Текст книги "Литературная Газета 6261 ( № 57 2010)"

Чрезвычайное происшествие

Общество

Чрезвычайное происшествие

ИМЯ ГОДА – УЧИТЕЛЬ

Николай БЕРЕЗОВСКИЙ, с. ПАЛЕВСКИЕ ВЫСОТЫ, Сахалинская обл.

…А ещё мой одноклассник высказал тогда вслух и мою тайную уверенность в том, что учительница наша Нина Семёновна Петровская вечна, как родная речь.

Несколько лет назад не стало первой моей учительницы. Соседка, всполошившись, что Нина Семёновна второй день не появляется даже в своём огородике, вошла в дом и нашла её в единственной комнатке, если не считать кухоньку.

– Сидит в кресле как живая, – рассказывала позже соседка плача, – и руку к телевизору тянет…

Рука задержалась на подлокотнике. Выключить, наверное, хотела древний свой «Рекорд», потому что его экран продолжал что-то показывать. А может быть, включила его?

Родственники то ли забыли о Нине Семёновне, то ли никого из родни не осталось, и в последний путь собрали и проводили её и мы, кто когда-то у неё учился, и жители улицы, на которой она прожила всю жизнь.

Мой одноклассник Иван, считавшийся в нашем классе самым умным и рассудительным, утонул, купаясь в Иртыше, уже после похорон нашей учительницы, и мне запали в голову его слова, сказанные над её могилой: «Все в землю ляжем, Нина Семёновна, но я всегда был уверен, что вы и проводите меня, как встретили когда-то в первом классе…» Иван говорил эти слова, захлёбываясь слезами. А ещё он высказал тогда вслух и мою тайную уверенность в том, что Нина Семёновна вечна, как родная речь. Она, когда впервые встретила нас на пороге начальной школы, была такой же старой, как и моя бабушка Маня, хотя в ту пору моей бабушке не было и сорока, но дальше, казалось, только молодела…

В начальной школе Нина Семёновна учила меня и моих одноклассников родной речи. С первого по четвёртый классы. А в третьем, если не ошибаюсь, я получил от неё самый запомнившийся в жизни урок. После школьных занятий, которые мы с Иваном пропустили, просидев не за партами, а в недалёком от нашей школы кинотеатре «Маяк». И подбил меня на такой проступок рассудительный Иван. Родители, чтобы не раскошеливаться каждое утро, выдали ему на школьные пирожки и чай сразу полтинник. На киношку после занятий у нас не достало бы денег, а утренний сеанс стоил тогда десять копеек, и нам хватило даже на одно мороженое – фильм оказался двухсерийным.

Мороженым, правда, мы так и не полакомились, оно растаяло, растопив и вафельный стаканчик, потому что мы забыли о нём, едва фильм начался. Таких мировых картин мы раньше не видели. И никогда больше не увидим, уверяли друг друга после сеанса. Картина была про наш морской танкер, экипаж которого захватили в плен чанкайшисты.

– Чанкайшисты – это недобитые фашисты, – растолковывал мне Иван, хотя я и без него догадался.

Чанкайшисты, пленив советских моряков, понуждали их силой и хитростью предать Родину. Но никто, кроме одного, не испугался и не купился на их посулы богатства, а моряк Райский оказался хитрее чанкайшистов. И после фильма, спрятавшись в самом густом месте осеннего школьного сада, мы чуть не подрались, потому что каждый из нас представлял себя только Райским. Копировать коварного чанкайшиста Фана, проигрывая фильм уже на себе, ни я, ни Иван не желали.

И мы наверняка бы подрались, да помешала невесть откуда появившаяся в нашем укрытии Нина Семёновна. И нет чтобы немедленно надрать нам уши за пропуск уроков, как сделала бы моя бабушка Маня, она заинтересованно спросила:

– Так какой вы фильм смотрели, мальчики?

