каждый скиллинг, это были громадные деньги, однако же они были высланы без всяких возражений – раз это нужно сыну для работы, то какой может быть разговор. Отец только выразил надежду, что деньги не будут потрачены впустую. За это Фритьоф ручался, и, как только ему повысят оклад в музее, он начнет выплачивать долг.

Теперь это чудо стояло у него на рабочем столе, и коллеги даже немножко ему завидовали. «Когда Нансен сидит за микроскопом, тут хоть землетрясение – он и ухом не поведет»,– говорили они друг другу.

Он и сам был такого же мнения.

«Знаешь ли, это такая прелесть, что передать невозможно! – пишет он отцу.– Я теперь прилежно тружусь, причем с удовольствием, потому что чем больше углубляешься в Науку, тем она интереснее».

 Лучшего места, чем Бергенский музей, нельзя было себе представить для находящегося на распутье, еще неопытного юноши, и ученые, с которыми ему приходилось ежедневно общаться, оказали на него большое влияние. И прежде всего нужно назвать главного врача Даниэля Корнелиуса Даниэльсена, директора музея, труды которого помогли добиться столь замечательных успехов в борьбе с проказой в Норвегии. Он был настоящим энтузиастом и обладал характером, как нельзя более подходившим для трудолюбивого Фритьофа. Кроме того, там был зоолог и купец Херман Фриеле[52]52
  Фриеле, Юахим (1793—1881),– норвежский предприниматель, филантроп; содействовал развитию науки в своем родном городе Бергене, завещал свое состояние Бергенскому музею. Медаль его имени присуждается Бергенским музеем за научные работы.


[Закрыть], председатель Бергенского охотничьего общества, товарищ Фритьофа по охоте и хороший друг. И наконец, главный врач Армауэр Хансен[53]53
   Хансен, Герхард Хенрик Армауэр (1841 —1912),– врач и биолог. Занимался изучением проказы, которая была эпидемической болезнью в Норвегии. Своими работами, особенно открытием в 1875 г. бациллы проказы, X. внес большой вклад в борьбу с этой болезнью.


[Закрыть], открывший бациллу проказы.

И в этот круг выдающихся ученых, известных и за пределами Норвегии своими заслугами в борьбе с проказой, Нансен получил доступ в особенно удачный момент – как раз тогда, когда они увидели результаты своей работы. У них он мог поучиться главным добродетелям ученого – терпению, основательности, методичности.

Даниэльсен одно время был депутатом стортинга и, являясь главным врачом Люнгордской больницы, активно участвовал в деятельности бергенского муниципалитета и в культурной жизни города. Он был энергичным директором музея, и поскольку его собственная энергия не знала границ, то и к младшим сотрудникам он предъявлял немалые требования. И сам он, и другие работники музея – все в той или иной степени занимались зоологией, которая была специальностью Нансена.

И в студенческие годы, и став ученым, Фритьоф оставался верен себе. Другие зоологи старались собрать и заспиртовать как можно больше видов животных. Его же это не интересовало. Он решил изучать гистологию отдельных видов, исследовать функции нервной системы, «найти источник мысли», как он сам говорил. Микроскопы, имевшиеся в музее, не позволяли проводить наблюдения с точностью, необходимой для таких исследований, поэтому ему пришлось самому купить более сильный прибор.

Под микроскопом открывался особый мир, со своими еще никем не изученными законами. Нансен с головой погрузился в свою тему, отдавая ей все свободное от служебных обязанностей время.

Размышлял Фритьоф и над другими проблемами. Он сам говорил, что когда Армауэр Хансен познакомил его с дарвинизмом, для него открылось совершенно новое направление человеческой мысли. Вера в истинность христианского учения, привитая с детства, поколебалась. В законах природы он нашел новую истину. Растения, животные, люди – все одушевленное и неодушевленное – являются частью одной и той же материи.

В письмах домой он никогда не делился этими мыслями. Для отца христианская религия была истиной, зачем же затрагивать этот вопрос. Фритьофу оставалось только пожелать отцу найти в ней утешение, но как раз этого не было. Отца все больше одолевала тоска и тревога. И сыновьям приходилось подбадривать и успокаивать его по мере возможности,

«У меня один день похож на другой,– писал Фритьоф.– С утра до обеда в музее, потом иду домой на обед ровно в час тридцать, и если я на пять минут опоздаю, они уже сидят за столом. После обеда я снова отправляюсь в музей и сижу там до восьми часов. Затем мы ужинаем, а после ужина читаем вслух».

Фритьоф все больше сближался с Хольтами. Иногда он ходил со священником навещать бедняков и больных и, видя, сколько любви и самоотверженности требует от священника его сан, преисполнялся к нему уважением. Особенно теплые отношения сложились у Фритьофа с Марией Хольт. У нее не было детей, а у него умерла мать, и теперь они давали друг другу то, чего им недоставало.

