Текст книги "Книга об отце (Ева и Фритьоф)"

Автор книги: Лив Нансен-Хейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

XIII. НАНСЕН В 1905 ГОДУ

Политиком Нансена сделали время и обстоятельства. Сам он предпочел бы целиком посвятить себя научной работе, и отнюдь не честолюбивые помыслы заставили его принять деятельное участие в борьбе за расторжение унии, а затем в создании первой конституции независимой Норвегии. (20)

Еще с юных лет он горячо сочувствовал борьбе своей страны и народа за полную самостоятельность и, больше всего ценя в человеке характер и способность к активной деятельности, считал, что личный деятельный вклад отдельного человека имеет значение для всей нации, поскольку он способствует укреплению самосознания народа и поднимает авторитет Норвегии в глазах других наций.

Основываясь на этих принципах, Нансен в письме, относящемся к 1897 году, взывает к национальным чувствам Юнаса Ли:

«Я пишу несколько строк с убедительной просьбой не отказать Рольфсену, который хочет предложить Вам принять участие в книге «Норвегия в 19 столетии». Полагаю, что книга будет иметь большое значение для нашей национальной борьбы, для нашего национального самосознания, а за рубежом вызовет сочувствие к нашей борьбе за независимость. Поэтому книга должна быть хорошей и мы должны привлечь к ней все наши лучшие силы. Вы ведь понимаете, что без Вас нам не обойтись, и я верю, что и Вы отнесетесь к этой книге как к задаче патриотической».

В письме Эрику Вереншельду, написанном Нансеном после смерти Ибсена, он в первую очередь подчеркивает значение Ибсена для становления норвежского общества. В один из юбилеев писателя отец послал Ибсену телеграмму, в которой объяснил, чем он сам ему обязан:

«Человеку, который оставил след в моей юности, который предопределил все мое дальнейшее развитие, указал, какое значение имеет призвание в жизни, и научил уважать волю, посылаю сегодня горячую благодарность и почтительный привет».

Больше всего он увлекался в юности «Брандом», и то безусловное требование правды, которым была проникнута эта драма, навсегда определило его собственное поведение. Так было и в 1905 году. Оценивая свою собственную работу, он всегда исходил из того, насколько она важна для его народа, и стремился сделать ее как можно лучше.

Еще в 1889 году он писал Бьёрнсону:

«Если мне удастся сделать что-нибудь, пусть даже самое малое, чтобы укрепить веру нашего народа в себя и освободить его от духовного рабства, буду считать, что достиг главной цели моей жизни, ибо в нас таятся замечательные силы. Если мы сами в них поверим и найдем общую цель, то сможем достичь многого».

Уже с момента возвращения из Гренландии он внимательно следил за обострением отношений между Норвегией и Швецией[108]108
  Обострение отношений между Норвегией и Швецией было вызвано следующими причинами. Шведско-норвежская уния с самого момента своего создания была глубоко противоречива, ибо страны были слишком различны по своему политическому и социальному строю. Швеция с ее феодальными пережитками и господством аристократии и демократическая крестьянская Норвегия не могли ужиться под одной короной. Шведско-норвежская уния тормозила экономическое и политическое развитие Норвегии. В течение всех 90 лет существования унии Норвегия вела упорную борьбу за государственную независимость. Борьба эта в основном была направлена против великодержавной политики Швеции, ее покушений на норвежскую конституцию, нацеленных на то, чтобы ограничить внутриполитическую самостоятельность Норвегии, самостоятельность ее парламента (стортинга) и превратить, таким образом, Норвегию в шведскую провинцию. Эта борьба обострилась в конце XIX в. и достигла особого накала в начале XX в. Причиной было усиление развития капитализма в Норвегии и стремление норвежской буржуазии к созданию национального рынка и самостоятельному выходу на внешние рынки, что принесло бы ей освобождение от опеки экономически более сильной шведской буржуазии, опиравшейся на поддержку государственной власти. Это было тем более необходимо, что к началу XX в. все явственнее выступало различие в экономической и политической ориентации стран унии: Швеции – на Германию, Норвегии – на Англию.


[Закрыть]. И неоднократно пытался разъяснить положение Норвегии и ее права в унии в тех кругах, в которых к его словам прислушивались.

Перед экспедицией к Северному полюсу в 1893 году, в самый разгар подготовки к ней, он нашел время осветить в иностранной прессе истинный смысл разногласий, возникших в унии.

Норвегия, согласно конституции, «свободное, самостоятельное, неделимое и независимое государство, объединенное со Швецией властью одного короля,– писал Нансен,– и их союз является союзом равноправных государств, совместно решающих вопросы войны и мира, имеющих одного короля, но самостоятельных во всех прочих вопросах».