– «Чрезвычайное происшествие»! – завопили мы в голос, сразу почувствовав, как это случается только в детстве, что ругать или вызывать в школу наших родителей учительница не станет. Но Нине Семёновне что-то в нашем вопле всё же не понравилось. Немного подумав, она попросила Ивана:

– А теперь, Иван, ты один скажи название фильма.

Иван сказал.

– Хорошо, – похвалила Нина Семёновна. – Можешь бежать домой – уроки давно закончились. Только по пути загляни к кому-нибудь из одноклассников и перепиши домашнее задание. А мы с Колей ещё немного поговорим…

Иван убежал, а я остался с Ниной Семёновной.

– Слышал, как Ваня произнёс название фильма? – спросила она. – А теперь ты произнеси его, пожалуйста.

Я произнёс, не понимая, чего добивается от меня учительница.

– Правильного произношения, Коля, – точно услышала она моё недоумение. – Ты произносишь «через», а надо – вслушайся! – «чрез»! – отчётливо произнесла Нина Семёновна начальный слог названия фильма «Чрезвычайное происшествие». – Приставка «через» бывает только в особых случаях. Скажем, – на мгновение задумалась учительница, – если я назову тебя «череззаборным». Очень уж ты любишь через заборы прыгать. А слово «чрезвычайное» – это прилагательное. Вот попробуй разделить его на два.

Я попробовал.

– Вот, слышишь, что получилось? – обрадовалась Нина Семёновна. – Ни-че-го! Нет такого слова – «вычайное»! А теперь, пожалуйста, как положено, ваше с Ваней сегодняшнее происшествие назови. Каким его можно считать? Не напрягайся только.

Но я невольно напрягся и вновь выдал «через».

– Ладно, – неожиданно развеселилась Нина Семёновна, и я впервые засомневался, что она старая, как и моя бабушка Маня. – Я тоже школьницей со всякой чрезвычайщиной маялась, – призналась она, но я, конечно, не поверил, что Нина Семёновна была школьницей. – Так что научу тебя своему секрету, – склонилась учительница ко мне. – Слушай внимательно, – заглянула она мне в глаза. – Такие трудные слова, как «чрезвычайное», «чрезмерный», очень легки в произношении, если, прежде чем их произнести, вспомнить слово «чрево»…

– А что такое «чрево»? – не понял я.

Нина Семёновна объяснила:

– Живот. А чрево – это по-старинному. Понял?

Я понял. И произнёс, проговорив в голове слово «чрево», совершенно правильно название фильма:

– «Чрезвычайное происшествие»!

– Вот и весь мой секрет, – по-свойски подмигнула мне Нина Семёновна, и на этот раз я почти поверил, что она всё же была школьницей…

И подобных «секретов», которыми первая моя учительница доверительно делилась с учениками, у неё было множество. «Вагон и маленькая тележка», – представлял я это множество в начальной школе. «У твоей Семёновны ума – палата», – отзывалась о Нине Семёновне моя бабушка Маня, тоже, между прочим, Семёновна. Но тут же почти всегда приговаривала, то ли огорчаясь за свою тёзку по отчеству, то ли ревнуя меня к ней: «Да вот только до стару не сыскать умной пару…»

Не ошиблась родная мне Семёновна – Нина Семёновна и к выходу на пенсию, помолодев до неприличия, как злословили о ней за её по-девичьи прямой спиной коллеги постарше и чуть помладше, оставалась безмужней. По этой же причине, толковали и дальше о ней коллеги, она продолжала учительствовать и на заслуженном отдыхе, пока в грянувшую перестройку не отменили обязательную прежде четырёхклассную начальную школу, раскатав затем по брёвнышкам кедровый сруб и нашей, поставленный теперь уже в начале прошлого века.

