Текст книги "Книга об отце (Ева и Фритьоф)"

Автор книги: Лив Нансен-Хейер

„...Фрам", Хабарово, 3 августа 1893 г.

Дорогой Бьёрнсон!

Теперь, когда я надолго со всеми прощаюсь и думаю о прошедшем, ты, конечно, встаешь перед моим мысленным взором, как одна из высочайших вершин, и ты навсегда останешься той вершиной, той вехой, к которой, как птицы, будут устремляться из полярного безлюдья мои мысли.

А потому спасибо тебе великое за напутствие, и пусть доведется мне, вернувшись назад, увидеть Норвегию свободной. Швеция – пустяки, лишь бы нам освободиться от нашей инертности и трусости, тогда мы и от Швеции освободимся, это, я думаю, получится само собой, и это и прочее. Но тебе придется вынести всю тяжесть этого дела.

Прощай и до радостной встречи.

Преданный тебе Фритьоф Нансен.

...Ты доставишь нам много радостных часов во время похода, я раздобыл все, что ты написал».

При этом ему пришли на память строки одной из песен Евы:

 
Неумолимый пробил час —
Я разлучен с моей любимой.
 

Он не мог усидеть внизу и вышел на палубу. Радость наполняла его, он напевал песню.

Потом он вернулся в каюту и взялся за длинное письмо-дневник к Еве.

«Ты знаешь, на что я досадую? Что нет со мной нескольких из тех песен, которые ты поешь. Время от времени мне вспоминается какой-нибудь отрывок, и вот я его напеваю. И тут у меня делается такое отличное настроение, и я вспоминаю, как прелестно ты ее пела. Да, так будет не раз, я буду отыскивать в памяти то, что помню из твоих песен, и, напевая, предаваться милым радостным мечтам. О да, жизнь все-таки прекрасна.

Пианола, которая есть у нас, создает нам уют, но так досадно, что ни одна из мелодий, которую она играет, не напоминает о тебе и Готхобе. Только та музыка хороша, которая напоминает о тебе.

Я не рассказал тебе, что Мольтке My послал мне прекрасное приветствие по телеграфу из Тромсё. Вот оно:

 
«Доброй погоды
вам, мореходы!
Неба высокого!
Моря глубокого!
Ветра от суши!
Мир в ваши души!
Пусть перед вами всегда
чистая будет вода.
Пусть за спиною вздымаются льды —
Будьте и духом, и телом тверды,
чтобы увидеть берег родной,
путь проложив через полюс земной.
Пусть не обманут морские течения.
Благополучного вам возвращения!
 

Мольтке»

Правда же, хорошо, как ты думаешь? А Мольтке-то, какой славный парень! Я, право, очень его люблю».

Пришел Кристофферсен, чтобы проститься и забрать почту всех тринадцати членов команды «Фрама». Ему пришлось еще подождать несколько минут за дверью, пока Фритьоф дописывал последние строки.

«Я мог бы сидеть и писать тебе бесконечно. Но ты со мною будешь всюду, и во льдах, и в туманах, во всех морях, во время работы и даже в снах – везде ты будешь со мной.

Последняя просьба к тебе: не бойся за меня, сколько бы я ни отсутствовал. Знай, что я не буду подвергаться опасности. Опасности нет! Совершенно нет!

Если я буду знать, что ты не будешь бояться и слишком тосковать, все для меня будет нипочем, я отправлюсь в путь счастливый, как молодой бог, идущий к победе.

А если меня и ждет поражение, я все равно вернусь к тебе счастливым.

Итак – прощай, прощай».

Он вложил в письмо букетик засушенных цветов, собранных для Евы в сибирской тундре.

VIII. «ФРАМ» ВО ЛЬДАХ

Отход из Хабарова чуть не кончился трагически.

Фарватер в Югорском Шаре был опасным, к тому же снова поднялся туман. Поэтому Нансен и Скотт-Хансен шли впереди «Фрама» на моторной лодке, непрерывно измеряя глубину. Лодку бросало на волнах, и пролившийся на дно лодки бензин вспыхнул. Пламя неожиданно охватило всю корму. Загорелась забрызганная бензином одежда Нансена, вспыхнул бидон с машинным маслом. Нансен поднял его и бросил в море. Вокруг лодки заполыхало пламя. Нансен сильно обжег пальцы, но все же схватил черпак и принялся поспешно заливать огонь в лодке.