В английской газете «Таймс» было напечатано несколько статей, в которых положение Норвегии в унии со Швецией сравнивалось с положением Ирландии, а Норвегия изображалась как мятежная страна. Письмо Нансена, опубликованное в «Таймс» в 1893 году, внесло поправку в это ошибочное мнение и укрепило престиж Норвегии за границей.

В экспедицию Нансен уезжал с тревожными думами о политических делах Норвегии. Он был твердо уверен в правоте своих слов, напечатанных в английской газете. Теперь, говорил он в своем письме, когда вопрос о собственном консульстве был поднят всерьез, отступление стало невозможно. «Мы не поступимся ни крупицей наших прав – прав независимого государства».

В 1898 году позиция иностранных государств, особенно Англии, приобрела большое значение, и Нансен снова поместил в газете «Таймс» статью о конституционной борьбе между Норвегией и Швецией. Это и другие его выступления в печати повысили авторитет Нансена в наиболее влиятельных газетах, что чрезвычайно пригодилось впоследствии, когда на него была возложена миссия освещать внутриполитические дела Норвегии во французской, немецкой и британской прессе.

Отец с самого начала принял деятельное участие в событиях, развернувшихся в Норвегии в 1905 году, и все его статьи и речи способствовали быстрейшему разрешению конфликта. «Что будет теперь?»– спрашивал отца редактор журнала «Самтиден» Герхард Гран в письме, посланном в Люсакер. Я хорошо помню, как все были охвачены лихорадочным возбуждением, а наши соседи приходили в Люсакер, чтобы услышать мнение отца о всем происходившем. «Что будет теперь?»– спрашивали все в один голос, причем многие были напуганы.

Кабинет министров Хагерупа, сделавший своей программой разрешение вопроса о консульствах[109]109
  Вопрос о консульствах – в конце XIX в. в связи с изменением порядка руководства внешними сношениями в Швеции (из рук общего для обеих стран короля внешняя политика перешла в руки шведского министерства иностранных дел, что означало утрату Норвегией внешнеполитической независимости) разгорелась борьба за самостоятельность внешних сношений Норвегии и учреждение отдельных норвежских консульств, что при мировых масштабах норвежских экономических связей являлось фактором большой важности. В связи с тем что Норвегия была самостоятельной в решении внутриполитических вопросов, обособление ее внешнеполитического ведомства означало бы фактический разрыв шведско-норвежской унии. В 1892, 1893 и 1895 гг. стортинг принимал законопроект об отделении консульской службы от министерства иностранных дел, но король отказывал ему в ратификации.


[Закрыть] путем переговоров, сменился министерством Кристиана Миккельсена[110]110
  Миккельсен, Кристиан (1857—1925),– политический деятель, крупнейший норвежский судовладелец. С марта 1905 по октябрь 1907 г. возглавлял коалиционное правительство, осуществившее разрыв унии. Находился в дружественных отношениях с Нансеном.


[Закрыть].

Кронпринц-регент вновь выступил с предложением продолжать переговоры, но Миккельсен ответил, что «лишь введение норвежских консульств сможет восстановить между обеими странами то доверие, которое является необходимой предпосылкой всякого дружественного и плодотворного обсуждения сложных и деликатных вопросов об унии».

Нансен немедленно в одной из своих статей попытался ответить на вопрос Герхарда Грана:

«Главным в сложившейся обстановке является, по-моему, следующее: мы, норвежцы, не сомневаемся в нашем праве иметь собственных консулов. Очевидно, что шведы не признают за нами такого права, тем самым для нас возникла настоятельная потребность отстоять в этом вопросе свое требование. Теперь речь идет уже не только о нашем консульстве, но и о суверенитете Норвегии. И не может быть никаких сомнений в том, какую позицию займет по этому поводу любой норвежец».

Томмесен из газеты «Вердене Ганг» приехал в Пульхёгду, чтобы поговорить с отцом. Мама сидела рядом и с интересом слушала их беседу. В результате в феврале в газете «Вердене Ганг» одна за другой стали появляться статьи отца под названиями:

«Наш путь», «Мужчины», «Мужество», «Легкомыслие» и «Воля».

Эти статьи – призыв к действию, к тому, чтобы сплотить все силы и добиться разрешения вопроса о консульствах. Решительный и четкий взгляд, высказанный отцом в этих статьях, оказал влияние на общественное мнение.

«Наш путь – действие,– писал Нансен.– У нас есть теперь дело, вокруг которого сплотился норвежский народ, число его сторонников неуклонно растет, и вскоре мы все как один объединимся вокруг него. Для нас решительная борьба за учреждение системы норвежских консульств является единственным средством утвердить наше национальное достоинство».