Лишившись работы, Нина Семёновна, однако, своими «секретами», и не только в родной речи, продолжала делиться. Но мы, давно повзрослевшие первые её ученики, навещали учительницу всё реже и реже. После перестройки нас с каждым годом оставалось всё меньше и меньше, а Нина Семёновна делалась старее и старее. Наверное, потому, что в новом веке нас уже почти не осталось, а промежутки между встречами оставшихся с первой учительницей увеличились до бессовестности. И я стал последним, кто застал её ещё живой. Не потому, что оказался самым совестливым из бывших учеников, а просто, проезжая случайно мимо её домишки, подумал: «Жива ли?» – и нажал на тормоза.

– Коля! – поднялась мне навстречу из кресла, близко приставленного к древнему телевизору, Нина Семёновна. – Каким тебя ветром занесло?

– Ветром воспоминаний, – почти не солгал я. – От нашей, вон, школы даже пустое место уже травой заросло, а ваш домик такой же, как и прежде.

– Оставь, Коля, свои комплименты более молодым, – усмехнулась Нина Семёновна. – Моя избушка меня дряхлее. И тебе пристало бы к случаю повторить вслед за Есениным: «Ты жива ещё, моя старушка?» Или я теперь совсем ничья, Коля? – заглянула она мне в глаза так же, как когда-то, но было лицо первой моей учительницы заплаканным.

– Не ничья, а наша, – обнял я старушку. – И не надо больше плакать, ладно? – попросил я её, точно обещая впредь никогда с ней не расставаться.

– Ладно, – вроде бы согласилась она и уже за чаем на кухоньке рассказала, почему плакала: – Я всегда, Коля, плачу, как включу телевизор новости посмотреть и послушать. Передают одни происшествия, и почти все – чрезвычайные. Если даже чрезвычайность не негативная, даже радостная, – всё одно плачу, Коля, – призналась Нина Семёновна.

– От радости тоже часто плачут, – не понимая, к чему она клонит, сказал я.

– Нет, я не о том, Коля. Если радость, я, конечно, радуюсь, а плачу, потому что слёзы сами начинают литься, как услышу исковерканную родную речь. Половину дикторов и ведущих надо к логопеду отправить, у многих просто каша во рту, и исключительно все, Коля, – представляешь, все! – не ведают о правильном произношении слова «чрезвычайно»! «ЧЕРЕЗвычайно»! – и всё тут, произносят, да ещё так старательно это «через» выговаривая, что и не захочешь, а заплачешь, – вздохнула Нина Семёновна.

– Вы бы им написали.

– Да и писала я на все телеканалы: так нельзя говорить, такое произношение чревато не только оглуплением русского языка, но и сведением его богатства к набору слов, который употребляла небезызвестная Эллочка из Ильфа и Петрова… И знаешь, Коля, что мне ответили с одного из этих телеканалов? – задохнулась от возмущения Нина Семёновна.

– И что ответили?

– А вот что, Коля, цитирую: «Ваши замечания насчёт слов «чрево» и «черевато» будут учтены в создании новостных программ», – дословно процитировала полученный ответ Нина Семёновна. – Представляешь, так и написали – «черевато»! Теперь вот смотрю телевизор – и боюсь услышать это «черевато».

Прощаясь с первой учительницей, я оставил ей свою визитную карточку. От денег она наотрез отказалась. А о карточке спросила:

– Что это, Коля?

«Здесь мои реквизиты», – чуть не выдал я, но вовремя спохватился – «реквизиты» обидели бы старую учительницу:

– Мой новый телефон, Нина Семёновна. И адреса – домашний и почтовый. И ещё один телефон – мобильный.

– Разберусь, – печально сказала Нина Семёновна.

Но разбираться пришлось соседке, сообщившей мне о её кончине.

Первой моей учительницы не стало несколько лет назад. Но сколько бы ещё лет жизни ни даровала мне судьба, я буду мучиться, гадая, как умерла Нина Семёновна – включив телевизор или не успев его выключить?..

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345

Комментарии:

«Кого мы растим?»

Общество

«Кого мы растим?»