Все, кто был на «Фраме», перепугались. Команда собралась у борта, держа наготове канаты, спасательные круги и шлюпочные багры. Сначала с корабля они увидели большое пламя, затем все окуталось густым дымом. Не успели они понять, что же произошло, как все закончилось.

Пока шли Югорским Шаром, туман постепенно рассеивался. Впереди открылось Карское море, где должна была решиться их судьба. И вот на горизонте показался дрейфующий лед. При ближайшем рассмотрении лед оказался очень сплоченным, а начинать дрейф было еще рано, поэтому корабль отклонился к берегу и вошел в разводье. Здесь снова попали в туман, и несколько дней спустя пришвартовались к ледяной глыбе, сидевшей на отмели у Ямала.

Нансена очень заинтересовал плавник, которым было усеяно все побережье. Видимо, его занесло сюда течением рек.

Через несколько дней «Фрам» под всеми парусами пошел вперед. Дул встречный штормовой ветер, и хотя в бейдевинд шхуна ходила неважно, все же она продвигалась вперед, лавируя переменными курсами. Команда часто выходила на берег, и вместо белых пятен на картах появились остров Свердрупа, бухта Коллина Арчера и острова Акселя Хейберга.

Через разреженный лед «Фрам» шел легко, словно танцуя. Здесь шхуна была в своей стихии и мчалась на север на всех парах и парусах; 9 сентября она подошла к северной оконечности Старого Света. Берега были плоскими, в бинокль на севере удалось рассмотреть возвышенность. Туда они и направились, но так как течение оказалось встречным, то переход дался им нелегко. Нансен с самого начала говорил, что, когда они минуют Карское море и мыс Челюскина, самое трудное будет позади. «И вот при смене вахты в четыре часа утра взвились на мачтах флаги, и наши пушки прогрохотали над морем салютом. Тут взошло солнце, и в тот же миг показался тролль Челюскин, под чарами которого так долго томились наши души».

Подняли всю команду, в кают-компании зажгли свечи, на столе появилась большая чаша с пуншем. «По такому поводу,– писал Нансен,– полагалось произнести торжественную речь. Я же поднял бокал, и моя речь получилась такая: „Ваше здоровье, ребята, поздравляю с Челюскиным!"»

В конце сентября «Фрам» всерьез застрял во льдах. Все понимали, что корабль выберется из них не раньше, чем минует полюс, на подходе к Норвежскому морю. Трюм приспособили под столярную мастерскую, машину разобрали, смазали и убрали. На ее месте устроили слесарную мастерскую. Рубка корабля превратилась в мастерскую жестянщика, кузницу поначалу устроили на палубе, а после прямо на льду. Шить паруса и чинить сапоги приспособились в кают-компании. Тоска и безделье не грозили обитателям «Фрама». Кроме работы в мастерских, надо было следить за состоянием оснастки. Каждый день приходилось носить со склада продукты, растапливать лед для питья и стирки, проверять часы, откачивать воду из трюма.

Кроме того, значительная часть команды была занята регулярными научными наблюдениями, которые велись круглосуточно под непосредственным руководством Нансена. Проводились наблюдения над температурой поверхностных слоев воды, соленостью, изучалась морская фауна, плотность и нарастание льда, помимо того, измеряли скорость ветра и течений. Здесь были хорошие условия для изучения северного сияния. Эта работа проводилась самим Нансеном. Со временем ответственность за многие другие работы была возложена на Блессинга, а когда Нансен покинул корабль, ему пришлось отвечать за все научные работы. Как медику Блессингу почти нечего было делать, его обязанности сводились к тому, чтобы еженедельно взвешивать членов команды и отмечать, на сколько они поправились (при сытном-то питании), да , еще он подсчитывал количество красных телец. За этой работой следили с большим интересом, так как все боялись цинги. Но никаких признаков этой болезни не замечалось.

Через  каждые  четыре  часа  проводились  метеорологические наблюдения, а через каждые два часа – астрономические. Эта работа интересовала и членов команды. И когда Скотт-Хансен обрабатывал результаты наблюдений, каюта быстро наполнялась внимательными слушателями.

Нансен сам составил распорядок дня.