В статье «Мужчины» Нансен пишет:

«Я вижу, что даже Бьёрнсон опасается, как бы страх перед возможным шведским нападением, страх перед Европой не помешал нам сделать то, что мы считаем справедливым и правым. Мы – терпеливый народ, мы это доказывали девяносто один год, на протяжении которых мирились с тем, что шведская сторона отказывала нам в нашем праве на самостоятельность. Но в жизни каждой нации, как и в жизни любого человека, наступает момент выбора – все или ничего. Мы чувствуем, что сейчас наступил именно такой момент, мы понимаем, что если не сделаем того, чего требует от нас сложившаяся обстановка, то навсегда утратим уважение к себе.

Народ, который довольствуется словопрениями и громкими словами в то время, когда попираются его права и суверенитет, становится посмешищем в глазах всего мира. И хуже того, он деморализуется. А народ, который до последнего отстаивает свое право на самостоятельность, даже потерпев в этой борьбе поражение, вырастает в глазах других народов.

Мы не нуждаемся сейчас в людях, которые бесцельно суетятся и гадают на кофейной гуще, нам нужны настоящие мужчины».

Спустя несколько дней появляется воодушевляющая статья «Мужество».

«Нас пытаются запугать, что если мы пойдем по намеченному пути, единственному пути, который мы считаем правильным, то нам придется туго. Кто же в этом сомневается!

Мы так долго играли в солдатики и стреляли холостыми патронами, что иные теперь думают, будто нас можно запугать тем, что дело примет плохой оборот. Они хотят испугать нас тем, что мы утратим все юридические права, окажемся изолированными от Европы и что Швеция, вероятно, нападет на нас. А мы уже заранее все подумали и готовы ко всему!

Страх – он у всех на устах, но кто напомнит нам о мужестве? Разве его нет у народа? Во всяком случае, оно когда-то было присуще норвежскому народу. А как же нам проявить его, когда нет никакой опасности?

Нужно признаться, что со времен 1814 года наша политика не требовала особого мужества. Но в 1814 году мы доказали, что оно есть у нас. Неужели мы его растеряли с тех пор? Давайте посмотрим».

«Нас предостерегают от легкомыслия,– писал Нансен далее.—

Самое страшное легкомыслие – это когда предпочитают выжидать, когда упускают решительный момент, когда все пускают на самотек в надежде, что утро вечера мудренее. Мы не хотим, чтобы нами правило такое легкомыслие.

«Осторожные» же считают, что борьба за норвежские консульства и вызванная ею попытка навязать Норвегии клеймо государства, зависимого от Швеции, не стоят того, чтобы доводить дело до кризиса. Вы ошибаетесь, «осторожные», об этом я уже говорил ранее. Нам не нужен разрыв унии – мы добиваемся признания независимости Норвегии и соблюдения параграфа I закона о шведско-норвежской унии, который гласит, что Норвегия – свободное и независимое государство».

Гуннар Хейберг[111]111
  Хейберг, Гуннар (1857—1929),– известный норвежский драматург и театральный деятель.


[Закрыть] в своей речи в честь Георга Станга[112]112
  Станг, Георг (1858—1907),– норвежский военный и политический деятель. Как министр обороны (1900—1903 гг.), вел активное строительство военных фортов на границе со Швецией. Принадлежал к партии Венстре.


[Закрыть] косвенно отвечал на высказывание Нансена:

«Есть еще один человек, который в своей области проявлял чувство ответственности сильнее прочих. Это Фритьоф Нансен.

Разве он в эти дни не доказал нам, что и в политике может поучить нас тому мужеству, той энергии, которые вытекают из огромного чувства ответственности? Не из пропитанной пылью канцелярской ответственности бюрократа, не из презренной ответственности с оглядкой на последствия, не из ответственности угодника и соглашателя, а из той великой ответственности, которую чувствует тот, кто привык и строить великие замыслы и руководить их выполнением, а главное, готов жизнь отдать за свои убеждения.

Ибсен утверждает, что сильнее всех одинокий человек, но, может быть, еще правильнее другое – чтобы стать сильным, надо испытать одиночество. Фритьоф Нансен испытал его, Георг Станг тоже. Первый за полярным кругом, другой – в гуще людей.

Но в эти дни мы узнали, что человек, побывавший в Ледовитом океане, имеет горячее сердце!»

На собрании Студенческого общества 23 февраля Нансен говорил о необходимости «немедленно действовать». Когда он закончил речь, зал заполнился криками восторга, а Сигурд Беткер, под овации ликующих студентов, взбежал на кафедру:

«Вы пишете, что сейчас нужны мужчины. Вы имеете на это право. Вы настоящий мужчина. И вы вправе призывать к мужеству, ибо вы сами проявили мужество. Говорят, что вы не можете стать премьер-министром, потому что вышли из государственной церкви. Но я прошу вас вспомнить слова Генриха Четвертого: „Париж стоит мессы". Встаньте к штурвалу, Фритьоф Нансен! Сейчас вы – знамя Норвегии».