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТЕМЫ

В «ЛГ» пришло множество откликов на статью Натальи Гамаюновой «Кого мы растим?», опубликованную в № 5, 2010, о том, как изматывающие учебные программы превращают нынешних школьников в биороботов. Видимо, тема – роль школы в жизни современного ребёнка – не могла не взволновать наших читателей. Поэтому мы намерены в ближайших номерах публиковать статьи, исследующие проблемы эмоционального оскудения жизни школьника, его отношения к школе как к ежедневному и незаслуженному наказанию. (Наш электронный адрес для участников разговора прежний nomir@lgz 2727
  mailto:nomir@lgz


[Закрыть]. ru). А пока предлагаем выдержки из самых первых откликов.

«Учитель – это солдат…»

Если уважаемые родители, как и автор статьи, думают, что учителя – это исчадия ада, которые только и ждут, какую бы пакость устроить бедным деточкам, они очень сильно ошибаются. Равно как ошибаются и те, кто полагает, что учителя – это просто недоумки, которые спрашивают что попало. Дело в том, что в системе образования учитель – это солдат. Учитель любой ценой обязан выполнить учебную программу (подобно тому, как любой ценой боец обязан остановить вражеское наступление). Если программа рассчитана на 36 часов, то ровно столько на неё и должно быть потрачено. Любые отклонения приравниваются «к побегу», и «конвой» в лице инспекторов «стреляет без предупреждения».

А вот содержание учебной программы определяют очень серьёзные люди – доктора, профессора, академики. Но их главная беда в том, что они уже давно забыли, как сами учились в школе, и в составлении программ исходят из своих нынешних представлений о том, что должно быть интересно детям. К тому же учебники должны быть такими, чтобы по ним можно было учиться даже самостоятельно. А сейчас в большинстве они составлены так, что содержание обязан истолковывать учитель, иначе дети не поймут, о чём речь. Вот отсюда и начинается перегруженность школьников.

Учителя вынуждены по-прежнему решать образовательные проблемы негодными средствами к неудовольствию общества. И до тех пор, пока общество не научится грамотно выражать свой интерес к сфере образования и предъявлять свои претензии не учителям, а чиновникам Министерства образования, утверждающим программы и методы обучения, дети будут продолжать ходить в школу с нежеланием.

Борис АСТАШЕВ

Амбиции взрослых и сфера услуг

Главная проблема нашего общества в том, что родители категорически не хотят сами заниматься своими детьми, проводить с ними время, воспитывать их. Дети родителям нужны лишь в качестве ряда вечнозелёных туй на фоне двухэтажного особняка. Хочется гордиться и любоваться, но вот сажать, поливать, ухаживать неохота. Проще нанять садовника. Таких же «садовничьих» услуг ждут и от школы. Сдали ребёнка-семилетку, а через десять-одиннадцать лет получили усатого дядю.

По большому счёту проблема перегруженности детей возникает ещё до школы. Под предлогом «подготовки к школе» мамы и папы обязывают нянюшек таскать детей по различным подготовительным курсам. Так вот, признаюсь, в последнее время мне и моим коллегам всё больше хочется учить «неподготовленных» детей. Потому что кажущееся умение читать и считать оплачено слишком высокой ценой: неразвитостью многих необходимых умений и функций, такими психическими отклонениями от возрастной нормы, что учить дальше просто невозможно. Это в материале Натальи Гамаюновой верно подмечено. Дело и в умении самостоятельно одеваться, и в шапке и в шарфике тоже. Первое, что нужно сделать, на мой взгляд, – изъять из детских садов так называемую подготовку к школе. И умерить амбиции взрослых, желающих видеть своего ребёнка и великим музыкантом, и спортсменом-чемпионом, и художником одновременно.

Моя коллега рассказывала, как педагог балетного кружка вынуждена была резко сказать: «Мамаши! Нельзя ли хотя бы на занятия надевать детям чистые трусики? И носки должны быть… белые». Как ни странно, но даже в обеспеченных семьях сейчас отсутствие элементарного ухода за детьми очень распространено.