«Утром в 8 часов будили всю команду и подавали завтрак, в который входили сухари, масло, сыр, творог, мясные консервы, ветчина, бычий язык по-чикагски или же бекон, тресковая икра, анчоусы, а также овсяное печенье или галеты с повидлом или  с вареньем. Три раза в неделю выпекали хлеб и довольно часто какие-нибудь пироги. Что касается напитков, то сначала мы пили кофе или шоколад, потом кофе стали готовить только два раза в неделю, два раза чай и три раза шоколад.

После завтрака кто-нибудь шел накормить и выпустить на прогулку собак, а заодно осмотреть льды и отметить изменения в обстановке, остальные приступали к работе. Дежурить на камбузе  каждому приходилось по одной неделе, в обязанности дежурного входило помочь коку мыть посуду, накрыть на стол и убрать со  стола.   Сам  кок  сразу  после  завтрака  начинал  готовить  обед.  Если блюда не были заказаны накануне вечером, то он составлял меню сам.

Ровно в час все собирались на обед. Обычно обед состоял из трех блюд: супа, жаркого и сладкого или же супа, рыбы и сладкого, или рыбы, мяса и сладкого. К мясным блюдам полагались картофель, овощи или макароны. Кажется, все были довольны условиями жизни, у нас было ничуть не хуже, чем дома. Мы и с виду стали похожи на откормленных поросят, кое-кто отрастил двойной подбородок и брюшко. За обедом блюда сдабривались солеными анекдотами и пивом.

После обеда курильщики выходили в камбуз. Курить в каютах запрещалось. В камбузе же можно было всласть покурить, поболтать, переброситься веселыми шутками, а иногда и крепко поспорить. После этого большинство отправлялось отдохнуть, а потом все опять принимались за работу. Ужинали мы в шесть часов, когда официально рабочий день кончался. Ужин состоял примерно из тех же блюд, что и завтрак, но теперь мы пили только чай.

После ужина курильщики опять уходили в камбуз, а тем временем кают-компания превращалась в тихую читальню. Библиотека была богатой, и ею довольно часто пользовались. Часов в восемь принимались играть в карты или другие игры, которые продолжались до самой ночи. Кто-нибудь садился за пианолу и извлекал из нее великолепные мелодии. Или Юхансен брал аккордеон и радовал нас хорошей музыкой. Его коронными номерами были: „О, Сусанна" и марш „Переход Наполеона через Альпы".

Примерно в полночь все расходились спать, а вахтенные занимали свои посты. Каждый должен был простоять на вахте один час. Работа эта была не особенно трудной – сделать запись в вахтенном журнале да если собаки залают, посмотреть, не медведь ли пришел. Через каждые четыре часа вахтенным приходилось   спускаться   на  лед  для   метеорологических   наблюдений».

Первое торошение началось 9 октября. Раздался оглушительный грохот, шхуна содрогнулась. Все выскочили на палубу. «Фрам» выдержал натиск великолепно. Корабль медленно поднялся на несколько футов, но тут лед не выдержал и проломился. Торошение продолжалось, гремело на все голоса, шхуну сотрясало.

«Как-то даже уютно и хорошо, когда сидишь и слушаешь весь этот шум, а сам знаешь, что шхуна выдержит. Мысль, что торошение в значительной степени вызывается приливо-отливными явлениями, неоднократно уже высказывалась другими полярными исследователями. Во время дрейфа „Фрама" у нас было гораздо больше возможностей, чем где-либо, для изучения этого явления, и на основании нашего опыта можно утверждать, что приливо-отливные явления в значительной степени вызывают движение и торошение льда».

Хотя Нансен и писал, что «один день похож на другой», все же путешественники не страдали от однообразия. Иногда, если подходил медведь, собаки поднимали страшный шум. Тогда Нансен быстро, на ходу, натягивал одежду и хватался за ружье.

Собака Квик исправно приносила щенят, а когда они подрастали, их нужно было приучать ходить в упряжке. Нансен не раз принимал участие в испытании упряжек. Его швыряло то на спину, то на живот, а упряжка, обежав вокруг торосов, выносила его назад к шхуне. Нансену здорово доставалось, зато скучать не приходилось.