Не только Сигурд Беткер уговаривал Нансена стать членом правительства. Некоторые газеты предлагали избрать его премьер-министром, а Кр. Миккельсен лично приезжал к отцу, чтобы предложить пост в своем кабинете. Миккельсен даже просил его вернуться в государственную церковь, чтобы это не могло стать помехой.

Но отец не собирался стать политиком. Сколько раз я слышала, как он говорил, что государственная церковь – великолепная отговорка. Он считал, что может послужить своей стране, и не являясь членом правительства. Так оно и оказалось.

До самого разрешения кризиса он был советником правительства и вел переговоры от его имени и с Данией, в Копенгагене, и с великими державами. Да, отец, будучи по своим убеждениям далек от политической деятельности, этим летом и осенью, а позднее в Лондоне был своего рода первым министром иностранных дел самостоятельной Норвегии.

Ведь те переговоры, которые он вел в Англии начиная с 1905 года, а затем заключение договора о суверенитете в действительности были поручением дипломатического характера. Шведский посол в Англии капитан Валленберг так говорит о работе Нансена в Англии: «В Англии имя Нансена значило более, чем целая Швеция». В 1934 году Шарль Рабо[113]113
  Рабо, Шарль (1856—1944),– французский географ-путешественник. Предпринимал экспедиции в Северную Норвегию и на Шпицберген. Перевел ряд книг и научных трудов Нансена на французский язык.


[Закрыть] писал в журнале «Самтиден»: «Если к норвежским событиям 1905 года вся Европа относилась с сочувствием, то в этом, несомненно, главная заслуга принадлежит Нансену, его большой популярности и дружеским узам, которые связывали его с выдающимися деятелями за границей».

Но сперва Нансен со всей энергией принялся за Норвегию, стараясь устным и печатным словом объединить и укрепить общественное мнение. 10 мая он выступал на митинге в Акерсхусе:

«Путь переговоров отрезан навсегда. Есть ли другой путь? Мы считаем, что в этом нет никакого сомнения. Наше право нарушили незаконные вмешательства в дела Норвегии. Значит, мы как суверенное государство обязаны довести до конца это дело.

Говорят, что если сейчас добиваться введения системы норвежских консульств, это приведет к революционным шагам. Да что же революционного в том, что ни один норвежец не желает отвечать за неразумные санкции?

Говорят о войне. Войне с кем? Война с братским народом только потому, что мы делаем то, на что имеем право? Как теперь будет относиться Швеция к Норвегии? Слова о войне – плохие слова. Борясь за свободу, мы горячо желаем сохранить хорошие отношения со Швецией.

Выбора у нас нет, возможен только один путь. Свобода ко многому обязывает. Раз у нас есть свобода и самостоятельность, то нельзя, чтобы наши потомки сказали, что мы добровольно от них отказались. Если у стортинга и были сомнения, то они исчезли после того, как весь народ с такой радостью приветствовал решения специального комитета. Прошли те времена, когда наши политические партии отгораживались друг от друга. Отныне и до тех пор, пока мы не решим это дело, у нас будет только одна политическая партия. Ее имя – Норвегия.

Правительство, которое сейчас создается для разрешения большой и серьезной задачи, может приступать к своей работе, не сомневаясь в поддержке всего народа. Пусть он знает, что мы с ним заодно, что мы готовы помогать ему всеми силами, последним скиллингом, если потребуется».

Происходящие события захватили всех. Цель у всех была одна, но по поводу того, какому методу, какой политике отдать предпочтение, мнения были различны. В 1905 году у Бьёрнсона и отца были разные точки зрения на эти вопросы. «Мир не лучший метод, но его хотят!»– сказал как-то Бьернсон. А в 1903 году он писал отцу:

«По-моему, попыткам Швеции навязать нам вопрос о министре иностранных дел прежде, чем решен вопрос о консульствах, нужно дать отпор  как  недостойному  вмешательству  в  наши  внутренние  дела.

Если шведы не прекратят свои попытки и правые нас не поддержат, то, значит, деморализующее влияние унии настолько явно и опасно, что нам придется открыто добиваться разрыва унии (но с сохранением союза).

Но если они оставят все попытки ущемить наши интересы, то, завершив дело о консульствах, мы немедленно сможем начать с ними переговоры о министре иностранных дел и попытаемся найти некий modus vivendi.

Не может быть, чтобы он не нашелся.

Твой Бьёрнстьерне Бьернсон.

Передай привет своему ангелу-хранителю.

(То, что я здесь сказал, можно, если хочешь, рассказывать и печатать.)»