А ведь словосочетание «заниматься детьми» означает в том числе и защищать их от чрезмерных заданий и нагрузок, и не проявлять излишнюю самодеятельность в подборе дополнительных занятий, и в день открытых дверей приходить в школу и цивилизованно общаться с учителем, и требовать от администрации школы качественной уборки помещений (а не идти безропотно мыть окна). Отговорки, что, мол, боимся возражать руководству школы, ребёнку здесь ещё учиться, – трусливые отговорки.

Так что заброшенными можно назвать и тех детей, чьи родители пьют – не просыхают, обрекая своих чад на уличную безнадзорность, и тех, кого развозят в течение одной недели по восьми кружкам.

Они одинаково лишены любви и заботы.

Юлия

Надеемся, «Литгазету» читают и работники Министерства народного образования. Ждём их заинтересованного и квалифицированного отклика на тему нашей дискуссии. Наш электронный адрес для участников разговора прежний nomir@lgz 2828
  mailto:[email protected]


[Закрыть] .ru

Отдел «Общество»

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 4,0 Проголосовало: 2 чел. 12345

Комментарии:

Это кто там самоутверждается?

Общество

Это кто там самоутверждается?

ЦСК (ЦИТАТА С КОММЕНТАРИЕМ)

Лев АННИНСКИЙ

«…Недавно видел по ТВ очередную дискуссию об интеллигентах и с изумлением услышал, будто интеллигент – это «человек-против». То есть хронический оппозиционер, возражающий всем, особенно – властям. Эдакий подросток-негативист, который никак не вырастет из инфантильных штанишек и без конца самоутверждается, противореча всем. Хотя, может быть, я что-то не так понял. В дискуссии участвовал постоянный автор «ЛГ» Лев Аннинский, но и его точка зрения осталась для меня какой-то туманной. Может, он на страницах «ЛГ» прояснит её?

Владимир СОСНОВСКИЙ»

Уважаемый Владимир Сосновский! Как я понимаю, Вы посмотрели программу «Тем временем» Александра Архангельского. Среди интеллектуальных программ эта – одна из лучших. И всё-таки я Вас понимаю. Телевидение – такая эфирная эфемерность, где точки зрения высказываются в зависимости от извилин диалога, а убеждения отсвечивают в извилинах голубым огоньком. Я в той передаче участвовал, но до конца не досидел, надо было убегать по делам, в целом о передаче судить не могу, но помню, как вместе с Дмитрием Быковым мы ощупали грань меж дворянским кодексом чести и интеллигентским кодексом совести. Разница интересна и существенна, но, разумеется, интеллигенцию в эту грань не уложить.

Я вообще думаю, что интеллигенция от определений ускользает. И правильно делает.

Хроническая оппозиционность? – иронизируете вы. – Интеллигент – это тот, который всегда против? Всем возражает, особенно властям?

Так-то оно так, но оппозиция властям – черта не только русского интеллигента, но русского человека вообще. Мужик, прежде чем поджечь помещичью усадьбу, выкидывал на снег барский рояль. Это интеллигент? Вовсе нет – это неисправимый русский бунтарь, у которого барин всегда виноват, и начальство – постоянный объект ненависти.

И у интеллигента тоже?

Да! Интеллигент «абсорбирует» те настроения, которые зреют, бродят и гуляют в народе. Весь ХIХ век вызревал бунт – интеллигенция взвинтила ярость, вырастила радикалов (которые, превратившись в бомбистов, естественно, перестали быть интеллигентами, нашли себе почву покрепче, а породившую их интеллигенцию объявили гнилой, назвали дерьмом и сравнили кое с чем ещё поэффектнее).

И дальше так? Нет, дальше иначе.

При советской власти что вызрело и отвердело в народе? Предощущение смертельной мировой войны. И русская интеллигенция, перековавшаяся в «советскую интеллигенцию», костьми легла во славу оборонки, сконструировав «катюши», «Яки», «Илы», «тридцатьчетвёрки».