С особым вниманием все следили за дрейфом «Фрама». Путь его на карте представлял собой зигзагообразную линию. Порой судно относило на юг так далеко, что Нансен приходил в отчаяние. В одном вопросе предположение Нансена не подтвердилось, а этот вопрос был одним из самых важных. Нансен полагал, что Ледовитый океан мелководен. Глубина 480 футов, измеренная в 1881 году экспедицией Де Лонга, считалась предельной.

Но Нансен обнаружил большие глубины. Имевшиеся на судне тросы не доставали до дна. Глубина могла здесь достигать 6000 футов, а возможно, и более. Ранее Нансен предполагал, что морские течения сильно влияют на водные массы этого мелководного океана и что впадающие в него сибирские реки относят лед значительно дальше на север. В дневнике он писал: «Колумб открыл Америку благодаря ошибке в расчетах, к тому же не им самим выполненных. Бог знает, к чему приведет моя ошибка. Но я снова повторяю: сибирский плавник в Гренландии не обманет. Мы должны идти тем же путем».

Но вот они оказались в более северных широтах, и настроение улучшилось.

Первый сочельник принес с собой 37-градусный мороз и дивную лунную ночь. «Первое рождество так далеко от дома. Как я стосковался! Мы находимся на 79°11'. На две минуты южнее, чем были шесть дней тому назад. Дрейфа нет».

На корабле царило необычайно торжественное настроение. Все, конечно, вспоминали своих близких, но старались не показать этого товарищам. Все свечи и лампы были зажжены. Стол был накрыт с невиданной роскошью. Обед состоял из пяти блюд и разных деликатесов, а на ужин были поданы кофе, сигары и, наконец, горы рождественских пирожков.

Самый торжественный момент настал, когда появились два огромных ящика с подарками для всех путешественников от матери и невесты Скотт-Хансена.

В последний день этого года Нансен записал в дневнике:

«Вот и Новый год пришел-таки. Да, долог был этот год, много было и хорошего, и плохого. Начался он хорошо, появилась маленькая Лив. Зато как тяжело было расставаться! С тех пор я все тоскую и тоскую.

Мы прошли на север не так далеко, как хотелось бы. Но все же дело идет хорошо. Разве наши надежды и расчеты не оправдались сверх всякого ожидания? Жаль только, что несет нас и вкривь и вкось, не так, как я думал. Новогодняя ночь так прекрасна, что лучше не бывает. Через все небо перекинулась волнующаяся цветная лента северного сияния. Ярче всего она в северной части неба. Тысячи звезд мерцают на синем небе среди сполохов, и мертвенная ледяная равнина бесконечно и безмолвно исчезает в темноте ночи. Покрытый инеем такелаж „Фрама" четко вырисовывается на фоне темно-синего небосвода».

Во время рождественской недели вся команда отдыхала. Но 3 января Нансен и Свердруп решили, что с отдыхом пора кончать. Долгое безделье во время полярной ночи могло бы пагубно отразиться на психике людей.

Нансен любил полярную ночь:

«Северное сияние раскинулось по всему небосводу серебряной пеленой, которая то желтеет, то зеленеет, то становится красной, то быстро свертывается, то снова колышется серебряной лентой. Вот заиграло оно языками пламени высоко, в самом зените, вот метнуло яркий луч прямо над грризонтом. Затем пелена растворяется и пропадает в лунном свете.

Будто слышится вздох какого-то далекого духа. Лишь кое-где проплывает облачко света, неясное, расплывчатое, словно призрак. Но вот снова облака растут, опять мечут молнии, опять продолжается эта бесконечная игра. А кругом вечная тишина, потрясающая душу, как симфония бесконечности».

Порой в душу закрадывалась усталость. Причиной этого была тоска по Еве. «Устал я от твоей холодной красоты,– вздыхал временами Нансен,– стосковался я по жизни...»

Однажды Амундсен воскликнул: «Не правда ли, мы самые счастливые люди на свете! Забот мы не знаем, все у нас есть». Скотт-Хансен согласился с ним, Юэлл же особенно радовался тому, что здесь их не тревожат ни суды, ни векселя, ни кредиторы.