Если поначалу отца успокаивало сознание, что в семье священника сын находится в надежных руках, то вскоре у него появилась новая забота. Фритьофу «надо бывать в обществе сверстников», нельзя «стареть преждевременно», пишет он. Фритьоф утешил отца, сообщив, что является членом целых двух гимнастических обществ и Бергенского охотничьего общества и что бывает в доме своего друга Лоренца Грига, где вся семья так же балует его, как и Хольты.

Однако и это ненадолго успокоило отца. Он страшно стосковался по старшему сыну, и тут не могли помочь никакие утешения. Пять долгих месяцев полярного путешествия ему скрашивала надежда, что сын наконец вернется и они уже долго не будут расставаться. «Теперь разлука, пожалуй, продлится до конца жизни, меня только утешает, когда я слышу от людей сведущих, что эта должность поможет тебе выйти в люди. Коллет объяснил мне, что ты станешь всесторонне образованным в своей области, а здесь ты никогда бы этого не достиг».

Фритьоф и сам понимал, как ему повезло, хотя бы уже потому, что должность давала ему средства к жизни. При некоторой бережливости можно из каждого жалованья в конце месяца выплачивать небольшую сумму отцу в погашение долга. Человек он был непритязательный, единственное, о чем он сожалел,– это о том, что маловато денег на материалы, необходимые для занятий.

Письма из Христиании по-прежнему были мрачные – полные тревоги если не о сыне, так о деле. У Фритьофа на все находились слова утешения, даже когда отец стал тревожиться, что не удостоится спасения в загробном мире. Он чувствовал себя дряхлым стариком, хотя ему было шестьдесят лет с небольшим, и у него появился страх, что его молитвы недостаточно горячи и искренни.

Фритьоф отзывался немедленно.

«Будь спокоен, дорогой отец. Не тревожься ни о будущем, ни о вечности. Тот, в чьих руках будущее, не отвергнет ищущее человеческое сердце и не пожелает гибели ни одной душе».

Такие слова были бальзамом для старика. Он только и жил теперь письмами Фритьофа. Хорошо, что он не слышал, как его смиренный сын обсуждает современные проблемы в доме Лоренца Грига. Споры разгорались там жаркие, и Фритьоф отважно отстаивал свои убеждения. «Друзья любили Фритьофа, хоть он и был изрядным упрямцем и не больно-то считался с другими; причина же их любви заключалась в том, что бывали и такие часы, когда окружающие невольно угадывали в нем нежную, любящую душу,– говорил о Нансене Лоренц Григ.– В этом возрасте редко встретишь у человека такую любовь и такое стремление к добру, к правде и чистоте, такую неустрашимость и упорство в безусловном служении своему идеалу».

Сестра Грига была певицей, и Фритьоф часами готов был слушать ее романсы. Если в споре с Лоренцем он высказывал свои мнения резко и безоговорочно, то слушая пение Камиллы, бывал тих и покладист. Лучше всего он понимал простые вещи. Чтобы воспринимать большие симфонические произведения, он был недостаточно музыкален. Больше всего он любил пение. «Человеческий голос,– говорил он,– самый совершенный инструмент». Об этом могут быть различные мнения, но его мнение было таким.

К тому же у песен есть еще одно преимущество – слова, а Фритьоф очень любил поэзию. В то время как молодежь восьмидесятых годов нередко боялась прослыть «сентиментальной», он, не смущаясь, с воодушевлением декламировал стихотворение за стихотворением. Он помнил наизусть всю «Сагу о Фритьофе»[54]54
  «Сага о Фритьофе»– произведение шведского поэта Эсайаса Тегнера (1782—1846), написанное им на основе исландских народных сказаний.


[Закрыть] и «Песни Фенрика Стола». Ибсена, Шекспира, Байрона, Бернса, Карлейля, Гюго и других любимых писателей знал «от доски до доски». Он сам всю жизнь говорил, что на его развитие огромное влияние оказал «Бранд» Ибсена.

С детских лет у Фритьофа был девиз: «Береги время!» Но у него было столько увлечений, что тут никакого времени не хватало. Он готов был заниматься всем, что его интересовало, а интересовало его многое. В Бергене он брал уроки рисунка и акварели у художника Ширтца. Старик Ширтц считал, что Фритьоф должен стать художником, это его подлинное призвание.

«Бросайте науку, Нансен,– говорил он.– Будьте художником, у вас же талант».