Теперь, в 1905 году, Бьернсон и его зять Сигурд Ибсен склонялись к полюбовному решению и компромиссу и стояли за продолжение переговоров со Швецией, в то время как Эрнст Сарc, Нансен, Миккельсен и другие хотели использовать психологический момент для решительных действий. В одной из газет Бьернсон высказывался о своем старом друге и соратнике Эрнсте Сарсе так: «Не стоит обращать внимания на то, что говорит этот дед Мороз». Сарc усмехнулся в дедморозовскую бороду и поблагодарил за этот «персональный привет». Бьернсон сперва рассердился, но вскоре отошел и написал Сарсу, что, как обычно, приедет к ним в воскресенье. Его душа не узнает покоя, пока он не обнимет и не прижмет к своему сердцу старого друга и его семью.

Надо ли говорить, что народу собралось много. Мы, дети, встречали почетных гостей в дверях. Они приехали в открытом экипаже, запряженном парой гнедых. Фру Каролина в черной, отделанной жемчугом шапочке на коротко остриженных волосах сидела вся укутанная в пледы и шали, Бьернсон – в длинном пальто и в хорошо всем знакомой большой шляпе на седых кудрях. Едва они показались на холме, как мы, дети, принялись кланяться и приседать. А Бьернсон, привыкший к поклонению толпы, кивал нам и милостиво улыбался: «Здравствуйте, здравствуйте, дети».

За огромный обеденный стол усадить всех не удалось. Приставили еще один стол, и тетя Малли, которая на правах младшей хозяйки всегда сидела на нижнем конце стола, очутилась и вовсе в прихожей. Во главе стола, между дядей Эрнстом и отцом, сидел Бьернсон, но уловить что-нибудь из их разговора было невозможно: на конце тети Малли было очень весело, не умолкали шутки и смех. Мы видели только, что на другом конце стола царит сердечность и радость.

Обычно в сарсовские воскресенья дамы пили кофе в маленьком эркере, некоторые доставали вязанье, а большинство болтали, попивая горячий кофе и угощаясь пирожными. Нам, детям, это было совершенно неинтересно. Взрослые расспрашивали нас о всяких скучных вещах: про то, как идут дела в школе, кто с кем состоит в родстве. Поэтому мы спешили удрать на улицу и там играли или же брали у дяди Сарса ключ от лодки, бежали к морю на другую сторону Драмменсвейн и катались по заливу.

А после того воскресного обеда мы тоже пошли в кабинет, где собрались мужчины. Окутанные дымом от сигар и трубок, они стояли группками и обсуждали проблемы дня. Дядюшка Эрнст и дядюшка Оссиан сидели за своими столами и курили длинные трубки. Дядя Эрнст всегда собирал вокруг себя слушателей, а дядя Оссиан чаще сидел в одиночестве и чему-то рассеянно улыбался. Только отец умел его по-настоящему разговорить. Если речь заходила о зоологии, то дядя Оссиан спускался с небес на землю и о многом мог рассказать.

В то воскресенье в центре внимания был Бьёрнсон. Как сейчас помню, он стоял посреди комнаты, широкоплечий, несколько коротконогий. Рядом с ним – маленький, профессор Шёт, отец Да, весь точно из пергамента, лицо смуглое, без всякого выражения, помятый костюм мешковато висит на худом теле. Остальные обступили их полукругом. Потом в комнату стали заходить и дамы и уже больше не уходили.

Как раз напротив Бьёрнсона, в центре полукруга, я увидела отца. Они с Бьёрнсоном являли собой полную противоположность друг другу. Отец жестикулировал, его гибкое тело все напряглось, точно готовое к прыжку, а массивная фигура Бьёрнсона была совершенно статична. Он привык говорить один, привык, чтобы все его слушали, и не любил, чтобы ему перечили, тем более молодежь. Но отец был не из тех, кто подчинялся правилам вежливости, особенно если речь идет о деле. Конечно же, обсуждался вопрос об унии. Тогда только о ней кругом и говорили. Что говорили, я не помню, да, наверное, я и не понимала, о чем у них шла речь. Но помню, что когда отец увлекался так, что голос его начинал дрожать, я страшно пугалась. Тогда я смотрела на маму. Она хмурилась и тоже явно волновалась. Тогда я переводила взгляд на профессора Шёта, который поддерживал Бьёрнсона, но его лицо по-прежнему было невозмутимо. Сзади в углу стояла его дочь Анна с Торупом, у которого был самый надменный вид.

Но вот дядя Эрнст положил на стол узловатую руку. Все почувствовали, что сейчас он скажет решающее слово, и повернулись к патриарху. Его глаза сверкали за стеклами очков, но в бороде пряталась ласковая улыбка, когда он смотрел на этих драчливых петухов. Все облегченно вздохнули, а мама взглядом поблагодарила брата. Вряд ли противники согласились друг с другом, но несколько успокоились. А когда Бьёрнсон собрался уезжать, они расстались такими же сердечными друзьями, как прежде.