Нансен некоторое время прислушивался к их разговору. Да, думалось ему, жизнь среди льдов имеет много преимуществ. Великолепный покой, жизнь, словно в монастыре, удаленном от внешнего мира. Но дома есть человек, который ждет... Нансен ушел в каюту, достал фотографии и письма Евы. «Сегодня маленькой Лив исполняется год. Дома конечно, праздник, а я сижу здесь. Беспокоятся ли они обо мне? Догадываются ли, где мы сейчас?»

Во время родов Нансен был все время рядом с Евой, и никогда не забыть ему того мгновения, когда она открыла глаза и спросила: «Ребенок жив?» – «Да, слышишь, кричит»,– ответил он.

«Твое лицо осветилось улыбкой, ты никогда не была так прекрасна, как в это мгновение. А когда увидела ребенка, расплакалась от счастья и прошептала: „Ты только никому не рассказывай, знаешь, я никогда не видела ничего более прекрасного"».

Нансен сидел, погрузившись в воспоминания, когда Педер, просунув голову в дверь, сказал: «На небе какая-то необыкновенная звезда». Нансен вышел посмотреть на нее. Прямо над краем льда, на юге, светился яркий красный огонь. Он мерцал и все время менял окраску. Это впервые показалась над горизонтом Венера.

«Удивительно, что она взошла именно сегодня. Это, должно быть, звезда Жизни[82]82
  Жизнь – по-норвежски «Лив». (Прим. перев.)


[Закрыть], звезда Лив, так же как Юпитер – звезда домашнего очага».

Дрейф то повергал Нансена в отчаяние, то снова возрождал в нем надежду. Вся команда с интересом следила за дрейфом «Фрама». Если судно дрейфовало к югу и данные наблюдений показывали, что за несколько месяцев они почти не продвинулись на север, Нансен начинал думать, что где-то поблизости есть суша. Это объяснило бы характер течений в этом районе. Но стоило дрейфу принять северное направление, как настроение поднималось и мысль о «суше» исчезала. У Нансена зрел план достичь полюса на собачьих упряжках, но время для этого еще не пришло, надо было внимательно проследить, как далеко на север продрейфует судно летом. Если «Фрам» всерьез начнет нести не в ту сторону, значит, отступать будет некуда.

18 января ему приснился странный сон. Как будто он, как и было задумано, достиг на собачьих упряжках Северного полюса – через Землю Франца-Иосифа – и возвратился домой, в Норвегию, но он не делал точных астрономических наблюдений, и, когда его спрашивали, где он побывал, он не знал, что отвечать. Интересно, что похожий сон приснился ему в 1888 году, когда он дрейфовал на льдине вдоль восточного побережья Гренландии и казалось, что их все дальше и дальше относит от цели. И тут ему приснилось, будто он вернулся домой, пройдя через весь Гренландский материк, но, к стыду своему, ничего не мог рассказать о том, что видел, так как все забыл.

В конце января стало уже настолько светло, что в полдень можно было читать без освещения. В середине февраля солнце пронизало воздух своим отраженным светом, словно предупреждало о своем появлении. Волнующим зрелищем была эта плоская красноватая полоска над горизонтом, которая постепенно превратилась в четыре-пять огненных горизонтальных линий, одна над другой, одинаковой длины. Первые признаки появления солнца отметили небольшим праздником. Настоящий же праздник солнцеворота наступил 20 февраля, но солнце в этот день не показалось. Небо было сплошь серое, ни один солнечный луч не проникал сквозь плотный слой облаков. Но ветряной двигатель работал исправно, и в помещении было светло. Снаружи термометр показывал минус 40°.

«Подумать только, как преувеличены все рассказы о страшных морозах»,– писал Нансен. Сам он, по его словам, потел, «как лошадь». Надо сказать, что одет он был весьма тепло: длинные шерстяные кальсоны, толстые носки и лопарские сапоги, штаны до колен, сверху – шерстяная рубашка, куртка из тюленьей шкуры и меховая куртка на гагачьем пуху. Когда температура падала ниже минус 50°, мерзли только колени и живот, да и то если забывали надеть специальную ветрозащитную одежду.

На корабле шили, ковали, чинили. Были даже созданы настоящие мастерские по изготовлению деревянной обуви, гвоздей, переплетная мастерская и фотоателье. Фирма «Амундсен и Нансен» начала печатать даже ноты. От частого употребления и сырости нотная бумага сильно пострадала, поэтому, к всеобщему огорчению, любители музыки остались без нот. Нансену удалось выгравировать ноты на цинковом листе.