А сейчас?

Зреет в народе предощущение разброда и раскола, страх бунта, перемешанный с жаждой бунта, и вот интеллигенция возвращает народу его же импульсы, выплёскиваясь то в инфантильный радикализм «шестидесятников», то в ритуальную крутость православных патриотов.

Интеллигент – вовсе не «человек, который против». Он может быть и «за». Но только не под давлением! Не ради выгоды или пользы. И вообще не по соображениям практики. А исключительно по своей душевной воле.

И если его воля совпадает с волей государства или класса, да хоть бы и партии, то это всё-таки его воля, его решение. И в ответе интеллигент – только перед своей совестью, а не перед теми, чью сторону он выбрал. И свободно выбрав, подчинился избранным принципам.

А если палачи и жертвы упоённо меняются ролями?

«Не становись на сторону палача» – вот одна из максим в самоопределении интеллигента, как я его понимаю сегодня.

«Интеллигент не настаивает» – другая черта, не менее важная в катехизисе интеллигента, попадающего в ситуацию светопреставления и размена темниц.

Так твёрд интеллигент или мягок?

А это он сам решит. Сам! С полной расплатой за своё решение.

Несколько этапов нашей истории уже окрашено интеллигенцией. Ни одна страна мира не породила ни такого социокультурного феномена, в котором интеллектуальность странно сочетается с религиозностью, ни соответствующего термина, который уже третий век даётся в переводе с русского.

И уже не так важно, знаете ли, откуда что взялось: через французские или через польские вокабулы проникло это понятие в русскую речь, через германские ли социологические схемы усвоилось или через британские управленческие противовесы, и кто первый письменно зафиксировал «интеллигенцию» под родными осинами, Боборыкин ли, Жуковский, да хоть сам Толстой, отнёсший в конце 1860-х годов это слово к эпохе 1810-х, – за последние столетия русская интеллигенция столько сотворила и столько выдержала и славы, и грязи, что уже не важно, кто первый и как её признал.

Важно другое: кто последний проводит её в историческое небытие, если подступающее междоусобие всё-таки раздерёт её на части.

Всё равно кому-то придётся играть эту роль, то есть поступать по совести вопреки выгоде, вразрез с потоком и, наконец, непонятно почему.

Определить русскую интеллигенцию так же трудно, как спасти её от её роли и участи.

«Религиозный орден с отрицаемым богом», – определил Георгий Федотов.

Академик Дмитрий Лихачёв высветил загадку с другой стороны: можно притвориться умным, можно притвориться знающим, но притвориться интеллигентом нельзя.

Не исключено, что «туманность» моей точки зрения на интеллигенцию связана с туманностью тех перспектив и обстоятельств, в которых действует русская интеллигенция, шествуя в инфантильных штанишках от непостижимого начала к непостижимому концу.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 4,0 Проголосовало: 1 чел. 12345

Комментарии: 04.03.2010 00:29:33 – Сергей Станиславович Костин пишет:

...Светить всегда, светить везде...

Живы ещё древляне! Палку в руки и в лес за «непостижимым» зверем-интеллигентом. Долбать его по маковке, пока не признается, кто он есть такой. А кто первым признается – самую главную ему премию всех времён и народов, так как теперь всем можно ходить даже в самый страшный лес и ничего не бояться... «Грань» между дворянским кодексом чести и интеллигентским кодексом совести – это разница между собакой, которая охраняет хозяйский двор за миску похлёбки и волком, что метит «свою» территорию" от посягательств других «интеллигентов». Но общий ген у них один – ни те ни другие не понимали и не хотели понять в какой стране и с каким народом они живут. Стой лишь разницей, что это «непонимание» для «кодекса чести» было необязательно, а для «кодекса совести» необходимо.

Назад к карточке книги "Литературная Газета 6261 ( № 57 2010)"