Но Фритьоф помнил слова отца: «Не позволяй себе разбрасываться, сынок». А он ведь уже выбрал науку. К тому же достаточно в семье и одного художника. Его сводная сестра Сигрид училась живописи в Париже. Она была не лишена таланта, но Фритьоф сомневался, что она пойдет далеко. Сигрид уже начала выставляться, и одна из ее картин попала в Берген. Отец, нашедший в этом еще один повод для забот, спросил мнение Фритьофа об этой картине. Фритьоф отвечал: «Здесь, в Бергене, я беседовал со знатоками и слышал их мнение. Так вот, суд гласит, что работа хороша». Сам Фритьоф не придавал большого значения суждению знатоков. Все равно теперь ее уже не остановишь.

«В заключение еще одно соображение,– писал он.– Как ты думаешь, способна ли теперь Сигрид на что-нибудь другое в жизни? Неужели ты думаешь, что человек, сжившийся с мыслью стать художником, сумеет приспособиться к другому занятию? Сигрид, наверное, не сможет. Если она утратит веру в себя, то на этом у нее свет клином сойдется. Сейчас она по-своему довольна жизнью, надеюсь, только не так, как Ялмар в „Дикой утке"[55]55
   Яльмар Экдал – герой драмы X. Ибсена «Дикая утка». Опутанный долговыми обязательствами, фотограф Яльмар влачит жалкое существование, живя в обстановке лжи и обмана.


[Закрыть]».

И вот из Христиании пришло известие, что с отцом случился удар, и Фритьоф тут же помчался к нему. Когда он прибыл на место, паралич уже прошел и рассудок как будто не пострадал.

Но трудиться отец был уже не в силах, и он впал в еще большее уныние.

Адвокат Нансен взял себе в компаньоны мужа своей падчерицы Иды, Акселя Хюнтфельда. С тех пор его доходы стали так малы, что он не мог ничего откладывать. Теперь он горевал, что не оставит сыновьям никакого наследства. «Зачем нам наследство? – сказал на это  Фритьоф.– Мы сами можем работать».

«Дорогой отец,– писал он,– возможно, ты устал от жизни, но ради бога и ради твоей старости не мучь себя ненужными заботами. У тебя ведь есть два молодых, здоровых и сильных парня, которые, когда понадобится, не только смогут, а даже с величайшей радостью будут трудиться, чтобы обеспечить старость отца в благодарность за свое детство и юность. Я буду горд и счастлив, если мне дано будет сделать это для тебя.

...Не тревожься о будущем своих детей, милый, дорогой отец. Ты дал им такое воспитание, что теперь можешь быть спокоен за их благополучие. Подумай же наконец о себе и дай себе покой.

...А что до меня самого, то со мной, как всегда, все отлично. Живу я тихо и спокойно в нашем маленьком кружке, занимаюсь то наукой, то литературой, мало интересуюсь внешним миром. Время от времени чувствую, что застоялся, и тогда отправляюсь в горы. Так, несколько дней тому назад в прекрасную погоду я был в горах к востоку от Бергена. Закат над морем был хорош как никогда. Это сочетание – горы, зеркальная гладь моря и великолепное освещение – произвело на меня чудесное впечатление.

Потом я лихо прокатился по снегу от самого гребня горы в долину. Я не взял с собой лыжи, но на плотном насте их заменили сапоги. За мною ринулся Флинк, даже залаять не успел».

Но и это оптимистическое письмо не подбодрило отца. Отец отвечал: «Ты совершенно небрежен по отношению к себе, слишком многим пренебрегаешь. То же самое говорит один человек, который ценит тебя очень высоко».

Отец повстречал старого Карстена Борхгревинка, который слышал о  Фритьофе  много  хорошего  от капитана  Крефтинга.

«Он так много рассказывал о твоем путешествии по Ледовитому океану и о совместной медвежьей охоте, что сын Борхгревинка[56]56
  Вероятно, речь идет о Карстене Борхгревинке (1864– 1934), который пошел по стопам Нансена и стал исследователем Антарктиды. Он был первым человеком, ступившим на землю Антарктиды, первый основал там научную зимовку и провел ряд ценных исследований.


[Закрыть] теперь только и мечтает, как бы ему отправиться по твоим стопам. Крефтинг говорит, что для него было чрезвычайно приятно постоянное общение с таким любезным, образованным, бесстрашным и толковым молодым человеком, а вдобавок ты оказывал такое исключительное влияние на всю команду, что ему очень хотелось бы снова видеть тебя на своем корабле».

Тут отец Нансена стал уверять, что его сын с радостью повторил бы это путешествие, но в ответ услышал: «Нет, Фритьоф Нансен стоит гораздо большего. Нельзя молодому человеку с его усердием, его духовной и физической силой, с его способностями заниматься такими пустяками. В молодости это хорошо, а с другой стороны, как знать, чего он достигнет, став ученым?» Отец Нансена ответил: «Все в руках божьих».