Медведи долго их не беспокоили, но как-то пришли сразу четверо. За ними бросились в погоню, но подойти на выстрел не удалось.

«Неужели нас покинула удача? Я ведь так кичился, что ни один медведь, за которым мы гнались, не уходил от нас, а тут...»

Однажды пришли сразу две медведицы с медвежатами. Это навело Нансена на размышления. В конце зимы у медведей кончается спячка, а отсюда было добрых 65 миль до ближайшей земли.

Другим замечательным явлением были аномально теплые воды, обнаруженные Нансеном на больших глубинах. Температура воды в Восточно-Гренландском течении не поднималась выше 0° С (среднегодовая температура), чаще же была ниже (даже на 70° с. ш.), а здесь, севернее 80° с. ш., начиная с глубины 160 метров и до самого дна температура воды не опускалась ниже минус 1°. Такие воды не могли поступать из Ледовитого океана. Либо их приносят сибирские реки, либо до этих широт доходит Гольфстрим. Последнее казалось наиболее вероятным, так как пресная речная вода имеет слишком малую плотность, чтобы опускаться на такие глубины. Так что скорее всего до этих широт доходят воды Гольфстрима.

С апреля дрейф «Фрама» ускорился. Удивительно то, что если северный ветер отнес судно к югу на 3 минуты, то слабый южный ветер за сутки продвинул их к северу на 9 минут!

«Все это вполне согласуется с моими собственными первоначальными предположениями и подтверждает теорию, которая легла в основу плана экспедиции».

17 мая[83]83
  17 мая – национальный праздник норвежцев. В этот день в 1814 г. в маленьком местечке Эйдсволл, что в 70 километрах от Осло, Учредительное, собрание Норвегии приняло первую норвежскую конституцию. Учредительное собрание было созвано патриотическими силами Норвегии в связи с подписанием Кильского мирного договора 1814 г., по которому Дания, побежденная в англо-датской войне, по решению стран – участниц антинаполеоновской коалиции передала Норвегию под власть Швеции за помощь, оказанную последней в борьбе против Франции. Норвежская буржуазия, к этому времени достаточно экономически окрепшая, отказалась признать этот договор и в апреле 1814 г. созвала Учредительное собрание для провозглашения независимости Норвегии. После принятия конституции Учредительное собрание обратилось за поддержкой к Англии, однако, следуя реакционной политике «Священного союза», Англия отказалась признать новое государство. Летом 1814 г. Швеция напала на Норвегию. Опираясь на поддержку «Священного союза», и обладая численным военным превосходством над слабой и не подготовленной к войне Норвегией, Швеция вынудила ее подписать 14 августа 1814 г. Мосскую конвенцию, согласно которой Учредительное собрание и временное норвежское правительство соглашались на вступление Норвегии в унию со Швецией. Так появилось единое шведско-норвежское королевство с общим королем и внешнеполитическим представительством, но с сохранением норвежской конституции и местного самоуправления. Несмотря на это поражение, Норвегия, как отмечал Энгельс, «сумела завоевать себе конституцию гораздо более демократическую, чем все существующие тогда в Европе» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XXVIII, стр. 220). По названию городка, где была принята конституция, ее часто называют Эйдсвольской конституцией. Эта конституция в основных своих чертах сохранилась и по сей день.


[Закрыть], конечно, отпраздновали торжественно. Все члены команды прикололи банты, окрашенные в цвета национального флага[84]84
  Цвета национального норвежского флага – синий, красный и белый. (Прим. перев.)


[Закрыть]. На мачте утром взвился норвежский флаг, а в 11 часов все вышли на лед, даже собаки участвовали в демонстрации. Во главе процессии шел начальник экспедиции с норвежским флагом, за ним Свердруп нес шестиметровый шест с плакатом, где на красном фоне сверкало слово «Фрам». Зрелище было великолепным. За ними на собачьей упряжке ехал «оркестр» – Юхансен с аккордеоном, кучером был Могстад. Дальше шествовали штурман с ружьем и гарпуном, Педер Хендриксен с большим гарпуном, Амундсен и Нурдаль несли красное знамя. Затем шел врач, который нес огромный шест с воинственным плакатом «За нормальный рабочий день». Плакатом была шерстяная рубаха с нашитыми на ней буквами «НРД». Замыкал шествие метеоролог, он нес черный жестяной щит. Величественная процессия дважды обогнула «Фрам», а затем, когда дошли до «Большого бугра», прозвучало троекратное «ура» в честь «Фрама». Раскатистый салют из шести залпов был настолько громким, что собаки со страху попрятались за торосы, где и скрывались несколько часов. «Мы же спустились в уютные каюты, празднично убранные флагами, и приступили к великолепной трапезе».