Отец считал стремление народа к независимости величайшей национальной задачей. Радикализм его в вопросе расторжения унии объяснялся отчасти и влиянием Эрнста Сарса, который в своих трудах одним из первых разъяснил исторические предпосылки этого конфликта. Отец часто бывал у дяди Эрнста и обсуждал с ним создавшееся положение. От нашего дома до дома Сарсов в Бестуме можно было добраться за полчаса, и порой отец бывал там по нескольку раз в день. Советовался он и с Эриком Вереншельдом, который всегда высказывал очень точное суждение о многих вещах и который в 1905 году был целиком солидарен с отцом. Я была еще слишком мала и не понимала всей серьезности происходящего. Но однако же и я не могла не заметить, как накалена была обстановка. Отец вечно куда-то спешил. Сбежит по лестнице, схватит шляпу, пальто и выскочит из дома. Мама все время ждала его и, едва заслышав у двери его шаги, бежала к нему навстречу. А он тут же принимался рассказывать ей о последних новостях и событиях.

Как-то в середине марта он сообщил, что ему придется уехать. Премьер-министр Миккельсен просил его позондировать почву в Берлине и Лондоне и разъяснить великим державам положение дел в Норвегии. Поручение было секретным, официально он ехал на съезд океанографов. Узнав, что я слышала этот разговор, он посмотрел на меня и сказал: «Ты ведь понимаешь, что сейчас нельзя ничего рассказывать о том, что услышишь дома, правда, дружок?»

Мог бы и не говорить, это было само собой понятно, я даже заважничала, что мне доверяют.

Мама ждала от него писем. Первое письмо пришло из Берлина 19 марта:

«Настроение у меня мрачное. Эти люди сейчас мне кажутся особенно чужими. Поездка совершенно напрасна, если не считать, что я воочию убедился, какой стеной отгородила от всего мира нас, бедных норвежцев, шведская дипломатия.[114]114
   Поездка совершенно напрасна – холодный прием, который встретил Нансен в Берлине, объяснялся тем, что Германия не была заинтересована в отделении Норвегии от Швеции, ибо оно означало бы не только ослабление дружественной Германии Швеции, но и усиление противостоящей коалиции во главе с Англией, на которую ориентировалась Норвегия.


[Закрыть]

У кайзера, конечно, все расписано по минутам, и в два оставшиеся до отъезда дня поговорить с ним не удастся. От дальнейших попыток я отказался. Впрочем, излишняя настойчивость вряд ли поможет нашему делу. Но даже государственные деятели с опаской встречаются со мной. Я ведь стал теперь норвежским радикалом, а встречи с таковыми могут вызвать подозрения у шведов.

...По-моему, право и справедливость для этих людей понятия наивные, полузабытый пережиток тех времен, когда человечество было в младенческом состоянии. Кажется, даже наш друг Рихтгофен мыслит так же. Он во всем ищет одну только выгоду и нашел, что для Норвегии гораздо выгоднее иметь общее представительство со Швецией и т. д. Просто хоть плачь. Им, собственно, непонятно, что у нации может быть чувство собственного достоинства и что она не может позволить себя оскорблять. Нельзя забывать о России[115]115
  «Нельзя забывать о России»– имеется в виду сомнение относительно того, на чью сторону встанет Россия. На деле же с самого начала шведско-норвежского конфликта Россия занимала благожелательную позицию в отношении Норвегии. Такая политика определялась стремлением сохранить и упрочить добрососедские отношения с Норвегией, обеспечив тем самым безопасность северо-западных границ России и предотвратив возможность использования территории Норвегии как плацдарма для нападения на Россию. Русская политика в период разрыва унии явилась одним из факторов, оказавших положительное влияние на разрешение конфликта, и объективно соответствовала интересам скандинавских стран. Россия была первой державой, признавшей независимость Норвегии и установившей с ней дипломатические отношения, и первый норвежский дипломатический представитель за границей был назначен в Петербург. Распространявшиеся тогда в Скандинавии слухи об агрессивных намерениях России по отношению к Норвегии исходили от противников разрыва унии.


[Закрыть] и др. Мне чертовски охота вывести Норвегию из такого международного сообщества, где простые человеческие понятия и чувства погребены под расчетливостью и условностями.

До сих пор мне еще никогда не бросалась так резко в глаза пропасть между нами и немцами. Добиться у них понимания совершенно невозможно, мы говорим на разных языках.

Вчера вечером зашел навестить Рихтгофена и посмотрел его музей – так себе, ничего особенного.

А вечером слушал «Золото Рейна» Вагнера. По-моему, сущая ерунда, во всяком случае, я ни единого словечка не понял и, конечно, от этого не подобрел».