Из дневника за весну и лето 1894 года можно увидеть, что Нансена постоянно снедало беспокойство. То он занимался фотографией, то, когда это надоедало, рисовал: Обязательные научные наблюдения он делал скорее из чувства долга, чем по желанию, а чаще предавался размышлениям о жизни, о самом себе и мирской суете.

«Ох, эти вечные поиски и перескакивания с одного занятия на другое! Ведь это – несчастье моей жизни, ничего-то цельного у меня не получается. Хоть бы что-нибудь произошло!» Но ничего не случалось. Нансен вспоминал свое детство и юношеские годы. В то время он мечтал весь мир перевернуть. Это он-то, которому даже собственную жизнь не под силу направить по твердому пути! Перед его взором вставали корифеи науки – естествоиспытатели, и он спрашивал себя, хочет ли он стать таким, как они. «Ни один в моих глазах не заслуживал снисхождения, даже Дарвин, Ньютон и те с трудом выдерживали мой суд».

В бергенские годы ему впервые удалось сосредоточить все свои силы и обрести душевное равновесие, но ненадолго: поездка в Гренландию вновь все перевернула. А теперь еще один переворот – поход к Северному полюсу. Душа его раздвоилась, а та великая мысль, которой он ждал, так и не явилась.

«Любовь к Родине, к дому у меня цельная, вернее, к той, кто для меня – сама жизнь, кто для меня все! Там, дома,– она. Так, может быть, для этого только жить – и довольно? Но раз это сама жизнь для меня, то она не может быть целью жизни. Вместе мы должны найти себе другую цель».

Нансен перечитал свои записи и вдруг рассмеялся. Дневник ведь был предназначен для записи полярных наблюдений, а он что написал!

«Впрочем, это никого не касается!»

«А в общем-то и те записи, которые мне сегодня предстоит внести сюда, имеют так же мало ценности». Излив на бумаге свои чувства, он вскоре нашел себе занятие. Надо было подробнее изучить растительные и животные организмы, которыми изобиловали пресноводные озерца на льдине. Рассматривая под микроскопом крошечные комочки клеток, которые он собирал в озерках, он бесконечно удивлялся той вечной борьбе за жизнь, которую ведут все живые организмы, начиная от человека и кончая одноклеточными существами.

«Мы, люди, пробиваемся сквозь лабиринт жизни, здесь, в этом мире,– то же самое. Вечная безостановочная суетливая беготня, расталкивание  всего  встречающегося  на пути,  для  того  чтобы урвать себе лакомый кусочек. А любовь! Взгляните, с какой страстью они стремятся друг к другу, затем сливаются. Мы же, с нашими высокоорганизованными клетками мозга, испытываем не более сильные чувства... Но что такое жизнь? – Это одноклеточные комочки, миллионами населяющие озерца на всех льдинах, рассеянных по всему бесконечному Ледовитому океану, океану, с которым мы отождествляем только смерть! Мать Земля обладает удивительной способностью всюду сеять жизнь. Даже этот лед является для нее плодородной почвой».

Наука – хорошее убежище. «Но она холодна, а мне несказанно не хватает тепла».

В целом Нансен уже не сомневался в удаче экспедиции. Ошибка в расчетах в конечном счете не так уж и велика. Другой вопрос .– как далеко на север они продрейфуют. Кроме всего прочего, это зависело и от того, насколько далеко простирается Земля Франца-Иосифа. Но он и так уже видел, что к самому полюсу дрейфом их не принесет. «Да, признаться, нужно быть чудаком, чтобы надеяться достигнуть полюса».

На всякий случай они готовились к тому, чтобы при первой же необходимости покинуть корабль. Приготовлено было шесть саней, а помимо этого, для каждого члена команды мастерили по каяку. Нансен же, никому ничего не говоря, готовился к санному походу. Этой тайной он поделился лишь со Свердрупом, который в случае осуществления этого плана должен был стать командиром «Фрама». Тот согласился, и это было главное.