У Нансена в Англии было много друзей, и его засыпали приглашениями и визитами. Как только разнеслась весть, что он прибыл в Лондон, набежали репортеры брать у него интервью, но он заранее послал в «Таймc» большую статью и до ее опубликования газетчиков не принимал. Первое письмо домой он написал карандашом, сидя в Палате общин. «Какое облегчение оказаться после скучной Германии в Англии. Здесь легче дышится и есть с кем поговорить. Приятно чувствовать себя желанным гостем. И повсюду я вижу живой интерес к нашему делу».

Через несколько дней он снова писал маме:

«С утра до вечера постоянная беготня. Но я чувствую себя тем не менее хорошо, так как понимаю, что мое пребывание здесь полезно. Особенно сильно я почувствовал это вчера утром, когда мое письмо появилось в «Таймc». Кажется, оно на многих произвело впечатление. И пресса, и общество склонились на нашу сторону. Вчера чуть ли не целый день пришлось давать интервью, да и сегодня тоже. Так что во все газеты потоком хлынули сообщения об унии и будущем Норвегии.

Завтра поговорю с Бальфуром[116]116
  Бальфур, Артур Джеймс (1848—1930),– английский политический и государственный деятель, лидер консервативной партии. В 1902—1905 гг. премьер-министр, в 1916—1919 гг. министр иностранных дел Англии.


[Закрыть] и, вероятно, с некоторыми членами парламента. А потом буду на обеде у лорда Росбери, где будет много видных политических деятелей. Во вторник – завтрак у Брайса, известного писателя, члена парламента и доброго друга Норвегии. На днях буду говорить с министром иностранных дел, в четверг утром завтракаю с лордом Эйвбери, а он, как ты знаешь, очень влиятельный человек. В среду леди Вага непременно ждет меня на ленч, я должен быть там с Его светлостью ландграфом Гессенским. Однако не думаю, чтобы он был нам полезен. Мне не очень хочется идти к леди Вага, тем более что она, говорят, настоящая «охотница на львов». Но, может быть, встречу там и других людей.

В пятницу меня пригласили на большой банкет в честь лорд-мэра Лондона и мэров других городов. Я рассчитывал выехать отсюда в четверг, но если увижу, что мое присутствие будет необходимо, то все же останусь, раз я для этого приехал».

Статья в «Таймc», напечатанная одновременно в парижской газете «Лё Тан» и в немецкой «Кёльнице Цайтунг», а также в ряде других газет, содержала обзор исторических событий в Норвегии начиная с 1814 года и до того положения, которое сложилось в 1905 году. Нансен писал:

«Поскольку честная попытка Норвегии добиться законного равноправия на основе общности внешней политики потерпела неудачу из-за слепого и непонятного сопротивления шведской стороны, среди демократического большинства возникла мысль о необходимости создать собственное министерство иностранных дел, которое есть и у Швеции.

Одно из условий Бустрема[117]117
  Бустрем, Эрик Густав (1842—19G7),– шведский политический деятель, крупный землевладелец. В 1891 —1900 и 1902—1905 годах занимал пост премьер-министра, однако перед самым разрывом унии вышел в отставку.


[Закрыть] сводится к тому, чтобы норвежские консулы, являющиеся норвежскими служащими, смещались шведским министром иностранных дел, который является шведским служащим и подотчетен только Швеции. Такое условие нельзя ставить суверенному государству, не оскорбив его. Оно противоречит нашей конституции, по которой право увольнять чиновников имеет только король. Мы испробовали все пути, чтобы добиться соглашения. Теперь у нас уже нет выбора. Мы должны заставить уважать наши права в наших внутренних делах. Мы верим в победу справедливости».

Теперь уже все понимали, что Нансен уехал за границу не для того только, чтобы принять участие в съезде океанографов. Правда, в норвежских газетах появилось сообщение о том, что он выступит в Лондоне с докладом о своей предполагаемой экспедиции к Южному полюсу, но это никого ни в чем не разубедило, а маме принесло одно лишь беспокойство. Отец утешил ее, написав, что этот план – дело не ближнего будущего.

Для Швеции статьи отца были жестоким ударом. Даже принц Эжен, который пытался смотреть на вещи объективно, был огорчен до глубины души, 28 марта он писал своему другу К. А. Оссбару[118]118
  Оссбар, Карл Антон Георг (1859—1925),– управляющий Национальным музеем в Стокгольме  (1892—1904 гг.).


[Закрыть]:

«Я только что прочел статью Нансена в „Таймc". Она прекрасно написана и, конечно, убедительна для английской публики. Конечно же, он не сказал всей правды, и Норвегия изображена в очень выгодном свете. Но даже если смотреть на дело очень придирчиво, то все равно то, о чем он говорит, не делает чести Швеции. От этого становится горько и грустно на душе.

Обвинение в нарушении обещания – серьезная вещь, особенно в глазах зарубежной публики, но, впрочем, оно близко к истине, особенно если подумать о предложении Бустрема. Поправки, внесенные в это предложение другими советниками, при условии сохранения его основных положений, оставляют такое чувство, словно мы пытаемся сгладить неприятное впечатление.

Мне кажется, наша ошибка в том, что Швеция с первого дня существования унии не ставила перед собой цели развивать ее в направлении все меньшей жестокости и находить новые формы в соответствии с новыми условиями, с тем чтобы в конце концов уния отпала сама собой. Тогда бы рядом с нами выросла страна, своими возможностями и условиями в корне отличающаяся от Норвегии 1814 года».

По обеим сторонам Кьёлена[119]119
   «По обеим сторонам Кьёлена...»– т. е. в Норвегии и Швеции. Кьёлен – старинное название пограничных гор между Норвегией и Швецией. Название Кьёлен сохранилось только в норвежских и шведских диалектах, однако нередко употребляется для обозначения норвежско-шведской границы.


[Закрыть] долго надеялись, что кризис не приведет к разрыву. Особенно король Оскар, который был уже стар и болен. «Мне тяжело смотреть, как трудно приходится королю в этих напряженных условиях,– пишет далее принц.– Но он выносит все это с трогательной кротостью».

Доктор Свен Гедин[120]120
  Гедин, Свен (1865—1952),– известный шведский географ-путешественник, исследователь Центральной Азии, общественный деятель. В области внутренней и внешней политики придерживался реакционных взглядов, выступал против избавления Норвегии от шведской опеки, резко выступал против статей Ф. Нансена об освобождении Норвегии. Был враждебно настроен к России, вплоть до последних своих дней занимал антисоветскую позицию.


[Закрыть] был далеко не так кроток. Он резко выступил в зарубежной прессе против Нансена, а Нансен еще резче возразил.

«У нас в Норвегии д-р Гедин вызвал большое удивление тем, что в своем письме, опубликованном на прошлой неделе в «Таймc», он берет под свою защиту министерство Бустрема и, следовательно, одобряет оскорбления, наносимые последним Норвегии. Совсем недавно он выступил с воззванием к шведскому народу, под которым подписались многие  выдающиеся люди  Швеции. В этом воззвании, в частности, говорится:

«Чтобы стать источником силы, а не причиной раздоров и слабости, союз должен найти такую форму, которая удовлетворила бы оба народа в их стремлении к независимости и при которой союз строился бы на основе обоюдного права на самоопределение».

Так когда же д-р С. Гедин говорил о соответствии со своими убеждениями – тогда ли, когда поставил свое имя под этим воззванием, которое своим содержанием направлено против линии Бустрема, или тогда, когда в зарубежной газете выступил с защитой антинорвежской политики Бустрема и ее печальных последствий?»

Ясно и честно, бескомпромиссно, по пунктам опровергал Нансен нападки Гедина, и, таким образом, выступление Гедина лишь укрепило положение Норвегии.

В этом году 17 мая было очень ответственным днем. В Христиании Нансен выступил с речью:

«Расти народ может лишь тогда, когда он берется за выполнение того дела, за которое, дорожа своей честью, не взяться нельзя, даже если оно обречено на поражение. Мы должны помнить о том, что для народа возможны несчастья большие, чем поражение.

Теперь мы поняли: что бы ни случилось, мы должны и будем защищать нашу самостоятельность и право на самоопределение в своих собственных делах, мы должны отстоять наше право или умереть за него.

Самое радостное – то, что наш народ обрел способность мыслить масштабно, не погрязая в мелочах насущных забот, что он осознал единство, которое, несмотря на различия партий, несмотря на старинные разногласия, растет и крепнет день ото дня, обрел то спокойствие и волю зрелого человека, которые стали присущи всему народу и придали нам уверенность. Стортингу, на чью непоколебимую стойкость мы полагаемся, правительству мы вверили судьбу нашей страны.

Сегодня мы можем сказать и стортингу, и правительству: действуйте спокойно, и будьте уверены в том, что воодушевление и готовность к самопожертвованию зажглись в нас не на один восторженный миг, а надолго».

Отцу помогали его друзья. Он ведь работал и днем, и ночью, и когда ему надо было приготовить речь к 17 мая, то Мольтке My помогал ему подыскивать подходящие цитаты из произведений Сивле[121]121
   Сивле, Пер (1857—1904),– норвежский поэт, темы для стихов брал из саг, связывая их, однако, с проблемами политической жизни.


[Закрыть] и Бьёрнсона, которые могли бы подчеркнуть всю серьезность и значимость момента.