В конце августа почувствовалось приближение зимы, а в сентябре Нансен уже всерьез начал готовиться к походу. И чем детальнее он обдумывал свой план, тем больше верил в успех. И наконец решился огласить его.

10 октября Нансену исполнилось 33 года. Это событие было отмечено с трогательным вниманием. Кают-компанию украсили норвежскими флагами. Когда он вошел, все как один встали и дружно поздравили его. Нансен был тронут и глубоко благодарен им, и тем сильнее он ощутил ответственность за всех этих парней, которые вверили ему свою жизнь. Он знал, что каждый не задумываясь готов отправиться с ним в поход и все только и ждут, кого он выберет.

Ялмар Юхансен был счастлив, когда Нансен выбрал его. Он был великолепным лыжником, выносливым и сильным человеком. Нансен был уверен, что он способен перенести все тяготы пути.

Хотя все давно было решено и продумано и пора было отправляться, Нансена одолевали сомнения.

«Как изводят меня эти вечные сомнения перед каждым ответственным решением! Не слишком ли велик риск в сравнении с поставленной целью? Но, как бы то ни было, я достигну больше, чем если останусь здесь. И разве это не мой долг? Я отвечаю только перед одним человеком, а как же она? Я вернусь!»

Рождество, как и в прошлый раз, отметили роскошным угощением.  Блессинг  и  Нансен приготовили  вызвавшее  всеобщее восхищение «Полярное шампанское, 83°», сделанное из морошки.

В январе началось такое сильное торошение, какого они еще не видели. Казалось, наступило светопреставление. Глыбы льда буквально засыпали корабль. Треск и грохот льда заглушали все другие звуки. Команда днем и ночью, орудуя лопатами и ломами, скалывала с бортов лед, но все усилия были ничтожны в сравнении с мощью разбушевавшихся стихий. Огромный торос наползал на «Фрам». Теперь все зависело от того, выдержит ли шхуна это испытание.

Провиант, сани и другое оборудование заранее сложили на льду. Собаки выли, и их спустили с привязи. Нансен скомандовал: «Все наверх!» Все вышли на палубу со своими пожитками, царила невообразимая суматоха – и все это в кромешной тьме, так как в довершение всего оказалось, что ни один фонарь не работает.

Поэтому не сразу заметили отсутствие Свердрупа. Начали звать его, но грохот заглушал человеческие голоса. Нансен вбежал в отсек, где была баня, и увидел там Свердрупа, стоявшего в лохани голым.

«Ты что, спятил? Ведь сейчас „Фрам" будет раздавлен!» – «Я подумал, что еще успею помыться»,– невозмутимо, как всегда, ответил Свердруп.

«Фрам» накренился. Всю кормовую часть завалило льдинами. Затем судно начало медленно освобождаться ото льда, поднимаясь все выше и выше и подминая под себя окружающий лед. Наконец «Фрам» открылся взору, белый от инея, гордый и невредимый.

В последние дни судно дрейфовало на север. За одну неделю оно продвинулось на 13 минут. Теперь они находились в таких местах, куда еще не проникала ни одна живая душа.

«Должно быть, ледяная канонада была просто салютом в честь достижения нами столь высоких широт. В таком случае надо признать, что салют получился на славу. Ну да ладно, пусть трещит и сжимает со всех сторон, только бы нам дрейфовать на север. Теперь-то уж „Фрам" выдержит».

Колуны и лопаты были в работе весь день. Дело шло живо, весело, с шутками. Нансену невольно взгрустнулось при мысли, что придется покинуть эту веселую компанию. На корабле было хорошо, а что-то будет на льду? При взгляде на карту казалось, что пути конца не будет. Сделано много, надо ли добиваться большего?

Но тут ему пришли на память слова Карлейля[85]85
   Карлейль, Томас (1795—1881),– видный английский писатель, историк и философ. В своих произведениях утверждал, что прогресс человечества определяют отдельные выдающиеся личности – герои.


[Закрыть]: «Мужчине пристало бесстрашие, он должен идти вперед и вести себя как мужчина,  непоколебимо веря в свое призвание и  назначение».